Почему ты не спишь?

Инна Мегеллати

Почему ты не спишь?

© Мегеллати Инна, 2022

© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2022

Рисунки: Мегеллати И. В.

Автор фото на обложке: OmidArmin

* * *

Сколько весит счастье?

Какая у него плотность и температура?

Или если я раскрою ладонь, то оно просыплется сквозь пальцы?

Даже не знаю, где искать ответ…

Но когда я вспоминал твои стеснительность и кроткую улыбку, моя душа наполнялась светом…

* * *

Мегеллати Инна Владимировна

Это моя первая книга, и я очень надеюсь, что не последняя, и ваша критика, уважаемый читатель, будет для меня в дальнейшем лишь стимулом для того, чтобы снова начать писать.

Всё познаётся только в сравнении, это всё более отчётливо понимаешь с возрастом. Привычное мы ощущаем уже безвкусно и иногда приторно, но привычное для нас с вами может оказаться бесконечно желаемым для кого-то другого. Даже более, чем желаемым и желанным, чем-то из области мечтаний. В суете дней, бесконечных дел и личных устремлений, часто устанавливая собственные границы и рамки, которые есть только в нашей голове, мы не замечаем тех и не слышим о тех, кто живёт в границах с колючей проволокой, с блокпостами, где голос военных часто слышен по утрам вместо «Доброго утра» и мирного шума улиц. Испытывая страх и переживания от повседневных простых событий, мы сравниваем их с эмоциями тех, кто живёт в бесконечном реальном страхе, страхе за свою семью и близких, в страхе, который длится не пять минут, не час и даже не неделю. Я хочу рассказать вам о тех, кто взрослеет за считаные дни, я хочу рассказать вам о том, что нет ничего страшнее войны… Читайте не слова в моей книге. Прошу вас, закройте глаза и прочувствуйте каждое слово, чтобы вы ощутили то, что ощущаю я, и поверьте: если ваше утро не такое, как в этой книге, то вы бесконечно счастливый человек…

Самая высшая из всех доступных человеку радостей – радость людей, которые спасли других людей.

«Живые и мёртвые». Константин Симонов

Введите в поисковой строке слово «детство»… С чем у вас ассоциируется это существительное? Да, правильно, игры, друзья, веселье, смех, беззаботность, сказка, воздушные шары, подарки, дружба, футбол, праздник, мама, папа, семья… Обычно именно это и случается с детьми… Обычно, но только не в этот раз и не со мной…

Всё познаётся в сравнении, иначе никак. Я посмотрел на часы и ужаснулся: почти час дня, и мама, наверное, уже давно ждёт на обед… Мама ждёт, а значит, надо было отменить все свои дела и даже больше, чем все, и прямиком бежать домой… В моём городе жарко, жарко почти всегда, и улицы пыльной змейкой петляют между домов моего района… Да, кстати, меня зовут Наиль, и я живу в Газе. Я бежал так быстро, что пыль столбом поднималась от моих стареньких сандалий, доставшихся от старшего двоюродного брата, а циферблат часов отражал лучи, и солнце, будто поторапливая меня, бежало где-то впереди. Ветер теребил мою красную рубашку и то и дело раздувал её, как парус. Запах тмина и кориандра висел в воздухе, этот пряный запах моей родины. Если я закрою глаза, уверен, что среди миллионов мест на планете узнаю свой дом именно по запаху.

Не знаю, как я не заметил кусок арматуры, торчавший на краю бордюра… Поцарапался и ещё вдобавок ко всему упал. Коленки предательски стали болеть, и штаны из хлопка пропитались кровью за две секунды… Но я не чувствовал боли. В моей стране к боли особое отношение. В моей стране не бывает больно, по крайней мере нельзя это показывать. Я встал, отряхнулся, проверил, целы ли часы, так как это подарок отца, и побежал дальше.

Было так жарко, что струйки пота щекотно ползли по спине и впитывались в пояс штанов. Я слышал, как бьётся моё сердце. Смешно, но мне казалось, что этот стук слышен всем вокруг, а не только мне. Секунда на часах – и ей взамен два удара почти в равные промежутки времени. Мне кажется, я был быстрее ветра. Уже через пять минут из-за угла показался наш маленький дом. Мама никогда не сердилась на меня и никогда не ругала, так как не было причины, да и расстроить её было самым страшным для меня, поэтому я тщательно исправлял свои детские проступки так, чтобы они были не настолько грандиозными и заметными. Помню, как однажды, подравшись с соседским мальчишкой, я увидел, как мамины глаза наполнились грустью и страхом. Да, именно так. Страхом из-за того, что больно мне и противнику, и грустью, что я не смог решить конфликт без кулаков. Но вот именно смесь этих чувств я так надолго запомнил, и это при всём при том, что взгляд означает больше, чем тысячи слов.

