Позывной «Юнкер»

– Григорий Алексеевич, Вы одевались бы поприличнее на работу, а то своим затрапезным видом смущаете посетителей и создаёте отталкивающее впечатление о нашем заведении.

– Мой внешний вид не мешает мне аккуратно выполнять мои обязанности, – зло обрезал тот риторику краснощёкого начальника, всегда пахнущего новенькой портупеей. – Или у Вас есть претензии?

– Нет-нет, что Вы. С заданиями Вы справляетесь прекрасно, – испуганно произнёс начальник и быстро ретировался, подумав про себя: «Как бы, чего доброго, не уволился старик».

На этом обсуждение внешнего вида деда Гриши было закончено.

Собравшиеся во дворе морга, почувствовавшие серьёзность события, молча похватали лопаты и, подталкивая друг друга, засеменили к грузовику с откинутым задним бортом. Во время посадки Кеша подошёл к водителю и бесцеремонно пощупал пальцами его кожанку.

– Чёткая штука, – сказал он, прищёлкнув языком. – Тебе в ней не жарко?

– Нет, – обрезал водила, брезгливо отбросил Кешину руку и объяснил всем стоявшим у машины: – Она у меня заговорённая, сколько в ней ни езжу по зонам конфликта, ни одной царапины на мне, не то что ран, – и погладил рукав ладонью.

– Вот видишь, Петя, кожаная куртка всегда спасает от несанкционированных проникновений, – громко подытожил Кеша речь обидевшего его водилы, продемонстрировав всем своё превосходство в риторике, как ему показалось.

Все залезли в кузов грузовика, где уже лежали пять белых мешков, пахнущих хлоркой, а мрачный мужчина в чёрном сел в кабину к водителю, видимо, показывать дорогу, машина дёрнулась и рванула с места, как в погоню за отступающим врагом. Но за поворотом грузовик сбавил ход и дальше поехал не спеша через весь город. За пригородом выехали на разбитую грунтовку, и машина вовсе поползла по торчащим камням-кочкам, недовольно урча от натуги. По пути к ним присоединились ещё три грузовика с такими же, как они, землекопателями, понуро сидевшими в кузовах. Так они ехали часа два, тщательно объезжая дороги с неразминированными участками, чтобы не наткнуться на случайную мину, многочисленные воронки от снарядов, останавливались на перевалах размять ноги и опять тащились, преодолевая рытвины и канавы, оставленные гусеничной техникой.

Один из бывалых тихо рассказывал соседу, но так, чтобы было слышно всем сидящим в кузове грузовика:

– Я уже второй раз еду туда. В прошлый раз вытаскивали из окопов своих убитых и хоронили в братской могиле недалеко от того места, а противнику через парламентёра предложили, чтобы они забрали своих, но, видимо, те отказались. Когда мы перебирали павших, выискивая наших, то среди убитых врагов были и в грязных поношенных одеждах, и одетые с иголочки, пахнущие одеколоном. На наш вопрос старшему, кто эти щёголи, он сказал, что это с заградотряда, их убили свои же, когда отступали, чтобы те не стреляли в отступающих. И, видимо, чтобы не раскрылось это событие, противник отказался забирать своих. Так что придётся нам самим закапывать вражеские улики. Только прокурор чего-то будет искать, видимо, дополнительных доказательств, что это они друг друга покосили.

– А разве так бывает? – спросил его бледнолицый парнишка.

– На войне всё бывает, – многозначительно ответил бывалый и попросил у него закурить.

Наконец грузовики остановились на каком-то холме, сплошь изрытом окопами, и все прибывшие выстроились молча с лопатами в шеренгу без всякой команды. Со стороны окопов доносился удушливый сладковатый запах гниющих трупов, вызывавший тошноту и позывы к рвоте у некоторых.

– Да, мне кажется, труп врага не всегда хорошо пахнет, – тихо сказал кто-то в строю, с трудом глотая застрявший ком в горле.

Вид нарытых в земле окопов, запахи разложения, гари, пороха и железа внезапно включили у Петухова контуженую память, и он вдруг вспомнил и увидел, как в кино, себя, стоящего в укрытии вместе с такими же, как он, десятью автоматчиками, пережидающими артподготовку своих ракетчиков-артиллеристов. Они были все одеты одинаково, в чёрные комбинезоны, подпоясаны широкими ремнями с портупеями через плечи, на ремнях были нацеплены пять запасных рожков для автоматов, кобура с мощным десятизарядным пистолетом и большой кинжал в ножнах. На голове у всех была чёрная шапочка типа берета, а на ногах – чёрные кроссовки. Касок и бронежилетов на них не было, эти атрибуты войны нужны окопникам, а штурмовикам только мешают, сковывая движения. В небе над их головами с воем пролетали снаряды и ракеты, затмевая небо чёрно-белым дымом, и взрывались впереди, сотрясая землю.

