Знаменитый красавец Генрих пьет коньяк в центре города!

Вот что он написал мне: «Саня, дорогой, дело одно произошло. Я тебе обрисую. Недавно я получил маленькое наследство. Года два прожить можно. И не так безобразно, как я жил всю жизнь, нищий композитор, (меня играют иногда, но денег не платят, по -прежнему), а прилично, в скромном достатке… Не клянча ничего у нашего государства, считающего каждую копейку, причем не свою, а каждую мою.

Ну получил я наследственные деньги, купил одежду отличную, лекарства, коньяк хороший, стали мне привозить на дом еду всякую интересную. Даже вырезка у меня появилась говяжья, настоящая, которую можно есть. Подружке своей купил что- то, жене бывшей в Выборг деньжат послал, дочке тоже… Ну, и слегка я воскрес! Ну, думаю, подышу немного! Так я себя много лет ощущал ходячим говном, а теперь- воскрес! Ботинки итальянские, пальто немецкое, костюм французский! Кайф! Квартиру свою страшную отремонтировал! Живу! Все мечтал сдохнуть поскорее, а теперь надеюсь пожить! Ну и однажды наскочил на объявление: маленькому мальчику Диме нужно операцию сделать! А у матери денег нет! Муж исчез куда – то! Куда – неизвестно! Болезнь у мальчика сложная, что —то с головой… У нас лечат, но ничего сделать не могут… Ну вот она и решилась собрать деньги на лечение за границей… Я узнавал: стоит операция в три раза больше, чем у меня есть… Что делать? Она писала, что даже на еду деньги кончаются… Уже за квартиру заплатить нечем… Друзья пытаются помочь, но сами еле живы… Денег нет ни у кого… Я это все уразумел и решил я женщине этой, Алисе Марковой помочь… Ну, дать денег хотя бы на элементарное: на еду, и на плату за квартиру… Позвонил ей, она очень обрадовалась, поблагодарила, и сказала, что через два дня встретится со мной и деньги возьмет…200 тысяч я ей обещал… Пересылать через какие – то организации я не хотел… Суть ясна? Конечно, ясна… Ну, собрался, снял деньги, сложил их в красивый конверт, и вдруг мысль мне в башку стукнула: куда ты, дядя! Выследят тебя и обворуют! Или засунут в какую – нибудь машину, отвезут в лес, и будут бить, пока ты все деньги не отдашь! Вот так может быть! И уже бывало с кем – то… Неоднократно… Люди, которые помогают другим, прячут свои имена… И не только из скромности… А по причинам, которые я уже описал! Но что делать?! Я ведь уже обещал! Ну, звонит она, я назначаю встречу на следующий день в 16.00 на станции метро Морская, в центре зала. Она обрадовалась очень, хотела фамилию мою узнать, что бы отблагодарить меня через прессу… Но я от этого оказался… Придумал причину и отказался… Тебе, конечно, ясно, почему… Ну, готовлюсь к встрече: вызвал гримера и костюмера. Они меня превратили в старика глубокого, нищего, больного и поехал я… Думаю увижу ее, ситуацию осмотрю, пойму, и решу, что делать… Приехал. Она стоит и ждет. Симпатичная, одета хорошо, но изможденная совершенно… Я прошел мимо и сел на лавочку. Рядом со мной сидели два здоровенных парня. Слышу разговор: «Как он подойдет, сфоткай его… И бабки в кармане!» И смеются… Я понял, что эти сволочи меня ждут! Алиса о них может не знать… А может быть и знает… Телефоны прослушиваются элементарно, у всех… Ну, встал я и ушел… Вот так я помощь оказал! Сейчас сижу в ресторане, пью водку и гадко у меня на душе! Несмотря на итальянские ботинки, немецкое пальто, и французский костюм! Обнимаю тебя, Саня! И пью за тебя и твои книжки! Я все купил! Штудирую!

БАЛЕТ И ПРОЧЕЕ…

Я не люблю балет… Бессмысленное, грубое искусство… Правда есть два балетных артиста, которые восхищают меня… Но имен я не назову, а то меня запишут, куда – нибудь, куда мне совсем не хочется…

Я и оперу искусством не считаю… Оперы просто нет… Слушать оперную музыку можно… Иногда она прекрасна, восхитительна… Но посмотрите, что происходит на сцене! Сценическая часть ужасает своей беспомощностью, бестолковостью. Но! Оперные артисты вовсе не бездарны! Просто от них требуются такие таланты, которыми человек обладать не может! Хорошо петь и при этом хорошо играть – невозможно! Это умел один Шаляпин. Все, кто видел его в роли Бориса Годунова, выходили из зала потрясенные… Может быть то, что я написал, очень спорно… Но меня это не пугает…

Я включил компьютер. Посмотрел главные сообщения… Тягостно все… Очень… Поехал дальше… Наткнулся на рекламу своей книжки… Рядом другая… Имя знаменитое… Смотрю дальше… Появилась «Летучая мышь» в исполнении известного европейского театра… Смотрел несколько минут… Ничего нового… Клоунада, глупость, грязь… Что делают персонажи- понять нельзя… Таскают друг – друга за ноги, по полу… Дерутся… Ездят верхом мужчины на женщинах… Целоваться забывают… Да это как – то и не вписывается в этот маразм… Ухожу…

В Московскую оперетту я попал в 1974 году… Мой консерваторский Учитель, знаменитый хоровой дирижер, позвонил главному режиссеру, с которым дружил, и меня взяли на освободившуюся должность хормейстера… Спектакли в театре были довольно хорошие, и публика ревела от восторга… Мне в театре нравилось. Я репетировал с хором мюзикл Колкера, пил кофе, коньяк, острил… И совершенно не понимал отношений в труппе. А они были очень напряженные. Я благодушно бродил в центре военных действий, и до меня не доходило, что происходит вокруг. Например, такая сцена: главреж остановил молодого, уже знаменитого артиста, положил ему руки на плечи, и глядя ему в глаза, снизу- вверх, сказал: « А тебя я не выпущу в Венгрию еще пять лет!» Артист промолчал. Я, очень удивленный, пошел в буфет. Оттуда доносился смех. И я сразу забыл то, что видел…

Другая сцена. Я сижу в зрительном зале. По сцене бегают артисты. Идет репетиция. В метре от меня главреж схватил молодую красивую артистку за пышные бедра, крепко сжал их, и сказал, как —то хищно: « Мы тебя переведем в хор!». Артистка, не дрогнув, спокойно ответила: «Переводите!». Она знала, что главный шутит. Если бы он это сделал на самом деле, артистка могла покончить с собой. Ее – в хор! Для известной красавицы – солистки, это позорище! Ужас! Небо, море, солнце, театр! Прощайте!… Я, пораженный, не знал, что и думать! На моих глазах убивали человека! Такие мысли мелькнули у меня в голове! Наивный! Никуда ее не перевели! В следующем спектакле дали одну из главных ролей! Как это все понять?!

…В театре у меня сложилась репутация очень остроумного человека. Почему – не знаю. Может быть артисты боялись лишнее слово сказать. (Не дай Бог, задену кого – то!). А я не боялся. Говорил, что хотел. Меня слушали и удивлялись, что я разбрасываюсь совсем не безобидными остротами, направо и налево. Они не понимали, что я просто очень молодой человек. Выпускник Московской консерватории. Мечтающий о совсем другой работе. Смотрящий на все свысока. Я ждал, когда мой Учитель заберет меня к себе. И все. Мне была безразлична жизнь этого театра. А артистам – не безразлична. Они отдали за эту сцену всю свою жизнь. До донышка! Они мучительно боролись за свою карьеру, и страдали, сталкиваясь с трудностями, которые преодолеть было невозможно. А я мог уйти на волю в любой момент. И думал об этом с удовольствием.

