Дочь реки

Ведь никогда не слышала она, чтобы Владивой жену младшую заботой начисто обделял. Чтобы забыл о ней, о дороге в её горницу. Знала, она, что и сама не без вины перед ней и Ведарой, но князь не оставил княгиню и меньшицу в угоду своим желаниям, то стихающим, то вновь вспыхивающим невыносимым жаром. Может, она не знала многого, но ведь в детинце сложно утаить что-то. Особенно если пожаловаться кому.

– А то ты не знаешь, – Сения медленно опустилась на лавку спиной, уперев глаза в свод крыши над ней. – Не понимаешь ничего или вид делаешь? Какой год не могу дитя понести. Все на меня косятся, мол, я немощна, не держится во мне ребёнок. И потому Владивой всё реже ко мне ходит. А я… Я жду ведь его.

– Такое случается, – неуверенно возразила Гроза. – Всё обязательно получится. И наладится всё.

Пыталась она утешить Сению, а у самой на душе всё тяжелее становилось, потому что видела она во взоре той неверие. Да и как верить девице, которая, кажется, и вовсе мужа увести хочет? Но какие бы мысли о Грозе и Владивое ни крутились в голове меньшицы, она ещё ни разу ничем не попрекнула.

– А может, дело не во мне? – она перевела взгляд на Грозу снова. – Говорила я с многими лекарями и знахарями. К волхвам ходила. Вот они мне и сказали, что может, не моя вина. Просто Владивой дитя от меня не хочет. А раз не хочет, то скоро я буду для него местом пустым, как и Ведара.

Гроза прошла ещё дальше и присела на скамью у лавки меньшицы. Едва не смахнула неловко светец, поставленный к самому краю стола. И понять пыталась, что чувствует сейчас, глядя на Сению: никак не злость. И не жалость тоже. Странное ощущение, будто гадливо слегка: да не только от поступка той, но и от того, что связывало её саму с Владивоем. Волей или неволей – не сразу разберёшься.

– А он тебе чем помочь может? Рарог-то?

– Не в помощи дело, – холодно, словно каплю остывшего дождя с ветки, уронила Сения. Села снова, расправляя подол. – Горячий он, как огонёк… Знаешь, бывают люди такие: встретишь – и хочется хоть часть тепла от них взять. Часть силы – хоть на миг один. И чувствовать себя хочется желанной, а не той, которую тянут, как ненужный груз. А может…

Она осеклась и взгляд опустила на свои колени. Гроза и рот приоткрыла, да не решила, что можно на такое признание сказать. Никогда они с Сенией не ссорились страшно, бок о бок спокойно жили, пусть и дружбы не водили близкой. И не подумала бы сроду, что станет она такой откровенной вдруг – будто в этот вечер сами Боги ей что нашептали. Вот и решилась она Рарогу, вольному, неуёмному и похожему больше на ветер, чем на живого человека, отдаться. Да не просто так, ради удовольствия одного. И странно: Гроза понимала её. Таков он, огненный сокол Рарог – не поспоришь.

– Так он ушёл ведь. Не остался ни на миг лишний. А если дитя понесёшь?

– Понесу, так тому и быть, – удивительно твёрдо ответила Сения.

И Гроза снова не нашлась, что на это сказать. Они помолчали, то и дело вздыхая своим мыслям. И уйти бы, да как будто камнем к скамье придавило.

– Разве стоит это того? Обманывать мужа, – Гроза вытерла о понёву ладони, которые вдруг от всех раздумий, от бесстрастной рассудительности меньшицы вдруг испариной покрылись.

– А то он передо мной честен! Я ничего дурного Владивою не желаю! – вскипела та. – И тебе тоже. Хочет с тобой миловаться – да и пёс с ним! Не смотри так на меня. Думаешь, не знаю, кто у него в голове сидит? – она ткнула себя пальцем в висок. – Это Ведара где-то в Ирии уже витает, видно, рядом с Богами. С Макошью самой за одним столом ест. Раз не видит ничего. А ты… Девчонка ещё совсем. Дурит Владивой тебе голову.

