Угрюм. Книга первая

Но у всех, кто искал эту возможность, стать новым князем в Хубилае, была существенная загвоздка. Хватало тут с лихвой могучих витязей, батыров – бахадуров и выбрать из них сильнейшего было чрезвычайно трудно, требовались года, десятилетия, прежде чем кто-либо сможет доказать своё право зваться князем рубежным, а столько времени престол белой расы точно ждать не станет, там начнутся свои битвы за власть. Был хрупкий шанс отыскать Джунара великого, который официально был ещё здесь правитель, просить уговорами, забрать добром, или взять силой, меч крови – безоговорочный символ правителя Беловодья, но ни Джунара, ни магического меча никто найти не мог. Вот и стали совершаться набеги разномастных головорезов, на все подряд селения, а, как правило нигде ничего не найдя, начинали заниматься просто грабежами и насилием. Уже были упоминания о нескольких селениях, жителей которых вырезали подчистую, добро разграбили, а дома и стены окружные снесли до основания.

– Не ровен час и наши жалкие уделы они найдут…

– Найдут, отбиваться будем, – парировал Годовит, – я не сдамся без бою.

***

Лето в ту годину не задалось. Хоть наступило рано, да прохладное оно было, дожди через день, да через два. Стройка дома Годовита, так успешно начатая раньше, теперь совсем медленно продвигалась. Охота стала тяжелее, по размытым ливнями тропам. Оставался, впрочем, ещё вид промысла, который Годовит любил – рыбалка.

Тут и от дома далеко ходить не надо было, и рыбы было полно в реке, и любил её воин, за уши не оттянешь.

Так и началась наша история, о которой речь пойдёт, а что раньше было то ещё не сказ, а присказка.

Глава II

Дитя.

Лето 5351 от великой стужи.

С первыми лучами солнца, скудно пробивающимися, сквозь тяжелые тучи, проснулся Годовит. Встал, умылся колодезной водой, постоял немного под мелким дождичком, позавтракал, чем Род послал, набросил на плечи волчевку, взял снасти и отправился на реку.

Лёгкий ветер слегка трепал его волнистые, тёмно-каштановые волосы, чуть задетые сединой, обветренную кожу приятно холодили редкие капли начинающегося дождичка.

Рыбалка шла хорошо, не зря обряд Волыньи провёл, да заговор прочитал. До обеда наловил семь здоровенных хариусов. Дождь стал усиливаться, но решив, что домой все равно не охота, мужчина пошел вдоль берега, в поисках укромного места, под кронами деревьев, чтоб так не промокать. Вскоре такое место, как раз и нашлось. У небольшой заводи, заросшей камышом, на обрывистом бережку, под широкими еловыми лапами воин и разместился. Это место он знал давно, всё тут было налажено. Параллельно с рыбалкой, развел костерок, да зажарил парочку рыбёх пожирнее.

Млея, после сытного обеда, мужчина глядел на реку меж камышами и вдруг. Вдруг взгляд зацепился за странную болотную кочку. Да нет точно не кочку, это что-то имело очевидно все признаки людского изделия. Это определённо бочка! Бочка, частично покрытая мхом, да речной травой.

«Если бочка, то там может быть, что-то ценное» – рассудил Годовит, «да и просто бочка в хозяйстве не лишняя, починю, подлатаю».

Резво спрыгнув в воду, подняв ил и речной песок, он схватил бочку, и вытянул её на берег.

Нет, не простая бочка то была. Сделана из хорошего дерева, такие только в очень богатых семьях делались. Просмоленная очень качественно, судя по характерному звуку, внутрь вода не попадала и там явно что-то находилось.

Вынув из за пояса широкий охотничий нож, в две ладони длиной, Годовит ловко вскрыл крышку. Вокруг разнёсся неприятный запах. Мужчина заглянул внутрь и обомлел.

Среди странной серо-зелёной плесени, обосновавшийся в бочке, виднелась человеческая голова. Определённо там был человек, ну когда-то был, теперь это была мумия.

Вдруг, Годовит себе не поверил сначала, из глубины бочки послышался слабый вздох. Не медля более, преодолев замешательство и некую брезгливость, он вынул на поверхность всё содержимое сосуда.

Это была мумия женщины, богатой, наверняка очень знатной женщины, судя по ещё не прохудившимся сильно одеяниям. Воин знал, что узоры на одежде мумии, были не абы там какие, а точно принадлежали дому правителя Белых вод. Именно такие узоры были на стягах под которыми воевал он.

