Русь неопалимая

– Да-а-а, а ты посчитай, сколь у нашего муженька сыновей! Вырастут, и начнётся между ними сеча за великокняжеский стол.

– Не говори так, Мальфрида, даже слушать страшно!

– Ага! Самой страшно, а ты забыла, кто мужа нашей гречанки-монашки извёл? Вот то-то. Родной братец, наш новоженец, чтоб у него там всё отсохло.

К вечеру, когда солнце клонилось к окоёму, все покрестились и почти разошлись с берега, а святые отцы еле передвигая от усталости ноги стали собирать свои церковные принадлежности. Владимир Святославич оставил своё многочисленное семейство и с тремя крепкими дружинниками пошёл на берег. Он широкими шагами спустился в Подол, подошёл к священникам.

– Спасибо вам, святые отцы, за великий почин. Пойдёмте ко мне в терем, в трапезной стол накрыт, поснедаем, медов отведаете моих, да брашно2.

Он направился в гору к воротам. Священники потянулись за ним. Владимир Святославич взглянул вверх на курган, увидел там головёнки сыновей своих и жён, приветно помахал им рукой.

– Наконец-то своих заметил новоженец наш, – ехидно молвила Мальфрида.

Княжичи в ответ дружно замахали отцу руками, закричали вразнобой каждый своё. Но ни одна княгиня и головой не кивнула.

Отужинав, священники поблагодарили князя и ушли. Жёны тоже разошлись по своим опочивальням, детей ещё раньше няньки-мамки увели и уложили спать. Проводив гостей, Анна пошла к себе в опочивальню, даже не оглянувшись на Владимира. Он посмотрел ей вслед и ухмыльнулся, налил себе хмельного мёду, выпил, встал из-за стола и, покинув трапезную, направился в опочивальню к Анне.

Анна, когда князь привёз её в свой терем, вначале была к нему холодна, но на своём ложе благосклонно принимала, да и могла ли она отказать князю, когда он выполнил ради неё требования её братьев и крестился, да ещё и дружину свою окунул. Князь понимая, что ей надо к нему привыкнуть многого от неё и не требовал, всё, что ему надо было, он получал от Рогнеды. Но время шло, и княгиня менялась. Теперь уже она с трепетом и волнением ждала его у себя в опочивальне, и когда он занятый неотложными делами не приходил, её сжигала ревность к его многочисленным жёнам. Владимир вошёл в опочивальню, горничная уже помогала Анне раздеться. Он, прикрыв за собой дверь, сказал:

– Выйди, я сам помогу княгине!

– Князь! Ты когда своих бывших жён отправишь по их уделам? А то дождёшься, что из-за них без Страшного суда прямым маршем за грехи в ад отправишься! Куда только Господь смотрит!

– Но Господь же сказал: «Люби ближних своих!»

– Не богохульствуй, князь! Господь сказал: «Возлюби ближних своих!»

– Так ты за моих бывших жён, лада моя, мне ад пророчишь? Ты у меня одна, к бывшим жёнам я ни-ни, уже давно ни ногой!

– Хочешь сказать, князь, что вот это всё только моё? – она обмахнула рукой по кругу его внушительную статную фигуру.

Он подошёл к Анне и сел рядом на её ложе. Осторожно обнял обнажённые плечи. Она показалась ему грустной. Её обаяние было сильнее, чем ему представлялось. Он тянулся к ней, как ребёнок тянется к новой яркой игрушке и, даже, не мог подумать, что это гордая, казалось бы, неприступная княгиня, уже вкусившая сладостных ощущений, которые давал ей супруг, ждёт его с нетерпением, сжигаемая страстным огнём.

– Аннушка! Ты чем-то встревожена? Скажи, может, я смогу тебе помочь.

– Я скучаю без тебя, а ещё ревную к твоим бывшим, – сказала она тихо, опустив глаза.

