Жили старик со старухой. Сборник

За Пинегой дорога отсутствовала вовсе. Имелся только зимник, по которому летом отваживались ходить немногие, но, при желании, он был вполне проходим. Дорога петляла между огромными топкими болотами, ныряла из перелеска в перелесок, а потом и вовсе шла вдоль таёжной Ёжуги до самой Нисогоры.

Настал день, когда Пинега осталась позади, а впереди тянулись только бескрайние нескончаемые болота, редкие перелески с полчищами гнуса да длинные километры петлявшей между деревьями таёжной дороги. Гармошку Пётр Васильевич приспособил за спиной, чтобы дать свободу рукам – кому она в лесу нужна? Разве что гармошка нужна самому себе, но играть себе как-то неинтересно. В правой руке он держал палку, которую приспособил вместо посоха. Не понаслышке Петька знал, что с палкой идти намного легче. Так и топал, меряя шагами вёрсты. Ох, и попили его кровушки насекомые! Отгонять их бесполезно, неперспективно тратить последние силы на отмахивание и обмахивание. Пётр Васильевич насекомых просто старался не замечать.

Идти стало легче, когда он добрался до притоков Ёжуги. Обонянием он не ощущал, но чувствовал, что запахло родной стороной, Мезенью, чем-то таким, до боли знакомым и привычным. Он даже нарушил свою дорожную традицию: на очередном привале снял гармошку и заиграл, как будто его могли услышать за десятки километров родные. Напившись из консервной банки чаю из брусничного листа, он снова отправился в путь. Дальше Пётр Васильевич знал все заимки охотников и связистов, которые и были теми самыми вехами, обозначающими очередной привал. Он опять играл, но теперь уже конкретным бородатым людям, тоскующим по живому человеку. А в очередной избе находился не связист, а связистка, которая, услышав звуки гармони, его накормила, угостила бражкой и уложила спать рядом с собой. Не смотря, на усталость, Пётр Васильевич долго не спал, наслаждаясь запахом женского тела и теми ощущениями, которые он давно уже не испытывал.

Утром он здесь задержался дольше обычного, помогая наколоть дров с изрядным запасом и устраняя мелкие проблемы по дому, накопившиеся без мужских рук. А потом на столе оказался хороший обед из свежей ухи и мясистых хариусов, после которого опять потянуло на отдых.

Хозяйка не проронила ни слова, когда он вострился в дальнейшую дорогу. Пётр и не скрывал, что дома его ждут, и он пойдёт дальше в свой родной Мезенский уезд. Так и ушёл, оставив гостеприимную избу позади себя в тайге. Правда, на прощание вместо обычных и ненужных сейчас слов Пётр Васильевич растянул меха гармошки на всю катушку, вложив в тоскливые звуки мелодии всю свою душу.

Он чувствовал, что идти стало намного легче. Хороший отдых у гостеприимной хозяйки, бодрящая бражка встряхнули уставший организм и влили в него новые силы.

Так он и шёл, пока не показалась Большая Нисогора. Задерживаться он тут не стал, а сразу переправился на другой берег на подвернувшейся лодке с местным рыбаком. Старый дед только и успел спросить: кто он и откуда, как лодка уткнулась в песчаную отмель на противоположном берегу.

Деревня Кельчемгора раскинулась на правом берегу по сопкам отдельными хуторами. Она, как Змей Горыныч, владела одним туловищем, но с тремя головами, маленькими деревеньками, каждая из которых имела своё название. Тут и определил Пётр Васильевич место своего очередного привала. Выбрав дом с покосившимся крыльцом и упавшим пролётом забора, он постучал в дверь, предложив свои услуги плотника. Дома оказались только малые дети, которые и сообщили, что мамка находится на работе, а папка погиб на войне.

Пётр Васильевич, хоть и устал изрядно, нашёл в доме кое-какой инструмент и принялся за работу. К приходу хозяйки забор стоял прямо и ровно, а крыльцо белело свежеотёсанными плахами. Женщина, которую Пётр Васильевич сразу не заметил, стояла у калитки, не узнавая свой дом и не решаясь перешагнуть внутрь двора. Она боялась спугнуть видение, приняв незнакомца за вернувшегося погибшего мужа. Только через некоторое время она поняла, что в доме совсем посторонний человек.

Увидев её, Пётр Васильевич сказал:

– Дай, думаю, поправлю что-нибудь, пока хозяйки нет дома. Авось мой труд зачтётся.

– Труд зачтётся, только кормить тебя нечем. Дети сидят голодные целый день.