…Я уже плохо помню, что происходило в театре, но один эпизод меня поразил. И забыть его я не могу. Идет вечерний спектакль. Сижу я в директорской ложе, жду выхода хора, – такова моя обязанность. Контроль. А на сцене артист Фима, играющий роль портного, чинит фрак другому персонажу, тенору, который, по пьесе, должен выйти к гостям и спеть им что —то… Фима – портной, почти починил фрак тенора и тот жалуется (по пьесе!) что голос его стал звучать хуже… И вдруг Фима, повернувшись в мою сторону, громко рявкнул: «Что вы, дорогой мой! У вас голос, как улыбка Староторжского!». Публика в зале, разумеется, ничего не поняла, а я был ошеломлен! Что будет? Что будет с Фимой? Выговор? Собрание? Его полет из театра? Что?! Напрасно я сходил с ума! Ничего не было! Впрочем, может- быть, что – то и было, но мне не доложили… Фима продолжал играть разные роли… Артист он был очень хороший…

После спектакля мы – я, Костя и Сашка сидели в театральном ресторане. Был повод отметить мою «премьеру». В ресторане было очень необычно – на всех столах стояли большие блюда, с огромными красными раками. Это было событие редчайшее. Праздничное! Еще был копченый угорь и редкое пиво. Мы – в раю! Вдруг крик из раздевалки: «Убили!»… В ресторан проникли какие- то неизвестные, и поспорив с известным артистом, убили его. Загнали в живот длинную стальную спицу. И смылись.

Бандиты не убили артиста. Его спасли. Но остаток жизни он провел в инвалидном кресле. Друзья помогали ему. Приносили еду, лекарства, сигареты, а главное – водку, без которой он не мог… Жаль его…

Все. Воспоминания закончились. Вернемся в сегодняшний день. Мне пора в магазин. Нужно вино и сыр. Иду… Солнце, тепло… Машин на улице почти нет… Подхожу к магазину, вхожу в него, покупаю вино, выхожу… Вдруг голос:

– Миленький! Дай мелочишку человеку!

На скамейке сидел мужчина, лет пятидесяти, прилично одетый, но с совершенно разбитым лицом. Он улыбался. Я дал ему сто рублей и хотел уйти.

Мужчина. Писатель, сядь!

Я сел. От изумления не мог слова сказать. Лицо мужчины изменилось. Синяки исчезли. На меня глядел кто угодно, только не человек. От прекрасного его лица исходило сиянье.

Мужчина. Я скажу, дома запишешь. Вас на Земле восемь миллиардов. Высшие силы вынуждены устраивать войны, эпидемии, сажать правителей- негодяев. Все это нужно, иначе вы скоро погибнете от перенаселения. Жизнь человечества идет в постоянной борьбе за существование. Если борьбы не будет, вы превратитесь в беспомощных идиотов. Европа в страшном положении и это ее отрезвит. США – великая империя. Но все великие империи, существовавшие на Земле, рухнули. Правят миром Высшие Силы. Прощай!

Мужчина исчез. Я хотел встать, но не мог. Кто это был? Зачем я ему? Что мне ждать дальше?

МОЦАРТ И ДРАГО…

…Было лето… 2017года… Жаркое невероятно. Я сидел в кафе и, обливаясь потом, пил холодную минералку. Где- то за стеной, тихо гудел кондиционер, но это не спасало… Ночью мне приснился какой- то господин Мясницкий и обещал все объяснить… Лица я его не разглядел. На нем была золотая маска. Что он хотел мне объяснить? Бред какой-то! Только я собрался встать и уйти, как рядом со мной, неизвестно как, и откуда, появился странный мужчина. Странность его заключалась, в том, что одет он был так, словно никакого лета, не было и в помине! Ну, объясните, зачем на нем был старый, драный, грязный тулуп? Огромные валенки, и шапка из кучки еловых шишек?! К тому же фигура его плавала в воздухе, то раздваиваясь, то собираясь… Забыл про лицо сказать: когда я учился в консерватории, такое лицо было у вахтера… То есть, ничего особенного… Мужчина приподнял шапку, привстал, поклонился и сказал:

– Здравствуйте, дорогой писатель, Саша! Это я, Мясницкий Сергей Соломонович! Я ведь могу к вам так, запросто, обращаться? Это я приснился вам сегодня ночью! Не обращайте внимания на мою одежду! Я прилетел из мест, где все так ходят. Вы, хотите верьте, хотите нет, я старше Вас на много миллиардов лет! Господином Мясницким, Сергеем Соломоновичем, я пробуду лет триста! Вы, про жизнь вашу, все правильно написали! У начальства вашего – носорожья кожа! Но не все так просто в этом мире, дорогой Саша! И я попробую кое -что вам объяснить! (Вдруг откуда —то послышались тихие звуки игры на арфе). Нет!!! Не смей!!! Сумасшедшая!!!

Мясницкий бесшумно взорвался, исчез, и на его месте появилась очень красивая женщина, возраста совершенно непонятного. Ей можно было дать и 30 лет, и 150! У нее была прекрасная фигура и удивительные глаза. Цвет их постоянно менялся. То они были карие, то зеленые, то голубые… При этом они ярко мерцали, как звезды… (Я себя не описываю, я просто сидел, как каменный) …Женщина приблизилась ко мне, придвинула к моему лицу свою большую, белую, ароматную грудь… Потом села мне на колени, своим теплым, удивительно привлекательным задом и, обняв меня за шею, весело прошептала:

– Ну что, мальчишечка седенький, прошвырнемся? До матери Венеры, рукой подать!

Что – то свистнуло, заревело и на место исчезнувшей женщины мягко приземлился Мясницкий… Он был одет римским консулом. Он смеялся.

– Я не могу отделаться от этой дамы 20 тысяч лет… У нас был роман, я устал от нее и ушел к другой женщине… Она 20 тысяч лет не может мне это простить… Вечно мешает в делах… Ну ладно… Да! Тебе надо сказать, кто она! Зовут ее Лиора! Она двоюродная сестра Зевса. Ее должность – хозяйка островных пляжей и конкурсов красоты… Зевс прогнал ее с Олимпа за недостойное поведение… Развратничать разрешалось только ему… Ах, Саша, как огромен, как прекрасен, как ярок, разнообразен и поразительно оригинален небесный, невидимый вами мир! Но это потом… Всему своя очередь! К делу, Саша! Смотри! (Передо мной появился кожаный чехол, в котором обычно носят кларнеты). Здесь бутылка вина! Выпей ночью стакан! Это очень тебе нужно! Ты, упорно пытаешься понять, что происходит с твоей страной! Она с твоей точки зрения почти погибла! Ты потрясен! Ты можешь сойти с ума! И меня командировали тебя спасти! Кто-что… Не важно! Узнаешь потом… Пей вино, и ничего не бойся! Ты под моей защитой! (Мясницкий исчез.)

Я с трудом дождался ночи. Наконец она наступила. Прохладно. Благоухает сирень… Луна ярко светит из – за прозрачных тучек… Тихо, мягко шумят деревья… Что – то тревожное есть в этом шуме… Пора! Я вынимаю бутылку из футляра и рассматриваю ее. Она была тяжелая, треугольной формы, совершенно черная. Я открываю ее, наливаю в стакан густое, темно- бордовое вино, и быстро выпиваю. И тут же я очутился в лесу, сидящим на толстой ветке многоствольного дерева. Как это произошло я не понял. Мне показалось, что дерево дышало. И все деревья, из которых состоял лес, были необычной формы и едва заметно шевелили ветвями. Листьев на ветвях не было. Они были покрыты чем – то похожим на грибы. Я нисколько этому не удивился. Я был готов к любому полету. Хоть на Луну, или дальше. В Москве была ночь, а здесь сияло солнце. Не зеленое, не фиолетовое, не синее, а самое обычное, такое к какому мы привыкли. Внизу на полянке стоял маленький, белый домик, сказочного, немецкого типа. Красивый удивительно, похожий на пирожное, в котором дружно живут всякие сладости: крем, мармелад, изюм, и прочее… В домике кто – то смеялся и звучала музыка. Вот она закончилась, и на крыльцо, напевая и покачиваясь, вышел толстенький, кривоногий, остроносый мужчина, похожий на Моцарта. Одет он был в обычный костюм вельможи 18 века, а голова его была покрыта старинным, белым, париком. Очень длинным, до пояса. Следом вышли юноша и девушка, тоже очень веселые, и очень нарядные. В бархатных одеждах и кружевах, того же фасона, что и у Моцарта. Щеки и губы их были выкрашены в ярко красный цвет. Они шли, держась за руки. У них был вид влюбленных, встретившихся на очередном свидании.

Мужчина, похожий на Моцарта сказал:

– Даша и Юра! Дети мои! Сделаем перерыв в винопитии! Хотя в этом мире заниматься чем —то другим, не слишком интересно! Но нужно! Садитесь! (Юноша и девушка сели на скамеечки). Вас, наверное, удивит, но я совершенно не жалею, что, покинув земной мир, я, Моцарт, превратился в Черта. Вернее, меня превратили. Знаете, за что? За то, что я в земной жизни доставил людям очень много радости. А это, по здешним меркам, большой грех. Нужно много работать, чтобы получить прощение. Но если я его получу, я не уйду отсюда. Мне здесь интереснее, чем на земле. Сейчас я расскажу вам, чем я занимаюсь, и почему вы оказались рядом со мной. Вы были самой известной балетной парой мира, вас ждали миллионы! Видеть вас считалось счастьем! И вы стали кое-кого раздражать! Машина, на которой вы ехали на выступления, была в полном порядке, но мотор ее неожиданно взорвался! И вот вы сидите напротив меня!

Даша. Господин Моцарт, вы говорите нам страшные вещи! Вы не можете объяснить, что это все значит?

Моцарт. Могу! Разве плохи были фрукты и вино, которыми я вас угощал?

Даша. Господин Моцарт, не мучайте! Мы только что из огня!

Моцарт. Тогда слушайте! Вы думаете вашей страной управляют крокодилы, анаконды, и суслики в звании министров? Ошибаетесь! Вами управляю я! Объясняю! Мне нужно, чтобы страна страдала! Вся! И она страдает! Почему? А потому что я превратил ваше руководство в орудие моей охоты! Они пешки! Я отнял у них разум! Они делают все, что мне нужно, не понимая, чем они занимаются! А занимаются они истязанием своего народа! Страдает он долго, невыносимо! И в результате его страданий ко мне на кухню постоянно поступают тонны народных несчастий, объединенных в эмоционально- энергетический ком! Из него мой повар Драго делает пищу и рассылает ее по нашим подземным царствам! Мы, подземные тоже нуждаемся в еде! И нас миллиарды!

Из домика выходит черт Драго… Огромный, рыжий… Заспанный…

Драго. Шеф! Прибыли 250 тысяч тонн людских страданий. Что делать с ними?

Моцарт. Сделай их них паштет, сырные палочки и молочное желе… Мне уже звонили… Интересовались!

Драго. Слушаюсь! (Уходит).

Даша. А что будем делать мы, господин Моцарт?

Моцарт. Вы, дети мои будете варить компот и варенье из человеческих слез!

Даша. Мы?! Никогда!!

Моцарт (страшным голосом). Никогда!?!? А ну- ка, идите – ка сюда, бывшие звезды балета! Услада глаз человеческих! (Сам подходит к Даше и Юре, обнимает их, и проваливается с ними куда – то в глубину. На месте их исчезновения вспыхивает огонь, потом валит дым, и через несколько секунд они появляются на поверхности.)

Моцарт. Ну что, Даша, никогда?!

Даша. Буду, буду, буду! Все, что хотите буду! (Плачет. Платье на ней обгорело. Косметика на лице, черно- зеленого цвета).

Моцарт (Юре). А ты?!

Юра. Сделаю все! Вы меня убедили!

Моцарт. Драго, неси книгу!

Из дома выходит Драго, с огромной, толстой книгой в руках. По книге едва заметно пробегают зеленые огоньки.

Моцарт. Смотрите! (Прокалывает свой палец, из него каплет кровь). Моей кровью подпишите договор о полном и безоговорочном подчинении и служении темным силам!