Ну вот я и дома. Окна на втором этаже наши. Там стояли горшки с мамиными цветами, не помню их названия, яркие, розовые. Кажется, что только они не боялись солнца. Всегда такие красивые, они подыгрывали на ветру и радовали всю нашу семью. Кстати, у нас большая дружная семья: мама, отец, младшие сестра Аиша и брат Халим и я.

Сегодня был особенный обед: вечером отец уезжал на заработки в Израиль. Там он работал плотником на мебельной фабрике. Я всегда оставался за главного, когда уезжал отец. Представляете? За главного. Это особенная степень доверия, когда я такой прямо взрослый-взрослый, и так много дел у меня сразу появляется: помогать маме с покупкой продуктов, укладывать сестрёнку и брата спать, читать им на ночь сказку и будить по утрам, следить за их послушанием и среди всего этого успевать играть с соседскими мальчишками в футбол. Просто никакого свободного времени. Мама с детства мне всегда говорила, что скучать может только ленивый, а я должен жить так, чтобы каждую минуту кипела кровь, использовать время со смыслом и без праздности и лени. Я старался как мог.

Жили мы не очень богато, хотя, наверное, по меркам многих даже бедно.

Мне довольно сложно об этом судить: я ничего не видел лучше, чем мой дом, ничего и никогда. Вам придётся просто увидеть мой мир моими глазами и представить, что других вариантов этой картинки в вашей голове нет и быть не может. Или она где-то в будущем, но изначально её нет. Старенькие стены давно не красили, но отец всегда старался поддерживать дом в состоянии, пригодном для жизни, а мама поддерживала порядок. На полу ковёр, его подрал наш кот Джафар. Спро́сите, почему такая кличка. Джафар переводится как «ручеёк», а значит шустрый, юркий, ловкий. Серый, пушистый, он всегда получал грозное слово от мамы, потому что постоянно норовил что-нибудь украсть или точил когти обо всё, что оказывалось в поле его зрения, особенно спинка кресла и диван, обитый той же тканью.

Жёлтая клетка на стене с такой же жёлтой канарейкой, миска Джафара, игрушки младших брата и сестры, на шкафу цветные платки мамы. Когда провожали папу, она всегда надевала зелёный хиджаб. Наверное, поэтому зелёный цвет был для меня незримым символом надежды, надежды на лучшее с примесью тревоги. Отец всегда говорил, что надо доверять только Богу и ничего не бояться: когда доверяешь, тогда не страшно. Но, видимо, я ещё не дорос до такого уровня, когда ничего не страшно, но очень надеюсь, что со мной когда-нибудь это случится.

Я взял кусок фута со стола. И на секунду задумался. Такой белоснежный и тёплый, наш хлеб пах кунжутом, тмином, сыром фета и топлёным маслом. Мамины руки всегда пахли именно футом, хотя она готовила и многое другое, но, кажется, именно хлебное тесто любило маму больше всего.

И вот вся семья за столом. Мама улыбается отцу. Они всегда такие дружные и заботятся друг о друге и о нас. Сегодня мама приготовила маклюбе. Баклажан и болгарский перец с помидором аппетитно украшали тарелки, пахло мясом, мускатным орехом, кумином и куркумой. Джафар, кажется, был самым голодным, без устали кричал и смотрел на стол. Я налил ему молока и вернулся на своё место.

Аиша постоянно играла вилкой и выковыривала баклажаны, говорила, что они ей не нравятся. Родители не ругали её за это – всё-таки маленькая. Да и делала она это так смешно, будто добывала клад, и обещала, что наш кот это обязательно съест вместо неё, как будто у них был давно заключён негласный договор о спасении сестрёнки от всего «невкусного».

Отец рассказывал о погоде в Израиле, куда он собирался уехать на рассвете. Обычно его не было дома около месяца, так долго длился отъезд. Работа плотником в Хайфе не была простой, но отец никогда не жаловался маме даже в обычном разговоре, хотя однажды я слышал, как он рассказывал, что спит на картоне на улице и почти постоянно голодный. Его руки были в глубоких порезах и ссадинах… Усталые натруженные руки.