В бочке женщина сидела в позе эмбриона (по-другому бы наверное и не вышло), но что она держала в руках ужаснула бывалого вояку.

Это был новорожденный. С такой же иссохшей, как у матери серо-чернильной, растрескавшейся кожей, в теле казалось нет уже и капли воды. Пуповина не была перерезана, не засохла, а казалось, что чтобы младенец не отправился сразу к праотцам, она непостижимым образом передавала ему свои жизненные соки, через пуповину, даже после родов.

Ещё в той бочке находился внушительный и тяжёлый берестяной туес, изучая этот прижмёт, мужчина вновь удивился, там находился меч и меч не простой. Попробовал он взять его за рукоять, как руку неестественно свило.

– Что за проделки Ящера?!

– Это как же получается? Княжна Хайне? Не может быть, а ребёнок… выходит наследник князя…

Мужчина прикидывал в уме: " сейчас лето пять тысяч триста пятьдесят первое, в лето пять тысяч триста тридцать восьмое разрушили Хубилай и пропали князь и княжна… получается… двенадцать… тринадцать годин… тринадцать лет и зим минуло. Вот оно как. А княжна выходит прямо в бочке и родила… Во дела…»

Годовит решил, что вздох, что до того ему послышался, то ему померещилось, но когда он разглядывал необычную находку в туясе, вздох вновь повторился и это дышал… ребенок!!! Но как такое может быть?! Тринадцать лет! Может это… что это может быть?

Очень и очень аккуратно мужчина разомкнул ледяные объятья матери и взял младенца в руки. Почти такой же ледяной, как и женщина, уж не кажется ему всё-таки, может видение какое? И тут Годовит ощутил слабую, почти истлевшую искру, даже искорку, а младенец сделал короткий, совсем незаметный вдох, свой третий вдох в жизни.

Живой.

– Он ЖИВОЙ! – это всё о чём мог думать теперь, всё, что мог сказать Годовит. Мысли в голове метались, словно взбесившиеся, испуганные зайцы. Достав с пояса бурдюк с водой, он окропил им невесомое тельце, влага тут же впиталась в тело, как в губку, не оставив следа.

– Но… что же делать теперь? – Ребёнок жив, но настолько близкое к смерти живое существо Годовиту видеть не приходилось даже на войне.

«Согреть, его, дать ещё немного влаги этому тельцу, нужно отнести его туда, где ему смогут помочь… нужно бежать …, как никогда не бежал… старуха Йогуша!!!»

Тельце, наскоро спеленав в свою же волчёвку, смочив иссохшие чёрные губы ребёнка водой, он положил свёрток у догорающего костерка. Берестяной туес, перевязав жгутом из пеньки, повесил за спину. Ножом, здесь же на берегу вырыл небольшую яму, где и захоронил женщину, время понапрасну стараясь не тратить.

На виднокрае виднелись тяжёлые грозовые тучи, поднялся сильный ветер, нещадно гнущий деревья, грозя вот вот обломить, в воздухе запахло дождём. А Годовит бежал, проламываясь сквозь кусты, перепрыгивая огромные поваленные деревья и глубокие овраги. Свёрток крепко прижимал к могучей волосатой груди, за спиной болтался тяжелый туес.

Трое суток пути, от жилища воина до долины, где жила ведьма, а ещё найти там нужно эту странную избу, сокрытую от всех странными чарами. А выживет ли младенец, или он не младенец?… Через каждую версту Годовиту хотелось остановится и проверить, а жив ли ещё дитя, но на это требовалось время, драгоценное время.

Мужчина преодолел путь к середине второго дня. Он ни на миг не остановился, ни спал и ни ел, ни обращая внимание на страшный ливень, на ветер и размытую тропу, бежал напрямик, не замечая ни преград, ни шнырявших то тут, то там хищников.

Избу старухи воин увидел сразу, как зашёл в долину, стало быть от него она больше не скрывалась. Ведьма уже ждала. Ни слова ни спросив, бережно приняла в руки свёрток с младенцем и побежала с ним в избу. До темна окуривала тельце разными травами, поливала его зельями и кровью зверей. Как наступила ночь, отправилась с ним в баню и пробыла там до утра, а Годовит, как присел на лавку у стены, так и уснул, забылся глубоким беспробудным сном, лишь к вечеру следующего дня Йогуша сама разбудила его.

