Сыщики 45-го

Черкасов стоял у того, что слева, исподлобья смотрел на окна. Сердце защемило, непростительно долго он тут не был… Сохранилась старая табличка, на которой еще читался адрес: улица Базарная, 60. Дом производил гнетущее впечатление. Но здесь было тихо – старые тополя глушили звуки улицы. У второго подъезда стояла помятая «эмка». В песочнице на детской площадке возились малыши под присмотром пожилой женщины в платочке. Появление незнакомца не осталось незамеченным – старушка устремила в его сторону бдительный взор.

Сушилось белье на распорках. Мусорные баки исторгали специфический аромат. Здесь тоже проживали счастливые советские люди, строящие под руководством партии райскую жизнь на земле…

Он вернулся на дорогу, дошел до ближайшего переулка, который вывел его на Советскую улицу. До середины 20-х годов она была Кузнецкой, потом решением местного райисполкома улицу переименовали в Советскую. При немцах ее называли Ратушной, а когда оккупантов турнули, основную городскую артерию вновь нарекли Советской – теперь уже навсегда.

Здесь стояли добротные кирпичные дома, многие из них тянулись вверх аж на четыре этажа. Жить в этом районе считалось почетно. Здесь концентрировались административные здания, городская типография, почта, парикмахерская, магазины, развлекательные заведения, включая пару ресторанов и несколько кафе.

Алексей с удивлением обнаружил, что ресторан «Былина» работает и сейчас, впрочем, на двери висело объявление, что заведение открывается только в шесть вечера. Здание бывшего райкома было в строительных лесах.

Самосвал сливал в короб жидкий бетон. Короб оседлали строители с лопатами. Тоже мрачные и серые, но уже без немецкой формы. «Перемещенные лица», – догадался Алексей. Так называли людей, перемещенных в годы войны за пределы СССР. Военнопленные, узники концлагерей, остарбайтеры – все угнанные в Германию. После войны они возвращались, их было не меньше пяти миллионов. Радость была недолгой – их поразили в правах, подвергали репрессиям, объявили изменниками. Отправили в колымские лагеря, но не всех – рабочие руки требовались и в Европейской части СССР. Вернувшихся людей использовали на восстановлении народного хозяйства, которое шло стремительными темпами…

Черкасов смотрел, вспоминал… В начале 40‐х махровый враг народа, разоткровенничавшийся на допросе, использовал термин «рабы социализма». Критиковал советскую власть за то, что она осуждает миллионы людей по вздорным поводам, а потом использует их на «великих» стройках, мол, за счет этого страна и может хоть чем-то похвастаться. Не было бы зэков – не было бы и успехов. Махровый был враг, самый настоящий противник социализма, но иногда Черкасова посещала мысль: а ведь он в чем-то прав! Производство держалось на миллионах осужденных. А теперь их заменили перемещенные лица и военнопленные – те же самые миллионы…

О большой политике Алексей старался не задумываться. В ней много неясного, противоречивого и опасного…

В добротном здании работала булочная. Очередь тянулась на улицу. В основном пожилые женщины, старики, мужики на костылях. Очередь продвигалась быстро, но короче от этого не становилась. Подходили другие, становились в хвост. Хлеб был не лучшего качества – какие-то серые «кирпичи», но все же настоящий хлеб – не то, чем кормили в войну. Карточную систему еще не отменили, хотя разговоры об отмене шли давно. Продовольствия на всех не хватало – убыль населения не сократила количество голодных ртов. Зарплаты маленькие, а цены на базарах и в магазинах потребкооперации – просто издевательские. Очередь продвигалась. Люди семенили мелкими шажками. Подходили другие, спрашивали, есть ли смысл стоять? Им в ответ пожимали плечами – кто же знает? Стойте, может, и повезет.

Внимание Алексея привлекли двое сутулых мужиков в коротких фуфайках. Они брели по противоположной стороне улицы, курили папиросы и друг с другом почти не разговаривали. Оба в кепках, бритые затылки, какие-то надписи белым на груди. Исподлобья смотрят по сторонам.

Женщина, идущая навстречу, ускорила шаг, опустила голову. Мужики посмотрели ей вслед, перекинулись парой слов. Вроде без пошлостей. Постояли возле «булочной» очереди, но решили не вставать, отправились дальше. Люди отворачивались от них, а те и не лезли с разговорами.