Спокойно докурив сигарету, он потушил окурок о земляную насыпь и, не дождавшись окончания канонады, оглянулся на своих и буднично сказал:

– Ну что, пошли, – и передёрнул затвор автомата.

Все десять бойцов специальной группы прорыва одновременно привычно выскочили из укрытия, встали в полный рост и, растянувшись в цепочку, быстро пошли к окопам противника, прижимая автоматы к бёдрам и беспрерывно стреляя в одну точку. Артподготовка ещё продолжалась по позициям противника, а беспрерывные очереди из автоматов спецгруппы по вражеским позициям не давали врагу поднять головы над окопным бруствером из-за плотного огня и свиста пуль. Быстро пройдя больше половины нейтральной полосы, на ходу меняя отстрелянные рожки в автоматах на новые, прицепленные у пояса, бойцы перешли на бег, продолжая стрелять с бедра по окопам, не давая противнику высунуться, а подбежав вплотную, принялись безжалостно расстреливать укрывающихся там солдат противника. Выпустив несколько коротких очередей в шевелящиеся внизу тела, он спрыгнул в окоп и увидел прямо перед собой испуганное бледное лицо солдатика, сидящего на земле. Противник, как в замедленной съёмке, стал поворачивать ствол своего автомата, желая выстрелить в него, но нападавший опередил на долю секунды и первый нажал спусковой крючок своего раскалённого оружия. Сидящий на земле паренёк по-детски всхлипнул, посмотрел расширенными от ужаса голубыми глазами на стрелявшего, неловко уронил на грудь свою голову, с которой свалилась непристёгнутая каска, обнажив белокурые волосы, и медленно-медленно завалился на бок, ткнувшись лицом в окопную грязь. Он осторожно перешагнул через тело убитого и побежал дальше по окопу, стреляя во всех, оказывающих хоть малейшее сопротивление.

– Послушай, Кеша, а я сейчас вдруг кое-что вспомнил. Я вовсе не Петухов, меня звали «Юнкер». Я был старшим в спецгруппе прорыва. В горячке боя я не почувствовал ранение в обе ноги, и только когда всё закончилось, обратил внимание, что в ботинках хлюпает от крови. Видимо, всё-таки вражеский паренёк успел выстрелить в меня первым и попал по ногам. Товарищи как могли перевязали меня и отправили в санчасть на джипе. А там авиабомба прямо в медсанчасть угодила, многих убило, а меня ещё ко всему прочему контузило, и я потерял сознание. Запомни это, Кеша, а то ведь опять мозги у меня отключатся и я всё забуду, что тебе сейчас наговорил.

– Я никогда ничего не забываю, не волнуйся, – гордо сказал ему Кеша.

– Нашу специальную группу готовили четыре месяца из отборных солдат. Учили метко стрелять от бедра, на ходу перезаряжать, бегать, не уставая, по пересечённой местности и не сгибаться под вражеским огнём. Эта тактика ведения боя оправдывала себя: за семь успешных бросков не было ни одного убитого и даже раненого, и вот надо же, какой-то юнец меня зацепил, я на секунду замешкался из жалости к пареньку – и вот, пожалуйста. Перед атакой мы сдавали комбату все документы и награды, чтобы не распознал нас противник в случае смерти. Ведь приходилось уходить и далеко к нему в тыл…

В это время из кабины машины вышел наконец прокурор, долго говоривший с кем-то по телефону, встал перед шеренгой, обвёл всех стеклянными белесыми глазами с застывшем выражением на сером лице и привычно сказал тихим усталым голосом:

– Всем оставаться на местах, пока я не осмотрюсь, кто и что там лежит в окопах. Со мной пойдешь ты и ты, – указал он пальцем на Кешу и Сокольского. – Перчатки резиновые взяли с собой?

– Нет, забыли, – протянул Кеша по-домашнему.

– Паша, выдай всем резиновые перчатки, – тихо сказал прокурор голосом, не терпящим возражений водителю грузовика, стоящему неподалёку.