– А я не гордый, могу попить и кипятка. Надеюсь, вода в этом доме найдётся? А ещё я сыграю на гармошке. Вот тогда все про еду и забудут!

– Откуда ты такой весёлый взялся?

– С войны, хозяюшка, а иду я домой. Переночевать пустишь, ночлег отработаю.

– Это как же ты отрабатывать собрался?

– А как хочешь, так и отработаю. Могу просто на гармошке играть, чтобы другим работалось веселее.

– Некому у нас работать. Война всех забрала. Остались одни бабы. Справного мужика с огнём не найти.

– Выходи за меня замуж, вот у тебя и будет мужик. Хочешь, поживу недельку, хочешь – две.

– Зачем же мне за тебя выходить, если ты всего две недели жить тут собрался?

– Поживёшь со мной – не пожалеешь!

– Посмотрим, а сейчас вот тебе полкартофелины за работу. Небось, устал с дороги? Не спрашиваю, кто ты и откуда, и так видно, что топаешь давно. Отдыхай с дороги, а у меня ещё домашние дела есть, детей спать уложу.

Остался Пётр Васильевич жить с Настёной. Детей куча. Он вместо няньки: то на гармошке поиграет, то пилит-строгает. Звали на работу – не пошёл, сказал, что в доме полно работы.

Жил так десять дней, пока не затосковал по родному дому. Всё было хорошо, только родительский дом стал по ночам сниться. Крепился-крепился, да и собрался однажды опять в дорогу. Баба – реветь! Да разве удержишь мужика возле себя слезами! Ушёл Пётр Васильевич ранним утром дальше по тракту, поцеловав на прощание свою невенчанную жену. До дома рукой подать – всего каких-то сто километров осталось. Только шёл он эти километры до самых белых мух.

В каждой деревне находилась ему работа по специальности. Совсем некоторые дворы обветшали. Вот и ладил он крылечки, чинил крыши, ремонтировал полы, даже мебель делал. А уж как играл! Ни одна баба мимо не проходила. Как ни упирался, но пришлось по дороге ещё дважды жениться – это не считая тех, с кем спал ночь или всего часок. Оставил он тех баб беременными продолжать род особый мезенский. Лили они по нему слёзы, да что толку? Шёл солдат к себе домой.

Глубокой осенью глядел он с пригорка на свою родину, выискивая глазами родительский дом.

Вечером организовалось огромное застолье, на котором гуляло всё село. Остался Пётр Васильевич дома, женился, наделал детей. От недостатка работы не страдал: одной мебели переделал сколько, а ещё мелкий ремонт, строительство. Плотник на селе – первая профессия. И гармонь свою не забывал. Праздник какой или так созовут на именины – всегда приходил, ублажал народ.

Шли годы. Пётр Васильевич заматерел, хоть и был щупленький, как пацан. Строгал он детей так, что пацаны выскакивали один другого краше. Были и девки, но те не в счёт. Своё умение он мог передать только мужикам – так уж велось у них в роду. Стал Пётр Васильевич совсем домашним. Выпить любил, но голову никогда не терял. Жена приглядывала, чтобы дом с друзьями не покидал. А как проспится – опять за работу. Приспособил он в большом своём доме маленькую комнатушку себе под мастерскую. Вот там и появлялись у него изумительные экземпляры мебели. Что ни закажут, с какими-нибудь выворотами, он обязательно всё исполнит.

Раз задумал у себя в доме сделать перегородку. Дело плёвое – закрыть досками пространство. Вот только гости заявились не вовремя. Приехал старший сын с друзьями. Гости в доме дело святое! Выложил он на стол деревенские угощения, а гости выставили привезённую с собой водку. Молодые пили и только краснели, а Пётр Васильевич угнаться за ними не мог, стал уставать. Поднимал вместе со всеми тосты, поднимал, да и заснул прямо за столом. Гости переложили его на диван, а сами продолжили торжество.

Поздним утром молодые ребята кое-как открывали опухшие глаза. Не хотелось, не только работать, а и подниматься, чтобы опохмелиться.

За стеной раздавался стук. Пошли посмотреть, кто это там колотиться «спозаранку»? Пётр Васильевич бодрый и весёлый продемонстрировал им свою работу. В сенях белела своей новизной деревянная перегородка. Сама по себе перегородка не ахти, какое сооружение, но удивила она тем, что щели между досками отсутствовали вовсе, а поверхность оказалась такая гладкая, как будто её полировали на специальном станке.