Один покосился на Черкасова, Алексею почудилось что-то знакомое. Или нет? Он засомневался. Мужик угрюмый, небритый, глаза ввалившиеся. Задержал взгляд, нахмурился, но быстро отвел глаза, втянул голову в плечи.

Из переулка вывернул вооруженный патруль. Мужики в фуфайках и ухом не повели. Проигнорировать такую колоритную пару бойцы не могли – остановили, потребовали документы. Те предъявили свернутые вчетверо бумаги, стали терпеливо дожидаться, пока старший патруля их изучит. Наконец бумаги вернули, патруль отправился дальше.

Один из мужиков сунул бумагу за пазуху, отыскал взглядом Черкасова, ссутулился еще больше. Потом оба свернули в переулок.

Алексей не стал их догонять – не было причины. Мало ли знакомых? Были и хорошие, и такие, что лучше не вспоминать.

Массивное трехэтажное здание находилось в глубине дикого сада и со стороны выглядело невзрачным. Соседствующие здания райкома и райисполкома выглядели куда представительнее. Но адрес подтверждался – Советская, 34. И новая табличка над дверью: «Районный отдел милиции. МВД СССР». Пока что непривычно и как-то… по-буржуйски. 15 марта текущего года Пятая сессия Верховного Совета СССР приняла закон о преобразовании Совета народных комиссаров в Совет министров. И все наркоматы, соответственно, стали министерствами, в том числе и ведомство, отвечающее за внутренние дела.

– Вы к кому? – спросил вооруженный пистолетом милиционер, подозрительно разглядывая вошедшего. Насторожились и автоматчики на углу здания – форму войск НКВД по охране тыла пока не изменили.

– Я – к себе, – объявил Алексей, протягивая документы.

– Будете новым начальником уголовного розыска? – Охранник изучил документ и сразу подобрался. В глазах мелькнуло сочувствие.

«Должность расстрельная, – угадал его реакцию Черкасов. – Оттого и отношение уважительное – как к покойному».

– Буду, – согласился он, складывая вчетверо еще не помявшееся направление. – Виктор Андреевич Черепанов на месте?

Глава вторая

– Вот и замечательно… – добродушно бубнил пожилой плечистый майор с одутловатым лицом и живописными кругами под глазами. – Именно вас, Алексей Макарович, нам так и не хватало… Да вы присаживайтесь. Чаю хотите? Агнесса Львовна сейчас принесет…

– Если можно, в другой раз, товарищ майор, – Алексей присел на предложенный стул, украдкой потянул носом. Запаха не было – стало быть, неважный вид начальника милиции объяснялся чем-то другим.

– Как скажете, Алексей Макарович, как скажете… – Майор Черепанов вчитывался в текст служебного предписания. – Стало быть, вас к нам перевели из Отдела уголовного розыска Главного управления милиции.

– Из Главного управления по оперативному розыску, – поправил Черкасов. – А что касается названного вами отдела, то его в природе уже не существует – в прошлом месяце переименован в Управление уголовного розыска при ГУМ МВД.

– Отсталые мы, – хмыкнул Черепанов. – Непривычно пока, инерция работает. Наркоматы переделали в министерства, а вот про МВД РСФСР как-то не слышали – нет такого – пока, по крайней мере. Отсюда и путаница. С участковыми тоже проблема – упразднили должности городских участковых инспекторов, теперь они – участковые уполномоченные для работы на определенном участке территории. В бумагах неразбериха, а в повседневной работе что изменилось?

– Все остается по-прежнему, – улыбнулся Алексей, – борьба с бандитизмом и всеми видами уголовных преступлений.

– Работаем, Алексей Макарович. Ни выходных, ни света белого не видим. Бывает, и ночевать приходится на рабочем месте. Вы навсегда к нам?

– Пока неизвестно, – пожал плечами Алексей. – Назначение адресное – под выполнение конкретной задачи. Вы, конечно, догадываетесь, какой именно. А там поглядят – в столицу меня или здесь оставят.

– Ну, и как оно в столице? – поднял глаза Черепанов. – Мы ведь совсем не в курсе, словно на другой планете живем. До столицы семьсот верст, а кажется, что многие тысячи…

– Спасибо, Москва живет и здравствует. Восстанавливаем народное хозяйство, боремся с бандитизмом и воровством – все, как у людей. А у вас приличное здание. – Алексей повертел головой, озирая скудно обставленный, но просторный кабинет.