Отец работал на мебельной фабрике, и в его обязанности входила распилка и обтёска деревянных соединений. Возвращаться домой часто не было возможности, так как много времени занимала дорога, да и по стоимости выходило довольно накладно, поэтому отца провожали на месяц, потом он обычно возвращался на неделю, отдыхал дома, общался с роднёй и с нами и снова уезжал. И так на протяжении уже пяти лет. Все привыкли, но мама – точно нет, и её глаза каждый раз наполнялись грустью. Наверное, мне многого пока не понять, я просто видел её тяжёлый взгляд, будто в нём тысячи слов, тяжёлых, как облака, которые сегодня висели над Газой.

Возможно, сегодня будет дождь. Небо нахмурилось и стало каким-то тяжёлым. Из окна видны крыши соседних домов. Обожжённые солнцем, они стали ярко-жёлтыми. Мне всегда в этом пейзаже было интересно одно. Вернее сказать, раньше я этого не замечал. Когда с самого детства видишь определённые вещи, воспринимаешь их именно такими, будто другими они быть не могут и не могли. От этого о многих моментах не задумываешься. Просто живёшь и растёшь, просто воспринимаешь всё без претензий, всё есть так, как есть. Я сейчас говорю о том, что мой город будто всегда был каким-то разрушенным. Не могу сказать, что это удручало. По крайней мере раньше. Я с соседскими ребятами часто лазал по заброшенным зданиям. Уродливые исполины с огромными окнами-глазами, в которых никогда не горел свет. Они смотрели на каждого из нас своими чёрными глазницами и постепенно разрушались… Смотрели и смотрят сейчас.

В воздухе повисла тишина. Смешиваясь с жарой, она висела, как тяжёлая туча перед грозой. Мне нравился этот момент, именно этот. И он повторялся пять раз в день. Этот момент перед азаном, когда тишина нарушалась еле слышимым голосом имама где-то очень далеко, потом этот голос перебивал тот, что ближе к нам, и так по нарастающей. И вот спустя минуту имам нашей мечети уже читал призыв на молитву. Мне всегда казалось, что это какая-то особенная мера времени. Как будто эту минуту я видел и слышал, минуту разницы между мной и тем, кто живёт немного дальше меня, и именно она повисала в воздухе вместе с тишиной, а потом падала с неба.

Если вы когда-нибудь слышали азан, то, возможно, поймёте всё волшебство момента. Голос имама звучал звонко и мягко, завораживало каждое слово, и каждое слово, несущее огромный смысл, наполняло мою душу теплом, верой и надеждой. Я видел верхушку мечети.

Старое строение с обветшалой крышей каждый день обжигалось солнцем, его горячими лучами. Всё это – какой-то символ стабильности и постоянства, покоя и веры в будущее. Я стоял и смотрел в окно, затаив дыхание, слушал. Я знал каждое слово… Мой народ ценит слова. Отец учил, что всё, что ты скажешь, – это твоё лицо. Каждое слово должно иметь вес, и если в чём-то не уверен, то лучше молчи. Слова – это ключи, и если нет перед тобой двери, которую нужно открыть, то и ключи эти нет смысла доставать…

Вечер, окраина Газы… Почти все улицы начала прятать ночь, скрывая отпечатки бедности и моего неустроенного мира хотя бы на время. Фонари предательски сопротивлялись этому и жёлтым светом подмигивали развалинам. Ветер затих. Всё затихло. Обычный вечер, таких были тысячи. Я сидел на шлакоблоке, из которого торчала арматура, и стирал ладонью нарисованные мелом буквы, которые малышня нацарапала днём. Куда-то сегодня запропастились все мои друзья, и мне было немного тоскливо сидеть одному в тишине. Я побрёл домой…

Мама с отцом очень оживлённо что-то обсуждали, и я понял из разговора, что разразился какой-то новый политический конфликт. Опираясь на детскую логику, я не придал этому особого значения и только после того, как отец решил не ехать на заработки, понял, что дело обстоит достаточно серьёзно. Мама начала суетиться, стала собирать какие-то вещи и документы. Я не вмешивался в их разговор со своими вопросами. Но случилось что-то плохое. Маячок тревоги поселился внутри и больше оттуда не уходил.

