Ящик не покачивался, очевидно, была сделана остановка. Шанни решила удостовериться и приподнялась, – тотчас её бросило на пол. Стены поменялись местами.

Ящик принялись выгружать и сильно толкнули. Шанни вскрикнула. Снаружи послышался яростный упрекающий голос. Шанни это слегка успокоило – раз они беспокоятся о сохранности груза, значит, не такие они несведущие в лингвистике, как хотели казаться…

Ящик перенесли под вскрики куда-то и поставили.

Стало тихо в ящике и вокруг.

Потом крышку поддел язычок инструмента, и Шанни хотя и знала, что следует зажмуриться, была ослеплена.

На один миг она увидела солдат, толпящихся, солдат, выстроенных в цепь, солдат, входящих и выходящих во множественные двери. И откуда дядя Мардук взял столько?

Форма производила впечатление однообразной и серой. Пушка ворочалась с хоботом. Холм и другой, заходят друг за друга косолапо.

Она очутилась в военном лагере, на бивуаке – так это красиво называется? На летних квартирах оккупантов… или не оккупантов.

Грязная растоптанная земля разрезана дорогой, – хорошее горное шоссе… да, вполне приличное, растерянно подумала Шанни.

Всё, что она успела увидеть – увидела и хорошо, что поторопилась. Отодвинулась стена из солдатских спин. Машина, из кузова которой выгрузили ящик, подъехала совсем близко к низенькому помещению – такой же ящик, но побольше.

Хохот возник и сразу прервался. Она сообразила, что на сей раз звук относится не к ней. Смеялись над одним из однообразных солдат, совершившим оплошность.

Интересно, какую он может совершить оплошность, как он вообще себя от другого отличает.

Тех, кто её привёз, она не видела.

Ящик стоял между двумя телегами, и впереди открывался вход в помещение. Понукающие крики раздались совсем близко, из машины. Она поняла, что кричат на неё.

Как на животное, которое надо перегнать из транспортной клетки в постоянную. Сообразила Шанни.

У неё мелькнула мысль – если быстро выпрыгнуть из ящика и ринуться в просвет под телегой… не додумав эту замечательную мысль, она её заморозила.

Она выбралась из ящика, быстро прошла по световому коридору, сопровождаемая криками. Дверца захлопнулась.

Шанни оказалась в помещении, которое принято на всех континентах именовать сараем. Но в этом прорезали окошко. Узенькое и забрано решёткой.

Она ждала. Сейчас около полудня. Размышлять о том, как её будут спасать, она себе не позволяла. Спасать себя придётся самой Шанни. В сером солдатском раю всё реже слышались разговоры. Злая узница пожелала им хорошего мёртвого часа.

Послышались шаги. К домику кто-то шёл.

К решётке прижалось лицо, прикрытое фуражкой по глаза, и голос с лёгким акцентом сказал вскочившей и подбежавшей Шанни:

– Он знает. Так что…

И сразу лицо отодвинулось, шаги – прочь.

Голос был незнакомый… Шанни принялась обдумывать.

Башня дерева нагрелась от того, что внутри по жилам бежала-торопилась бирюзовая, но грешная, как в теле хищника, смесь. Сделанная из света и воды, из многих жизней тех, кто смешался с землёй, она была жаркой и, главное, её переполняла информация. Билл почтительно прижимался широкой спиной к плоти дерева и двигал лопатками, подбородок склонён, длинные ноги врастопырку лежали в траве.

Мир наполнял мир, Биллу было хорошо. В какой момент это произошло, он не понял. Он просто поднялся – из разбросанного томного тела, сразу собрав его в сильную биологическую машину, встал.

Встал… Зачем?

Он не знал. Сунув руки подмышки, прошёлся, огибая дерево. Деревья помельче, не такие осанистые, исповедовали принцип относительно тесноты и обиды. Множество змеиных шей срастались на высоте роста Билла потолком, окружали его стенами. Здесь не заплутаешь.

А где Шанни, кстати?

Билл лениво огляделся – пусто. Небо в ветвях, несколько голубых глаз, уставилось на него.

В чаще обитал запах, до того сильный и волнующий, что Билл удивился – и как это он раньше не почувствовал. А ведь Шанни его даже о чём-то таком спросила.