Паша недовольно пробурчал что-то себе под нос, но полез в кузов и, достав из ящика пакет с чёрными резиновыми перчатками, раздал всем санитарам. Кеша с Сокольским натянули перчатки и пошли за прокурором, который на ходу вытащил свои перчатки из пиджака и с щелчком ловко их надел. Он грузно спрыгнул в окоп и, не обращая внимания на невыносимую вонь, стал привычно осматривать трупы, поворачивая их лицом к себе и фотографируя. Там, где были навалены тела одно на другое, он зло сказал помощникам:

– Ну что там стоите, как кисейные барышни, прыгайте сюда, помогите вытащить нижних и развернуть их лицом вверх.

Приятели спустились в окоп, и Кеша с усердием стал тянуть за ногу нижнего придавленного окопника, а Сокольский, преодолевая тошноту, комком подступающую к горлу, принялся ему помогать, стараясь не смотреть на лицо убитого. Но минут через пять тошнота прошла – наверное, организм адаптировался к невыносимым запахам, и работать стало легче. Поворочав так тела павших солдат некоторое время, прокурор, видимо, нашёл кого искал, и сказал своим помощникам, разглядывая очередного убитого:

– Всё, хватит. Вытаскивайте этого наверх и грузите тело в грузовик.

Им оказался, судя по погонам, вражеский полковник в кителе с блестящими пуговицами и нашивками на груди. По всей видимости, прокурор его и искал. Труп полковника был невыносимо тяжёлым, вязким, как сырая глина, и жутко зловонным. Приятели с трудом вытащили тело полковника из окопа и волоком за плечи потянули его к машине. Из кабины выскочил водитель и, догадавшись, что труп собираются загрузить к нему, закричал на санитаров:

– Ну куда вы его тащите, куда тащите, с него же всё течёт!

– Прокурор сказал к тебе грузить, – невозмутимо парировал Кеша. – Открывай борт!

– Он же мне весь кузов вымажет, подождите, я вам брезент сейчас дам, заверните его хоть.

Водитель вытащил кусок брезента из кабины и расстелил его на земле, приятели перекатили тело и, кое-как завернув, надрываясь, попытались его поднять, но у Кеши не хватало силёнок, и подскочивший шофёр помог ему. С трудом втроём, пачкаясь о вытекающую из-под брезента тягучую чёрную липкую жижу затолкали в кузов. Водила матюгнулся, разглядывая рукав своей кожаной куртки, скинул её и демонстративно стал оттирать пятна тряпкой, обильно поливая её водой из бутылки, дабы показать грязным санитарам, что он находится на)более высокой ступени развития. Подошедший прокурор прикрикнул на него:

– Всё, хватит прихорашиваться, садись за руль, поехали.

Шоферюга повесил мокрую куртку на крючок в кабине и запрыгнул в машину сам, зло захлопнув за собой дверцу. А прокурор, убедившись в том, что полковник погружен, приказал глазеющим молча санитарам:

– Чего бездельничаете, рассыпайте хлорку по окопам на прямо трупы и закапывайте всех там, чтобы к моему возвращению здесь было всё ровно. Машина привезёт вам обед в термосах через два-три часа. А вы двое садитесь в кузов, поможете выгрузить тело и вернётесь на машине с обедом. Всем всё понятно? – и не услышав вопросов от стоящих санитаров, сел в кабину, и машина не спеша тронулась.

Прокурор искал среди убитых в окопе вражеского полковника как вещественное доказательство зверств противника среди своих. По словам сдавшихся в плен, его застрелил в затылок особист после приказа отходить на запасные позиции перед превосходящими силами атакующих. Застрелил на виду у остальных, чтобы боялись отступить, но эффект получился противоположный. Комбат у солдат был уважаемым за храбрость и умение сохранять бойцов в тяжёлых ситуациях. Солдаты в батальоне взбунтовались от наглого убийства своего командира, перестреляли всех особистов и штабистов, которых легко можно было отличить от окопников по чистенькой форме и запаху парфюма, и после в перестрелки между своими оставшиеся в живых окопники сдались в плен наступающему противнику.

Дорога была ухабистой, изрытой гусеницами танков, и тело в брезенте постоянно сдвигалось от борта к борту, издавая зловоние. Приятели по очереди ногами отодвигали его от себя, стараясь не дышать, но дышать всё равно приходилось и, мало того, глотать застревавший комок в горле, чтобы перебороть рвоту. Вскоре грузовик съехал на какую-то лесную дорожку, пошёл медленнее, полковник в брезенте перестал двигаться, и вонь слегка затихла. Приятели облегчённо выдохнули, сплюнули накопившуюся слизь за борт и разговорились.