– Площади роскошные, – согласился Черепанов. – Вот только людей мало. Текучка большая, сами понимаете…

«Текучка по не зависящим от людей причинам», – мысленно сделал вывод Алексей и уставился на карту района, висящую на стене.

– Только на прошлой неделе двоих потеряли, – удрученно добавил Черепанов. – И это только в вашем отделе уголовного розыска.

Алексей поднялся со стула, подошел к карте. Явно не старая, но уже вся испещрена значками, подписями и непонятными закорючками. Видно, местным «полководцам» частенько приходилось над ней корпеть. Уваровский район – небольшой. Запад Смоленской области – районный центр, клочок стратегически важной железной дороги и ряд незначительных населенных пунктов.

Сам Уваров отражался в полном виде – основные улицы, значимые объекты, включая предприятия, вокзал, электростанцию и даже городскую тюрьму в восточном тупике Базарной улицы. Тюрьма, насколько помнил Черкасов, использовалась всегда, невзирая на удаление от райотдела, ее использовали и царские жандармы, и сотрудники НКВД-ОГПУ, и гестапо, и снова НКВД-МВД, плюс примкнувшее к ним МГБ…

– Опишите в двух словах обстановку, Виктор Андреевич.

Майор выбрался из-за стола, вооружился указкой и подошел к карте. Что-то подсказывало опытному работнику, что столичный назначенец только формально числится его подчиненным, и лучше не лезть к нему с приказами и наставлениями.

– Вам же требуется объективная оценка, Алексей Макарович? Тогда извиняйте, все как есть. Пашем, как проклятые, спим урывками. Сотрудники выходят на работу каждый день. Штат отделения не укомплектован, сотрудники постоянно выбывают. До войны в Уварове проживало порядка 30 тысяч населения. Два года назад, когда прогнали немцев, здесь и шести не осталось. Сейчас население, конечно, выросло. Люди прибывают с востока, с запада – я имею в виду восточную Белоруссию; молодежь приезжает на стройки по комсомольским путевкам… Не все так плохо, – подытожил Черепанов. – В большинстве зданий есть электричество, в половине домов – канализация и водопровод. За год вернулись полторы тысячи демобилизованных, практически всем нашлись работа и жилье. Восстановили льнозавод, – указка ткнулась в карту, – запустили элеватор, фабрику по производству автомобильных покрышек, цементный завод, завод по производству железобетонных изделий в Авдотьином переулке. А ведь еще два года назад все лежало в руинах… На бывшем химзаводе… – указка дрогнула и показала место к северо-западу от города, – одно время работала комиссия из столицы, там сейчас работы не ведутся, но действует режим секретности, объект охраняется – его курирует, если не ошибаюсь, МГБ, к нашему ведомству это не имеет отношения, о чем нам неоднократно напоминали…

– Вы сами местный, Виктор Андреевич?

– Нет, я два года как здесь. Получил назначение из Саратова, где возглавлял милицию на железнодорожном транспорте. Дали дом на Зыряновской улице, это в трех шагах от отделения, со мной проживает супруга Елизавета Юрьевна. Сын у нас один, полгода назад ему исполнилось восемнадцать, сейчас проходит службу в Приморье…

«И до сих пор живы и при должности, – отметил про себя Черкасов. – В чем секрет выживания?»

– Здесь, под Барышевом, у нас учреждение ГУЛАГа, – указка сместилась в юго-восточный край карты. – До войны там была колония для уголовных и политических. В июне 41-го контингент эвакуировали на восток, а в июне 45‐го учреждение снова, так сказать, заработало… Отремонтировали бараки, построили новые. Работал Особый отдел – фильтровали перемещенных лиц. Одних изменников оставляли в лагере, других отправляли в Сибирь, самых злостных пускали в расход, гм… В Барышеве все налажено и функционирует, у них свое начальство. Есть бараки для врагов народа, для уголовников, там же содержат пленных немцев. Ближе к городу – колония-поселение – народ социально неопасный, и режим помягче. Кое-кого переводят в разряд бесконвойных – у них вообще не жизнь, а удовольствие… – Черепанов усмехнулся в жиденькие усы. – Работают в городе, неплохо получают, шатаются, где хотят, лишь бы прибыли в барак до вечерней поверки. Там автобусное сообщение, пятнадцать минут езды до автостанции, что на Конармейской. Так что если увидите эту публику в городе, не удивляйтесь. Они мирные, не шалят – понимают, что вольная жизнь в любую минуту может оборваться… Так что, по крупному счету, не все плохо, Алексей Макарович. Порядок поддерживаем, с проявлениями, не типичными для советского строя, боремся. С продуктами неважно, но над этим вопросом специальные службы работают, уже действуют совхозы и колхозы, заключаются договоры с потребкооперацией. Работники предприятий и других государственных заведений снабжаются карточками, которые, в принципе, несложно отоварить…