– Быль молодцу не укор, а тебя я не отдам никому, не продам за все сокровища земные. Мне за тебя заплатить мало станет жизни человеческой. Лебедь белая! Краса не-наглядная, солнышко моё! Мне нужна только ты, девочка моя, ради тебя я готов на что угодно! – улыбнулся он. – Давай, я помогу тебе раздеться.

– Нет уж… лучше не надо…, я сама…

Анна опустила голову. Она была молода и не знала, что тот огонь, который она вдруг с некоторых пор стала ощущать при виде князя, огонь любви и страсти, той страсти, которой предаваться с мужем не грех не только ради того, чтобы одарить его наследником, но и ради счастья быть с любимым. Она взяла его руку и положила себе на грудь, скрытую лишь тончайшим бархатом и прикрыла глаза. Владимир, почувствовав под своей ладонью упругую девичью грудь, почувствовал, как сильно бьётся её сердечко, обнял свободной рукой, нежную и стройную, тянущуюся к нему, как полевой цветок к солнцу и стал целовать, слегка прикасаясь к приоткрытым губам. Она, вцепившись в кафтан, притянула его к себе, и тогда Владимир стал целовать её так, словно завтра должен наступить конец света и надо всё успеть, потом отодвинулся, сдёрнул с неё рубашку, она быстро прикрыла руками груди. Он убрал её руки.

– Аннушка, не надо прятать от меня свою красоту, я же твой муж.

Она схватила покрывало, и прикрылась им.

– Я пока так, я потом…, потом, когда привыкну.

Князь смотрел на свою молодую супругу и будто кто-то перекрыл кислород. Это был тот случай, когда от женской красоты перехватывает дыхание и земля уходит из-под ног. Он быстро скинул с себя одежду, подхватил Анну на руки, положил на ложе, лёг рядом и крепко прижал её к себе. Они слились так неожиданно и естественно, что в первый миг даже этого не поняли, дыхание смешивалось, превращаясь в сладострастный стон…

Потом Владимир лежал, положив её голову себе на пле-чо и подумал: «Если бы я её не увидел, она стала бы женой другого мужчины. По утрам рядом с ней просыпался бы не я. Её сонную целовали бы не мои губы. Она такая красивая по утрам. И по ночам дарила бы наслаждение не мне. И не только по ночам. Ох ты! Чудны дела твои, Господи! – Он, вздохнув, положил свою большую ладонь на её голову и прижал к себе. – Моя…».

Владимир встал чуть свет, умылся, оделся и пошёл в свою молельню. Пламя свечей дрожало, расплавленный воск прозрачными капельками скатывался на серебряные подставы. В молельной было жарко и душно, пахло лада-ном. Князь молился истово, самозабвенно. Слова молитвы сами срывались с губ и падали в тишину клети. Закончив молитву, он последний раз взглянул на Спасителя, трое-кратно перекрестился, повернулся, толкнул небольшую, украшенную орнаментом дверь и вышел из клети. Во время молитвы никто не смел его беспокоить. В большие православные праздники они вместе с Анной ходили в церковь и стояли заутреню, а в простые дни он возносил молитвы к Богу в своей молельне, где стояли иконы и го-рели свечи. После завтрака он потребовал к себе течца. Переступив порог, мужалый отрок остановился, оглядел пустую людскую палату, увидев князя, вмиг сорвал шапку с чубатой головы.

– Звал, князь? – спросил он густым басом.

Князь удивлённо посмотрел на отрока и повёл бровью.

– Заутре двуконь беги в Новгород и передай Добрыне, чтобы он с сыном Константином явился в Киев.

Течец прибыл в Новгород и немедля, пыльный, грязный, уставший и голодный явился в терем к посаднику. Добрыня не стал с дороги его пытать, сначала накормил, напоил и дал отдохнуть. Через час пришёл в гридню, где отдыхал течец. Мужалый отрок, дремавший на лавке, услышал стук двери, открыл глаза и, увидев Добрыню, сел. Посадник посмотрел на молодого дружинника и позавидовал молодости, сколько дней вершнем отскакал, а час поспал и опять свеж и полон сил.

