bannerbanner
От самого темного сердца
От самого темного сердца

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 4

Ирландская народная песня о заколдованных тропах и смелости перед лицом опасности. Когда-то давно, в Ньютоне, мне пел ее дедушка.

– Конечно. Поверь, ты даже не заметишь, как засопишь.

– Я не соплю.

– Твоя мама тоже так говорит, а сама храпит громче, чем надвигающийся поезд.

– …Кошмары снятся, когда мозг борется со страхом, – говорила в трубке бабушка. – Софи что-то напугало?

Что-то в ее тоне меня задело, но я не могла понять, что именно.

Мама начала было отвечать:

– Нет, конечно, нет… – Она оборвала себя на полуслове. – Софи Бреннер, ты опять подслушиваешь?

– Нет.

– Положи трубку. Сейчас же.

Той ночью кошмар повторился. Подземелье. Дракон. И никого, кто услышал бы мои крики.

Я проснулась, сердце бешено колотилось, пижама промокла от пота. Темнота в комнате искажала очертания предметов, так что кошмары становились явью. Ветка за оконным стеклом превратилась в скрюченный ведьмин палец. Сваленная на стуле одежда казалась сгорбившимся чудовищем.

– Это просто дерево. А это всего лишь стул, – шепотом повторяла я по ночам, как мантру.

Но как проверить, что под видом обычных вещей не скрываются монстры?

Не хватало воздуха, меня трясло.

– Просто дерево. Просто стул. Просто…

Я замерла, затихла, как неживая, вся обратившись в слух.

Что это?

Шорох за дверью. Кто-то очень старался двигаться бесшумно.

Сердце забилось громче, как и доносившийся из коридора звук. Я хотела к маме, в тихую гавань ее объятий. Но как добраться до нее и не угодить в лапы чудовищ?

Господи…

Я сделала глубокий вдох, заставила себя подойти и приоткрыть дверь. Мышцы напряжены до предела, адреналин зашкаливает.

– Это ты?

Плечи у меня безвольно опустились, тело обмякло и налилось свинцом. В носу что-то защекотало, предвещая подступающие слезы.

Мэтти скрючился у окна; рукава рубашки закатаны до локтя, в неверном свете уличных фонарей виднелась глубокая багровая царапина.

– Ты поранился?

В воздухе послышался едва уловимый запах одеколона. Такого не случалось ни до, ни после. Он никогда не пользовался парфюмом.

Мэтти приложил палец к губам.

– Не рассказывай маме, чтобы не переживала.

Я закатила глаза. «Еще бы!»

– Ей только дай повод поволноваться.

Было приятно знать, что у нас есть от мамы секрет. В нашем тайном клубе было всего два посвященных.

– Принести пластырь?

– Возвращайся лучше в кровать. Не будешь спать – не вырастешь, тыковка.

Я совсем забыла об этом случае, пока четыре года спустя полицейские не принесли фотографии. К тому времени секрет Мэтти уже перестал быть секретом.

Глава 8

Мама сидит на коленях на полу у кофейного столика. Перед ней полная обувная коробка фотографий. Мама внимательно рассматривает фото за фото, отвлекаясь, только чтобы сделать глоток джина. Запах алкоголя различим еще от двери. Можжевельник. Лимон. Сосна. Запах моего детства. Детства после него, хотя настоящая беда исходила от таблеток, которые она называла «маленькими мамиными помощниками»[9].

Мама пыталась скрывать от меня свою зависимость, но это плохо удавалось. А лишившись работы, она сдалась и перестала даже делать вид, что все в порядке. Признала проблему, но отказывалась хоть что-то предпринимать.

– Я такая трусиха, что не решусь покончить с собой, – сказала она однажды. – Эти таблетки лучшее, что я могу придумать. Жаль, что забытье наступает так медленно…

Мне исполнилось четырнадцать. Мэтти уже год как сидел в тюрьме. Мама была сама не своя куда дольше.

– Не суди ее слишком строго, – просила меня Линда, когда мы наводили порядок, пока мама спала под воздействием то ли таблеток, то ли алкоголя. – Она одна из самых смелых людей, которых я встречала.

Я думала о женщине, лежавшей в отключке в соседней комнате.

– Смелая? С чего ты взяла?

Линда опустила на пол мешок, в который собирала мусор, утерла лоб тыльной стороной ладони.

