Мертвые не лгут

– Но что с ним, что? – вопросила Лина. – И что будет?

– По одному эпизоду диагноз, а тем более прогноз, весьма затруднителен. Возможно, реактивный психоз, и это самое лучшее из вероятных вариантов. Возможно, шизофрения. Но, по моему опыту, скорее следует счесть происходящее проявлением маниакально-депрессивного психоза.

Девушка дернулась.

– Но не пугайтесь. Никаким маниаком, вопреки названию, ваш супруг не стал и не станет. Да и заболевание это в новом классификаторе всемирной организации здравоохранения вскоре будет переименовано в гораздо более мирно звучащее биполярное аффективное расстройство. Интеллекта данное расстройство, как правило, не затрагивает. Больше того, имеется высокая его корреляция с выдающимися научными и творческими достижениями, и больные с подобным диагнозом благополучно живут долгие годы и достигают немалых успехов. Правда, при условии постоянной консультации и помощи врача.

Они вдвоем вернулись в комнату к Петечке – тот с увлечением рассматривал иллюстрированную Книгу рекордов Гиннесса за восемьдесят девятый год. Коняев тут же сделал ему в плечо укол, а девушка укромно оставила на столике конверт с пятнадцатью рублями – большими деньгами по тем временам!

Сразу после укола Остужев стал тихим, ласковым, адекватным – и страстным. Они еле до своей коммуналки от квартиры врача успели добраться.

Но потом лечение шло с переменным успехом. От антидепрессантов Петенька располнел и стал вялым. Он вернулся в институт, но ничто его не интересовало. Пришлось снова посещать врача, корректировать схему лечения. Наконец, только к осени состояние нормализовалось, и Петенька стал прежним Петенькой. Коняев снял прежние лекарства, но назначил профилактически пить литий.

Как и велено было врачом, ни он, ни она болтать никому ничего не стали. Ни в семье – хорошо, что ни свекровь, ни теща, ни друзья, ни даже соседи ни о чем не догадались. Доктор так и говорил: «То, что внутри вас происходит, никому снаружи не заметно. Каждый человек слишком увлечен самим собой. А если даже кто-то вдруг станет допытываться, что с вами, предпочитайте самые простые объяснения. Говорите: не выспался, или: много работы.

Хоть и чесался порой язык поделиться, особенно у Лины, она молчала. Посадила мужа на строгую диету – капуста, свекла да морковь – даром что в магазинах ни черта не было, – и он быстро вернулся в прежние весовые кондиции.

Они снова зажили как прежде. Увлеченный Петюня стал подбирать материалы к будущей диссертации. Лине все больше времени пришлось проводить в продуктовых очередях, потому что из продажи, даже в столице, исчезло решительно все.

А год спустя вдребезги разлетелся Советский Союз, и довольно быстро оказалось, что прежней парадигмы кандидат наук – доктор – академик больше нет. Все рассыпалось в прах. Бал стали править не самые умные и образованные, а самые наглые и алчные.

Не одна советская женщина в новых условиях впала в депрессию, не одна отставила бы как совершенно неперспективного во вновь создавшихся условиях такого партнера, как Остужев, да еще с проблемами с головой, и начала строить свою судьбу заново – с кем-то другим. Иное дело Лина. Она от своего выбора и от своего Петюни не отказалась. Напротив, обладая редким сочетанием обаяния и хватки, девушка осторожно начала вписывать Остужева в переменившуюся реальность.

Весной девяносто первого они окончили институт, и, как планировалось задолго, Остужев ожидаемо поступил в аспирантуру. Прошла по конкурсу (заметно упавшему) и Лина. Вот только теперь аспирантской стипендии стало хватать лишь на пару батонов хлеба. Перед семьей молодых специалистов замаячил вопрос: как жить? Подступил неотвратимый призрак голода. Тем более требовалось оплачивать съемную комнату, хозяин которой, весьма актуально, перевел расценки в доллары. Приходилось регулярно, хотя бы раз в сезон, профилактически посещать Коняева – на этом настаивала Линочка. Психиатр тоже быстренько перестроился и стал брать, как тогда говорили, в у. е. или в СКВ[2].