– Ну, давай, милостник, сказывай, с чем прибыл, что за нужда у князя объявилась, гнать тебя на другой край Руси!

– Великий князь тебя, Добрыня Малкович, к себе требует и непременно с сыном вместе.

– Во как! А нашто ему сдался мой Константин?

– Мне это неведомо!

– Ну что ж, стало быть, заутре и побежим в Киев, раз в нас нужда есть! Нонче отдыхай, сил набирайся на даль-нюю дорогу.

Владимир стоял на крыльце, когда услышал дробный перестук лошадиных копыт. Лошади остановились у ворот княжеского двора. Ворота открылись и въехали Добрыня с Константином и с ними течец, отправленный Владимиром в Новгород. Владимир встретил Добрыню радостно, обнял его и своего двоюродного брата Константина.

– Я смотрю мужалый ты, Константин, стал! Поди-ка у батюшки в дружине уже служишь?

– Нет, у меня своя дружина, пока потешная!

– Вот это благо! Учитесь, нам добрые вои нужны. Пойдёмте в трапезную, там уже стол накрыт.

Они сели за стол, и Добрыня спросил:

– Ну как в Киеве прошло крещение? Обошлось без руды ?

– Слава те Господи, обошлось без руды, но бабы выли, мужики волками смотрели, думал за топоры, да колья схватятся. Ан нет! Не решились! Да и как пойти с топора-ми, когда вокруг вои с мечами да копьями. Когда Перуна опрокинули, так старухи накинулись на воев, думал, по-рвут служивых.

– Да-а-а-а, княже! Легко тебе обошлось порушить капище. Я думал, будет бунт, и твой терем раскатают по брёвнышку.

– А гриди у меня нашто? Кто бы им позволил при-близиться к терему? Надобно и в Новгороде такое учинить. Окрестить новгородцев, а кто не схочет креститься, плетьми загнать в Волхов, а наперёд Перуна метнуть в реку с камнем на шее и капища заровнять. Завтра надобно вас с Константином окрестить, я уже со священником договорился, не откажешься?

– Я, с тех пор, как тебя опоясали мечом, самим Святославом определён к тебе в пестуны, не пристало мне противиться. Мы-то окрестимся, а Новгород – не знаю. Ты забыл норов новгородцев? Там без сечи не обойдётся!

– Стрый! Ты на своём посадничестве, я смотрю, раздобрел, из воя превратился в ленивого боярина. Тебе ли не знать, как неслухов сломить? Новгород – второй город на Руси, его и крестить след сразу после Киева. Храм у вас есть, и христиане, хоть пока в малом количестве тоже есть.

– Новгородцы за Перуна кого хошь порвут! Боюсь, храм подпалят и христиан перебьют. Да волхвы народ мутят, настраивают против христиан. Нет, князь, новгородцев силой в воду не загонишь, разве что посулить блага какие, может дань брать не с человека, а с дыма, как при твоей бабке Ольге было?

– Ну, пусть с дыма, только не делай Новгороду в убыток, а то казна опустеет, на что будешь дружину содержать! Как бы ни было, стрый, на тебя уповаю.

Рано утром в храме Святого Илии Владимир с супругой Анной почтили своим присутствием обряд крещения Доб-рыни и его сына Константина и по совету митрополита назвались крёстными родителями новообращённых. После крещения Владимир зашёл к митрополиту Илариону.

– Отче! Я прошу тебя послать своих людей в Новгород, надобно окрестить новгородцев!

– Хорошо, сын мой, отправлю туда отца Велизария.

– Батюшко! Одному не под силу будет. Новгород большой, народу тьма.

– Тогда я с ним отправлю ещё нескольких отцов, са-мому мне уж не под силу, стар я уже, не доеду!

– Тебе, святой отец, нет нужды трясти свои старые ко-сти в дальней дороге, я собираюсь при твоём храме от-крыть училище для отроков, мне понадобится твоя помощь, отче.

– Святое дело затеваешь, сын мой! Я с радостию помогу тебе в сем благом деле! Токмо думается мне, от родите-лев препоны будут, не схотят чад своих в ученье отдавать!

– Я отче пришлю к тебе своего сына Ярослава, он зело охочь до учёбы и с ним своего сродного брата Константи-на, тогда и бояре не воспротивятся, не пойдут они против князя своего!

– Благословляю тебя, сын мой, на доброе дело! – митрополит Иларион осенил князя Владимира Святославича крестом и дал приложиться к нему устами.

Владимир разослал во все концы города подвойских собрать на совет степенных бояр и старост. Вскоре княжеский двор заполнился вящими и старостами концов. Владимир пригласил их в гридню. Вящие прошли и степенно расселись по лавкам, крытым коврами ближе к князю, старосты сели подалее, за вящими и степенными боярами, а у двери расположились воевода и тысяцкие.

– Я собрал вас, уважаемые, по очень важному делу. При храме Святого Илии с благословения митрополита Илариона я открываю училище для малых детей и отроков. Все должны послать своих детей в обучение.

Тысяцкий, Волчий Хвост, засомневавшись, спросил:

– А нашто им это? Наши пращуры жили без ученья, мы живём без ученья, главное, чтобы сила в руках была держать меч, да отвага, чтобы от сечи с ворогом не бегать!

– Надобно, чтобы чады ваши могли не только махать мечом, да рубить головы, но и по книге читать молитвы.

– В церкви есть кому, читать молитвы, для этого иереи там служат!

– Сам можешь оставаться тёмным, тебе ученья уже не одолеть, а отрока пришлёшь в училище, – строго сказал князь.

– Княже! Почему я?! За что наказуешь?

– Я сам, первее всех посылаю туда сына, и Добрыня Малкович шлёт своего Константина.

Добрыня, услышав, что он шлёт сына в училище, только крякнул от этой новости, но смолчал, решив сейчас не мешать племяннику, а уж потом он скажет ему всё, что думает. Волчий Хвост, услышав, что князь тоже посылает в училище сына и Добрыня своего, махнул рукой.

– Ну, токмо, ежли княжич будет там, тогда пошлю одного!

– А у тебя их сколь? – поинтересовался князь.

– Трое!

Владимир захохотал.

– Ты настоящий муж, Волчий Хвост. Всё время в разъездах с дружиной, кольчугу не скидываешь по многу месяцев, когда успел троих прижить! Вот всех троих и шли. Выучатся твои отроки грамоте, великомудрые греческие книги будут перекладывать на родной язык, светом знания осветят отчину, не вечно же нам у Царьграда просить иереев, своих рóстить пора, чтобы Русь прославляли, – князь обвёл бояр строгим взором, – это касаемо всех! Всем слать отроков в ученье, кто станет укрывать, будет платить немалую виру в казну!

– А велика ли вира будет? – поинтересовался воевода Претич.

– Велика! Не пришлёшь отроков – узнаешь! Но то будет своим чередом. Я призвал из Новгорода посадника Добрыню Малковича, чтобы сообщить о крещении новгородцев. Митрополит отправляет туда почти всех своих иереев, но думаю, что новгородцы метнут их в Волхов вместе с крестильными причиндалами. Я Добрыне даю свою дружину, а ты Претич возьмёшь ратников из Ростова. Ростовчан и новгородцев всегда мир не брал, поэтому на них можно положиться, с радостию будут загонять новгородцев в Волхов, но чтобы только не дошло до сечи между ними.

– А что в Новгороде нет дружины? – воззрился удивлённо Претич на Добрыню.

– Как без дружины! Есть, конечно, но супротив своих, она не пойдёт! – сказал Добрыня, – а Перуна свергать вряд ли обойдётся без руды! С топорами и кольями пойдут на мечи, а бабы голыми руками рвать будут любого, кто задумает Перуна опрокинуть.

– Надобно обойтись без крови. Самых ретивых супротивников, под плети ставьте, – посоветовал Владимир.

До темноты бояре просидели у князя в гридне, а потом перешли в трапезную и за ужином продолжили обсуждать крещение новгородцев. Претич после ужина взяв два десятка дружинников, в ночь отправился в Ростов за ратниками.

А в Новгороде, как только узнали, что князь Владимир крестился в греческую веру, стали кричать:

– Славяне! Мы змею вскормили на собственной груди! Не дадим нашего Перуна в обиду! Раз изменил нашей вере, надо отложиться от Киева!

– Согласится ли Вышеслав! Он же его сын!

– Да он только рад будет! Не надобно будет кажин год отсылать Киеву по две тыщи гривен! Такие куны и Новгороду пригодятся!

– А Добрыню посадника на мечи под пазухи, за измену вере!

– Храм сжечь надобно, чтобы неповадно было посягать на нашего батюшку Перуна!

– Не дадим, батюшку Перуна опровергнуть! – кричали мужики и рвали на себе рубахи, а бабы с воем заливались слезами.

Храм жечь не решились, огонь не спросит, кто какой веры, пойдёт гулять по городу, не остановишь. Побежали зорить Добрынин двор, изменщика веры. Испуганные слуги разбежались, а разъярённая толпа стала крушить и грабить, жену примучили, дом разорили, двор разметали.

А тем временем Претич отобрал полторы тысячи воев, наказав ратникам быть в бронях с мечами и засапожными ножами, но кроме плетей против новгородцев ничего не применять. Посадил в лодии и отправился в Новгород. Когда прибыли к Новгороду, предупредил воев:

– Руды проливать не будем, хватайте зачинщиков и под плети.

Лодии оставили подальше от Новгорода и пешими пришли к верхним закрытым воротам, постучали.

– Кто там ломится? – раздался голос с приворотной вежи3.

– Подмога к вам пришла, отворяйте!

– Подмога, это вовремя!

Ворота открылись и тут же приворотную стражу повязали, а на воротах поставили своих ратников. Узнав, где собрались самые рьяные зачинщики, пришли в дом, огляделись, полна горница.

– Вязать всех! – приказал Претич.

Все повскакивали с лавок, но тут же были схвачены ростовчанами.

– Всех на берег к Добрыне! – скомандовал Претич.

Ростовчане поволокли всех на берег. Кто сам шёл, а кого тащили волоком. Кто сильно сопротивлялся, били по голове, он успокаивался и уже не сопротивлялся. Тут прослышали дружинники новгородские, что ростовчане разгулялись по городу, и забегали сотские и десятские, скликая своих дружинников с оружием. Добрыня высадился с княжеской дружиной ниже по течению Волхова и

велел зажечь крайние дворы. Огонь сразу отрезвил

новгородцев.

– Пожа-а-ар! – закричали со всех сторон и кинулись спасать свои дворы. Пожар тушили всем миром.

Вскоре к Добрыне пришли с повинной.

– Прости, Добрыня Малкович, нахулиганили мы тут без тебя.

Добрыня не понял о чём речь, махнул на мужиков рукой.

– Идите, не до вас мне пока!

Добрыня по пути к своему дому увидел раскатанный по брёвнышку храм и, повернувшись к мужикам, погрозил кулаком, в котором была плеть, грозно сказал:

– Собрать его сызнова.

С Перуном сотворили то же, что и в Киеве: свергли и поволокли к реке. Женщины подняли вой и бежали следом, пытаясь отбить его, но получив плетью отставали. Приволокли его на берег, сбросили в Волхов и поплыл он, провожаемый слезами новгородцев. Тут же во все концы Новгорода помчались дружинники сгонять народ к реке креститься. Загнали гуртом народ в воду.