– Как же ты сумел так подогнать доски и когда это всё успел сделать? – только и вымолвил один из гостей.

На что Пётр Васильевич сказал:

– А я с утра не похмеляюсь, вот и сэкономил время. А пить вот уже, как все, не могу. Сморило меня вчера.

– Всех бы так смаривало, чтобы с утра была такая работа сделана! Остаётся только восхищаться и нам молодым брать пример!

В этот день пили мало. Ребята к вечеру уехали. Старший сын поехал в свою Амдерму, где после учёбы работал, зарабатывая северный стаж и отбывая положенные три года. Амдерма сама по себе хоть и не маленькая, но расположена в голой тундре, где всё время свищут ветра. Лето, хоть и жаркое, но очень короткое. Все товары, как продовольственные, так и промышленные доставлялись самолётом. В посёлке затеяна по его меркам огромная стройка: сооружали клуб. Делали его давно, но всё время чего-то не хватало, поэтому стройка превратилась в долгострой. А когда дело дошло до полов, и вовсе встала – не было ни материала, ни настоящего плотника.

– Будет вам плотник! – сказал однажды Александр, решившись вызвать к себе отца, – Только дорогу ему придётся оплатить.

– Оплатим все расходы, только найди плотника, – сказали местные чины.

Александр пригласил к себе отца погостить. А когда Пётр Васильевич приехал, не дав ему отдохнуть, сразу озадачил местной проблемой.

– Ты работай, – сказал Александр, – А кормёжку и выпивку тебе принесут прямо на работу. Если надо и девок найдём! У нас тут такие красавицы в малицах ходят!

Пётр Васильевич за короткое время практически в одиночку выполнил всю работу, а вдобавок ещё и лавки соорудил для просмотра кинофильмов. Клуб получился, что надо. За всё время, что работал, стопка никогда не была пустой, а употреблял уж он по своему усмотрению.

Так слава шла следом за мастером. А потом были другие селения и другие заказы. Разве все упомнишь! Только неизменными оставались гармошка, которую Пётр Васильевич сам когда-то изготовил, и мастерство. А жениться больше не приходилось, сам повзрослел, да и дети стали взрослыми, которых время от времени между командировками надо хоть изредка, но пересчитывать!

ЖАРА

– Эй, Иннокентий, ты держи хвост у кобылы, а не то ненароком хлестнёт тебя по лицу! – мужики, сидящие на берегу, издевались над неумелым возницей, подъехавшим на телеге к реке, чтобы напоить лошадь.

Рыжая лошадка, сморённая небывалой жарой и гнусом, облепившим не только её бока, но и всю большую лошадиную морду, мотала непрестанно головой, дёргала ногами и, как заведённая, хлестала по бокам хвостом. Спасения от гнуса не было, правда, у воды его было меньше. Лошадь сразу забрела в воду и стала жадно её пить, раздувая ритмично свои огромные бока.

– Киня, а сам чего не пьёшь? – снова раздался возглас.

– Вы маетесь бездельем, а я работаю.

– Хорошо работаешь, сидя на телеге. У тебя только лошадь работает.

Паром задерживался. Ребятишки, собравшись большой гурьбой, переправились на нём на другой, более мелкий берег. Их слабеньких, помноженных на количество рук, сил хватало, чтобы перетянуть по стальной проволоке старенький дощатый паром. Теперь они, раздевшись, резвились на другом берегу, а паром оттащили от берега. Самые смелые с него ныряли. Те, что не умели плавать, перебирались, держась за трос на паром и обратно. Это доставляло им большое удовольствие. На телегу, появившуюся на другом берегу, они не обращали никакого внимания.

– Ты бы хоть сам искупался что ли, в бане-то, поди, года два не был?

– Я чистый, в прошлом годе купался на сенокосе.

– Тебе бы жениться, девки порато чистых любят, тогда бы не сам на телеге ездил, а жена, а тебе тогда только руководить и говорить, в какую сторону поворачивать.

– Подумаю и женюсь.

Иннокентий заматерел и имел солидный возраст, перевалило за тридцать, но женщины обходили его стороной. За спиной говорили: «У него не все дома», но прямо ему об этом никто не говорил, только подшучивали да подсмеивались.

– А девка-то у тебя на примете есть?

– А как же, все меня любят, только я сам пока не выбрал.