Свекровь, мамаша Пети, совершила финт ушами. В эпоху, когда аэропорт «Шереметьево-два» ломился от будущих эмигрантов, которые спали в зале ожидания на газетках – этнических немцев, евреев, греков, – она подхватила младшую дочку и укатила в Австралию. Помощи от своей собственной матери, которая лишилась возможности преподавать благословенный научный коммунизм, Лине тоже ждать не приходилось.

Нет, ради спасения себя и любимого Лина не стала жертвовать собой. Она слишком высоко себя (и спутника жизни) ценила. Поэтому не пошла ни подъезды мыть, ни в гувернантки, ни на панель. Поступила более умно, чутко и дальновидно: нашла супругу подходящее дело. Казалось бы, где мог трудиться и что заработать в России, в суровом девяносто втором году, ученый умник со всеми повадками чудака-профессора? А вот поди ж ты! Лина отыскала ему работу переводчика с английского на норвежской нефтяной платформе. (Язык Остужеву, как и все прочие науки, давался легко.) Проконсультировались с психиатром Коняевым. Тот снова выписал литий, велел при любых тревожных симптомах немедленно звонить, однако благословил: «Пусть едет!»

И Остужев отправился, вахтовым методом, на три месяца в Арктику, в северные моря. Стал там переводить инструкции к бурам, а также организовывать коммуникацию между холодными норвегами и отечественными буровиками. Зато зарплата Петечки составляла едва ли не полторы тысячи ежемесячных долларов – тогда это были настолько громадные, волшебные, сказочные деньги, что молодая семья чувствовала себя просто Крезами. Лина впервые и сама оделась, и супруга нарядила по-человечески. Ничего сверхъестественного, но по тем временам круто: кожаный плащ из магазина «Ле Монти» для нее, кожаная турецкая куртка для него; джинсы и кроссовки с вещевого рынка. Полтора месяца Остужев провел на побывке в столице и, не теряя времени, снова бросился в свою любимую науку. Вскакивал в пять утра, что-то лихорадочно записывал, потом несся на кафедру ставить эксперименты и общаться с научным руководителем. Коняев диагностировал у него фазу подъема и велел, чтобы не перехлестнуло, увеличить дозу лития.

Закончился срок отпуска-побывки, и Петр Николаевич опять уехал на шельф тянуть лямку транслейтора и интерпретера. А что же Лина? Ужели она погрузилась в обслуживание супруга столь полно, что напрочь отказалась от собственной жизни и амбиций? Не совсем так. Еще в процессе, когда он за ней ухаживал, она смекнула, что идей в голове будущего супруга рождается столько, что не будет большим грехом по-братски позаимствовать у него пару-тройку для себя. Вдобавок то, что она становилась соратницей мужа не только в быту или постели, но и в науке, творчестве, придавало их отношениям большую глубину или стереоскопичность. Опять же Петечка поступал под более плотный, едва ли не круглосуточный надзор, и можно было своевременно реагировать на интерес к его интеллекту (и ему лично) разных учениц, студенток и аспиранток – всяких там любительниц проехаться на дармовщинку, без выслуги лет, заслуг, роду и племени. Упорства и усидчивости ей было не занимать. Поэтому Лина, поступив в аспирантуру, взялась за диссертацию – по теме, щедро подаренной мужем, и постоянно пользуясь его гениальными подсказками. В конце концов, следовало исполнить вековечную мечту ее семьи – продолжить научную карьеру, где, помимо матери, имелись кандидаты наук дед и бабка.