– Как ребёнок? Он жив? Ты сможешь ему помочь?

– Уже помогла, – улыбнулась старуха.

– Иди, глянь.

Посреди комнаты стояла (откуда только взялась) детская люлька. Заглянув туда, Годовит вновь удивился. Он принёс в дом ведьмы иссохший почти трупик, почерневший и невесомый, а в люльке лежал младенец, мало чем напоминавший его, иссохшая кожа почти вся слезла, уступив место новой, розовой, ребра и позвоночник, чуть обросли жирком и уже не казалось, что они прорвут кожицу, на голове, за место бесформенной каросты, пробился пушок ярко-русых волос. Малыш мирно спал, чуть слышно сопя. Эта картина не могла ни трогать душу, глаза Годовита заблестели…

– Ну буде воин, держи вот крынку, там за избой сарайка стоит, две козы у меня там, черная и белая. Молока надои так, чтобы ровно пополам в крынке получилось от одной и другой, – старуха говорила устало, её немного покачивала и выглядела она ещё старее, чем прежде. Не просто дались и ей последние сутки.

Так пошли день за днём, каждый день старуха что-то шептала над люлькой, трясла травами, поила заговоренным молоком, на ночь вновь шла с ребёнком в баню, до утра, а утром Йогуша и ребенок отсыпались до обеда, чтобы потом опять всё повторить.

Пятилетняя Олейка, мыла, убирала, готовила обеды, Годовит ходил за дичью, колол дрова, следил за козами, топил баню, все были при деле.

На пятый день младенец впервые открыл глаза и заплакал, на шестой стал сам сосать бурдюк с молоком, на девятый день стал держать голову, а на десятый уже садился сам. А когда минул месяц ребенок встал на ноги и сделал свой первый шаг, и сказал первое слово.

Годовит так и хотел оставить дитя на воспитание ведьме, но та не соглашалась ни в какую.

– Вот уж нет, гость дорогой, ещё пара дней пройдёт и забирай ты своего горемычного мальчёнку – горюна и скатертью вам дорога до вашего дома. Навещать меня навещайте и Олейка будет рада общению с дитятей, но жить тут ему негоже, – рассудила Йогуша.

И когда минуло два дня, отправился Годовит домой, с новоиспеченный сыном. Дорога назад не была сложной.

Годовит сидел перед поляной у своего дома, заросшей угрюм-травой, по цвету точно волнистые волосы мальчугана, который неуверенно шагал средь растений.

– Сына, а как же тебя звать то будем? Горюн – дитя, в угрюм-траве…, а точно ж, Угрюм, Угрюмом ты будешь, значит с огнём в душе, вот и волосики у тебя на солнце так и горят светом, светлый малыш.

Ребёнок улыбнулся и что-то радостно заагукал.

– Стало быть нравится тебе такое имя Угрюм, ну и славно, вот и ладно!

Так Угрюм получил своё имя.

***

Стал теперь Годовит родитель, непривычно и хлопотно, но втянулся, справил сынку одежёнеу из шкурок зверей, следил простенькие игрушки. Малец был рад.

Через месяцок сходили они к Становцам, те конечно удивились новому маленькому соседу. Годовит рассказал свою историю, как удивительно нашёлся ребёнок в пустой бочке, на реке. Про свои догадки, о том, что это за ребёнок и что нашёл он в бочке вместе с ним мужчина предпочёл не говорить.

Айя вот только была недовольна, поняла она так, что где то была у Годовита ещё женщина, от неё и сын, а сама либо померла при родах, либо умом тронулась, раз в жены брать не стал её. Но даже злясь на неудавшегося жениха, она не могла не умиляться на мальчишку, как и все. Ребёнок был такой открытый, такой солнечный, такой улыбчивый и смышленый, что располагал к себе каждого.

Дни стали холоднее, ещё дождливие, пришла осень и новый круг года. Свадьба Годовита и Айи так и не состоялась, но девушка остыла от надуманной обиды и даже готова была поверить в небывалую историю, рассказанную женихом о ребёнке из бочки. Теперь и она наведывалась в гости к Годовиту с сынишкой, помогала по хозяйству, пока мужчина готовился к переезду на зиму в так до конца не достроенный дом.

Пришла зима, в этих краях она была не суровая, большие морозы редко когда захаживали, земля глубоко не промерзала. Зато наметало много белого пушистого снега.