Солнце стояло почти вертикально над головой и, казалось, не собиралось клониться к горизонту. Ветер исчез, только стояла жара и донимал гнус, который от нагретого воздуха стал каким-то ленивым и не злым, просто донимал своим числом. От жужжащих кровососущих никакого спасения не существовало. Только ребятишки гнуса не замечали, озорничали и баловались на воде. Взрослых мужиков, сидящих на другом берегу, они не боялись. В их власти – вернуть паром или нет, но мужики знали, что, порезвившись, ребята приедут обратно и их не торопили.

– Ты больно долго выбираешь, состаришься и никому не нужен будешь.

– Я умный, сначала присмотрюсь.

– Зачем же тебе жена, может, без жены-то лучше?

– Не-е-е, жена нужна. Сами сказали: телегой управлять, а ещё надо в дом воду носить, печку топить.

– У всех есть дети, а ты-то их где возьмёшь?

– Сами заведутся.

– От сырости, что ли?

– Детей приносят из роддома, – с умным видом ответил Иннокентий.

Дети баловались. Человек десять находились между паромом и берегом, держась за стальную проволоку руками. Самые большие ребята тянули проволоку вниз, смеясь над тем, как у «мелкоты» не хватало длины рук, чтобы удержаться, не окунувшись с головой в воду. В какой-то момент часть ребят отцепилась и поплыла к берегу. Беда заключалась в том, что не все умели одинаково хорошо плавать. До песчаного спасительного берега всего-то около десяти метров! Шестиклассник Ваня, выпучив от страха глаза, молотил по воде руками, стараясь удержаться на поверхности. В общем веселье и гвалте его страх никто не заметил. Ваня понял, что помощи ждать неоткуда. Кричать он не мог, боясь захлебнуться водой. Оставалось только одно: самостоятельно плыть к берегу. Он совсем выбился из сил, и ноги потянули его вниз, но чудо всё-таки случилось: ноги ощутили твёрдую песчаную поверхность дна, а уровень воды оказался у губ. Ваня стоял и, раздувая ноздри, дышал, наблюдая, как остальные ребята подплывали к берегу. Затем он, медленно передвигая ноги, стал пробираться к суше, показываясь из воды всё выше и выше. Большие ребята с берега за ним наблюдали, но никто не протянул руку, чтобы помочь выбраться.

Взрослые этого с другого берега не заметили. Издалека казалось, что ребята шалят и купаются.

– Киня, смотри, какая молодуха стоит около тебя.

На берегу появилась молодая женщина, пришедшая полоскать бельё. Она знала, что над Иннокентием мужики подшучивают, и не обращала на них никакого внимания.

– Ты присмотрись по-хорошему, может это и есть твоя будущая жена.

– Не-а, для меня она старая.

– Чем же это она старая?

– У неё есть дети.

– Так это же хорошо. Тебе и думать не надо, где брать детей.

Иннокентий задумался. Он сидел и, не отвечая, смотрел на женщину. Потом что-то в его голове прояснилось, и он твёрдо ответил:

– Не-а, у неё дети большие, меня побьют.

Ответ мужиков удивил и рассмешил.

– За что же они тебя бить будут? Зла ты никому не делаешь.

– Просто так побьют. Не-а, – уже твёрдо сказал Иннокентий, – на ней я жениться не буду. Она заставит меня самого ездить на телеге.

Лошадь, подняв морду, смотрела по сторонам, не забывая отмахиваться от гнуса, затем снова припала к воде.

На противоположном берегу ребята улеглись на песке и наблюдали за девчонками, которые сразу уединились и купались в стороне. Девчонки все казались угловатыми и костлявыми в закрытых купальниках. Только одна Люська выделялась своими округлыми формами с заметно выделявшейся грудью. Ребята бесцеремонно глядели, как девчонки плещут друг на друга воду, стесняясь учиться плавать.

Мужики от безделья переключились с Иннокентия на женщину:

– Мария, ты бы хоть разделась до купальника, Киня и тот на тебя в одежде не смотрит.

– Вам бы только зубы скалить.

– Мы же серьёзно. Такая жара, а ты работаешь в одежде.

– Я уже загорела.

– А Иннокентий на тебе жениться хочет.

– Куда же я своего мужа дену.

– Никуда не надо, будет два мужа: один управлять телегой, а другой делать детей.

– А ну вас зубоскалов!

В это время внимание всех привлекла моторная лодка, мчавшаяся вниз по реке, туда, где на натянутом через реку тросу была зацеплена лодка с гидрометеорологами, проводившими измерение скорости течения реки и прочие замеры. В движущейся лодке ехал не кто иной, а их непосредственный начальник, прекрасно знавший о проводимых работах и натянутом тросе. Смотрел он не вперёд, а в сторону деревни, разглядывая сидящих на берегу людей и что-то показывающих руками. Натянутый трос оказался на уровне шеи сидящего за мотором водителя. В последнюю секунду все замерли в предчувствии беды.

Трос задел за поднятый нос лодки. Она почти мгновенно перевернулась, встав вертикально и опрокинувшись в сторону мотора, поплыла вниз по течению, обнажив своё днище. Рулевого нигде не было. Не появлялся он почти минуту. Затем из-под лодки показалась голова незадачливого рулевого, а к нему уже спешила лодка с гидрометеорологами.

На берегу стало неинтересно. Мужики, не оправившись ещё от пережитого волнения, встали и поспешили домой. Дети собрались на пароме и потянули его в домашнюю сторону. Женщина дополоскала бельё и исчезла на тропинке. Только Иннокентий, разморённый жарой, всё ещё смотрел на перевёрнутую лодку, которую буксировали к берегу. Он застыл на телеге, открыв рот и не мигая. Его мозг ещё не мог дать оценку случившемуся. Он думал.

Солнце едва заметно переместилось по небосводу, не ослабляя своих жарких клещей и нещадно поджаривая всё, что находится на его пути. Раскалённый воздух застыл. Прибывший паром терпеливо ждал, когда возница обратит на него внимание.

12.2009.

ЖИГУЛИ

Поминки закончились. Мужики расходились по домам, было очень грустно. Шинкову, Бурову и Фаянову идти по пути, но идти домой никому не хотелось.

– Ко мне сегодня нельзя, жена дома, – произнёс Гуров.

– Ко мне тоже не пойдём, не та обстановка, – добавил Шинков.

Фаянов ничего не сказал. Всем оказалось понятно и так, что его благоверная проводит гостей обратно прямо с порога. От этого действительно всем взгрустнулось ещё сильнее. На улице накрапывал дождик и дул ветерок, отчего чувствовались сырость и дискомфорт.

– А, может, ко мне в гараж? – предложил Фаянов.

– А где у тебя гараж? – сразу оживились друзья.

– Рядом с домом, на пустыре.

– Тогда пошли в магазин, – подвёл черту Шинков.

Зашли в магазин, сообща насобирали в карманах денег, прикупили на троих, не мало и не слишком много. Закуску тоже взяли, чтобы беседа не превратилась в пьянку.

От магазина отошли метров пятьдесят, когда к ним подрулил на своём бортовом УАЗе Шляев. По нему оказалось заметно, что он уже принял, и находился навеселе.

– Вы, мужики, куда? – спросил он, – Простите, я не поздоровался. Привет!

– Слышал, наверно, сегодня были похороны. Вот возвращаемся с поминок. Зайдём ещё к Сергею в гараж, – ответил Гуров.

– А где у него гараж?

– На пустыре. Да вон его видно!

– Я сейчас подъеду.

Гараж оказался вместительным. Хозяин выгнал на улицу машину, чтобы не мешала. Всё, что надо, нашлось: ящик вместо стола, ножик, стаканы. Пока устраивались, накрывали импровизированный стол, Андрей Шляев и подъехал.

– Я ненадолго, – сказал он.

– Мы все тут ненадолго, – ответил Гуров.

Застолье шло нормально. Оживлённый разговор не давал скучать, но выпивки не хватило. Андрей тут же вызвался съездить и докупить. Поднялся и хозяин гаража, решивший тоже проветриться до магазина.

УАЗ оказался припаркован перед «Жигулями», вперёд не выехать, мешали препятствия, требовалось развернуться. Андрей запустил двигатель, начал сдавать назад. Машина стронулась, упёрлась в «Жигули», протащила их пару метров до стены гаража и остановилась. Те, кто сидел в гараже этого не видели, занятые своими разговорами, а мужики, сидевшие в машине, забыли про «Жигули».

– Ты газку добавь, – посоветовал хозяин «Жигулей».

Андрей нажал на газ, но машина назад больше не двигалась, хотя он знал, что до гаража ещё несколько метров.

– Немножко сдай вперёд и снова резко назад, – посоветовал снова напарник.

– Так я, вроде, не пьяный, а машина не едет! Пусть даже и выпил немного, но «тачка-то» трезвая.

УАЗ отъехал на метр вперёд. Андрей вывернул колёса и снова стал сдавать назад. Машина снова упёрлась и не двигалась.

– Что у тебя за машина, не может сдвинуться с места? – опять подал голос хозяин «Жигулей».

– Машина, как машина. Такое впечатление, что сзади что-то мешает…

– А что там может мешать? У меня перед гаражом ничего нет, – не унимался Сергей.

– Выйду, посмотрю, – Андрей заглушил мотор и вылез.

Обогнув машину, он встал и не мог вымолвить ни слова. Подошёл хозяин «Жигулей» и тоже уставился на машину. Передок у новых «Жигулей» оказался смят, повреждены облицовка и радиатор. Коллеги зашли в гараж и вышли оттуда уже вчетвером.

– Андрей, ты отрули вперёд, – сказал Гуров.

Когда он отъехал, стала прекрасно видна вся картина произошедшего.

– Как же я забыл про машину? – сокрушался Андрей.

– Перестань переживать, уже ничего не исправить, – Гуров продолжал осматривать «Жигули».

– Как же тебя угораздило? – спрашивал Шинков.

– Руководил сам хозяин, советовал отъехать и вмазать сильнее.

Хозяин молчал, всем стало совсем невесело.

– Ладно, я поехал, надо всё обдумать и обсудить, – сказал Шляев, – ГАИ, надеюсь, вызывать не будем.

Фаянов совсем расстроился, но духом не пал:

– Лишь бы жена не увидела. У меня из квартиры гараж видно. Давайте спрячем её в гараж.

Мужики ухватились за «жигули» и покатили в гараж. Закрыв дверь, облегчённо вздохнули. День продолжал быть грустным.

Подъехал Шляев. То, что он привёз с собой, повезли с хозяином «Жигулей» для решения проблемы ремонта.

Накрапывал мелкий дождик. На улице стемнело, по-прежнему было хмуро и тоскливо.

ЖИЛИ СТАРИК СО СТАРУХОЙ

В обыкновенной деревенской избе очень жарко натоплено. Как пишут в сказах, жили в ней старик со старухой. Они себя стариками не считали, но находились уже в том возрасте, когда дети выросли и покинули отчий дом. Поговорить дома не с кем, как только друг с другом. А когда кто-нибудь не отвечал, тогда разговаривала только бабка или бурчал себе под нос дед.

Вот и сейчас Авдотья Лукинична рассказывала то ли деду, то ли сама себе:

– Манька-то совсем стыд потеряла, так и липнет к Ваньке-Репейнику, да чё да. А он от неё нос воротит, совсем нюх потерял, ли чё ли? На ней не глянет, ни даже да! Куды их в школе учат?

– Этому в школе не учат, – попробовал возразить Иван Ильич, запутавшись в старой сетке, которую решил починить, а сейчас рассматривал её, как рассматривают диковинную букашку, севшую нечаянно на рукав куртки, или случайно увиденную вошь.

– Я не с тобой, Синебрюхая Верхоплавка, разговариваю!

– А с кем ты разговаривашь?

– С кем надо, с тем и разговариваю.

Верхоплавками принято называть маленьких рыбёшек, плавающих в речке на мелководье. Они и в самом деле плавают почти по самому верху, хотя глубина на мелководье и так не достигает десяти-пятнадцати сантиметров. А синебрюхами их называют за синеватое, почти прозрачное брюхо.

Вот Авдотья Лукинична так и назвала супруга за то, что он родом был с верховьев реки. Она считала, что все, кто с верховья реки, ниже её высокого достоинства, просто синебрюхи и всё.

– Нет, ты специально меня изводишь! У меня и так руки ужо не слушаются, совсем ничё не видят, а ты ишо Манькой меня смущашь, – Иван Ильич, растопырив пальцы, стал разглядывать свою руку.

– Тебя засмущашь! Того и гляди сам к какой-ле прилипнешь. Хотя вряд ли на таку утварь кака позарится.

– Ты же прилипла! – возмутился дед, – Я и женился на тебе по пьянке, как порядочный гражданин, соблюдающий обычаи и Конституцию.

– Во-во, рази тверёзый бы женился? Ты и меня-то увидел только наутро, когды зенки искали опохмелку. Кака тут любовь? Живу с тобой токо ради приличия.

– Знам мы како приличие! Позарилась на мою молодость и стать. Был бы трезвый, ни за что тебя не увидел, мало рази девок вокруг! Всяки трутся о ноги, толстые и тонкие, брюхаты и, едри их в капусту, бесстыжи, как заморски вертихвостки, а ишо есть эманси…, эманси…, фу ты, чёрт! Совсем с вами весь запутался!