Проклятый трон

Значит, военные теперь охраняют императора. Охраняют или сторожат? Почему господин Тобиас называет Юрия прежним титулом? Сын Александра не взошел на престол? В стране безвластие? Разве это возможно?

– …буду ждать вас в автомобиле, – выхватила я фразу из слов военного и прикрыла веки, заметив – Никки бросил на меня острый взгляд.

Иди. Ты не можешь возиться со мной вечность, Николас. Как бы мне того ни хотелось.

– Хорошего дня, госпожа Холд, – поклонился мне военный и покинул кухню.

– Господин Николас просил передать, чтобы вы собирались в Южный, – сообщил мне Кристос и посмотрел на часы.

– А Элизабет? – вскинулась я.

– Приедет за вами вместе с водителем, – улыбнулся мне дворецкий Холдов и тоже откланялся, оставляя нас с Никки наедине.

Он повернулся ко мне и забрал кружку у меня из рук. Поставил ее на стол, а потом взглянул на меня исподлобья. Не знаю, кто сделал первый шаг, не знаю, кто прикоснулся первым, этот миг стерся, сгорел вместе с остатками здравого смысла в сумасшедшем отчаянном поцелуе.

И безумие может быть счастьем, особенно если разделить его на двоих.

Я отстранилась первой. Откуда только силы взялись? Рассмеялась: строгое, излишне серьезное выражение на лице Никки никак не сочеталось с растрепанным видом и лихорадочно блестящими глазами.

– Иди, – твердо сказала ему я.

Только вернись…

Никки поправил ворот рубашки, застегнул пуговицы серого кителя, расправил плечи и, спрятав руки за спиной, ответил:

– Я приеду в Южный, как только смогу. Что бы ни случилось, дождись меня, Алиана. Обещай, что не станешь делать глупостей.

Он качнул головой, и я не удержалась – погладила его по щеке.

– Обещаю, – хрипло прошептала я и со смешком добавила: – А что мне еще остается?

Никки отвел взгляд, потемнел лицом и замолчал, уставившись в одну точку.

– Хороший вопрос, – наконец сказал он, поднимая глаза. – Кто знает, что придет тебе в голову?

Пальцы мои коснулись его губ. Я подалась к нему, прижимаясь всем телом, окутывая собой, чувствуя, как напрягаются его руки, замечая резко очертившиеся скулы и нервно бьющийся на шее пульс.

– Что, например? – Я поцеловала его в краешек рта.

Николас дрогнул, но так и не позволил себе снова до меня дотронуться.

– Например? – выдохнул он мне в губы.

Я поймала его дыхание. Пьянящее, нежное и такое жаркое, что желание снять одежду стало невыносимым.

– Например, решишь, что я слишком для тебя молод, – чуть улыбнулся Никки.

– Вредный мальчишка! – возмутилась я. – Хочешь сказать, я для тебя старая?!

– Нет, – побелел Николас, а я вдруг вспомнила его «опоздал родиться» несколько дней назад.

Разница в четыре с половиной года – это ничто. Меня она не сильно смущала и до этой ночи, а теперь смущаться тем более поздно, да и просто глупо.

Никки заметно расслабился, на щеках его снова выступил румянец, а я наклонила голову к плечу и ехидно уточнила:

– Точно нет?

– Абсолютно, – твердо ответил он, хватая меня в охапку, до боли сжимая плечи и целуя так, словно поцелуем этим хотел доказать мне правдивость своих слов.

– Иди уже, – рассмеялась я, отталкивая его.

На улице громко хлопнула автомобильная дверь. Похоже, господин Тобиас посчитал, что его подопечный слишком долго прощается с родственницей, и решил напомнить Николасу о себе.

– Проследи за Ральфом, – серьезно попросила я.

– Прямо сейчас, – кивнул Никки, отошел к выходу, обернулся в дверях и с нажимом сказал: – Ты обещала.

– Никаких глупостей, – подняла я правую руку. – Я помню.

Николас не улыбнулся, ушел. Под быстрыми шагами скрипела деревянная лестница, а затем открылась входная дверь.

Я осталась в квартире одна.

Глава 4

Тяжелые деревянные двери были распахнуты настежь. Выкрашенные белой краской, старые и наверняка много повидавшие. Если бы вещи могли говорить, их рассказ был бы крайне увлекательным. Ральф стоял к ним лицом, спиной опираясь о стену длинного коридора, но видел след от кисти, хаотическим узором покрывающий всю поверхность деревянных полотен. Сто раз перекрашены, судя по выглядывающим друг из-под друга слоям на небольших сколах. Кажется, за эти пару часов он успел выучить каждую трещинку на этих дверях. Впрочем, не самый плохой вариант. Альтернатива только каменный пол, красный ковер, тошнит его уже от этого цвета, ну и Юрий.

Лучше двери.

Удивительное дело, но к постоянному вниманию уже величества Бонк не то чтобы привык – перестал замечать. Этот кабинет был небольшим, и рабочий стол стоял аккурат напротив распахнутых дверей. Ральф сам открыл их по приказу Юрия и теперь ощущал его больной взгляд, но ничуть не раздражался. Почти не задумываясь, отвечал на вопросы: его величество развлекал себя беседой со своим охранником. Односложно отвечал. И не потому, что хотел как можно скорее закончить беседу. Просто лень было ворочать языком. Ральф подавил зевок, не выспался.

– Я долго не мог понять, кого вы мне напоминаете, господин Бонк, – снова обратился к нему Юрий.

От двери пришлось оторваться. Утреннее солнце освещало рабочий стол Юрия и толстую папку с документами на нем. Эту папку прямо на глазах Бонка передал императору господин Холд. Вместе с ним, Ральфом, передал. И было это в четыре утра.

– Кого? – даже не пытаясь изобразить интерес, уточнил Бонк.

– Его, – рассмеялся Юрий и показал на миниатюрную фигурку на своем столе.

Ральф хмыкнул и пожал плечами. Из коридора рассмотреть ее было невозможно. Солдатик? Его величество аккуратно поставил статуэтку себе на ладонь и поднес к глазам.

– Невероятное сходство, – улыбнулся мужчина. – Хотите посмотреть ближе?

Да в общем-то не особо. Спать хотелось больше. Где там его смена, вроде время подошло? Можно будет поспать на мягком кресле в комнате охраны.

– Да, с удовольствием, – вежливо ответил Ральф.

Юрий резко поднялся с кресла и сам сделал шаг в сторону своего охранника. Бонк выдвинулся к нему навстречу и вошел в кабинет, не удивляясь и не замечая ненормальной любезности императора. Протянул руку, забирая фигурку, и внимательно вгляделся в удивительно точно вырезанное лицо игрушки.

По спине пробежал холодок, настолько неожиданно было видеть ему свою крошечную копию. Черт, да тут даже китель почти такой, только с эмблемой старой Валлии…

– Отец любил меня, – вдруг сообщил ему Юрий. – Мне было разрешено многое. Почти все. Кроме этой маленькой игрушки. Ее мне трогать не позволялось. Ничего удивительного, что именно эта вещь стала для меня самой желанной.

Ральф прямо взглянул в синие глаза императора.

Александр съехал с катушек еще в молодости, это очевидно. Юрий сходит с ума прямо сейчас. И замкнуло его тоже на Бонке, пусть и другом. По наследству.

Ральф расправил плечи и вернул солдатика Юрию.

– Действительно, – спокойно заметил Ральф. – Что-то есть.

В коридоре послышались шаги. Смена, наконец-то. Надо поспать хотя бы пару часов. Сегодня похороны, велика вероятность, что на церемонии придется присутствовать.

– Я хочу, чтобы вы несли гроб вместе со мной, – словно читая мысли, заявил ему сын Александра.

– Как пожелаете, ваше величество. – Ральф коротко поклонился.

– «Мой император» из ваших уст было бы предпочтительнее, – с усмешкой ответил Юрий.

Смена встала в коридоре. Ральф снова подавил зевок. Величество, мой император, плевать, когда не вкладываешь в эти слова ничего.

– Как пожелаете, мой император, – послушно повторил он.

Юрий прикрыл веки, пряча блеск синих глаз.

– Закройте за собой двери, господин Бонк. Не люблю посторонних.

Еще один короткий поклон, и Ральф вышел из кабинета, не забыв выполнить просьбу его величества.

Длинные коридоры дворца были полны людей. Охрана, военные, слуги. Полным ходом шла подготовка к траурной церемонии. Благо гостей не было. И красных следов вчерашнего вечера не было тоже.

Ральф быстро нашел вожделенную комнату и, вяло отреагировав на подначки вояк, опустился в свободное кресло. После Юрия к глупым остротам у него теперь, наверное, пожизненный иммунитет.

На стене напротив кресла висел портрет молодого Александра – комнату для военных организовали наскоро, выделив первое более-менее подходящее по размеру помещение. Люди Холда были сейчас во дворце чем-то вроде усиления безопасников Юрия. Бонк посмотрел на часы – почти семь.

Семь… Конечно, он не выспался. Даже самый молодой и здоровый организм не способен отдохнуть за пятнадцать минут. Именно столько он спал этой ночью. Он бы вообще не ложился, так бы и сидел на кухне Холда перед телевизором и смотрел вместе с Лиз. Она сериалы, а он на нее. Да только юная госпожа Холд начала засыпать прямо за столом, и Кристос настоял на том, чтобы оба они разошлись по комнатам.

Где Фостер? Тревога уходить не желала, хотя Холд обещал, что Ник скоро приедет во дворец.

Ральф закрыл глаза и, мысленно приказав себе проснуться без пяти минут девять, мгновенно заснул безо всяких сновидений.

Проснулся он от тишины. Слишком громкой для комнаты, в которой одновременно отдыхают сразу несколько молодых мужчин. Бонк открыл глаза. Сидел он один, остальные стояли. Юрий, что ли, явился? Или Холд? Ральф повернул голову и увидел в дверях Фостера. Ник как Ник, все та же серая форма, идеально выглаженная или даже новая, по нему не поймешь. Ничего не выражающая высокомерная физиономия, которая и вывела Ральфа из себя в день их знакомства. Только физиономия эта – оживший портрет молодого Александра. Неудивительно, что военные при его появлении повскакивали с мест.

– Чего так долго? – зевнул Ральф. – Есть что-нибудь поесть?

Мужчины переглянулись, но расслабляться почему-то не спешили.

– Поесть, говоришь? – задумался Ник и посмотрел на запястье.

Вот только часов на руке у него не было. Удивительное дело! Как же Фостер – и без часов? Он же даже перед тем, как в душ пойти, непременно проверяет, который час, а потом моется там ровно девять минут, и ни секундой дольше.

– Где это ты потерял часы? – хмыкнул Бонк, поднимаясь с кресла.

Николас не ответил, только поднял на Ральфа непривычно рассеянный, но при этом такой счастливый взгляд, что у Бонка засосало под ложечкой. С чего бы это, после такого-то Рождества?

Или? Ну нет, не может быть! Он же… Он же что?

Ральф встал напротив друга и сощурился, оглядывая его с ног до головы. Смешно, кого он только что собирался мысленно назвать мелким? Фостер ничуть не уступает ему в росте, пусть и младше. Николас выгнул бровь.

– Где ты потерял часы, Николас? – уточнил Бонк. – Не у девушки ли в спальне?

Фостер расправил плечи и, спрятав руки за спиной, спокойно ответил:

– Верно, Ральф. Именно там.

Ральф сцепил челюсти. Не то чтобы он сильно переживал о репутации своей и Ника… но ведь дал себе слово держать себя в руках. К тому же это ведь Николас. Может, понял его как-то не так?

– Ты ведь понимаешь, о чем и о ком я тебя спрашиваю, Фостер?

Николас тихо рассмеялся.

– Понимаю. А ты почему-то не хочешь понимать, что я тебе отвечаю…

По руке пробежала крошечная молния. Ральф бы точно ему врезал. Даже справедливая, в общем-то, мысль, что сам он ничуть не лучше, просто ему нечего предложить Лиз, Бонка бы не остановила. Но Фостер вдруг взглянул ему в глаза и будто с обидой спросил:

– Почему?

Бонк разжал кулаки. Почему… Действительно, почему? Ясно же было с самого начала, что совсем не по-родственному друг смотрит на Алиану. Да и она на Ника, видел же. И там, на набережной, и вчера, во дворце. Что за детская ревность?

– Я… – В горле почему-то першило. – Извини, – наконец выдавил Ральф. – Надеюсь, последствия своих действий ты тоже понимаешь.

– Более чем, – кивнул Николас.

Ладно, чего теперь? Расспрашивать друга при военных насчет его планов будет как минимум глупо. Какие планы, черт возьми… Одному два года до совершеннолетия, второй в принципе это совершеннолетие никаким образом не придает самостоятельности. Тут через час что случится, не знаешь, что о будущем говорить?

Ральф потер переносицу, хмыкнул. Кажется, вот и узнал он, кто такая «она». Да… опять он не смог сложить два и два, вернее, просто не додумался это сделать.

– Так что насчет поесть? – требовательно посмотрел он на друга. – Через час церемония, я, кстати, гроб несу, Юрий пожелал. Боюсь, урчание моего желудка испортит всю печальную торжественность момента.

Николас улыбнулся. Широко и открыто. Непривычно эмоциональный, даже слишком живой. Но таким он, определенно, нравится Ральфу больше, чем в своем обычном немного заторможенном состоянии. Или как несколько дней назад, полутрупом с пустым взглядом.

– Я попрошу Итана собрать тебе обед, – пообещал Николас и пояснил, заметив недоумение на лице Ральфа: – Это слуга Александра.

– Попроси, – с королевским видом дозволил Бонк. – А я, если ты не возражаешь, досплю, пожалуй.

В конце концов, почему нет? Восемь. Как минимум полчаса в запасе.

***

Я включила телевизор. Утренний восьмичасовой выпуск новостей обещал нам прямое включение с похорон – небывалое для телевидения событие. Вряд ли я успею посмотреть, скорее всего, мы с Лиззи уже будем в дороге. И точно: знакомый черный автомобиль подъехал к дому, я видела его из окна гостиной. Водитель почему-то не спешил бежать и открывать пассажирскую дверь. Я вцепилась в обивку дивана. Холд? Это он?

Откуда этот безумный страх, Алиана? Даже если это действительно Холд, взрослый мужчина не станет делать вид, что ничего не было. Было!

Так чего бояться? Лучше раз и навсегда закрыть этот вопрос. Интересно как? Извиниться, что ли, перед ним?

Я нервно хохотнула. Дверь автомобиля открылась. Нет, приехал не Холд, приехала Лиз. Плечи ее были опущены, руки нервно теребили что-то в руках. Газета вроде бы. Элизабет посмотрела на наши окна, и я заметила, как она бледна. Что стряслось? Ей плохо? Снова? Я поднялась с кресла и выбежала в прихожую, открывая подруге за секунду до того, как она сама взялась за дверную ручку. Только вместо привычной улыбки Лиз, увидев меня, опустила глаза.

– Лиззи, что случилось?

Она вошла в коридор, аккуратно закрыв за собой дверь, а потом протянула мне смятую газету. Утренний выпуск. Вести о смерти Александра, портрет Юрия. Покушение, кровавая бойня во дворце… Я перевернула страницу, бросила взгляд на черно-белые фотографии и закрыла глаза.

Новейшая оптика… прогресс не стоит на месте.

– Лица девушки не видно, – тихо заметила Лиззи, – одежды нет… светлые волосы… но мало ли на свете блондинок? Процедура развода уже началась, и кто я такая, чтобы осуждать отца?

Комом в горле встал утренний кофе. Вот и объяснение малиновому вину и прозрачным намекам его высочества. Холд даже смерть Александра смог использовать для упрочения собственной власти. Ответ Юрия не заставил себя ждать.

– Рассказки бывшей горничной… мало ли что скажет человек за деньги? Или не деньги, а в обмен на свободу. Ты была права: тогда, на Весеннем балу, у дворца действительно задержали Кети. А она свободно разгуливает и раздает интервью, – зло рассмеялась Элизабет.

Я открыла глаза. За последствия своих поступков нужно отвечать. Темнота – лишь иллюзия. Не исчезнет прошлое, и фотографии в газете никуда не исчезнут.

– Только это наша кухня и наш стол, Алиана, – с нажимом добавила Лиз. – Наша чертова кухня! И наш чертов стол! – сорвалась она на крик.

Ей было больно, боль эта выгрызала мои внутренности, заживо сдирала кожу, обнажая суть. Темноту. Пустоту. Холодную черную бездну.

– Да, – хрипло ответила я. – Да, это наша кухня и наш стол.

Элизабет качнула головой. Резко, будто от невидимой пощечины. Такой сильной, что от удара темнеет в глазах. А потом закаменела и, выпрямив спину, сказала:

– Знаю. Не узнать почти сестру было бы сложно, Алиана.

– Элизабет…

– Молчи! – Она выставила ладонь. – Пожалуйста, не убивай все то хорошее, что еще осталось между нами.

Я снова взглянула на яркие заголовки. Для кого-то месть. Для кого-то сенсация. Для кого-то разрушенная жизнь.

– Я уезжаю в Южный. Прошу, нет, я умоляю тебя, богом заклинаю не ехать со мной! Мама не заслужила этого…

– Да. Не заслужила. – Я аккуратно положила газету на комод.

– Спасибо. – Она кивнула и отвернулась. – Прощай, – бросила мне Лиззи через плечо и оставила меня одну.

– Прощай, Элизабет, – ответила я закрытой двери.

Я нашла в себе силы подняться наверх. Там, в моей спальне, на прикроватной тумбочке лежали часы Николаса. Дотронуться до них показалось мне жизненно важным. Будто они были единственной вещью в доме, способной подтвердить мне мое собственное существование. Я зажала их в руке и присела на свою кровать.

Свою… будто было в этом доме хоть что-то мое.

Секундные стрелки двигались с чуть слышными ритмичными щелчками, звук этот становился громче, заглушая стук крови в ушах, уличный шум проснувшегося города и далекий звон траурных колоколов.

Никки… Обещание не делать глупостей было глупым. Я их уже наделала. Вся Валлия теперь им свидетель. И не только Валлия, рано или поздно новости придут в Эдинбург. Фотографии увидят мама и папа…

Диана. Ральф. Все те, кого я знаю и не знаю. И ты, Николас.

«Лица девушки не видно. Мало ли блондинок в империи?» – так говорила Лиз. Но на соседней странице интервью горничной маршала. И кричащие, тошнотворные заголовки…

В точку, господа журналисты. Все это – грязная правда.

Стрелка сделала полный круг. Раз, еще раз, еще и еще. Восемь сорок пять.

От стыда никто не умирал. Вот и я… живу. Что теперь?

Громче хода часовой стрелки оказались лишь звуки мужских шагов на нашей лестнице. Не нашей. В этом доме нет ничего моего. Господин Холд застыл на пороге спальни в мансарде. Ничего, ничего моего. Я сама – и та не моя.

Я не удержалась от смешка, в руке маршала была уже знакомая мне газета. В отличие от экземпляра Элизабет – не мятая.

– Доброе утро, господин Николас, – вежливо поздоровалась я.

– Доброе утро, Алиана.

– Чай, кофе? – Я закрыла лицо руками и, быстро отсмеявшись, добавила: – Малинового пирога, простите, нет.

– Обойдемся без пирогов, – чуть улыбнулся господин Холд.

Да… куда мне до умения маршала держать лицо? Я впилась в него глазами, пытаясь найти следы былой своей одержимости. Красивое, все еще молодое, волевое лицо. Через двадцать семь лет таким станет Николас.

Никки… ритмично бьющиеся мне в ладонь стрелки наручных часов.

– Что теперь? – спросила я, пристально глядя в его глаза.

– Теперь? – Он нервно дернул шеей. – Теперь будет опровержение и, разумеется, шумиха. Новости о смерти Александра люди предпочтут возможность покопаться в чужом белье, и это нормально. Я мог бы снять тебе дом в столице или любом городе Валлии, пока что-то более интересное не займет наше население… – Холд вдруг прервался на полуслове и, прикрыв веки, договорил: – Мог бы. Только я не могу.

Я хмыкнула и понимающе уточнила:

– Кинете меня на съедение акулам пера?

– Нет, – уронил маршал.

Я наклонила голову к плечу, ожидая пояснений, но господин Холд снова меня удивил.

– Николас был долгожданным ребенком. Я любил жену и дочь, сын стал для нас еще большей радостью. Я много работал уже тогда, но всегда находил время для семьи. Диана говорила, что за несколько часов до моего приезда малыш переносил свои машинки к входной двери и усаживался на пол, ожидая меня. Никакая сила не могла отодрать его с места. Ему было три, уже тогда он был страшно упрям. – Холд тепло улыбнулся, а я бросила быстрый взгляд на часы Никки в своей руке.

Неожиданная откровенность маршала почему-то пугала меня даже больше туманного будущего.

– Был обычный вечер, необычный разве что тем, что Никки меня не встречал. Не буду вдаваться в детали, они не имеют значения. Его величество Александр одарил нашу семью великой милостью, предложив госпоже Холд отдать ему сына. Перспективы? Да. Тысячу раз. Деньги? Снова да. Мое жалованье не было слишком большим, состояние, оставшееся мне от матери, ушло на покупку небольшого дома в Южном. Приданое Дианы было смешным, мы оба были бедны. Моя жена согласилась и подписала необходимые документы. Мое согласие не требовалось, закон о высшей крови никто не отменял.

Господин Николас устало потер глаза.

– Его величество обещал Диане протекцию и сдержал слово. Я стал маршалом в тридцать лет. Номинально, разумеется. Николаса я не видел шесть лет, но Александр первое время с удовольствием делился со мной его успехами. А потом что-то пошло не так. Сына нам вернули незадолго до твоего приезда, ему тогда было почти девять. Меня он помнил. «Отец» было единственным словом, которое он произносил внятно. Дальше ты знаешь. Для него не существует матери. Ни разу я не слышал этого слова из его уст. Сестра, слуги, окружающие его люди – лишь статисты. Декорации. Шахматные фигурки, которые интересно передвигать. Гений. Одаренный. Только лучше бы он был обычным оболтусом шестнадцати лет.

– Я люблю его. Любым люблю, – сухо сказала я.

На эмоции не осталось сил.

– Знаю, – снова улыбнулся господин Николас. – Возможно, твои чувства даже взаимны. Мне трудно судить. Эмпатия – малоизученное явление. Но сейчас речь не о твоей любви. Речь о Николасе. Император был одержим погибшим другом, Бонком. Твоим дедом. Никки рос рядом с Александром, и эта одержимость получила продолжение. Тебя.

Темнота заполнила комнату, слишком страшно мне было от чужих слов. Слишком сильно они походили на правду.

– Каким бы гениальным ни был мой сын, он ребенок. Вряд ли отношения, в основе которых болезненная детская привязанность, будут счастливыми. Да и о долговечности их я бы тоже поспорил.

Мерно тикали в ладони часы. Одна ночь и несколько лет пусть и странной, но дружбы. Перечеркнутая фотографией долговечность.

Господи, как же тошно…

– Чего вы хотите? – обреченно спросила я.

– Вопрос в том, чего хочешь ты?

Я тряхнула головой, заставляя темноту отступить.

– Я хочу вернуться к родителям. В Эдинбург.

Господин Холд покачал головой, а потом меня уничтожил. Распылил на тысячу беснующихся частиц черной пыли, неспособных более собраться в прежнюю Алиану:

– Арианна умерла три месяца назад. После похорон господин Бонк ушел за пределы крепости, в лес, и не вернулся. Твоих родителей больше нет. Я тоже узнал об этом недавно. Какое-то время назад Николас посещал Эдинбург, а по приезде сообщил мне. Ставить в известность тебя он, по всей видимости, нужным не посчитал.

В сером мире было холодно. Алым факелом пульсировал господин Холд, только огонь его больше не согревал.

– Шумиха утихнет, ты сможешь продолжить обучение, если захочешь. Общество примет тебя, у него не будет выхода. Принуждать тебя к чему бы то ни было я не собираюсь. Но если после сегодняшней ночи ты забеременеешь, у тебя всего два выхода. Или ты станешь моей женой, или отдашь мне ребенка.

Холд не лгал мне. Никогда не лгал. Он растоптал меня правдой.

– Надеюсь, ребенка не будет, – едва слышно выдавила я.

– Собирай вещи, Алиана. Я вернусь за тобой через пару часов, сразу после похорон. И да, надеюсь, ребенок будет. Дети – это прекрасно. – Холд коротко поклонился и, разворачиваясь в дверях, добавил: – Особенно если это дети любимых детей.

Тихо тикали наручные часы в моей руке. Входную дверь закрыли на ключ. Идти некуда. Некуда бежать. Я бросила взгляд на кровать.

Лечь. Закрыть глаза и проснуться семь лет назад. В Эдинбурге.

Глава 5

Ральф проснулся от ощущения чужого взгляда. Еще глаза не открыл, но уже улыбнулся, зная, кто именно смотрит на него. Теплый, насмешливый взгляд, от которого хочется дурачиться и шутить. Над тем, кто на него смотрит, шутить.

Хорошо, что он согласился на предложение Холда. Рана от потери брата не стала меньше, но благодаря Нику Ральф снова научился любить жизнь.

– Чего пялишься? Еду принес? – буркнул Бонк и приоткрыл правый глаз.

Ник хохотнул и протянул ему пакет с чем-то теплым внутри. Судя по одуряющему аромату (слюна тут же заполнила рот), этим чем-то была какая-то выпечка. Мясная, что радовало.

– Салфетки там, – Фостер кивнул, указывая на металлический столик на колесиках, – вместе с кофе. Каша тоже там.

Николас посмотрел на запястье, чертыхнулся, не обнаружив там часов, и растерянно посмотрел на Бонка.

– Восемь тринадцать, – с набитым ртом сообщил ему Ральф.

– Спасибо, – серьезно поблагодарил его Ник.

– К вашим услугам, – сидя откланялся Бонк.

Фостер такой Фостер.

Тихо переговаривались в комнате трое военных, еще пятеро дремали в таких же, как у Ральфа, креслах. До церемонии все еще было время. Позовут, наверное? Впрочем, если о нем вдруг забудут, Бонк не расстроится. Нести гроб – это, конечно, честь и все такое. Только на фиг ему не сдалась такая честь.