Последнее высказывание Алексей оставил без комментариев. С продуктами было тяжело, но все же не критично – по крайней мере в западных областях РСФСР. В Поволжье снова начинался голод, на Украине – голод, по сравнению с ними, на Смоленщине все было неплохо.

– Жизнь налаживается, и это бесит наших врагов, – не без пафоса сообщил Черепанов. – На предприятиях выросла зарплата, что явно говорит о растущем благополучии трудящихся. Немного, на полтора-два процента, но выросла… Работают школы – у нас полная вовлеченность подрастающего поколения в процесс образования. Дом культуры в состоянии перестройки, он временно занимает часть здания Райпотребсоюза. При нем Дворец пионеров, работают кружки, секции по интересам. Налаживаются партийная и комсомольская жизнь – на предприятиях парткомы и молодежные ячейки. Есть мысль открыть кинотеатр. Первый секретарь райкома товарищ Нестеренко лично курирует этот вопрос, и к концу года у нас точно будет кино на большом экране. С культурной жизнью, кстати, все в порядке. Есть даже свой художественный музей – в двух кварталах отсюда. Шабалин там директор, Григорий Иванович, личный друг товарища Нестеренко. Большого наплыва посетителей пока нет, и это понятно: народу не до высокого искусства, но все же – очаг культуры. «Джоконд» и прочих Ренуаров там, понятно, не выставляют, но имеется очень приличная коллекция живописцев нашей широты – и современных, и тех, что творили в темные царские времена, несмотря на гонения охранки… А что касается партийных организаций, ячейка ВКП(б) есть даже в нашем райотделе. Руководитель парткома – капитан Мясницкий. Вы член партии, Алексей Макарович?

– Пока нет, – буркнул Алексей, – вхожу в блок коммунистов и беспартийных. Об успехах поговорили… Теперь давайте о том, чем не хвастаются. Меня в последнюю очередь волнуют мелкие воришки, блатные притоны и хищения социалистической собственности, которыми занимается отдел с одноименным названием. Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать.

– Да, эта чертова неуловимая банда… – поморщился Черепанов. – Началось это две недели назад… Налет на отделение Госбанка недалеко от вокзала – убили людей, вскрыли хранилище, похитив крупную денежную сумму и уйму облигаций государственного займа… И при этом – как в воду канули – ни одного свидетеля… Потом эта курьезная встреча воровских паханов с держателями общака – делили деньги, да не успели, подкрались какие-то лихачи, вырезали блатную охрану, потом порубили в капусту всех собравшихся и – растаяли с деньгами. Блатной мир в ужасе… – Черепанов ехидно ухмыльнулся.

– Ну, за этот случай вы ведь на налетчиков не в обиде?

– Этих не жалко, – пожал плечами начальник милиции, – но где законность, скажите на милость? Пришли, увидели, порубили… По нашей информации, там было не меньше ста тысяч рублей… Третий случай – налет на ресторан «Аркадия» – это практически напротив нас… На химзаводе работала комиссия из Москвы, наши специалисты, иностранные специалисты, офицеры государственной безопасности… Ужинали в ресторане, всех прочих посетителей вежливо попросили удалиться. И снова ни одного свидетеля – кто такие, откуда, на чем прибыли. Ворвались в ресторан, учинили кровавую баню… Поваров заперли на кухне, а то и им бы досталось… Убиты администратор, два официанта и все, кто там ужинал, включая иностранцев…

Он неловко замолчал, потом с явной неохотой продолжил:

– Ваш предшественник капитан Вестовой Иван Гаврилович… На днях это было… Возможно, он что-то выяснил, хотел проверить, но не дали… Он дом снимал в Овражном переулке с женой и сыном четырех лет… Там частный сектор, с другой стороны глухой забор инфекционной больницы… Напали в три часа ночи, когда округа спала. Проникли через ограду, выбили окно, бросили в спальню две гранаты. Жена и сын погибли сразу. Иван Гаврилович выскочил на крыльцо с пистолетом, весь израненный, контуженый, так ему даже выстрелить не дали, прошили очередью… Оперативники на шум примчались, а когда высаживались, и они под огонь попали – ждали, сволочи, пока милиция приедет, выдержка у них – на зависть… Вроде отбились, но старший сержант Санько погиб… Он бессемейный был, но невеста имелась, жениться собирался. – Виктор Андреевич сокрушенно вздохнул.