– Что ты говоришь такое?! – Гроза осеклась.

И хотела с места вскочить, да усидела, потому как чего метаться и себя кулаком в грудь бить, раз Сения права? Права – и знает, о чём говорит.

– Да не ярись ты… – уже спокойнее добавила меньшица. – Только никому не говори о том, что я тебе сказала. Ничего это не значит. Не со зла сделано. И коли молчать будешь, не возьмёшься мне козни строить, мы с тобой и дальше в ладу жить станем.

И прозвучало, как угроза лёгкая, да точно не скажешь. Сения опустила голову и вдруг покосилась куда-то. Гроза проследила за её взглядом и заметила пояс широкий, явно мужской, что лежал на скамье недалеко от неё. Подошла молча и взяла его.

– Передам, – уронила. – И не скажу никому, не волнуйся.

Она вышла за дверь и остановилась, прижавшись к ней спиной. Нельзя здесь оставаться. Терем всё больше полнится слухами о том, что князь при двух жёнах в сторону другой девушки смотрит. И зачем ей такая тяжесть на душе? Зачем стыд этот в себе носить постоянно? Раз творится с ней что-то неладное рядом с Владивоем, так и надо связь эту рвать. Пока хуже не стало.

Она зажала в кулаке пояс Рарога и бегом по всходу скатилась, торопясь отдать. А то ведь ещё гудит гуляние в гриднице, а там, как кмети устанут, начнут по избам дружинным расходиться – уж не встретишься тайком. Хотя пояс этот лучше бы и сжечь вовсе, чтобы и следа не осталось.

Гроза проскочила по двору, вдыхая ещё витающий в воздухе запах костров, что доносился, кажется, с самого берега Волани. Их много сегодня жгли. И не все погасли, а возле них ещё шли гуляния и не стихнут до самого утра. Вокруг было темно. Где-то слышались голоса челядинок, которые хихикали тихо, раззадоренные мужским вниманием. Нечасто им доводится рядом с гридями так близко сталкиваться. В дружинные избы их не пускают вовсе. Только на гуляниях и случается совсем близко пройти, подолом задеть, ладонью коснуться невзначай.

У всех радости свои, а вот Гроза лучше бы бежала от них прочь. От каждого мужа, что в её сторону посмотрит. Потому как, если не ей это будет грозить бедой, то ему.

Она заглянула тихонько в ту избу, где Рарог гостевал: она видела однажды, как заходил туда. Внутри оказалось темно. Пахло кожей и деревом. И духом мужским – неизменно. Но не успела она ещё привыкнуть к темноте, чтобы увидеть, есть кто внутри или нет, как прямо перед ней возникла широкая грудь и плечи. Вышивка на вороте – хоть каждую ниточку рассматривай. Она подняла взгляд – вдоль шеи, по чуть курчавой бороде – и в глаза тёмные упёрлась.

– Убить меня пришла, что ли? – хмыкнул Рарог. – Не выйдет, у меня слух чуткий.

– Нужен ты больно, убивать тебя, – она выпрямила спину, чтобы хоть чуть-чуть выше казаться.

Да только сложно это, когда муж едва не на целую голову возвышается. Вспомнила о поясе в руке и протянула ему, ткнула слегка кулаком в живот – и находник охнул притворно, согнувшись. И только потом взгляд опустил на её руку – нахмурился. Видно, и не заметил даже, что чего-то недостаёт в его одёже. С такого хмеля – и удивляться нечему.

– Забыл. У Сении, – слова все пропадали куда-то. Словно иссыхали на языке и сыпались обратно в горло песком.