Так как аспирантская стипендия Линочки оказалась, естественно, ни на рубль не выше, чем у Петечки, девушке пришлось искать новые заходы, чтобы обеспечить молодую семью – не вечно же супругу толмачить на арктической платформе! Поэтому в то время, когда тот пропадал на буровой, она начала, в процессе своего отдельного столичного житья-бытья, деятельно интересоваться иноземными грантами в выбранной им специализации. Писала (от своего и мужа имени) письма, заполняла бесчисленные формы, лично пыталась воздействовать на людей, которые приезжали сюда из-за кордона принимать решения. В результате ее хлопот, когда в девяносто четвертом, на год раньше положенного срока, Остужев защитил свой диссер, и он, и она, а также его научный руководитель немедленно получили гранты от западных благотворителей. Так в итоге и пережили самые непростые российские времена.

Затем все та же Линочка выхлопотала для супруга аспирантуру в провинциальном американском университете. Они уехали вместе (ее диссертация так и осталась недописанной), и Петя довольно быстро защитился на английском материале (и на английском языке) и стал полноценным «Ph.D.» Ему предложили место ассистирующего профессора, и Остужев предложение принял. Казалось бы, жизнь и судьба их семьи были определены, и самым качественным образом, однако опять начались нелады со здоровьем. Уехав за океан, они потеряли контакты с Коняевым, а тут на бедненького новоиспеченного профессора снова надвинулось неприятное, волнующее, грозное. Вдруг он (Лине немедленно донесли) выступил на кафедральном собрании с неподобающей речью, отчасти неполиткорректной в адрес коллег с иным цветом кожи, затем неожиданно, от полноты и избытка чувств-с, шлепнул студенточку по обширной американской попе, а вечером стал составлять в Интернете воззвание в защиту коренного индейского населения.

Пришлось Лине срочно будить Коняева по телефону (никаких скайпов и прочих мессенджеров тогда не существовало). Психиатр сказал, как в первый раз, что требуется срочное лечение. Дал телефон своего коллеги в близлежащем крупном американском городе. (Воистину психиатры оказались сектой, у которой всюду имелись свои братия!) Супругам понадобилось еженедельно ездить туда, а Петру Николаевичу принимать таблетки, прописанные новым мозгоправом. В итоге счета от доктора составили поистине сумасшедшую сумму, вдобавок слухи о нездоровье и эскападах русского профессора просочились к руководству университета. Как следствие, с заокеанским раем они распрощались и вернулись на родину.

Однако связи в родимой столице не успели потеряться, да и имя Петр Николаевич успел себе наработать. И на излете века двадцатого Остужев сделал и защитил докторскую, теперь на русском языке, а вскоре стал в своем родном вузе профессором и замзавкафедрой.

Поэтому, пусть с известным зигзагом, благодаря подвижничеству Лины судьба молодого ученого, несмотря на здоровье и политические пертурбации, вырулила туда, к чему изначально готовилась и куда нацеливалась: почти что своя кафедра, а также почет, уважение, цитирование, ссылки, симпозиумы, ученики, гранты.

Остужев Петр Николаевич

В середине нулевых, после прогремевших исследований и Шнобелевской премии, в сладкое время громкой популярности, в жизни Петра Николаевича появился новый друг. Впрочем, говорить о дружбе применительно к жизни профессора не совсем корректно. Что такоедружбаи как это можно – дружить,Остужев искренне не понимал. Он поддерживал ровные товарищеские отношения с коллегами по работе, старался быть со всеми милым и приветливым – но и только. Когда выпускники организовывали вечера в честь пяти-, десяти- или пятнадцати лет со времени окончания института, он на них покорно (по настоянию и в сопровождении жены) показывался – но не более чем на час. А вот встречаться с кем бы то ни было специально, для того чтобы общатьсяили, пуще того, делитьсясвоими мыслями или наболевшим – благодарю покорно! Ведь сколько можно полезного и приятного для себя и для науки сделать в эти часы! И только благодаря стараниям Линочки, которая прекрасно понимала важность в наши дни социальных и профессиональных связей, ученый, еще будучи в Америке, хаживал, по ее категорическому настоянию, на всевозможные «пати» и даже коллег домой приглашал. Когда вернулся в родную страну, жена заставляла его устраивать банкеты, вечеринки и междусобойчики – по разным случаям и в самых разных форматах: от бутербродов на кафедре до посиделок в близлежащем кафе. Тем более что Лина, работая рядом, держала нос по ветру по части поводов для общения, а при случае могла и складчину организовать, и в магазин сгонять, и бутерброды нарезать. Петру Николаевичу оставалось лишь покоряться и делать так, как велит Линочка.