– Она отказалась от всего, чтобы начать с чистого листа, построить лучшую жизнь для вас двоих. Оставила семью и переехала за океан. Без мужа, без денег. Ей не на кого было положиться. Это требует большой смелости.

Я посмотрела на хлам, на бардак, в который превратилась наша жизнь.

– Не лучшее решение. Поменяли шило на мыло.

Линда сжала губы и посмотрела на меня полным сочувствия взглядом.

– Все наладится, обещаю.

Хотелось бы, но я не могла разделить ее оптимизм.

– Ты даже не представляешь, каково это, – сказала мама тем же вечером. – Какое это безмерное чувство вины. Как набитый камнями рюкзак, который я вечно ношу за спиной и не могу снять.

– Ты не могла знать, чем он занимается. Ты не виновата.

– Весь мир думает иначе. Стоит мне выйти на улицу, как со всех сторон на меня смотрят и показывают пальцем. Вчера в магазине какой-то старик остановил меня, чтобы сказать, что мне должно быть стыдно.

– А ты что ответила?

– Что мне действительно стыдно.

Мама не поднимает головы, хотя знает, что я здесь. Я наблюдаю за той хрупкой женщиной с огромными глазами и прозрачными запястьями. Ветер поднял бы ее и унес, как пушинку.

– На что смотришь? – Дежурный вопрос, ответ на который мне и без того известен. Эту коробку частенько вытаскивают на свет.

– Как думаешь, он нас хоть когда-то любил?

Сколько еще раз мы будем вести этот разговор?

– Не думаю, что такие, как Мэтти, способны любить.

Она качает головой, давая понять, что ей виднее.

– Как он мне улыбался… С каким теплом смотрел… Разве можно такое подделать?

– Разве нет?

Глубокий, из самых глубин души, вздох.

– Не знаю. Может быть, и так. Все казалось правдой. Слова, дела, каким он был со мной. С нами.

– Правда в том, что он нам лгал.

Мама снова качает головой – в этот раз так, будто несет на себе всю тяжесть мира.

– Каким он мог бы стать… Ужасная трагедия. Помнишь, что сказал судья?

Помню ли? Как можно забыть? Об этом напоминают в каждой документалке о Мэтти, в каждом фильме, в каждом подкасте.

«Вам открывалось такое прекрасное будущее… Все это очень печально, мистер Мелгрен».

Кому какое дело до его жертв? Кто помнит о насилии? О семьях, которые никогда не будут прежними? Мать Оливии Пол до сих пор на ночь оставляет свет на крыльце в надежде, что ее малышка наконец-то вернется домой. Семья Лидии Деваль до сих пор не похоронила свою дочь.

Тем не менее замечание судьи точно схватывает проблему. У Мэтти был козырь в рукаве: он выглядел самым обыкновенным человеком. Таким, как ваши коллеги. Приятели, с которыми можно пропустить стаканчик. Такого не зазорно представить своим родителям.

Личина нормальности. Ни фотографиям, ни показаниям свидетелей не удалось сорвать с Мэтти эту маску.

«У меня до сих пор есть сомнения, что он мог такое сотворить».

«Он совсем не похож на убийцу».

«Он такой приятный и милый».

Во время процесса Мэтти не скупился на интервью, оспаривал обвинения, заявлял о невиновности, подавал апелляции. От всего этого меня мутило, но в то же время его поведение вселяло надежду. Как будто ангел и демон, сидящие у меня на плечах, нашептывали каждый свое.

Я лелеяла в себе сомнение, не могла стерпеть мысли, что он виновен. Несмотря на свой поступок. Несмотря на то, что случилось бы, если он ни при чем.

Мне не хотелось, чтобы все мое детство оказалось одной большой ложью, чтобы любовь к единственному мужчине, который ее заслужил, обернулась ненавистью. Я не хотела потерять отца, которого у меня никогда не было.

Маме со мной нелегко, хотя на самом деле мы очень похожи. Даже сейчас, столько лет спустя, я пытаюсь собрать разрозненные кусочки в понятную картину, все еще роюсь в прошлом. Не могу отпустить.

Вот, наверное, для чего я должна его увидеть. Мне нужно получить ответы, пока не поздно.

Я готова за них заплатить. И заплатить наверняка придется немало.

Глава 9

Любовь не купить. Привязанность бесценна.

Леденцово-розовый стикер с выведенной золотым маркером надписью.