– Уверены, что эти преступления совершает одна и та же банда?

– Почерк один, Алексей Макарович. Внезапное нападение, горы трупов – и концы в воду. Ни улик, ни свидетелей. Вряд ли это разные банды, у нас маленький город, не уживутся они тут. Вы лучше с подчиненными поговорите, у нас на третьем этаже комната оперов, а через нее проход в кабинет Вестового… в смысле, в ваш…

– Охарактеризуйте работников отдела.

– Так это… – майор озадачился. – Нормальные все парни, к работе подходят ответственно, стоят, так сказать, на страже… Олег Дьяченко, старший лейтенант милиции – у него со здоровьем проблемы, но работает, умный парень, – майор помялся, – бывает, выпьет, но кто из нас без греха? Сам он местный, осенью 45-го из армии демобилизовался, жену-красавицу с собой привез – она медсестрой была в медсанбате…

Конышев Петр Антонович – это старый зубр, ему уже под пятьдесят, тоже не совсем здоров, но бегает. В рабоче-крестьянской милиции, считай, со дня ее основания. Потом сменил профессию, учителем литературы работал, потом опять на службу вернулся – бывает такое в нашей профессии… Он из соседнего Кштовского района, в войну партизанил, семью каратели расстреляли…

Младший лейтенант Пашка Чумаков – ну, этот балагур, молодой, палец в рот не клади. Сообразительный паренек, сам из Одессы, в войну служил в морской контрразведке…

Егор Гундарь – сам из Белоруссии, прибыл в наш город год назад, особистом служил на 1-м Украинском, тоже демобилизованный. Мрачноватый, но толковый…

Стас Вишневский – тоже молодой, весь из себя такой красавчик, бабы пачками под ноги падают. С Карельского фронта он, участвовал в прорыве блокады, сам из Ленинграда, там у него вся родня похоронена… Кто там еще?

Куртымов с Петровым. Оба старшие сержанты, Коля Петров – с Донбасса, Ленька Куртымов – с Вологды… Да нормальные ребята, – вынес заключение майор. – Пулям не кланяются, да и головой поварить не дураки. Это ты сам в их подноготную вникай, Макарович, – Черепанов ненавязчиво перешел на «ты». – У всех отдельное жилье в городе, в зоне пешей, так сказать, доступности от отделения, чтобы нарочный, если что, мог быстро оповестить. Гундарь жил в общежитии, но съехал на квартиру. Семейных только двое – Дьяченко и Куртымов. У первого – жена, у второго – еще и дочь восьми годков – не его, а приемная, он себе жену с уже готовым приплодом в деревне под Псковом подобрал, когда леса прочесывали…

Ладно, Макарыч, иди, разбирайся со своей армией, а у меня, извиняй покорно, своих дел куча. Агнесса Львовна тебя проводит. Нет, подожди. Пусть она тебе продуктовые карточки закажет, на довольствие в столовой поставит. Кормят у нас, конечно, не разносолами, но терпимо. Временную прописку надо сделать не позднее, чем через неделю… А потом, если что, и постоянную? – Майор подмигнул. – Теперь с жильем. Ты вообще откуда?

– Из Уварова, – улыбнулся Алексей.

– Это как? – опешил начальник милиции.

– Очень просто, Виктор Андреевич, местный я. Оттого и выбор в Москве на меня пал. Жил на Базарной в 60-м доме, здесь школу окончил. В 30-м году, после школы, отправился в армию, отслужил три года в Заполярье, демобилизовался в звании старшины. Потом три года в техническом институте. Бросил, не понравилось. Школа милиции в подмосковном Зеленограде, потом ускоренные курсы в школе НКГБ – как лицо с незаконченным высшим образованием, недолгая карьера следователя, Особый отдел. Перед войной перевели на оперативную работу, в войну служил в полковой разведке, потом опять перевод в милицию… Так всю жизнь и кочую, дома почти не был. Так, редкими наездами. Отец был инженером на цементном заводе, погиб в июле 41-го, когда с завода вывозили оборудование и в цехе случился пожар. Мама через год умерла в эвакуации на Урале – острый бронхит с летальным исходом. Меня после войны – опять в столицу. С женой развелся – да толком и не пожил с ней…

– Во как тебя закрутило, Макарыч, – сочувственно покачал головой Черепанов. – А чего мы мудрим? Я выясню, кто обитает в твоей халупе. Имеет ли он на это законное право…

– Сам выясню, – улыбнулся Алексей. – Походил вокруг дома, нет ощущения, что в квартире кто-то живет. Ладно, разберусь и сообщу.