Она всунула пояс в руку Рарога и отступила, едва не обжегшись от одного-единственного касания. Как будто сила особая искрами пронеслась до самого локтя. Он ухватить её за запястье попытался. Твёрдые мозоли на его ладони царапнули слегка – и Гроза вмиг вся гусиной кожей покрылась. Так представилось ясно, как этими руками он Сению ещё недавно держал. Как будто в горницу в самый миг соития заглянула. Неловко, стыдно – и притягательно так, что душно становится.

– Спасибо, Лиса, – бросил он вслед.

И вздохнул шумно.

Наутро в детинце было так тихо, будто Морана серпом прошлась. Только почти неслышно, словно мыши в подполе, возились челядинки: какой бы буйной ни была ночь, а работу за них никто не сделает. Гроза встала, верно, раньше многих. Да и спала, правду сказать, нехорошо. Всё что-то беспокоило. И мысли в голове всё рваные кружились: то о Сении, которая на шаг опасный пошла. То о Рароге, который сегодня уже должен был из детинца вместе с людьми своими уйти – а там уж Макоши одной ведомо, как нити расплетёт или спутает сильнее, может, и не увидятся больше никогда. А особенно меньшице лучше вовсе с ним теперь не встречаться. То чудилось всё, будто Владивой вот-вот войдёт в горницу: на вечере во славу Даджьбога он тоже не раз и не два к мёду прикладывался. Голова обычно у него ясная всё равно остаётся, да мало ли как кровь взыграет. Опасалась она этого каждый миг – а может быть, ждала. Только больше всего того, что остановить его не сумеет – не захочет.

И отчего-то отец вспоминался. Как он живёт – вдали от Волоцка, откуда князь его хоть и не открыто, а прогнал. Потому как воевода, который не всегда с собственной душой в ладу, ему здесь не слишком-то нужен. Одно облегчение: матери она нынче не видела. Ни во сне, ни перед взором внутренним. Последней встречи с ней Грозе хватило. Встретиться бы наяву: может, и удастся найти путь к её нечеловеческому сердцу, если есть оно у неё вообще. Может, тина только одна вместо него или коряга сухая: хоть топором руби – ничего не почувствует.

Умывшись и едва разодрав гребнем витые локоны, чтобы собрать их в косу, Гроза отправилась в соседнюю горницу – к Беляне. Сегодня они вместе с челядинками собирались пойти травы пособирать. После Дажьбожьего дня великая сила в них: и в листьях брусничных, что только-только из-под земли пробились. И в кореньях. Сама Гроза умелой травницей себя не считала, а вот Беляна уж так это дело любила, что невольно приходилось ей потакать. К тому же нога, как княжна сказала, у неё почти совсем прошла: Шорох не зря был самым умелым знахарем в Волоцке да и окрест него тоже.

– Чего такая смурная, Гроза? – встретила её княжна весёлым щебетом.

Даже слишком звонким – в такую-то рань.

– Да что-то долго мне сегодня сон не шёл, – Гроза тяжко опустилась на лавку у стены, наблюдая за суетой Беляны, которая так по хоромине носилась, будто не за травами собиралась, а в такую дорогу дальнюю, что не одну пару лычаков стопчешь. То останавливалась, задумавшись, то вновь принималась вещи перебирать. То хваталась за ленты, то принималась руки совать в рукава свиты. А Гроза держала на коленях туесок для трав, постукивая по нему пальцами, и почти погружалась в дрёму от этого мельтешения. Словно птичка в силках бьётся.

Перехватили они в поварне каши – под строгим взором Волуши, которая нынче тоже легла только под утро – прихватили с собой хлеба да молока. Но без Дарицы ускользнуть им из детинца не удалось: наставница княженки их едва не за косы поймала у самых ворот – и с ними отправилась, заставив шумных челядинок изрядно притихнуть. Беляна сникла заметно, но наперсницу гнать не стала. Куда без неё пойдёшь – и правда.

Сумерки поутру были ещё плотные, хоть нынче дождь совсем прошёл – и небо оттого сияло прозрачной жёлтой каймой с востока, холодея и холодея к самой вышине. Недобрый час сумеречный, когда ночь ещё не отступила совсем, а заря только-только зародилась на небоскате. Да пока дойдут, Око уж поднимется над окоёмом.