В первый год отношения мамы и Мэтти были идеальными, сказочными, само совершенство. Он кружил ее в танце по комнате, и они в два голоса пели «Люблю тебя от и до». Он делал сюрпризы, дарил цветы. Приносил завтрак в постель. «Не мог разбудить такую красавицу».

Постепенно, с неизбежностью, с которой наступает прилив, все перевернулось. Подкрадывается незаметно, захватывает сантиметр за сантиметром, а ты и не замечаешь подступающей воды, пока не обнаружишь, что шорты промокли, а песочный замок превратился в бесформенную груду.

Напряжение нарастало. Непринужденные разговоры сменились неловким молчанием. Они редко улыбались и все чаще хмурились.

Мы с Мэтти по-прежнему веселились, он держал меня, а я выбиралась из «тюрьмы», но маме эти игры разонравились. Если поначалу она приветствовала наши забавы, то теперь нервничала и едва сдерживалась, чтобы не выйти из себя. То, что веселило Мэтти, убивало в ней всякую радость и пробуждало недоброе.

– Ты же не ребенок. – Ее голос звучал резко. – Хватит.

А если это не срабатывало, то она командовала:

– Пора накрывать на стол, Софи. Я не буду просить дважды.

– Не будет просить дважды? Вот и отлично, да, тыковка?

– Мэтти, ты делаешь только хуже. Софи, подойти и сделай, что велено.

Почему она так часто ворчала? Почему ей обязательно нужно было отравлять нам веселье? Что изменилось? С каких пор она стала такой строгой, превратилась во вторую бабушку?

Я думала, что она его этим отпугнет. Что Мэтти это не понравится. Как можно этого не понимать?

Поэтому от нас ушел отец? Она его сама оттолкнула?

Мэтти навещал нас реже, чем прежде. Обещал заглянуть – и не приходил. И даже когда мы были вместе, что-то в нем будто перегорело. Казалось, что он заставлял себя улыбаться. А если смеялся, то неискренне.

Я винила не только маму, но и бабушку. Я подслушала достаточно их разговоров, чтобы оценить ущерб от ее заразного недовольства.

– Год прошел, и чего ты ждешь, Амелия-Роуз? Ты хочешь нормальной жизни?

– Мне самой сделать ему предложение?

– Нет, конечно. Нужно как-то все устроить. Он, вообще, знает, что ты хотела бы выйти замуж?

– Думаю, да.

– «Думаю, да» мало. Четко говори о своих желаниях.

– Не хочу на него давить.

– Так и будешь играть в семью даже без кольца на пальце? – Бабушка цокнула языком, выказывая неодобрение. – Ты спишь с ним, я полагаю.

– Мама!

– Я к тому, что у него нет мотивации. Зачем ему связывать себя узами брака, если ты просто так все ему даешь?

– Я…

– А как Софи? Ты не считаешь, что ей не нужна полноценная семья?

Дело было не во мне. И не в бабушкиных представлениях о приличном и неприличном. Просто ее охватила свадебная горячка, от которой тогда лихорадило весь мир.

У бабушки не было паспорта, и она не выбиралась никуда дальше Нью-Йорка, что, однако, не мешало ей обожать британскую королевскую семью. Когда намечалась свадьба принца Чарльза и Дианы, бабушка ужасно разволновалась. Эмоции бурлили, как извергающийся вулкан из соды и уксуса, который я подготовила для школьной научной ярмарки.

– Мы с отцом будем смотреть трансляцию по телевизору, – срывающимся от восторга голосом сообщила она маме по телефону.

– Церемония начнется в пять утра, – донеслось бурчание дедушки. – В потемках.

Бабушка не унималась:

– Ты слышала, что платье обошлось в девять тысяч фунтов стерлингов? Девять. Тысяч! – Даже не видя ее, я могла представить, как она качает головой. – Они еще купили запасное на случай, если с этим что-то случится.

О платье принцессы Дианы мне было известно все, и даже больше. Я вела особую тетрадку с вырезками из журнальных заметок о грядущем бракосочетании, собирала мельчайшие подробности о торжестве – от количества подружек невесты до формы бусинок на атласных туфлях цвета слоновой кости.

Не помню, почему Мэтти не присоединился к нам, когда мы смотрели трансляцию. Нет, он не мог быть занят на работе, по всей стране был выходной, но к нам он пришел только вечером, когда по телевизору повторяли лучшие моменты дня.

– Какая красота! – мурлыкала я от восхищения.

Учитывая, что мне были совсем не близки всякие женские штучки и я не проявляла никакого интереса к моде, королевская свадьба на удивление захватила мое воображение.