– Ну, сыны мои, с Богом! – сказал епископ и, подняв руку с крестом запел, – Крещаются рабы Божии, возродившиеся от Святаго Духа и воды…

Лишь к вечеру Добрыня попал на свой порушенный двор, хотя челядинцы прибегали к нему сообщить о постигшем его горе. Он зашёл в горенку, где лежала его убитая подруга, прибранная и накрытая поволокой4. Он стоял возле своей любезной, и вспоминал, как взял её в полон и привёз к себе. Она родила ему сына Константина. Славянскому языку она так и не выучилась, а Добрыня её языка не знал, но они и так понимали друг друга. Она была с ним ласкова и послушна, а больше ему ничего и не надо было. Теперь он смотрел на неё и слёзы душили его, горе давило грудь. Добрыня подумал: «Господи, не ты ли надоумил Владимира звать нас с сыном в Киев, что спасло от неминучей смерти моего Константина?».

Посадник устремил взор на окно. Там, за стенами, шумел город – непокорный, буйный, принёсший горе в его дом. На следующий день Добрыня хотел казнить зачинщиков посаженных в поруб, но епископ Иоаким решительно восстал:

– Нет, не хочу начинать служение сему граду с руды!

– Но, святой отец, они же убивали наших близких!

– За то Бог им судья, сын мой, а ты, как христианин, учись прощать и врагов своих.

– Врагов не должно прощать! Они не лошадь у меня украли, а жёнку убили, сына без матушки оставили! Они дыбу заслужили! – прошипел посадский, сузив глаза от бешенства.

– Добрыня Малкович! Прости неразумных, они ж не из хулиганства али разбоя для наживы, а за своего Перуна бились. Ты у них Бога опрокинул. Молись, Добрыня Малкович! Молитвой изгонишь из сердца своего злобу. А заточников надобно отпустить.

– Надобно их в железа заковать, чтобы впредь неповадно было разбойничать!

– Это данники князя и твои вои, зачем их держать в порубе, какая там от них польза! Ты лучше их выпусти и наложи на них большую виру, чтоб неповадно было бунт учинять, – митрополит вздохнул с облегчением, понимая, что Добрыня поддаётся уговорам.

Через несколько дней, когда в Новгороде всё затихло, а храм Преображения Господня был восстановлен, Претич отпустил ростовчан домой, а сам с княжеской дружиной отправился в Киев. Вернувшись, он рассказал Владимиру, как прошло крещение в Новгороде и о постигшем Добрыню горе.

– Добрыню жалко, осиротел старик, – с горечью в голосе сказал Претич, – всё его подворье разорено, всё порушено, а мать Константина примучена.

– Придется Константина отправлять, к отцу. Тяжело стрыю5 будет одному в доме, пусть хоть сын веселит его. До князя Константину рода не хватает, но посадником я его сделаю, коль доживу, как-никак он брат мой сродный.

– А где сейчас Константин?

– В училище.

– Ты, помнится, и своего сына Ярослава туда определил. В иереи хочешь его?

– Я не только Ярослава туда послал, но и Мстислава. Они рода княжьего, их стол ждёт. А в училище послал, чтоб грамоте выучились. Читать, писать, да и молиться, как истые христиане. Кормильцы чему выучат? Из лука стрелять да на коне скакать.

– А как же остальные твои сыновья, Владимир Святославич? Ярослава с Мстиславом в ученье отдал, а тех?

– И тех велю учить. В каждом городе велю строить храмы, и первыми учениками при них станут княжичи с кормильцами. Тогда ни одна мать не кивнёт на меня: «Наших детей отбирашь от нас, а своих лелеешь». Княжич должен всё пройти, и коня, и меч, и книгу с молитвой. Вон Рогнеда к Изяславу уже трёх иноземцев приставила, языкам чужим учит. Умница.

Вечером Владимир зашёл в храм, попросил Анастаса позвать Константина.