Утром отец спешно собрался и ушёл, но в Израиль он не уехал. Это меня обрадовало, но опечалило то, что какие-то внезапные проблемы на границе заставили его всё-таки покинуть нас на неопределённое время.

А так обычный день. Я немного поиграл с Аишей и Халимом и начал собираться по своим делам. Сегодня битва на футбольном поле. Я, довольный и в предвкушении матча, протирал старенькие сандалии и ремонтировал застёжку, чтобы в самый разгар игры обувь меня не подвела, как было в прошлый раз, когда вдобавок ко всему я ещё получил травму колена. Я бежал к друзьям, громко присвистывая. Энергия просто кипела во мне. Несколько военных машин проехали довольно быстро, распугивая простых жителей, мужчина в форме что-то громко крикнул мешавшим мальчишкам и закрыл лицо шарфом. Странно, в моём районе всегда было спокойно. Обязательно узнаю у мамы вечером, что же случилось…

Но ждать до вечера не пришлось. Среди оживлённой толпы на улицах Газы я узнал, что, возможно, грядёт война. Два самолёта разрезали шумом небо и пропали за домами… Матч наш так и не состоялся. Военные появились на улице и разогнали всех по домам. Вот теперь мне начинало становиться не по себе. Неужели действительно случилось что-то серьёзное? Люди говорили, что где-то прогремели взрывы и есть пострадавшие. Я начал переживать за отца и, как потом оказалось, не зря.

Вот и начало июля… И в июле 2014 года началась война… Отца через неделю после его отъезда привезли раненого. У него была сильно повреждена нога, держалась температура, и он бредил. Мама не отходила от него и еле успевала заниматься детьми.

Ситуация в Газе обострилась, и по городу ударили первые ракеты. Первый раз я услышал оглушительные взрывы. Я с семьёй несколько дней был дома, мама запретила выходить.

Через несколько дней закончились продукты, и я решил, что пора выйти, иначе семья будет голодная. Да и маме надо было помочь. Я выбежал на улицу. Несколько солдат прошагали мимо вдоль мечети и скрылись за углом. Меня никто не заметил. Я не знал, от кого мне прятаться, я этого не понимал. Ещё недавно я не знал, что кто-то может быть врагом, и в моей душе не было такого определения.

Разрушенные дома пугали своими руинами, вывернутые наизнанку, брошенные, непригодные для жилья, повсюду мусор и вещи, чьи-то игрушки. Взгляд постоянно скользил и будто что-то искал. Или это просто резко приобретённая осторожность. Я бежал по улице. Мне надо было найти немного еды. Деньги у меня были, но проблема в том, что всё было разрушено… Взгляд выхватил красный предмет между камней разрушенного дома. Не знаю почему, но я не смог пробежать мимо. Подойдя ближе, я понял, что это флаг. Да, именно он. Я попытался освободить его из-под камней. Ткань рвалась и трещала, но я решил, что ни за что его там не оставлю. Большое полотно, разорванное в нескольких местах, теперь лежало на моих ладонях. Я заплакал и сразу вытер слёзы, чтобы никто этого не увидел. Разорван не просто флаг. Была разорвана моя страна.

Я сжал в ладонях яркую ткань и быстро спрятал её под майку, огляделся и побежал дальше. Искать продукты долго не пришлось. Магазин дяди Али не пострадал от ударов и по-прежнему стоял на том же месте рядом с его же пекарней, только теперь вокруг были руины, и создавалось впечатление, что за небольшой промежуток времени магазин просто каким-то чудесным образом поменял своё местоположение. Люди стояли в очереди, но никто не шумел и не толкался. Терпение присуще моему народу, терпение во всех смыслах этого слова и во всех его проявлениях. Когда подошла моя очередь, я купил молоко, хлеб и муку и через минуту уже снова бежал по улице, пытаясь не попасть на глаза военным и вообще никому не попасть на глаза. Сердце бешено стучало. Когда жизнь висит на волоске, ты взрослеешь быстрее. Сердце стучало в ушах. Мне кажется, его было слышно не только мне, как в те дни, когда я спешил на обед, пропустив полдень. Но только сейчас оно стучало громче, в разы громче. Я просил, чтобы не шумело так, но пульс предательски зашкаливал, и сердце, как мотор самолёта, набирало обороты. Мимо меня, также торопясь, проходили и пробегали люди. Никто не хотел попасть на глаза военным. В такие дни вернуться домой было главной целью. Мне было куда и к кому возвращаться. Отец по-прежнему лежал с температурой от воспалительного процесса в раздробленной ноге. Лекарства не помогали, жар не утихал, и от этого болезнь становилась невыносимой и бесконечной. Возможно, я не смогу передать степень ужаса и отчаяния, возможно, не смогу описать его даже приблизительно, но мне казалось, что то, что чувствую я, чувствовали все, кто оказался под огнём в моём городе, в моей стране.