– Представляю себе, как воняло в древние времена через неделю на поле боя, когда полчища разных племён расходились, бросая убитых в сражении, – заумничал Кеша.

– А никакой вони не было, на поле оставались всего лишь головы убитых незнатных командиров и солдат, которым вороны выклёвывали глаза, всевозможные грызуны за трое суток объедали всё мясо и высасывали мозги так, что через неделю на поле сражения жёлтенько поблёскивали только голые черепа, как спелые дыни, да торчали кое-где воткнутые в землю сломанные копья и мечи.

– А тела павших во время битвы куда девали? Закапывали всех, и своих и чужих? Без вскрытия? – недоумевал несостоявшейся прозектор.

– Видишь ли, Кеша старики рассказывали, что в древние времена, когда рати сходились на бой с мечами, копьями и стрелами в чистом поле, то после сражения там оставались только головы убитых, и такое поле у них называлось бахча от слова «башка» – «голова», теперь этим словом называют поле, где вырастают дыни и арбузы. Сами же тела победители и побеждённые увозили с собой, привязав верёвкой за ноги к луке седла, а головы отрезали, чтобы не видеть, кто есть кто, и чтобы кровь стекала, когда тело колотится по кочкам и камням во время переходов и в конце концов становится мягче и вкуснее. Так до сих пор делают некоторые цыгане с лошадьми и корейцы с собаками: они бьют палками несчастных животных до тех пор, пока те не сдохнут от истёкшей крови и болевых страданий, а потом наслаждаются отбитым мясом без крови, вкушая приготовленные из него изысканные, как им кажется, блюда. Дело в том, что в дальних воинских походах рати мясных продуктов пропитания не было и ели, где что добудут, но на всех, естественно, не хватало, поэтому основной состав войска ел тела поверженных, пока они не протухнут, а потом и пленных, которых гнали с собой как мясные запасы продуктов питания для войска. Это практиковалось не только у папуасов, индейцев и прочих туземцев, там, где жаркий климат и невозможно сохранять скоропортящиеся продукты, но и у благородных европейских рыцарей. В Сибирском ханстве было холодно, когда убили атамана Ермака, так его тело целых три месяца возили по стойбищам, хвастаясь перед соплеменниками, какого славного воина они победили, и потом всё равно съели в знак уважения и признательности, поэтому и могилу его до сих пор не могут найти. Жрецы и шаманы специальную легенду придумали для своих народов, что если победитель съедает части тела побеждённого в бою воина, то его силы удваиваются и он как бы приобретает то, что потерял поверженный. Таким образом решались патриотический вопрос и проблема пропитания войска в походе. Правда, историки не любят про это вспоминать, несмотря на археологические раскопки массовых побоищ, где попадаются в основном головы без тел.

– А сейчас почему прекратили людоедство? – спросил Кеша с неподдельным интересом.

– Наладили выращивание скота и отпала потребность есть врага, и только в дальних неразвитых странах продолжают эту традицию, но как ритуал в знак уважения к знатному противнику. Сын американского миллиардера Майкл Рокфеллер был сварен и съеден с саго воинами племени Осчанепа в Папуа Новой Гвинеи в знак уважения к белым людям.

Грузовик, завывая и переваливаясь с боку на бок, медленно продвигался по грунтовой дороге, изрытой воронками от снарядов, и вдруг передняя часть машины высоко подпрыгнула, раздался оглушительный взрыв, она завалилась на бок и загорелась. Юнкера с Кешей и трупом выбросило на обочину, а сидящие в горящей кабине остались в ней.

Придя в себя через несколько секунд, Юнкер с трудом приподнял чугунную голову и огляделся по сторонам: мир вокруг показался ему чёрно-белым. Больше взрывов не последовало, всё было тихо, и только в кабине машины продолжал ещё почему-то играть автомобильный приёмник. Это была мелодия вступительной части из симфонической поэмы Сергея Рахманинова «Остров мёртвых», но и она вскоре затихла.

– Значит, подорвались на мине, – вяло подумал Юнкер.

Рядом лежал раздувшийся труп полковника с чёрным опухшим лицом в трещинах и выпученными белками глаз, которые невидяще смотрели на чёрное солнце, и Юнкер, глядя на гниющее тело, почему-то вспомнил эпизод из всемирно известной книги: «Урсулу съели муравьи в романе Маркеса "Сто лет одиночества", а полковника, видимо, сожрут черви».