Днями Годовит охотился, приходил к вечеру, Угрюм оставался один, ждал родителя с нетерпением, просился на охоту с отцом, но тот резонно говорил, что рановато.

Вечерами мужчина рассказывал ребёнку о жизни своей, а также всего бескрайнего мира, мира о котором ведал сам Годовит. Тот меч, что лежал в бочке, Годовит теперь точно вспомнил его, это был меч рубежного князя-хана, справедливого Джунара, меч крови – символ правителя Тархтарии, наследие белой расы. Слышал Годовит как-то, что это был меч прародителя и основателя великих земель, проотца народов – Тархитая. Мужчине довелось видеть это оружие однажды, когда шёл в первых рядах армии Белых вод, по левую руку самого Джунара в битве, в высоких горах Вайли. Тогда Белая раса была разбита, отряды понесли крупные потери, в итоге ратники отступали браня драконье воинство и эти горы.

Слышал Годовит и про то, что князь его Джунар, вовсе был прямым наследником крови и сам должен был встать во главе Полмира, но после внутриродовых расприй, после смерти своего отца – белого государя-царя Могана светлого, Джунар ушёл сюда, на землю Белых вод, стеречь рубежи родины, а на при-стол сел его двоюродный брат Русиглав. Много было несогласных тогда, пришлось Русиглаву и Джунару огнём и мечём принуждать народы к послушанию. Почти вся Тархтарии приняла государя Русиглава, анклавом остался лишь древний Архаизм. Джунар же вернулся в Хубилай, князем земель белых вод, правил, как мог мудро и справедливо, платил десятину от казны, государю Русиглаву, да всё поглядывал на пределы драконьих, катанских земель.

Время шло, Угрюм рос быстро, набираясь сил и ума. Уже к трём своим зимам он был наравне с пятилетними детьми из селения Становцев.

Селение то разрослось, решили они все семьи Становцев, что жили раньше поодаль вместе соединить, да за три года ещё таковых прибавилось, так что по-сёлок состоял уже из двенадцати дворов и два ещё застраивались.

Поначалу, раз в месяц Годовит с Угрюмом навещали селение дальних родственников, показывая ребёнку, как и другие живут. Обычно гостили там дня два – три, но больше Угрюму нравилось гостить у бабушки Йогуши и её внучки Олейки, с последней он был ровно на одной волне, понимали друг друга, несмотря, что Угрюм на пять лет младше. Гостили они у ведьмы порой и седмицу.

Вот так, долго ли скоро, на пороге было пятое лето мальчишки, он окреп и вытянулся, смышленый не по годам упросил Годовита ходить с ним на охоту и домой возвращался не чувствуя ног от усталости. Большой дом они с отцом достроили, Угрюм старался быть во всём полезным, всюду нужным. В начале лета он с Годовитом и семейством Становцев съездил в поселение оставшиеся на месте разбитой столицы, ныне именуемое Старый Хубилай.

Всё там мальцу было удивительно, особенно торг! Столько людей мальчишка ещё не видел, тем более в одном месте. По этим краям шёл путь из больших степей, прямо в Аркаим, а оттуда в Московию.

Разрушенный город, медленно, но верно возрождался, управлял здесь всем теперь совет старейшин, как в селениях.

Годовит смотрел на развалины оставшиеся от несокрушимой, как раньше считалось, городской стены, наполовину рухнувший роскошный дворец и примыкающие к нему, когда-то крепкие, как слово князя, каменные и бревенчатые терема, от которых остались лишь венцы, да камни. Сердце война, всякий раз оказываясь здесь сжималось в тоске. Здесь жило когда-то больше тридцати тысяч люда, жили богато, жили ладно и весело… Теперь не многим больше тысячи можно было насчитать, вместе со стариками и малышней.

К разрушенному дворцу привёл Годовит названного сына и поведал тому, кто его истинный отец, что за кровь бежит в нём, что за несокрушимая сила таится внутри – сила Рода, что зародилось самим Перуном и Мокошью, по задумке Бога богов Сварога, переданная Ладе и Роду, что слепили первых людей. И почувствовал Годовит ту крохотную искру, что ощутил в Угрюме при первой их встрече, тогда эту кроху почти и невозможно было воспринять, но здесь на руинах родового гнезда искра вновь зажглась. Дух преисполнился величием, глаза сверкали, так долго стояли мужчина и мальчик, на руинах прошлого, и говорили, и слушали.