В посаде тоже было почти безлюдно. Навстречу редко кто попадался. Молчал ещё торг недалеко от ворот, хоть и там уже зарождалась жизнь. Звучали отдалённые голоса и басовитые оклики стражи на стенах.

Женщины вышли из Волоцка – через мост – и пошли в недалёкий лесок. Там, на солнечной опушке вблизи реки можно было пособирать добрых трав, которые и в отварах ароматных хороши будут и при хвори какой помогут. Только-только они поднялись из земли, ещё храня всю её силу, но и напитались уже теплом Ярилиным, который нынче в самое буйство входит.

Беляна молчала, перебирая пальцами ремешок туеска на плече. Уж какая была взбудораженная в своей горнице, а теперь вдруг как будто потухла.

– Ты чего опечалилась? – Гроза тихонько толкнула её под локоть, косясь на Драгицу: чтобы не подслушивала.

– Скоро снова в дорогу, – вздохнула княжна. Будто только об этом вспомнила. Потеребила кончик перекинутой через плечо косы и закинула её за спину.

– Неужто так уж тебе Уннар этот не мил? Я же видела его, как бывали они в Волоцке. И воин сильный, и наследником своему отцу будет. Да и собой тоже…

– Перестань! – едва не всхлипнула Беляна и пихнула её ладошкой в плечо. – Нарочно, что ли?

– Не нарочно, – Гроза усмехнулась горько. Тяжело смотреть на подругу, которая от замужества скорого только мается больше. – Только Любора своего ты уж сколько лун не видела. Да и он не слишком рьяно попытался тебя у Владивоя отвоевать.

– Отец против. Сама знаешь. У него в мыслях всё по-другому. А матушка не заступилась за меня совсем, – голос Беляны становился всё тише, хоть и злее. – А ты… Ты тоже могла словечко замолвить за меня. Батюшка ведь слушает тебя. И… Ты могла ведь!

– Да где ж он меня слушает! – не выдержала Гроза. – Я для него всё равно что ты.

– Не смеши, – глаза княжны сощурились ехидно.

Но больше она ничего добавлять к тому не стала. А у Грозы будто в горле тина прогорклая осела. Что ж это творится? Зачем до такого довела, что даже и дочь Владивоя то и дело говорит о том, что знает о них всё. Она огляделась, повинуясь острому желанию бежать. Немедленно уносить ноги подальше от Волоцка. От Владивоя, от глаз его дурманных и голоса. За что Недоля опять её сюда привела тогда, как она хотела уже уйти?

Скоро дошли и лесочка чахлого, тонкого, что стелился прутиками молодой поросли, помалу подбираясь к околице веси Болотка, что под Волоцком лежала. Зашли по тропке в глубину его, пронизанную чистыми лучами Дажьбожьего ока, сырую и прохладную. Животворящая роса вмиг засыпалась мелкой пылью в черевики. Тёмными брызгами осела на подолах женщин. И сразу охватило со всех сторон такое спокойствие дремотное, что даже песней его нарушать не хотелось.

Но девушки разбрелись помалу в стороны: кто почек берёзовых собрать, кто коры ивовой. А кто к земле наклонился – за тугим брусничным листом. И песня помалу зародилась на губах звонкой Весейки, полилась между стволов – а там её уже все подхватили. И даже Гроза подпевала немного, хоть и считала, что ещё в детстве ей хорошенько наступил на ухо медведь.