Всё вокруг казалось чёрным: и зелёные листья деревьев, и голубое небо над головой, и даже алое пламя, которое вырывалось из-под капота перевернувшейся машины. Из бездонных глубин памяти вдруг всплыло видение, как он давным-давно, в школе, уже один раз видел чёрный мир без красок вокруг себя.

…Он, Юра, ученик девятого класса, выехал вместе со своими одноклассниками за город на городские межшкольные соревнования по биатлону. Каждая школа выставляла своих лучших спортсменов, чтобы побороться за кубок города в этом виде соревнований. Данная традиция велась уже много лет, и школа, выигравшая этот кубок, получала определённые привилегии и материальные поощрения от мэрии на целый год, до следующих стартов в конце зимы, направленных на выявление сильнейшего. Одноклассники собрались, чтобы поддержать лучшего в своей школе лыжника в этом ответственном и престижном соревновании. Народу в загородном парке собралось немало, было празднично и весело, все девчонки постарались одеться как можно более нарядно, смехом и визгом привлекая ребят. Мальчишки же, наоборот, все были в спортивных костюмах, демонстрирующих силу и мужественность, желание немедленно стать на лыжню и победить, хотя бежать надо было только трём спортсменам от каждой школы. По условиям соревнования необходимо было сделать пять кругов по пресечённой местности лесного парка и, останавливаясь у стенда, поразить пять мишеней. Спортсмен, сделавший пять промахов, должен был пробежать штрафной круг, десять промахов – два штрафных круга и т. д. Но в команде от его школы с самого начала начались неприятности: не явился к старту один из отобранных учителем спортсменов, второй на первом же круге подвернул ногу, а третий просто сошел с дистанции, так как ему не понравились мишени для стрельбы, после того как он ни в одну из них не попал при первом же подходе. Школа осталась без представителя в забеге, а это грозило дисциплинарным и административным наказанием физруку. Он стал бегать среди учеников своей школы, пришедших «поболеть» за своих, и просить, чтобы хоть кто-нибудь пробежал на лыжах необходимые для зачёта круги и выстрелил по мишеням, чтобы школа избежала итоговых штрафных очков. Но мальчишки боялись выглядеть посмешищем в глазах девчонок, так как отставание от остальных участников было уже два круга, и одноклассницы, смеясь, уговаривали его:

– Юрик, миленький, ну что тебе стоит, побегай за нашу школу, ты ведь хорошо стреляешь, спасай! – горячо говорила ему первая красавица школы Алиса, в то время как физрук стоял рядом с лыжами, умоляюще смотрел на него и бормотал:

– Только для школьного зачёта, только для зачёта…

Не выдержав такого напора, Юра согласился, встал на лыжи и побежал догонять лыжников, забыв про лыжные палки, падая по пути на разбитой лыжне под смех девчонок. Пришлось сойти с колеи и бежать по цельному насту. Скоро Юра приспособился и стал догонять хвост бегущих спортсменов. На стенде он, не сходя с лыжни и не становясь в упор, с ходу выстрелил почти наугад и поразил все мишени под рукоплескания одноклассниц, в то время как остальные участники забега не поразили и половины мишеней в положениях лёжа и с колен. На третьем круге физрук всунул ему лыжные палки, и бежать стало легче. Юра бежал, обгоняя выбившихся из сил, и чудом стрелял без промахов, хотя сердце колотилось, как птица в клетке, и не хватало дыхания, а на последнем круге скользил по снегу автоматически, уже почти ничего не видя впереди от темноты в глазах и почти не слыша подбадривающих криков одноклассников, в груди горело огнём, движения были ватные, а снег казался чёрным, как и солнце, низко висящее прямо перед глазами. Когда физрук хлопнул его по спине и крикнул на ухо: «Всё!», Юра скинул лыжи и, опираясь на палки, отошёл от всех в кусты, где его вырвало от физической перегрузки. Придя немного в себя, он тихо побрёл по снежной тропинке к автобусной остановке, не обращая внимания на крики ребят и считая, что его зовут, чтобы всласть посмеяться над его неуклюжестью. И только на второй день, войдя в школу, Юра узнал, что он победил и занял первое место по результатам подсчётов среди всех участников забега и его школа вышла в лидеры. В школьном коридоре его встречали все ученики с восторженными криками, рукоплесканиями, каждый стремился дружески похлопать его по плечу, а некоторые девчонки визжали от радости, старались обнять и поцеловать, а он широко шагал, засунув руки в карманы, и улыбался, стараясь всем своим видом показаться невозмутимым, как будто чествовали не его, ему было стыдно за такое всеобщее внимание всей школы и хотелось поскорее скрыться куда-нибудь от ликующей толпы ребят.