Завершив уже торговаться на торге, переночевав на постоялом дворе Старой Хамбалы, компания начала обратный путь. Удивительно, но прошлым вечером вернувшись от руин дворца, Угрюм оставшись один, возле места их ночлега успел подраться с местной шпаной и это была его первая драка.

Пацанов было трое, от семи до девяти годов, Угрюм им чем то не угодил, они принялись его дразнить, да шпынять. Завязалась драка, необычно, но пятилетний малыш дал отпор, хоть получил разбитую губу, синяк под глазом и глубокую царапину на левой руке. Годовит глянул на сына и пришёл к одному выводу, пора учится, учится быть воином!

Теперь, после возвращения домой и на долгое время, распорядок дня Угрюма был такой:

– Подъем за час до рассвета;

– Умывание ледяной водой из колодца (в любое время года);

– Завтрак (самый сытный приём пищи за день);

– Тренировка (она была самая разная, от физических упражнений, кулачного боя, фехтования и до стрельбы из лука);

– Время охоты и обучение охотничьему промыслу;

– Приготовление пищи и обед, он же ужин;

– Обучение азам этикета, грамоте, военного дела, устройству мира и пантеону богов (в рамках знаний учителя);

– Сон.

***

Угрюм вскоре привык к таким нагрузкам и в целом всё ему нравилось. Особенно он был увлечен мечом.

Меч крови оказался очень непростым артефактом. Годовит помнил, как ещё только обнаружив его, примеряя к своей руке, вдруг мышцы свело, а ладонь обожгло невидимым огнём, как оказалось, лишь прямые потомки линии крови могли удержать меч. Когда мужчина рассказал, что знал Угрюму и передал сыну это грозное оружие, мальчишка, не слушая отца тут же ухватился за рукоять и… меч принял юного хозяина. Ладони не обожгло, напротив, Угрюм ощутил, что как будто сросся с металлом, почувствовал часть мощной силы в клинике, которая разлилась по всему телу и странную неведомую прежде весёлую злость, злость какую испытывает истинный воин в смертельном бою.

Однажды Годовит, предложил Угрюму пофехтовать этим мечом, о чём немедленно пожалел. На самом деле мужчина решил, что не сможет малец даже поднять увесистый меч, но как только начался спарринг, пусть учебный, меч в руках мальчишки зажил своей жизнью, причем с немалыми усилиями и потерями Угрюм смог его вернуть в берестяные ножны. Итог спарринга был не утешительный у Годовита зияла глубокая, ровная рана на бедре, которая потом долго заживала. С этих пор вели тренировки только деревянными мечами. «Нужно учится самому владеть мечем, нежели меч будет владеть тобой»: повторял Годовит. Так ещё в плотный график было добавлено время на общение с мечом, Угрюму необходимо было почувствовать клинок, приручить, заставить его работать вместе.

За пол года у Угрюма стало понемногу получаться договориться с оружием, но до приручение клинка говорить пока было рано.

Порой, когда отец уже засыпал, малец выходил во двор, вставал на колени, ложил перед собой меч и просто глядел на него. Иногда Угрюму казалось, что они действительно общаются и он слышал, что говорил ему клинок. Так в созерцании меча бывало, что и ночь проходила, и не сомкнув глаз Угрюм приступал к расписанию нового дня.

Но, чтобы не было, никогда и ни при каких обстоятельствах Угрюм не позволял себе дать слабину, жаловаться на невзгоды, или тем более лить слёзы. Нет, уже тогда проявлялась его несгибаемая воля.

Однажды на охоте Угрюм с Годовитом наткнулись на тяжело раненную пещерную волчицу (эти звери почти в два раза были крупнее обычных собратьев), по видимому пострадала она в схватке с другим пещерным волком, или пещерным бером (высотой последнии достигали размером в три человеческих роста среднего мужчины, а весили, как некрупные мамонты, имели гигантские когти, каждый размером в половину меча Угрюма и обладали запредельной силой). Годовит волчицу всё же добил, поняв что необратимо повреждены внутренние органы и нужно остановить мучения зверя.

А у волчицы остался выводок волчат, один волк и две его сестры – волчицы. Щенки были слабы, видно не ели уже очень давно и Угрюм упросил отца забрать их себе. Щенки – волчицы не были в восторге, несмотря на то, что Угрюм постоянно таскал им молоко и куски мяса. Но когда, седмицы две спусти волчата окрепли, отыскали брешь в частоколе, две юные волчицы сбежали, а Годовит признав на это их право искать и догонять их не стал. Самый крепкий волчонок, впрочем, остался. Очень скоро сдружились они с мальцом, понимая друг друга без лишних слов.