Секретарша Агнесса Львовна, в меру упитанная дама неопределенного возраста, активно применяющая бигуди для придания женственности, отвела Алексея на третий этаж. Там был широкий коридор, несколько закрытых помещений и одна распахнутая дверь. Секретарша смерила Черкасова оценивающим взглядом, постучала в дверной косяк:

– Разрешите, Петр Антонович?

– Издеваетесь, Агнесса Львовна? – проворчали из глубины оперативного отдела. Женщина улыбнулась и вошла внутрь. Алексей – за ней.

Помещение – просто неприлично просторное. Письменные столы (Черкасов насчитал их девять) приставлены к стенам, завалены бумагами и другим хламом. Посреди комнаты – пустое пространство – можно водить кадриль и прочие хороводы. Еще одна карта на стене – близняшка той, что висела у Черепанова, и тоже с надписями, вплоть до нецензурных. Голые окна, газеты на подоконниках. Дверь в стене справа.

Слева, под картой, сидел немолодой мужчина в очках и что-то писал. Угол стола занимала печатная машинка, но он предпочитал заниматься рукописью. На спинку стула был наброшен пиджак. На мужчине была светлая рубашка и франтоватая жилетка. Он мельком глянул на вошедших и снова опустил глаза.

– Это Конышев Петр Антонович, – представила сидящего секретарша. – Прошу любить и жаловать, Алексей Макарович. Остальные, очевидно, в поле – сеют, пашут… Всего хорошего, Алексей Макарович. К вечеру подойдите, я выдам вам карточки. – Женщина хищно улыбнулась, одарила Черкасова выразительным взглядом и удалилась степенной походкой.

– Ну, и как она вам? – Мужчина оторвался от писанины, снял очки, поморгал и потянулся к пачке папирос. Ему было не меньше пятидесяти, дряблая кожа на лице и морщины на лбу старили его еще больше. Без очков он выглядел совсем несолидно.

– Кто? – спросил Алексей.

– Агнесса Львовна. – Мужчина прикурил и выпустил в потолок струю дыма.

– Вполне, – пожал плечами Алексей и покосился на дверь. Не исключалось, что Агнесса Львовна никуда не ушла, а стояла в коридоре и все слышала. Но проверять не хотелось – людям надо доверять.

– Вот и я так считаю, – хмыкнул сотрудник уголовного розыска. – Не персик уже, но пока еще и не курага… – Последние слова он произнес с исключительной задумчивостью. Потом встал и протянул узкую ладонь: – Старший лейтенант Конышев Петр Антонович. Временно замещаю отсутствующего начальника уголовного отдела.

– Черкасов Алексей Макарович, – представился Алексей. – Тот самый начальник.

– Вот, значит, вас и замещаю, – усмехнулся Конышев. – Эх, не задалась начальственная карьера… Я допишу рапорт, Алексей Макарович, не возражаете? Осталось немного.

– Да, конечно, работайте. – Алексей пожал плечами, еще раз осмотрелся. Дошел до двери в смежное помещение, заглянул туда.

В кабинете покойного Вестового было совсем неуютно. Колченогий шкаф, письменный стол, стоптанные резиновые сапоги в углу. И атмосфера неприятная – душно, что ли. Он вернулся в соседний зал, стал бродить, разглядывая рабочие столы. Подошел к окну, уставился на Советскую улицу за тополиной листвой. Шторы, в принципе, и не нужны. Из стены под потолком торчали голые гардины. Очевидно, шторы когда-то были, но рачительные немцы увезли их с собой. А для советского человека это явное излишество.

– Шелковые шторы и стулья барокко еще не подвезли, – подал голос Конышев. Он ухитрялся одним глазом следить за Черкасовым, а другим контролировать писанину. При этом курил «без рук», усиленно жуя кончик мундштука. Пепел падал на стол, он смахивал его на пол ребром ладони.