И сейчас случайно всплывший из глубин сознания этот школьный триумф победы немного оживил его, и Юре опять, как тогда, стало невыносимо стыдно за такое всеобщее внимание к его персоне. Он пришёл в себя, вскочил на ноги и подбежал, пошатываясь, к горящей машине, обжигаясь, вытащил два тела из кабины и положил их у обочины. Пощупав пульс и послушав сердцебиение, Юнкер понял, что прокурор и водитель мертвы. Оставив их лежать, он подошёл к Кеше, лежащему на боку, и, посмотрев на дёргающееся тело, понял, что и ему ничем нельзя уже помочь.

«Странное дело, – думал Юнкер, глядя на последние предсмертные судороги лежащего на земле несостоявшегося прозектора с вывороченными осколком мины внутренностями живота, перемешанными с придорожной грязью, которые тот лихорадочно пытался запихать ладонями обратно и, не успев, затих вытянув устало ноги.

– Жалко мне почему-то его, хотя почти и не знаю совсем. На войне в боях насмотрелся на разных многих убитых и вроде уже привык к смертям, а тут надо же… И человек вроде пустой и глупый, бестолковый какой-то был, но всё равно жалко, как того паренька белобрысого в окопе, за секунду до смерти понявшего, что не успевает выстрелить первым, его глаза, молящие меня о пощаде, которые никак забыть не могу. И выстрелил бы, и убил бы меня, будь у него опыта больше и реакция быстрее. А так выжил я, а он – нет. Значит, ты кому-то нужен, раз не умер от ран, – как сказала главврач мне, когда я после операции открыл глаза. Как говорится, смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – статистика. Но самое ужасное не это, самое ужасное и бессмысленное – смерть тысяч людей с обеих воюющих сторон. Это выгодно только международным воротилам бизнеса, много убитых значит надо ещё больше изготовлять оружия, обмундирования, танков, самолётов, и государство, не скупясь, оплачивает это безумие со средств налогоплательщиков. Как в романе «Золотой телёнок»: «Наши наступают! Слава богу! Много убитых! Слава богу!», – думают, наверное, толстосумы воюющих сторон, читая сводки с фронтов».

Юнкер отошёл от умершего, поднял кожаную куртку водителя грузовика, валяющуюся на дороге, отряхнул и внимательно осмотрел со всех сторон.

– Надо же, ни одной дырочки, ни одной царапины, точно, как заговорённая, не зря не снимал её шофёр с себя, а тут расслабился и скинул. Сам погиб, а кожанку, видимо, выбросило взрывом из кабины. Ему уже не понадобится. – Ещё раз встряхнул и накинул себе на плечи. В последний раз окинул взглядом место трагедии и пошёл по дороге в обратном направлении, стараясь наступать на следы от протекторов их грузовика, чтобы самому не подорваться на случайной мине.

«Ну вот и кто теперь мне скажет, кто я такой? Только и осталось в памяти, что звали Юнкером», – продолжал размышлять он, мерно шагая неизвестно куда. – Кеша обещал, что запомнит всё рассказанное мною при временном внезапном прозрении там, у окопов, но, видимо, не судьба…»

В голове гудело, как в пустой бочке, и мир по-прежнему казался ему чёрно-белым. Через какое-то время Юнкер добрёл до перекрёстка с асфальтированной дорогой и по чёрно-белому столбику с цифрой восемь и замазанными красной краской надписями на стрелочных указателях понял, что это тот самый перекрёсток, где он повстречался с Кешей. Только вместо воробьёв на дороге на этот раз на пяти проводах линии электропередач, пересекающих автомобильную трассу, сидели маленькими стайками ласточки. Они расположились рядками на каждом из проводов и весело щебетали какую-то весёлую мелодию, известную только им одним, и своим стройным видом напоминали чёрные ноты на нотном стане. Как бы в доказательство, что Юнкер не ошибся, из-за поворота показался тот самый жёлтый автобус, вёзший тогда призывников на передовую. На этот раз он возвращался обратно и был пустой. Шофёр затормозил, поравнявшись с одиноким путником, открыл автоматическую входную дверь. Юнкер увидел, что за рулём сидел всё тот же хмурый небритый мордатый мужчина. Водитель крикнул: