Кланы в постсоветской Центральной Азии

Наличие реального существующей связи между патронами клана высшего уровня и местным сообществом стало основанием для отставки Мамина с поста председателя правительства РК после массовых беспорядков в Жанаозене в январе 2022 г.[41]

Определение кланов как элитных образований вообще редуцирует стратегию их участников либо до «преодоления» элитарных границ (история знает много примеров, когда элитные сообщества, даже самые могущественные, обращались «в прах»), либо до инициирования их консенсуса в обеспечении социально-политической стабильности. Хотя такой консенсус является обязательным инструментом достижения баланса сил, к которому всегда стремится центральная власть. Однако консенсус в верхних «этажах» клановой иерархии поэтому и возможен и необходим центральной власти, что неизбежно проецируется на самый масштабный «нижний» слой клановой организации – рядовых общинников, степень консолидации которых составляет основной аргумент паттернов, как в конкуренции с другими, так и в давлении на власть.

Редуцирование клановых структур до элитных групп позволяет многим политологам предположить либерально-демократическую модель преодоления «рудимента» клановости, обладающей характеристиками (видимо, не учитываемыми сторонниками вестер-нистских позиций), придающими таковой особую устойчивость, требующую по крайней мере учета при определении социальной перспективы.

Более последовательно клановая организация выглядит в представлении К. Коллинз, которая утверждает, что клановая лояльность, скрепляющая ее, распространяется как горизонтально («члены связаны друг с другом через отношения родства и взаимное доверие»), так и вертикально («члены представляют разные уровни общества: элиты и не элиты»). «Элитные члены клана, предоставляя возможности или помощь участникам соответствующих сетей, взамен рассчитывают на их личную лояльность и уважение, для того чтобы поддержать свой статус»[42].

Именно преодоление упрощенного представления клановой организации, включающей представителей не только родственных горизонтальных сообществ, но и вертикальных иерархизирован-ных по близости к источникам ренты персон, позволило, например Эдварду Шатцу, включить в клановую структуру даже фигурантов из числа нетитульной нации: «уйгуров, корейцев или русских» при наличии «критической массы людей, для которых родство обеспечивает эти первоначальные социальные отношения и первоначальную связь доверия»[43].

Вертикально-горизонтальная структура кланов создает особенный эффект имплементации в политическом процессе центральноазиатских республик, не вписывающийся в теорию персоналистских режимов, согласно которой таковые сталкиваются с угрозами и давлением по горизонтали, исходящие изнутри режима от элитных групп, и по вертикали, исходящие от населения снизу[44].

Политическое влияние кланов на центральную власть более адекватно описывается формулой С. Тарроу, который полагает, что автономные фрагменты социума (кланы) могут формировать коалиции, включающие (или скорее возглавляемые) «сегментами правящего класса»[45].

Справедливость использования формулы Тарроу о коалиции клановой «общины» и соответствующих лидеров из числа правящего класса подтверждается событиями в Казахстане в январе 2022 г., в которых приняли участие представители высшего руководства страны из рода шапырашты, к которому принадлежит и Елбасы. Племянник Назарбаева генерал Самат Абиш, первый заместитель КНБ республики, вопреки распоряжению президента К. Ж. Токаева о привлечении военных к восстановлению порядка, отдал приказ прямо противоположный: армии не покидать казармы, поддержав экстремистов.

С точки зрения определения современных центральноазиатских кланов как института представляется наиболее продуктивным обращение к неоинституциональной теории.

Современная неоинституциональная теория представляет существо двух типов социального порядка: «естественного государства, ограничивающего способность индивидов формировать организации» и порядка «открытого доступа».

Социальные порядки, в представлении Д. Норта, Дж. Уоллиса, Б. Вайнгай, прежде всего определяют, «как общества создают институты, поддерживающие специфические формы человеческой организации, способ, которым общества ограничивают или открывают доступ к этим организациям…»[46].

Важным положением неоинституционалистов с точки зрения описания клановой организации в постсоветской Центральной Азии является указание на то, что в естественных государствах организующая социальный порядок идентичность «имеет глубоко личный характер». Напротив, в порядках открытого доступа, с конкуренцией за ресурсы, формирование организаций, пользующихся поддержкой общества, доступно «для всех, кто отвечает минимальным и безличным критериям»[47]. В порядках с открытым доступом таким безличностным механизмом, обеспечивающим организацию, является правовой режим.

Институт кланов вообще и постсоветской Центральной Азии в частности является очевидной иллюстрацией справедливости этого положения. Внутренняя иерархия клановой организации и порядок, ее поддерживающий, имеет определенный персонифицированный источник. В связи с очевидностью центрального места личностных отношений в социальной организации естественных государств возникает соблазн редуцированной трактовки клановой организации в формате концепции патрон-клиентских отношений[48]. Однако таковые являются значительно более сложным социальным феноменом, чем устойчивые отношения субъектов, обладающих разными ресурсными возможностями и принадлежащих к разным уровням служебной иерархии[49].

В описании клановой организации более приемлемо выглядит социальная модель партнерских организаций О. Уильямсона, на которую ссылаются Д. Норт, Д. Уоллис и Б. Вайнгай.[50] Модель партнерской организации, вполне применимая для описания кланов постсоветской Центральной Азии, помимо наличия «стимулов соглашения» членов организации включает обязательный компонент, а именно третью сторону, держателя основных ресурсов, роль которой в нашем случае принадлежит жесткой вертикали власти. Как ниже будет сказано, вертикаль центральной власти, как и апелляция к обществу, являются необходимым условием «баланса сил» внутри клановой организации. Кроме того, именно режим, характеризующийся централизацией власти, создает «ограниченный доступ» к ресурсам, а следовательно, условия, порождающие ренту[51], в зависимости от обладания которой выстраивается иерархия межклановой организации. Существует и обратная каузальность: внутренняя динамика «отношений между элитами в господствующей коалиции» оказывает влияние «на взаимодействие с остальным обществом». Справедливость такого представления о клановой организации достаточно подтверждается эмпирическим материалом, характеризующим политический процесс постсоветской Центральной Азии. Так, распределение министерских портфелей среди представителей ташкентского и самаркандского кланов в Узбекистане осуществлялось пропорционально близости к президентской власти, а перераспределение властного ресурса и изменение в иерархии клановых сообществ обязательно сопровождалось апелляцией к обществу и требовало обоснования общественными интересами[52].

О стремлении центральной власти заручиться (или, по крайней мере, имитировать такое стремление) общественной поддержкой в достижении баланса с лидерами клановых сообществ хорошо иллюстрируется имплементацией в конституциях центральноазиатских республик президентских статусов: Туркменбаши, Елбасы, Лидера нации (ст. 65 Конституции Таджикистана)[53].

Отношения организованных сообществ (в нашем случае кланов) с государством намного сложнее, чем элементарная претензия на участие в редистрибуции и стяжательстве материальных благ. От их положения во властной вертикали зависит другой приобретаемый по мере приближения к ее центру более важный ресурс, а именно «средство контроля насилия», законным правом применения которого располагает только государство, в постсоветской Центральной Азии персоницифированный его глава.

Например, убийство в Казахстане лидера оппозиции Алтынбе-ка Сарсенбаева в 2006 г. явно не обошлось без участия или одобрения представителей власти. Кроме того, цинизм, с которым было совершено преступление, говорит о том, что его исполнители явно рассчитывали на попустительство властных структур[54].

Неоинституционалисты обращают особое внимание на избирательность возможности участия в «коалиционных организациях» и непроницаемость их границ для большинства граждан[55].

Важным с точки зрения анализа функционала клановых структур постсоветской Центральной Азии является их указание на обратно пропорциональную зависимость уровня напряженности конкурентной борьбы за властный ресурс и потенциала присвоения ренты. По этому поводу авторы упомянутого исследования пишут: «Элиты – члены господствующей коалиции соглашаются уважать привилегии друг друга, включая права собственности и доступ к определенным видам деятельности. Ограничивая доступ к этим привилегиям только членами господствующей коалиции, элиты создают надежные стимулы сотрудничать, а не бороться друг с другом. Поскольку элиты знают, что насилие приведет к снижению их собственных рент, они имеют стимулы к тому, чтобы прекратить борьбу. Кроме того, каждая элитарная группа понимает, что другие группы сталкиваются с такими же стимулами»[56].

Стратегии клановых сообществ в современной социально-политической реальности поддаются корректному описанию в формате «равновесия Д. Нэша», являющегося одним из основоположников теории игр. Согласно предложенному Д. Нэшем равновесия ни один из участвующих «в игре» (процессе) не может увеличить свой выигрыш за счет изменения стратегии, при том что другие участники воздерживаются от изменения своих стратегий[57]. Одним словом, баланс (или равновесие) достигается вследствие соблюдения правил, предполагающих оптимальный выигрыш сторон, и напротив, его нарушение – попыткой любого из участников влечет за собой общий проигрыш. Именно таким образом выстраиваются в современной политической реальности отношения кланов, что, конечно, не означает наличие в таковых абсолютного и навсегда установленного равновесия, так как вся система описываемой коалиционной модели социальных организаций имеет обязательную корреспондирующуюся связь с центральной властью и обществом инициирующих ее подвижность и динамику силовых направляющих внутри и между клановых сообществ.

Однако нарушение равновесия и конкуренция кланов, нанося урон каждому из «игроков», обязательно сменяется новым балансом, без которого их функционирование и жизнеспособность ставятся под сомнение. Срыв формального или негласно сложившегося «правила» распределения контроля над потоками власти и ренты, как правило, инициирует активные действия обществ или даже поиск проигравшими дополнительной опоры в общественной лояльности. Так бывает всегда, когда одна из элитных групп, контролирующих клан, для достижения каких-либо целей, не имея на то реальных конкурентных преимуществ среди других элитных сообществ, стремится активно привлекать общественность в качестве весомого аргумента своих притязаний.

Очевидно, что выход элитных противоречий на публичный уровень чреват потерями для всех без исключения провластных групп.

С целью предотвращения конкуренции или ее минимизации коалиционные организации стремятся распределить между собой потоки ренты. Как правило, клановые сообщества относительно устойчиво «закрепляются за определенными сферами общественно-политической деятельности, гарантирующими поступление ренты (например, правоохранительные органы, финансы и т. д.)». Эта же дифференциация рентных потоков и их перераспределение являются значимым государственным механизмом управления элитными группами и «подведомственными кланами» в достижении политической стабильности.

Процесс дифференциации и распределения рентных потоков не может быть сведен исключительно к достижению успеха в конкуренции кланов, но определяется многими факторами: стремлением власти к достижению стабильности и способностью к социализации, уровнем давления общества, общественно-политическим и материальным потенциалом коалиционных организаций (кланов) и, наконец, и только в последнюю очередь, клановой конкуренцией. Причем очевидно прослеживается еще одна закономерность: чем стабильнее вертикаль власти и выше ее общественная поддержка, тем выше ее способность управления элитными сообществами. На стадии становления постсоветской государственности руководители независимых республик Центральной Азии, вынужденные порой опираться на противоборствующие коалиции, щедро раздавали преференции их представителям.

Например, для прекращения гражданской войны в Таджикистане Э. Рахмону пришлось вступить в переговоры и договариваться даже с группировками радикального ислама и полевыми командирами, поддерживаемыми афганскими талибами. Партия исламского возрождения, согласно подписанному в 1997 г. соглашению, гарантированному Россией, получила в правительстве пять министерских портфелей[58].

После трагических событий в январе 2022 г., которые помимо материального ущерба и человеческих жертв стали определенным рубежом «нового этапа политического развития страны», по словам казахстанского эксперта Досыма Сатпаева, параллельно «в целом в Казахстане начинается этап передела собственности. Борьба с теми финансово-промышленными группами, которые пока не демонстрировали лояльность Токаеву. Те же, кто продемонстрирует лояльность, скорее всего, войдут в его команду»[59]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Бородин Е. А. Клановый характер устройства Кыргызской республики // Мир и политика. 2012. № 3(66).

2

Глушенков П., Сидорова Г. Кланы // Совершенно секретно. 2007. Ноябрь.

3

См. напр.: Кадырбаев А. Ш. Страны Центральной Азии в постсоветский период // URL: https://www.socionauki.ru/book/files/monitoring/197-257.pdf; Лаумулин М. Т. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии // Контуры глобальных трансформаций. 2016. Т. 9. Вып. 5. С. 95–113 и др.

4

Лаумулин М.. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии. С. 95–96.

5

Там же. С. 97.

6

См. напр.: Назиров Н. Д. Проблема политического ислама и конфликты в государствах Центральной Азии. Дис… канд. полит, наук. Душанбе, 2017.

7

Малышева Д. Б. Политические процессы в постсоветской Центральной Азии // Контуры глобальных трансформаций. 2018. Т. 11. № 3. С. 48.

8

Грозин А. Элиты Туркменистана и центральноазиатские кланы. Общее, особенности и трудности модернизации // Perspektivy.info. 2010. 21 декабря // URL: http://uwv.perspektivy.info/print.php?ID=72647 (дата обращения: 14.04.2019).

9

Лаумулин М. Т. К вопросу о формировании постсоветской государственности в Средней (Центральной) Азии. С. 105.

10

Рогожина К. А. Клиентализм в рекрутировании политических элит в Российской Федерации и постсоветских государствах Центральной Азии. Автореферат дис… канд. полит, наук. М., 2010.

11

Агеев Г. Ш. Внутриэтническая конкуренция и латентные сообщества в политическом процессе Казахстана. Автореферат дис… канд. полит, наук. М., 2015.-27 с.

12

Болпонова А. Политические кланы Кыргызстана; история и современность // Центральная Азия и Кавказ. 2015. Т. 18. Вып. 3–4. С. 57–71.

13

Gellner Е. Nations and Nationalism (Oxford University Press, 1983). Soviet “modernization” was haphazard and incomplete, with unintended consequences. See Francine Hirsch, “Empire of Nations: Colonial Technologies and the Making of the Soviet Union, 1917–1939” (Ph. D. diss., Princeton University, 1998).

14

Suny R. Provisional Stabilities: “The Politics of Identity in Post-Soviet Eurasia”, International Security: 24 (Winter 2000), 164: Treisman. P. 231.

15

Collins К. Clans, Pacts, and Politics: Understanding Regime Transition in Central Asia (Ph. D. diss., Stanford University, 1999), chs. 2 and 3.

16

Collins K. The Political Role of Clans in Central Asia // Comparative Politics. January. 2003. P. 174.

17

Ibid. P. 174–178.

18

McAdam D. Tactical innovation and the pace of insurgency. Am Social Rev. 48 (6). 1983. P. 735–754.

19

McAdam D. Recruitment to high-risk activism: the case of freedom summer. Am J. Social. 92 (1). 1986. P. 64–90.

20

Tarrow S. Power in movement. Cambridge University Press. Cambridge, 1994. P. 22.

21

Diaz-Cayeros A., Magaloni B., Weingast B. Tragic brilliance: equilibrium party hegemony in Mexico (April) Available at SSRN 2003 // URL: http://ssrn.com/ abstract=l 153510 (17.11.2021 r.); Weingast B. Second generation fiscal federalism: the implications of fiscal incentives. J. Urban Econ. 65. 2009. P. 279–293.

22

Ochoa-Reza Myltiple arenas of struggle: federalism and Mexicois transition, to democracy // Gibson E. (ed) Federalism and democracy in Latin America. Johns Hopkins University Press. Baltimore, 2004. P. 256–257.

23

Hess S. Authoritarian Landscaps. Popular Mobilization and the Institutional Sources of Resilience in Nondemocracies. Springer. N.Y.: Heidelberg Dordrecht London, 2013. P. 20.

24

Hess S. Authoritarian Landscaps. Р. 21.

25

См. напр.: BurghartD.L. Sabonis-Helfth in the Track of Tamerland. Central Asia's Path to the 21st Century. Washington: DC8 NDU, 2004. P. 91–126.

26

См.: Parsons Т. Societies: Evolutionary and Comparative Perspectives. Prentice-Hall, Englewood Cliffs, New Jersey, 1966.

27

Панниер Б., Клевцова А. Династии и непотизм в центральноазиатской политике // URL: http://rus.azattyg.org (дата обращения:14.12.2019).

28

Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2018. – 528 с.

29

Там же. С. 59.

30

Гидденс Э. Устроение общества. С. 60.

31

www.litmir.me (дата обращения: 20.12.2019).

32

Гидденс Э. Устроение общества. С. 60.

33

Синицын Ф. Л. Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917–1991 гг. М.: Центрполиграф, 2019. С. 20–21.

34

Там же. С. 22.

35

Ибодов М. 25 февраля 2019 года // Facebook; Twitter; Linkedin; Tumbir; Pinterest; Reddit; В контакте; Одноклассники; Print.

36

Хегай Ж. Роль кланов в независимом государственном строительстве Центральной Азии // Уппсальский семинар ECPR. 2004. С. 8.

37

Там же.

38

Starr F. Clans, Authoritarian Rulers, And Partiaments in Central Asia // Central Asia-Caucasus Institute and Silk Studies Program. Printed in Sweden, 2006. P. 10.

39

См.: Швецов С. П. Природа и быт Казахстана // Казахское хозяйство. Народный комиссариат земледелия Казахской Автономной Советской Социалистической Республики. 1926. С. 93–105.

40

https//www.facebook.com/Kazakhstan Presidential Candidata Rakhat Aliev/posts/547018698726956 (дата обращения: 12.11.2019).

41

Токаев возложил особую вину за протесты на правительство Казахстана // URL: http://rn.gazeta.ru. (дата обращения: 05.01.2022).

42

Коллинз К. Кланы, соглашения и политика Центральной Азии // Демократия. 2002. № 13. Март. С. 142.

43

Author Talks About Kazakhstan’s Clan Politics. August 30. 2011. 15:14 GMT. Radio Free Europe. Radiolibery.

44

Schedler A. The new institutionalism in the study of authoritarian regimes. Centro de Investigacion у Docencia Economicas (CIDE) Working Paper 215, Nov 2009 a.

45

Tarrow S. The new contentious politics in China: poor and blank or rich and complex? In: O’Brien K. (ed) Popular protest in China. Harvard University Press, Cambridge, 2008. P. 56–57.

46

Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгай Б. Насилие и социальные порядки. Концептуальные рамки для истории человечества. М.: Институт Гайдара, 2011. С. 40.

47

Тамже. С. 41.

48

Патрон-клиентские отношения в истории и современности: хрестоматия. М.: РОССПЭН, 2016. – 415 с.

49

Райзберг Б. А. Современный социоэкономический словарь. М., 2012. С. 350.

50

Williamson О. О. The economic institutions of capitalism. N.Y.: Free Press, 1985.

51

Рента, согласно представлениям неоинституционалистов, – это отдача от актива, превышающая отдачу, которая может быть получена от лучшего альтернативного его использования.

52

См.: Хакназаров У. Борьба кланов в Узбекистане // URL: www. lindarevista.es (дата обращения: 27.12.2019).

53

Панфилова В. Тихие выборы президента Эмомали Рахмона // НГ-Дипкурьер. 2020. 19 октября. С. 11.

54

См. напр.: Тогузбаев К. Убийство Алтынбека Сарсенбаева: десять лет споров // URL: http: rus.azattyg.org (дата обращения: 25.12.2019).

55

Норт Д., Уоллис Дж., Вайнгай Б. Указ. соч. С. 37.

56

Там же. С. 78.

57

Васин А. А., Морозов В. В. Теория игр и модели математической экономики. М.: МГУ, 2005. – 272 с.

58

Прекращение войны в Таджикистане (июнь 1997) // URL: http//ozlib. com (дата обращения: 12.12.2019).

59

Панфилова В. В Казахстане начинается передел собственности // Независимая газета. 2022. № 3 (8342). 12 января. С. 5.