По ее команде все организовалось и с новым, с позволения сказать, другом. Будь Петр Николаевич сам по себе – он бы проигнорировал всяческие поползновения последнего на приятельство, что, возможно, восприняли бы в итоге как высокомерие и зазнайство, и это повредило бы профессору. Да, он, конечно, решительно не понимал, почему ему следует тратить время на человека малообразованного, циничного, прохиндеистого и вообще – совсем из другой социальной страты. Но супруга ему строго говорила: «Послушай меня!» – а уж когда она начинала этой дефиницией, дальше можно было как раз не слушать Линочкины аргументы и способы доказательств. Сразу становилось ясно, что делать все равно придется так, как она скажет.

Вот и в случае с Борисом Аполлинарьевичем Чуткевичем получилось, как Линочка велела. Совершенно ничего общего между ним и Остужевым быть не могло. Чуткевич был журналистом. Точнее, руководителем и издателем печатного холдинга «XXX-плюс». Когда-то он начал с сенсационной ежедневной газетенки «XXX-press». Затем к ней прибавился еженедельник, а потом и журнал. Несмотря на свою уважаемую профессию (а может, как раз благодаря ей), Чуткевич был человеком слабо образованным, зато сильно бесстыдным, наглым и разухабистым. Отличался он при этом живым и быстрым, как ртуть, умом и блестящей реакцией. Принадлежавшие ему газеты и журналы самого коммерческого и сенсационного толка Борис Аполлинарьевич создал, выпестовал и выстроил сам, своими руками, при этом (как говорили) спуску своим подчиненным газетчикам не давал и, к примеру, транслировал им собственные трудовые указания исключительно на языке матерном. Меж собой подчиненные звали его Барбосом Аполлинарьевичем – о чем тот ведал и даже чуть ли не гордился подобной кличкой.

И вот узнав – со страниц собственных изданий – об исследованиях профессора Остужева, главный редактор воспылал к нему интересом и возжелал познакомиться лично. Линочка проведала о приглашении случайно, отругала, что Петечка собрался его игнорировать, и настоятельно посоветовала пойти. После первой встречи, произошедшей в ресторане, чету Остужевых позвали к Чуткевичу на частную вечеринку. Затем (несмотря на робкое сопротивление профессора, преодоленное строгим Лининым «Послушай меня!») пришлось организовать ответный визит Бориса Аполлинарьевича к себе. Так и наладилась потихоньку дружба – невзирая даже на то, что главред был женат в третий раз и почти не скрывал наличие параллельных любовниц и прочих женщин для утех, а жена профессора вроде бы строго относилась к моральному облику своих знакомых. Но для журналиста непримиримая Лина сделала исключение. Не помешало общению даже то, что редакторская чета оказалась гораздо более обеспеченной, чем профессорская: и дом роскошный с бассейном, и «Мерседес». А может, Лине не хватало в окружении такого человека, как Чуткевич – беспредельно деятельного и безгранично циничного, безо всяких моральных тормозов. Заводной и дельный, он чем-то нравился ей, по контрасту с тихим и абсолютно порядочным профессором, которого вечно приходилось направлять в нужную сторону. Во всяком случае, когда Борис Аполлинарьевич принимался, не смущаясь присутствием собственной жены, за ней довольно брутально, если не сказать грубо, ухаживать, она, к вящему удивлению Петра Николаевича, не противилась, а, напротив, даже млела. А когда Остужев пытался, говоря ее языком,выступать

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Шестая статья Конституции СССР провозглашала руководящую роль в стране коммунистической партии. В конце 80-х гг. в стране началась широкая народная кампания за ее отмену.

2

В условных единицах или свободно конвертируемой валюте.