Так и побрели они неторопливо вдоль опушки, то и дело перекликаясь. Но всё реже: чем сильнее захватывало их вдумчивое занятие. Помалу добрались уже и до реки – а там собираться стали на берегу, на небольшой прогалине: чтобы отдохнуть и подкрепиться пирогами. Первой пришла Гроза, опустила туесок на землю и, как всегда, обратилась к матери-реке мысленно, благодаря за всё. За то, что воды свои несёт ровно, питает здешние земли ручьями, большими и малыми, а оттого всё живое вокруг поделиться может своей силой с людьми. И Волань как будто отвечала ей своим особым языком, успокаивала, утешала, может. После Гроза умолкла, глядя в ровную речную глубь. Но тихий покой в душе, который она так редко теперь находила, разрушил сначала шорох шагов, голоса девиц, а там и удивлённый возглас:

– А Беляна-то где?

Гроза оглянулась, окинула взглядом девушек, которые недоуменно озирались кругом. Остановилась на бледном, как луна, лице Драгицы. У наставницы, кажется, и руки даже задрожали от потрясения, что сковало её в один миг. А ну как совсем дурно станет? Гроза подбежала к ней, за локоть ухватила.

– Постой, не пугайся так! – заговорила сбивчиво, усаживая наперсницу на сухой топляк, который неведомо какая сила на берег вынесла. – Сейчас мы её кликнем громче, и она точно придёт. Увлеклась, небось. Ты же знаешь, Драгица Гордеевна, что она травы собирать дюже любит.

Девушки снова рассыпались по кустам, громко, на всю округу, ближнюю и дальнюю, окликая Беляну. Гроза и сама всё кружила, кружила вдоль берега, до хрипоты зовя подругу. Пока в горле не засаднило настолько, что и слова лишнего не вымолвишь. Сколько времени так прошло – кто знает. Уж и Дажьбожье око поднялось выше, подпирая нижние ветки высоких, тонких, как лучины, сосен.

Но княжна так и не отозвалась.

Челядинки едва не все ноги сбили по оврагам и ямкам, что прятались в густой короткой траве да за насыпью прошлогодних листьев. Собрались снова на том берегу, где ждала их Драгица, глядя бездумно в безразличную даль, до самого окоёма устланную водами Волани. Тонкую полоску противоположного берега и не разглядеть почти.

– Я побегу в Волоцк, – выдохнула Гроза, остановившись рядом с наставницей. – Пусть кмети всё вокруг прочёсывают. А вы ещё её поищите. Да сами не заплутайте.

– Владивой, – почти простонала женщина, хватаясь за голову. – Ой, что будет…

Да, подумать страшно, как разгневается князь от вести о пропаже дочери. Какая лютая тревога его обуяет – которая непременно выльется упрёками на голову Драгицы. Да что ж поделать? Без гридей тут точно не справиться. И всё ж никак не давала покоя мысль: как княжна могла здесь заплутать? Ведь знает эти места с самого детства. И Гроза попыталась вспомнить, когда перестала её голос слышать. В какой миг это произошло? И не сумела: девушек вокруг много, не всякий оклик различишь.

Она подхватила подол и понеслась едва не бегом к городу. И запыхалась страшно, пока поднималась чуть в гору. По вискам тёк пот, рубаха прилипла к спине. Но она постаралась шага не сбавлять: скорее сказать всем. А там сыщут, поди. Как по-другому-то?

Она влетела в ворота детинца. И сразу – к дружинному полю, где можно и воеводу Вихрата порой встретить. А уж какого десятника – и подавно. Первого заметила сотника Деньшу, схватила за рукав, разворачивая к себе, дыша тяжко, пытаясь хоть слово вымолвить.

– Что стряслось, Гроза? – сразу понял он, что неладное творится.

Поймал ладонями лицо. А она и отстраняться не стала, потому как не до этого.

– Беляна… – выдавила наконец, едва уняв дыхание. – Пропала в лесу. Пока мы травы собирали.

Сотник не поверил сначала: так явственно застыли его глаза при попытке понять, какие-такие страшные слова срываются с губ Грозы. Но он быстро пришёл в себя. Оттолкнул её легонько:

– К князю иди. А я кметей пока соберу. Отыщем.

Он пошёл к избам, а Гроза встала, не в силах больше и шага сделать. К князю идти… Да легче сейчас с крыши терема броситься, чем пред очами Владивоя встать. Но она всё же сдвинула себя с места. Прошла по двору – под недоуменными взглядами отроков и случайной челяди. Немного остыла после бега – и стало прохладно немного в свите даже в тереме нагретом. Гроза распахнула одёжу, бездумно стаскивая с плеч, и вошла в покои князя. Верно, после утренни он ещё оттуда не ушёл?

Она едва не столкнулась с Владивоем в дверях. Князь быстро подхватил её под локоть. Опустил на голову взгляд озадаченный, но и радостный как будто. Прорезались в уголках его глаз тонкие морщинки: он умел порой улыбаться только ими.

– Ты чего это, Грозонька?

И понятно, чему удивился: сама она никогда к нему не ходила. Только если звал порой.

– Мы травы собирали у реки… – она подняла лицо. – Беляна пропала. Мы искали, но пока не нашли. Я Деньше сказала. Он кметей сбирает.

И всё. Все слова закончились – а горло словно пересохшим колодцем обратилось. Что будет теперь? Владивой поддел её пальцами за подбородок, вскидывая, обводя лицо тяжёлым взглядом.

– Иди к себе, – только и бросил.

Отпустил, оставив на коже остатки прикосновения – и быстро ушёл.

Гроза и хотела за ним пойти, помочь ещё хоть чем-то, но не стала. Кмети теперь лучше справятся, а девицы подскажут, что смогут. Она слышала, сидя в своей горнице у закрытого волоком окна – хотела отодвинуть, да забыла – как вернулись челядинки из леса. И голоса их понеслись между беревенчатых стен, встревоженные, словно стайка птиц. Стало быть, ещё не нашли…

Как же так случилось? Неужто сам леший решил вдруг княжну в свои чертоги завести и погубить? Только зачем? Ведь всегда ему требы оставляли, прежде чем в лес войти. Никогда не обижали добрым словом и кашей с маслом. Зачем ему теперь было буйствовать? Ну не от песен же девичьих, которые призваны были духов лесных, недобрых отогнать, он разозлился?

Гроза медленно расчесала встрёпанные под платком пряди. Бездумно заплела косу, всё размышляя о том, как же теперь Беляну найти? Чей-то голос прозвучал от двери: она не сразу встрепенулась. Подошёл отрок, русоволосый Войко, и тронул её за плечо.

– Пойди к князю. Сказал, видеть хочет.

И как-то нерадостно это прозвучало. Даже обиженно, как будто перед тем, как мальчишку сюда отправить, Владивой и на нём злость сорвал. И хотел отрок Грозу проводить, а она отмахнулась. Не слепая ведь – дойдёт.

В хоромине княжеской оказалась ещё и Драгица. И по глазам её красным, припухшим, явственно можно было понять, что она только что плакала. И до сих пор из горла её доносилось тихое поскуливание, словно она всё пыталась оправдаться перед Владивоем, а никак не могла.

– Иди, – бросил ей князь, и она медленно пошла к двери, едва подняв взгляд на Грозу, что топталась у порога.

Темновато было внутри, как будто Владивой не хотел слишком яркого света, воздуха свежего со двора: волоки закрыты. И оттого в хоромине его ворочался вяло пряный запах лучин, дерева и сбитня, что в кувшине на столе стоял. И особый запах Владивоя – тоже. Его кожи, разогретой гневом, его одежды из дорогого тонкого льна или цатры. Бывало, ходила сюда Гроза, не решаясь воспротивиться велению князя, а после лежала ещё долго на его лавке, разглаживая ладонью смятую простынь и вдыхая запах трав, что ещё остался на тканине после стирки умелыми руками челядинок, которые для владыки старались сильно. А по телу гуляло стыдное блаженство, прокатывалось по мышцам, оседая искрами между ног, где ещё трепыхался комок пережитого наслаждения. Владивой не отпускал Грозы в такие дни, когда ему хотелось её рядом, пока не убеждался, что довёл до пика – и оттого сам как будто получал своё, хоть Гроза даже боялась к нему притронуться слишком бесстыдно. Только гладила крепкие плечи, будто тугими корнями обвитые. И шею горячую в тонкой влаге испарины. Проходилась кончиками пальцев по спине, напряжённой, сильной. А он ласкал её безоглядно, и что после делал с набухшим в штанах вожделением – о том только догадываться оставалось.