Мама, уложив спать нас, не отходила от отца, который иногда говорил, что немного больно, но думаю, что боль была невыносимой именно в эти моменты. Смеркалось. Из трещины в крыше, возникшей после ударов, тонкой струйкой побежала вода. Ливень с громом от недельной жары беспощадно барабанил по городу. Я подставил кастрюльку, чтобы нас совсем не затопило, и в комнате начал раздаваться новый звук, звук воды о металл. Не решаясь подойти к маме, я просто лежал и ждал, когда она пойдёт на кухню. Я лежал и смотрел в потолок, слушал шум дождя, и мне он нравился. Только бы не грохот взрывов, а просто дождь. От этого было спокойно, как будто маленькая передышка, как будто именно при такой погоде ничего страшного произойти не могло.

Через час я услышал, как мама убирает на кухне. Вся уставшая и расстроенная, она замачивала горох, чтобы завтра приготовить обед. Я подошёл тихо, взял её за руку. Мама посмотрела на меня с улыбкой, которая была только на лице, но не в глазах. Спросила, почему не сплю. Не знаю почему. Не могу сказать. Перед глазами круглосуточно стояли руины, больной отец, война, и сон сам по себе отказывался приходить. Я попросил у мамы нитки. Она даже не спросила, зачем они мне так поздно. Достала из шкафа коробку для рукоделия и отдала мне. Красные, жёлтые, зелёные нитки перепутались в коробке. Но, главное, я нашёл все цвета, все цвета флага моей страны и принялся его штопать. Иголка протыкала пальцы, стежки ложились неохотно и неровно, по-детски. Несколько часов я пытался отремонтировать флаг, и у меня это получилось. Моему восторгу и радости не было предела. Возможно, для вас это просто ткань, но для меня это символ будущего моей страны, и этот символ мне удалось починить, а значит, и взрослые смогут остановить войну, смогут всё починить.

Мама ушла спать, поменяв бинты отцу и дав ему обезболивающее. В доме стало совсем тихо. Младшие брат и сестра мирно посапывали в соседней комнате, дождь продолжал стучать и сочиться из трещины в потолке… А я знал, что смогу уснуть только с рассветом. Это совсем недавно стало моей привычкой. Мне казалось, что стоит закрыть глаза, и я буду беспомощным и таким маленьким, намного меньше, чем я есть сейчас. Я боялся закрыть глаза. Казалось, эта тишина может в любой момент прерваться разорвавшимся снарядом, как было уже несколько дней подряд. Я лежал, упорно борясь со сном, и просил, чтобы побыстрее настало утро. В моём детском сознании утро было почему-то безопасным. Наше жаркое лето сменили дожди, стало прохладно по ночам, сыро. Я натянул старый плед и начал считать капли. Подушка пахла мамиными руками. От усталости в голову ничего не приходило, кроме слов «не спи»… Я хотел, чтобы просто закончилась война, чтобы снова, как прежде, были обычные дни, которые, возможно, для кого-то были бы однообразными и скучными – серая обыденная жизнь тысяч людей таких, как я.

Мне папа обещал велосипед. Ни у кого из мальчишек на моей улице его не было. Большой, с красивой рамой… Я видел его на картинке в журнале, который дядя Али дал мне посмотреть. И я загорелся. Записал его себе в список самых сокровенных желаний и попросил у отца. Сейчас я лежал и думал, что если бы он был у меня завтра, то по разрушенному войной городу я даже не смог бы проехать. Война ломает не только дома. Она ломает мечты и мои мечты тоже сломала. Может, больше и нет никакого будущего, нет впереди никакой учёбы, никаких друзей, нет велосипеда и праздников. А что, если нет ничего, кроме маминых слёз, грязных малышей, моей голодной семьи и больного отца? Что, если так будет всегда? Вы спросите, что чувствую я. Я не уверен, что вообще могу описать то, что у меня внутри. Есть ли у меня шанс что-либо изменить? Разве я решаю хоть что-то? Кто забрал у меня мой мир? Кто забрал у меня тихое детство с машинами и мячом из пакетов, жёлтые от солнца улицы и небо цвета бирюзы?