Даша. А чем подписать?

Моцарт. Окуни свой пальчик в мою кровь и пиши «Даша!», и ты, Юра, сделай тоже самое!

Даша и Юра подписывают договор.

Моцарт (отбрасывает книгу). Темные силы не победимы! Праздник!

…И Моцарт, и Даша, и Юра превращаются в страшных, черных чертей и начинают носиться над поляной.

Моцарт. Праздник! Всем радоваться!

Деревья ожили! Из них вылезли страшные, уродливые головы! Засвистели, завыли, заквакали! Взлетели в воздух! И все это смешалось в огромный черный смерч, прорезаемый молниями!

Я дрожал. Из моего дерева полезли черви, трехголовые человечки, крохотные динозавры. Все они пели и плясали. Появился Мясницкий, он схватил меня за шиворот, и мы взлетели в небеса.

Солнце! Свет! Мы висим в золотом шаре! И мы спасены!

Мясницкий. Ты все понял?

Я заорал, что понял все!

Мясницкий. Ты хочешь домой?

Я. Нет!!! Совершенно! Отнесите меня куда угодно! Только не туда!

Мясницкий. Я знаю, куда тебе надо! Закрой глаза! (Я закрыл). Теперь открой!

Я открыл. Мы стояли на площади старинного города. Шла торговля, толпилось множество веселых, румяных людей. Пахло розами, свежим хлебом и навозом.

Мясницкий. Это Германия, город Любек, 18 век! Иди по этой улице и войди в первый попавшийся кабачок! Там твое счастье!

Мясницкий исчез. Я пошел по городу. Он был один из тех, в которые я всегда мечтал попасть. Готика, улыбчивые прохожие. Добродушные стражники, верхом. В конце улицы я увидел кабачок. Над входом была надпись: «Крепкое пиво и сочная свиная ножка!». Я вошел. Кабачок был совершенно пуст. Широкие, длинные столы из дуба, такие же скамьи. Из – за занавески вышла девушка и подошла ко мне. Ласково улыбаясь, она спросила:

– Какого пива желает господин сочинитель?

Она была так красива, так женственна, и обворожительна, что я не выдержал и заорал:

– Пушкин, старина, ты не прав! На свете счастья сколько угодно! А вот покоя и воли нет совершенно!

…Хотя в данном случае, я о «покое и воле» забыл навсегда.

ВОДЯНАЯ КРЫСА

…Я проводил гостей до калитки, и постоял там немного, прислушиваясь к их голосам… Расходились они шумно, весело, и очень неохотно. Кто- то предложил идти купаться «голышом и всем вместе», кому —то загорелось посидеть на крыше, кого – то потянуло в лес «к очаровательным нимфам и дриадам». Наконец – то стало тихо.

Над черным, неподвижным и как – будто очарованным лесом, низко висела огромная, пугающе красная луна…

Казалось, что внутри ее, – прозрачной и гладкой, – льются, льются, и никак не могут остановиться, густые, плотные массы багровых дымов… Или нет, больше она похожа на слепой глаз какого – то злого бога, вытаращенный в припадке дикой ненависти…

– Ужасная вещь, луна! – подумалось мне.

Что —то зашуршало. Я опустил голову, – посреди дороги сидела большая, мохнатая, собака и смотрела мне в лицо. Черная морда в темноте казалась безглазой… Мне стало жутко. Я бросил сигарету и пошел в дом, пытаясь понять, зачем вся эта чертовщина портит мне вечер.

– Андрей Иваныч! – тихо позвал кто —то…

Я обернулся. У калитки, сгорбясь, стоял профессор Антонович, мой недавний сосед по даче.

– Простите меня, ради бога, дорогой Андрей Иваныч, – смущенно забормотал он, входя в комнату:

– Вы, наверное, спать хотите, а я опять приперся… Сердитесь на меня? – и улыбнулся так жалко, так растерянно, что я мгновенно перестал злиться и сказал, что всегда рад его видеть.

Он усмехнулся и сказал басом:

Да уж… Рады… Какая там радость…

И тут же быстро и взволнованно:

– Вы видели, какая луна? Ужас! Совершенно не могу один находиться, когда такая луна! Лег в постель и не мог уснуть. Тревожно как – то словно жжет через крышу!

Я предложил ему выпить. Он закивал: Да, да, да… И вытянул из кармана бутылку коньяка. Я засмеялся, и спросил, как ему удалось так ловко положить в карман бутылку, что ее и не видно.

Он нахмурился:

– Никакой ловкости. Просто я …основательно худею, и одежда болтается на мне, как на вешалке…

Он нахмурился еще гуще и прибавил тихо:

– Жизнь коротка, слишком коротка…

Я разлил коньяк. Антонович мрачно посмотрел в окно, где на темно – синем фоне неба, трагически изламываясь, чернели ветви яблонь, потом на коньяк и неожиданно весело пробасил:

– Все! (хлопнул ладонью по столу) Амба! Хватит нудить! Лучше выпьем! Хотите я вам кое —что расскажу? —и, склонив к плечу голову, лукаво всмотрелся в меня. Разумеется, я согласился слушать.

– Ни черта вам не хочется меня слушать, дорогой мой, ни черта! Но, поскольку есть коньяк, а луна дикая, а вы терпеливы, я все —таки заставлю вас выслушать кое – что!

Он жадно и рассеянно выпил коньяк, помолчал… Я тоже молчал, пытаясь понять, на кого он сейчас похож: рост гигантский, плечи костлявые и широкие, на голове – громадной и тяжелой, – остатки седых волос, как перья… Подбородок остро торчит. Щеки впали. Углы прямого, крепко сжатого рта безнадежно опущены. Глаза, – черные, острые, – смотрят из – под очков, грозно и скорбно…

– Мефистофель… Старый, больной Мефистофель, – убежденно подумал я и предложил ему еще одну рюмку.

Он кивнул:

– Давайте, давайте…

Осторожно потягивая коньяк, оглядел комнату. Углы рта опустились еще ниже:

– Гости… Черт их возьми… Натоптали и ушли… (Глотнул. Острый кадык поднялся и опустился по жилистой шее.) Вы знаете, ужасно я хотел вмешаться в их болтовню о любви… Ужасно… (поставил рюмку на стол, замолчал…)

– Ну и почему же не вмешались? – спросил я.

– Не вмешался потому, что слишком печально все это, а они лепетали, лепетали, как утренние птички…

Я рассмеялся. Он с шутливой строгостью посмотрел на меня, погрозил длинным, узловатым пальцем и сказал:

– Смеетесь все, молодой человек, смеетесь… А знаете ли вы, что видите перед собой человека, который своим счастьем, да и несчастьем тоже, обязан крысе? – и прожег меня глазами.

– Ну и взгляд, черт возьми, – подумал я, а вслух сказал:

– Как это, крысе? Самой обыкновенной крысе?

Он усмехнулся, наслаждаясь моим растерянным видом:

– Что, писатель, заинтересованы? Да. Самой обыкновенной крысе. Впрочем, не совсем обыкновенной… Разольем по рюмочке?

В открытое окно донесся крик какой -то ночной птицы. Антонович вздрогнул и завозился в кресле:

– Черт, как кричит… Пронзительно и жалобно… Было это, милый Андрей Иванович, страшно давно… Сразу после войны…

– Вы воевали? – спросил я. Антонович опустил глаза:

– Нет, не пришлось. У меня врожденный порок сердца… Ну, вот… Я тогда еще учился в медицинском… После четвертого курса поехал отдыхать… Какие это были годы! С каким наслаждением мы дышали, ели, валялись на солнце… Любили с какой- то особенной жадностью… В доме отдыха нас в комнате было шесть человек, но это никому не мешало. Кругом лес, поля, стога! Прекрасное житье! Наташа – ее звали Наташа- приехала вместе с матерью через два дня после меня… Отец ее был крупнейший военачальник и, разумеется по этому их поселили в прекрасный двух местный номер…