– Надобно тебе, Константин, домой бежать к отцу.

– Домой? В Новгород! – радостно воскликнул мальчик и чуть не подпрыгнул от радости. – А когда?

– Завтра же и отъедете с кормильцем. А теперь пойдём домой, тебе собраться надобно.

– Спасибо, князь. Великое спасибо, – лепетал отрок, решивший, что князь по своей милости отпускает его. А он так соскучился по дому, по матери, по отцу.

Когда они вышли из училища, князь вздохнул горько и подумал: «Язык не поворачивается молвить ему о постигшем его горе».

***

Отправив Константина в Новгород к Добрыне, Владимир задумался о том, что у него Мстислав, наделённый Тмутараканским уделом, ещё не отправлен туда. Сын напоминал своего деда Святослава Игоревича, боевого вождя. Такой же боевой и энергичный, без устали сражающийся на мечах с наставником, стреляет из лука пеши, или с лошади на всём скаку, но и читать любит, зачитается – не оторвёшь. Князь призвал к себе сына.

– Ну что, сынок, Анастас хвалит тебя, говорит, что ты выучился грамоте! Читать и писать можешь! Это правда?

– Да, батюшко, читать и писать могу!

– Ну, прочитай мне что-нибудь вот из Библии.

Мстислав взял в руки книгу и стал быстро читать. Владимир послушал, улыбнулся довольной улыбкой, протянул руку и погладил сына. Мстислав нахмурился, но не отстранился. Ему не нравилось, когда к нему относились как к малышу, он был уже давно опоясан мечом и был отроком.

– А из лука стрелять умеешь? – поинтересовался Владимир, – и научил ли тебя твой наставник Сфен владеть мечом?

– Из лука с двадцати шагов попадаю в цель, а вот с мечом…

– А что с мечом? Неужто не научил тебя наставник?

– Да Сфен всё время заставляет меня мечом рубить лозу.

– Ну, так что же? Я тоже рубил лозу, когда учился владеть мечом.

– Но он же не для того, чтобы рубить лозу! – хмыкнул Мстислав.

– А ты что, хотел сразу головы рубить?

– Да кто ж мне позволит! – отрок улыбнулся одним уголком губ.

– Всё в руках божьих, сынок. Ты же читал заповедь, там сказано «Не убий!»

– Сам то, батюшко, сколь голов срубил? Не считал?

– Так я, сынок, ворогов рубил, защищаясь.

– Я думаю, наших ворогов и на мой век хватит.

– Это верно! – тяжело вздохнул Владимир.

Раз ты уже оружием владеешь и грамоте учён, пора тебе садится на стол и княжить. Как ты думаешь?

– Ты мне стол даёшь? – глаза отрока вспыхнули радостью.

– Да! Поедешь князем в Тмутаракань, это за морем. Твой дед Святослав в своё время предпринял дерзкий дальний поход, который оказался весьма успешным, и Хазарский Каганат, существовавший более трех веков, был сокрушён. Попутно Святослав, завоевав восточную часть Крыма, учредил там русское Тмутараканское княжество.

Так что, сынок, не посрами его меч. Я с тобой на первое время отправлю дружину, но ты как осмотришься там, набери себе воев из местных. Это будет надёжнее, а то эти оттуда быстро разбегутся. Понял?

– Понял, батюшко!

– И смотри, чтобы дружина не сидела без дела. Как твой дед Святослав гоняй своих воев и пешими, и на конях, устраивай между ними бои потешные с мечами, копьями. Твой дед был удачлив в ратях, потому что ни он сам, ни его дружина праздно не проводили время. Ловы на зверя, рыбалка, ну и пиры, конечно, устраивай, тогда крепче привяжешь к себе воев.

Отпустив Мстислава, Владимир вызвал к себе наставника сына.

– Сфен! Я сына отправляю в Тмутаракань на княжение, присматривай за ним. Не давай лениться, поднимай чуть свет, корми и сразу за труд.