Тихо… Азан… Такая слабость, но только сейчас я понимал, что могу уснуть, ведь ещё немного – и утро, и этой ночью ничего не случилось. Спасибо. Не знаю кому, но спасибо. Может быть, вам, тем, кто сегодня передумал нанести удар. Неважно. Просто спасибо и привет новому дню.

Солнце зайчиком разбудило меня где-то в обед. Мама разговаривала с отцом, ему стало лучше, и они о чём-то шутили, кажется, какую-то глупость сказала сестрёнка. Меня до глубины души радовала их улыбка, которую я слышал, именно слышал. Я даже закрытыми глазами видел улыбку мамы и папы. Самые добрые и родные мои люди…

Я, конечно, не выспался, но надо было бежать в аптеку за лекарством для отца и, возможно, в магазин за продуктами. Лохматый, я вышел из своей комнаты. Моя семья улыбалась мне. В разбитое окно пробирался ветер и запах базилика и специй. Разрушенный рынок специй, находившийся поблизости, напоминал о себе… Пообедав и натянув старенькие штаны и кроссовки, я выбежал на улицу. Кстати, сегодня у меня была особая миссия: зажав под мышкой отремонтированный флаг, я бежал к другу Мустафе, чтобы поделиться своей находкой. Он жил в трёх кварталах от меня, что в мирное время казалось просто двухминутной дистанцией, но сейчас мне казалось, что это как минимум несколько километров. Я так же, как и вчера, достаточно осторожно бежал по улице. Люди в форме передвигались быстрыми шагами, которые иногда переходили в бег. Ощущение суеты и паники… Суета у военных и паника у мирных жителей. Когда упали первые снаряды, повреждений было не так много, но всё же заметно… Я тогда ещё не понимал, что это те дни, которые делили мою жизнь на до и после.

Добежав до дома Мустафы, я перевёл дыхание. Обед – и солнце высоко. Жара как по расписанию. Пыльный воздух не давал нормально дышать, хотелось дышать как будто наполовину меньше. Друга моего не оказалось дома. Поразмыслив пару минут, что же мне делать дальше, я побрёл по улице… Военных стало больше, они громко что-то обсуждали и не обращали внимания на нас, гражданских. Но у меня при виде них было чувство спокойствия.

Взрослые никогда ничего не говорят детям, отвечают на вопросы уклончиво или не отвечают вовсе. Я никак не мог понять, что случилось. Почему ещё вчера главной заботой моей и ребят, что живут по соседству, было то, кто с кем будет играть и какая команда сильнее в игре в футбол. А сегодня на месте нашего поля для вечерних состязаний груда камней от уцелевшей частично многоэтажки. И на вопросы о том, что же случилось, никто не отвечал. Но я осмелился и подошёл к военному, который стоял в стороне от группы своих сослуживцев и пил воду. Я посмотрел на него, и он, такой высокий, опустив взгляд, посмотрел на меня. Я боялся его, это свойственно детям, потому что дети слабые и беззащитные. Ничего не спрашивая, он присел, положил руки мне на плечи и сказал, что надо терпеть и не сдаваться, потому что сегодня и, наверное, завтра и послезавтра война. Какая-то война. Что за слово-то такое? Ну, ясное дело, что это вооружённое противостояние. Но почему сейчас и у нас? Я видел такое только в кино, но в кино это же не по-настоящему. А если это так, то почему сейчас вокруг меня всё совсем настоящее?

Мужчина смотрел на меня, и в его глазах блестели слёзы. Нет, не те, которые текут по щекам. Другие, мужские слёзы, которые капают внутрь, которые есть, но которых как будто и нет, потому что их никто не видит. В его глазах был страх, тонны страха, километры надежды, барханы горечи и целые пустыни желания помочь… Я молча достал отремонтированный мной флаг, ещё раз сжал его в грязной ладони и протянул военному. Он взял мятую ткань и кивнул. Слова были бы лишними, так как и без слов в этой тишине было сказано слишком много. Карие глаза солдата как будто наполнились решимостью, которой до этого момента не хватало, и яростью. Когда маленькие просят помощи, ведь только взрослые могут их защитить. Взрослым проще, когда-то они были детьми, а вот мы не были взрослыми, но когда-нибудь, надеюсь, будем.