Мэтти хрустел конфетами «M&M’s» из общей тарелки на журнальном столике, закидывая их в рот целыми пригоршнями. Когда я попробовала ему подражать, тут же получила замечание от мамы.

– Красота поверхностна, главное – внутри, – философствовал Мэтти.

– Мама всегда так говорит.

Он легко сжал ее колено:

– Твоя мама – мудрая женщина.

Дешевое сюсюканье, но ей было приятно; она поцеловала его в щеку и одарила нежной улыбкой.

– Диана прекрасна, – упорствовала я. (Раз, два, три, на меня смотри!) – Это видно по глазам.

– Разве? Твои глаза намного красивее.

Я ткнула его под ребра.

– За что? – Мэтти погладил якобы ушибленный бок. – Я же тебе комплимент сделал.

– Скорее себе. У меня такие же глаза, как у тебя. Даже по форме.

Он просиял:

– Какие мы с тобой красавчики!

Еще один тычок под ребра, так что он охнул. Вот и замечательно.

«Последняя карета останавливается перед ступенями собора Святого Павла. Двери открываются, и мы впервые видим платье принцессы по всем великолепии. Она выглядит сказочно…»

Я собрала из миски остатки попкорна.

– Больше не будут называть ее Леди Ди.

– Софи, не разговаривай с набитым ртом.

Замечание, естественно, исходило от мамы.

Мэтти подмигнул мне. Он всегда был моим союзником в войне за хорошие манеры.

– Леди Ди. Зловещее прозвище[10], если вдуматься, – размышлял он.

– Что значит «зловещий»?

Мама хмыкнула:

– Значит, что Мэтти непонятно что взбрело в голову.

– Зато я точно знаю, что у вас в голове – шоколад и попкорн. Правда, тыковка?

Репортаж о свадьбе наконец-то сменился местными новостями.

«У Риджентс-Кэнэл неподалеку от Хэмпстед-роуд найден труп обнаженной молодой женщины…»

– Рядом с Хэмпстед-роуд? – шепотом повторила я.

В километре от нашего дома. Мы втроем только вчера ходили туда за мороженым.

«В 6:30 утра убитую обнаружил местный житель, совершавший пробежку. Труп был частично скрыт листвой, которую, вероятно, разметали недавние сильные ветра. Женщина в возрасте 18–20 лет, вероятно, мертва не менее трех недель и еще не опознана. Место, где нашли труп, оцеплено, полиция ищет свидетелей».

– Это только начало, – сказал Мэтти. – Вот увидите.

Он будто хвастался, или мне это сейчас так кажется? Знание обо всем, что случится потом, окрашивает мои подлинные воспоминания.

Как наставляет Дженис, память обманчива, и полагаться на нее нельзя.

Мама метнула на Мэтти недоуменный взгляд:

– С чего ты взял?

Вопрос прозвучал жестко, с укором.

Он подался вперед, поочередно оглядел нас с мамой и, хотя никто не мог нас подслушать, понизил голос:

– Никому не рассказывайте, но мой знакомый полицейский, который работает с такими делами, сказал, что эту женщину задушили ее собственным чулком. Чулок завязали на шее в пышный бант, как на рождественском подарке.

Мама пронзила его взглядом, в котором безошибочно читалось «не при детях!». Мрачнее тучи, губы сжались в тонкую полоску.

– Что значит «это только начало»? – Мне очень хотелось все знать.

Как консультант, помогающий людям, пережившим потерю близкого, Мэтти прекрасно разбирался в психологии. «Эксперт по темной материи», – шутил он.

– Фетишизм и уровень агрессии в этом нападении указывают на убийцу особого рода, – ответил он, обращаясь скорее к маме, чем ко мне. Взрослые все время так поступали, хотя от него я ожидала другого. Потому попробовала еще раз.

– Особого рода – это как?

– Значит, он уже убивал и будет убивать снова. Этот человек получает удовольствие от преступлений, он одержим.

Мэтти не произнес «серийный убийца». Специальный термин тогда еще не появился. Оставалось совсем чуть-чуть.

Глава 10

Я не понимала, как Мэтти может быть уверен, что убийца нападет снова, но он оказался прав. Убийство на Хэмпстед-роуд было только началом.

В потерпевшей опознали Шерил Норт, восемнадцатилетнюю бродяжку, прибывшую в Лондон из Ливерпуля в поисках лучшей жизни всего за полгода до трагической кончины.

– Точно как Дик Уиттингтон[11], – заметила мама.

– Дику Уиттингтону не проломили череп, – возразил Мэтти.

Я удобно устроилась на диване и смотрела «Смурфиков», положив ноги на колени Мэтти, а тот перебирал мои пальчики: «Этот пальчик – в лес пошел, этот пальчик – гриб нашел…»

– Сделай громче, – скомандовал он, когда после мультфильма начался выпуск новостей.

Я замешкалась; Мэтти забрал пульт и прибавил звук сам, не дойдя до мизинчика.

«Шерил, как и я, приехала в Лондон искать работу, – рассказывала женщина, наполовину завернувшись в спальник и обхватив колени руками. – Пока не приедешь, думаешь, что здесь все иначе, что тут открываются большие возможности. – Горький смешок. – А выходит все не так, как по телику».

Камеру перевели на репортера с лохматым микрофоном. На фоне показалась станция «Юстон», на которую приехал поезд Шерил в Лондон. Первую ночь она провела в хостеле. Через две недели деньги закончились, и она оказалась на улице.

«Все больше молодых людей каждый день приезжают в Лондон в поисках новых возможностей. Однако в городе, где и без того два с половиной миллиона безработных и место найти нелегко, они только пополняют печальную статистику. Приезжие становятся легкими жертвами, их нещадно эксплуатируют, да и жизнь здесь все опаснее».

– Мэтти, переключи. Сейчас начнется «Джим все починит».

Обычно он потешался над ведущим, которого называл «пугалом»: «С этим мужиком что-то не то, и дело не в прическе». Но сегодня Мэтти только предостерегающе поднял палец – мол, не мешай.

Я фыркнула и пнула столик, но он и бровью не повел.

«Также в марте пропала без вести Оливия Пол, студентка из Северного Лондона, внешне очень похожая на мисс Норт».

На весь экран показали фотографию улыбающейся девушки лет восемнадцати-девятнадцати с вьющимися волосами.

– Думаешь, ее тоже убили? – поинтересовалась я у Мэтти.

Он приподнял левую бровь:

– Возможно.

Не знаю, почему меня застала врасплох его прямота. Он никогда не миндальничал, не смягчал формулировки, но в этот раз что-то в его тоне больно кольнуло.

Мэтти скосился в мою сторону и развел руки для объятия.

– Иди-ка сюда, тыковка.

Секунду назад я готова была заплакать, но от его слов в глазах перестало щипать. От него пахло шоколадом и кедром, и я совсем расслабилась.

Мы немного посидели вдвоем, слушая каждый свое: Мэтти следил за новостями, я – за тиканьем его наручных часов, дыханием, за ним.

«Кэрол, мама мисс Пол, просит дочь выйти на связь и сегодня записала эмоциональное обращение:

– Ливи, я тебя очень люблю. Если ты это смотришь, пожалуйста, позвони мне, скажи, что с тобой все в порядке. Мы обе тогда наговорили лишнего, но видит Бог, я совсем на тебя не злюсь. Только бы ты вернулась домой».

Мы с мамой тоже недавно повздорили.

– Ты сказала, что голодная и тебе нужно положить больше бутербродов. Про то, что продаешь их одноклассникам, ты не рассказывала.

– Ты сама все время говоришь, что мне нужно научиться вести счет деньгам. На твоих бутербродах с яйцом я заработала пятьдесят пенсов.

– Которые в воскресенье ты отдашь на благотворительность.

Я горела от негодования до обеда. Потом появились другие поводы для беспокойства.

– А ты тоже думаешь, что Оливию Пол убили? – спросила я у матери.

Она замерла над миской, в которую кидала листья салата.

– Кто тебе это сказал?

– Мэтти.

Мама напряглась, сжала губы.

– Ему не следовало так говорить.

Напряжение нарастало.

– Так ты думаешь, она жива?

– Думаю, тебе не нужно об этом волноваться. Ужин почти готов. Руки помыла?

Я хмуро поплелась прочь. Точно решила, кому теперь буду задавать вопросы, а кому нет.

Ссора назревала еще с ужина, и тем вечером, стоя у двери своей комнаты, я прислушивалась к их ссоре с Мэтти.

– Чем ты думал, рассказывая ей об убийстве?

– Это по телевизору показывали.

– Что на тебя нашло?

– Она сама спросила. Мне нужно было солгать?

– Об этом? Да.

– Мне кажется, что детям нужны честные ответы, Эми. Иначе они перестанут тебе доверять.

У меня в груди разлилось тепло. Наконец я могла на кого-то полагаться. Только много лет спустя мне пришло в голову, что именно в этом был его расчет. Я всегда подслушивала, и, зная это наверняка, Мэтти мог разыгрывать сцены специально для меня.

Его прогноз об убийстве тоже оказался верен.

Они с мамой перешептывались на диване, обсуждали сюрприз к моему дню рождения. Я лелеяла надежду, что мне подарят гоночный велосипед, на который вполне прозрачно намекала. Я напрягла слух, но до меня доносилось только какое-то невнятное шипение, похожее на шум волн.

По интонациям казалось, что Мэтти на чем-то настаивал. Мама сидела, сложив руки на груди, и говорила мало.

Он насмешливо взглянул на нее.

– И не говори, что тебя это не порадует, – сказал он обычным голосом.

Оглянулся на меня. Я сидела за кухонным столом в окружении кистей, красок и банок с водой.

– Что делаешь, тыковка?

– Задание по математике.

Не он один умел лукавить.

– Положи что-нибудь на стол, шутница, – сказала мама. – Можешь взять газету, я ее уже прочла.

Я открыла разворот. Взгляд привлек заголовок «Еще один труп в Северном Лондоне».

Оливия Пол?

По спине пошли мурашки, словно по позвоночнику заползали насекомые.

Я украдкой посмотрела на маму, чтобы убедиться, что за мной не наблюдают, и быстро пробежала глазами статью, пока до нее не дошло, чем именно я занята, и она не отобрала газету. В последнее время мама рьяно ограждала меня от новостей. Ее новым любимым словом стало «негоже».


«Сегодня в полиции подтвердили, что труп, найденный в лесном массиве в Хайгейте на севере Лондона, принадлежит школьной учительнице Кэти Эпстайн, которая пропала в прошлую пятницу после встречи с друзьями».


Не Оливия. Кто-то другой.


«Мисс Эпстайн была найдена обнаженной и жестоко избитой. Горло перерезали так глубоко, что был поврежден спинной мозг. Хотя в полиции подтверждают схожесть этого преступления с убийством Шерил Норт, чей труп был обнаружен у Хэмпстед-роуд, им еще предстоит удостовериться, что в обоих случаях действовал один и тот же преступник».


Под статьей напечатали фото жертвы. Мышцы у меня одеревенели. В животе что-то неприятно заерзало.

Две женщины, ведущие абсолютно разный образ жизни. Раздеты, истерзаны и выброшены, как мусор. Обе маленькие и худенькие с вьющимися волосами до плеч, похожие на пропавшую без вести Оливию Пол.

Больше всего меня напугало другое – обе они невероятно напоминали мою маму. Походили на нее, как родные сестры.

Глава 11

Теперь, оглядываясь назад, учитывая все, что мне сейчас известно, легко решить, что убийства стали моим наваждением. Можно подумать, я только и смотрела новости да вызнавала подробности местных происшествий.

На самом деле все эти ужасы происходили на задворках нашей обычной будничной жизни. Во всяком случае, поначалу.

Но женщины продолжали пропадать, и по округе пополз страх. Об убийствах толковали в очередях. Домохозяйки перешептывались у школьных ворот. Даже учителя без устали твердили нам о том, как важно проявлять бдительность и осторожность. Насчет избегания незнакомцев инструктировали теперь не только малышню.

Маньяк предпочитал хрупких брюнеток с вьющимися волосами, но нападал, только если подворачивалась удобная возможность. Он не выбирал жертв по каким-то признакам – ничто не имело значения, только доступность. Специализировался на тех, кто оказался ночью на улице без сопровождения.

Люди вооружились свистками, носили их с собой повсюду. Перед выходом звонили домой предупредить, что идут. Подходили к двери уже наготове, зажав в руке ключи. Тем не менее, несмотря на все предосторожности, убийца нападал вновь и вновь.

Если б он орудовал в конкретном районе или охотился только на определенных людей, полиция, как мне представляется, давно вышла бы на него. Но он был умен и никогда не охотился в одном и том же месте, а на бродяжек нападал не чаще и не реже, чем на респектабельных дам. Любая, окажись она не в том месте и не в то время, могла стать очередной жертвой. В их числе мама – судя по фотографиям потерпевших, убийца предпочитал именно таких.

На страницу:
3 из 4