Волченок был действительно крепок, быстр, смел. За его чёрную, густую шерсть Угрюм назвал его Мраком.

Очень их характеры были схожи, оба несгибаемые, оба волевые, оба упрямые. А ещё их глаза, странные глаза были у волченка, синии. Такие же синии, как ясное небо, глаза были и у Угрюма. Они смотрели друг на друга и во многом видели себя. Так мальчишка и щенок стали совсем неразлучны. Всюду были вместе, вместе просыпались (несмотря на первоначальные возражения Годовита, волчёнок отказывался спать отдельно от своего юного хозяина, только возле постели Угрюма, уволившись на постеленные на полу шкуры он успокаивался, иначе ночью никто и заснуть бы не смог), вместе умывались и завтракали, и занимались тренировками вместе, и конечно вместе охотились.

А на следующий год, Годовит и Айя всё же свадьбу сыграли. Без гуляний и гостей старейшина Становцев скрепил их семейные узы и у Угрюма теперь появилась мать.

Устоявшийся уклад мужчин Айя по началу упорно старалась переменить, не нравился девушке и вечно бегающий под ногами черный волчёнок, который рос в прямом смысле по дням и в холке уже почти сравнялся со стоявшим во весь рост Угрюмом. Они постоянно что-то переворачивали и ломали, когда были в доме, а Айя, в свою очередь ругала их на чем свет стоит. Однако ни мытьём, так катанием но и новая мать примирилась с порядками в некогда мужском доме и общий язык все члены новой семьи всё-таки нашли.

Угрюм был рад появлению в их доме женщины, был рад её порой строгости, а порой нежности, ласковому слову и тому как иногда Айя трепала его густую светло-русую, солнечную шевелюру.

И по большому счету парнишка был стастлив, со всеми графиками, обязанностями, предназначениями и прочем, он был в тоже время беззаботен и весел, и счастлив, и любим.

Но время шло и как-то незаметно минула восьмая зима Угрюма. Он заметнее окреп, вытянулся, нарастил немного мышц, пронзительный взгляд синих глаз стал ещё пронзительнее, движения стали точнее, а голова смышленее.

С мечом крови обращаться стало проще, лишённый боёв он не рвался из рук, ни пугал сумасшедшей энергией, но и не ржавел и не тупился.

С Айей Угрюм сблизился ещё больше, она полюбила его и приняла, как сына, а он постепенно стал звать её мамой. Айя также учила мальчёнку, какие есть травы, как их использовать, какие лечат, какие убивают, какие помогают (Айя, в свою очередь, знала это всё от своей бабки, а та от своей…). Долгими зимними вечерами семейство вело длинные беседы, о жизни, о том что было когда-то, что может статься.

Годовит рассказал однажды, что прослышал, мол возвращают традицию становления из мальчика мужчины (он сам в свои годы это проходил). Всех пацанов селения, готовых пройти обряд (возрастом от четырнадцати до семнадцати прожитых зим), после предварительной месячной специальной подготовки и ночи у ведунского костра отправляли одних в лес. Мальчик должен был найти зверя, волка, рысь, шерстистоо носорога, редко встречались и те, кто вдвоем, втроем, ходили на Бера, или саблезуба, в честной схватке нужно было не струсить, убить зверя, или обратить его в бегство (второе ни очень приветствовалось). Мальчишки или возвращались в селение мужчинами, с новым ожерельем из когтей, клыков хищника, а то и с метровым рогом, или оставались в лесу навсегда. Ежели парень всё же возвращался, но без победы, его должны прогнать, как ни на что не годного.

И Годовит проходил этот ретуал, и вернулся тогда с победой, на его шее висела верёвка, с двумя волчьими клыками.

– Конечно это был не пещерный волк, как Мрак, но противник был достойный, – рассказывал мужчина, демонстрируя до сих пор висящий на шее оберег, где, помимо прочего, красовались пожелтевшие от времени клыки.

От Становцев они узнали, что на весеннее равноденствие трое становских парней, у которых шла шестнадцатая зима, будут проходить обряд – испытание…

– И я готов пройти, – заявил Угрюм.

– Ну нет друже, тебе только десятая зима идёт, хоть ты у нас и крепок, но такое рано.