И теперь Гроза чувствовала в душноватой хоромине такое же напряжение. Как зарница, вспыхивающее на краю разума предупреждением: быть буре. Да только вот какой?

– Как ты не углядела за ней, Гроза? – сразу обрушил князь на неё упрёк.

Нечасто доводилось таким его голос слышать. Чтобы тяжелее камня бил и в то же время льдом окутывал с ног до головы.

– Я не заметила, как Беляна пропала, – спокойно ответила она. – Челядинок нынче с нами много пошло. И шумно было. Казалось, все рядом. А там… Может, времени много минуло. Мы всё обошли кругом.

Князь подошёл медленно. Остановился напротив, заложив руки за спину. Гроза невольно оглядела его крепкую шею в распахнутом вышитом вороте рубахи, его подбородок широкий и остановилась на плотно сжатых губах.

– Я не хочу тебя винить, Гроза. Да ты и не виновата, – Владивой, видно, пытался сдержать ещё не утихшую ярость, которой довёл наставницу княжны до слёз, но не мог. – Но мне казалось, что силы твои помогут… Особенно у реки. Духи подскажут, где искать.

– Я не говорю с духами, – она вперилась в его глаза – и словно в прорубь с острыми краями нырнула, ободравшись едва не до мяса самого.

Закровоточило, засаднило до костей, пронеслась дрожь по спине – до мелкого стука зубов. Словно сквозняк лизнул мокрую кожу. Владивой умел – то жаром опалить, то льдом обдать так, что сердце замирает.

– Разве ты не дочь вилы? – вновь вскипел и плеснул он через край.

Вдохнул рвано и выдохнул медленно, гася злой огонь в груди.

– Может, я и дочь вилы, да не дочь охотничьей собаки, – Гроза отступила, невольно стараясь отгородиться от ярости отца, у которого пропало дитя. Потому что она в том и впрямь не виновата.

Сделала пару шагов прочь, словно от липкого пола ноги отрывая. Князь сейчас не в себе. Вон как глаза сверкают, точно клинки. Того и гляди на куски порежет вот так, взглядом одним. Но и страх в них стоял: что Беляну так и не сыщут. Что бы ни говорили о том, что с дочерью своей он сурово обошёлся, отдав в невесты тому, кого она один раз в жизни видела, а всё равно тревога страшная сейчас разрывала его сердце. Любил он её и баловал часто, особенно когда мать родная от своих детей отдалилась, как будто чужими ей все вокруг стали.

Гроза остановилась, кусая губу, а после обратно подошла. Осторожно коснулась ладонью плеча князя, слегка сжимая пальцами. И не хотелось больше ничего говорить. А, кажется, надо было что-то?

– Она найдётся. Обязательно. Уж духов недобрых, которых мог бы леший наслать, я бы почуяла… Раз уж дочь вилы.

– Прости, – выдохнул Владивой. – Я не хотел говорить об этом.

– Но сказал.

– Прости, – повторил князь.

Поймал её руку и себе на шею закинул. Притянул ближе, обнял крепко, не сводя взгляда с лица Грозы. Она назад качнулась, как захотел её поцеловать. Князь удержал. Придавил бёдрами к столу тяжёлому и всё ж поймал её губы своими. Она отвернулась.

– Не нужно. Оставь меня, князь. Не мучай.

Оттолкнула его и выскользнула из рук.

– Разве ж мучаю? – он улыбнулся плутовато. – Кажется, всегда наоборот.