Постойте-ка, господа деревья. Минутку… как она спросила?

«Билл, чуешь? Тут воняет чьими-то снами…»

Забавная реплика. Билл ей ответил… что, а?

Не помню, что сказал. Не помню, что думал….

Запах, сорвавшись с цепи, наполнил – не ноздри, о нет – лёгкие. Билл глубоко затянулся лесной сигареткой.

Теперь он шёл сквозь чащу, и всё быстрее. Ветки дважды с откровенным любопытством сунулись ему в лицо. Зелёный лист тронул губы, а сухая ветвь, единственная высохшая в этой части сочного леса, больно щёлкнула его по шее.

А вот ещё, ссохшаяся и указывающая на север…

Он поскользнулся и удержал равновесие. Посмотрел и поднял надкушенное яблоко. Сунул в карман, не задумываясь. Тут же, изумившись, вытащил…

Надкушенное яблоко? Оно откуда здесь взялось?

Он огляделся – лес как лес. Ну, прогалина. Луна, вероятно, хороша здесь в пятнадцатую ночь осени.

Никого, и почему-то высохшие ветви очерчивали какой-то предмет, которого нет.

Он склонился. На земле раньше лежало что-то тяжёлое. Трава вытерта, как волосы младенца. А это у нас что?

Яблоко было надкушено красивыми зубами, свод правильный, такой образует неповторимую улыбку. Кто-то улыбался, потом надкусил яблоко.

– Эй. – Тихо сказал он.

Во рту пересохло, и голова закружилась.

– Шанни?

– Согласно древнему закону озёрных жителей, у каждого, сир, есть право задать один вопрос королю.

Ас кивнул. Старый туарег склонился к нему со своего тяжёлого удобного седла. Четвероногий лебедь изогнул шею. Будь здесь Билл, он бы подумал о деревьях.

Лицо старика в спущенном забрале белого шлема и благородный лик животины разом уставили на Аса, стоявшего там внизу, на крыльце диспетчерской, две пары сияющих непроницаемых глаз.

Поскольку – похоже – оба ждали ответа, Ас не посмел их томить:

– Сир, это справедливо во всех отношениях. Но вы не по адресу.

Старик без улыбки молвил:

– Сир, при всём почтении… я не вас имел в иду.

Ас заставил себя улыбнуться, удивившись тому, что его кольнула мелочная обида. Так, несильно – обидка. И всё же?

– Само собой. Но тогда…

– Вы могли бы использовать своё право. – Объяснял старик, как несмышлёнышу. – Задав вопрос сиру Мардуку…

Ас не справился с собой.

– Отчего бы вам самому не спросить? – Ответил он вопросом. – Господин Мардук преисполнен почтения к потомкам своего кровного родственника.

Старик внезапно спешился – он сделал это так легко, будто груз нечеловечески долгой жизни не был сложен у него на закорках.

Он стоял лицом к лицу с командиром.

– Вы – наследник.

Ас проворчал:

– Один из многих…

– Из тех, кто был избран… Спросите, наследник, что его величество думает о войне?

Ас огрызнулся:

– Его величество даже отрицает своё величие.

Он прямо взглянул в синие глаза, всегда напоминавшие ему Шанни.

– Отшутится…

Старик помрачнел.

– Тогда спросите, в своём ли он уме…

Ас подумал.

– Но ведь в законе идёт речь всего об одном вопросе, не так ли? – Неожиданно мягко парировал он.

Старик как нож метнул:

– Сир, и вы туда же?

Прежде чем Ас напыжился, он внезапно склонился в поклоне – тот, кто никому никогда не кланялся.

– Пока я могу говорить со своим королём без лимита, я использую эту возможность. – Разгибая спину, он и голос разогнул.

И слегка пошатнулся. Позволил Асу поддержать себя под локоть.

– Неслыханная честь. – Еле слышно проговорил Ас.

И поклонился в ответ.

Уже час третий начал свой путь после полудня. Он миновал, завещав отчаяние, если злоупотребить словарём благородного туарега, наследнику. Спасения не предвиделось, отчаяние добралось красным столбиком до верха. Красное что-то мелькнуло и в окошке между прутьев – это чудом добрался к узнице предвестник ветра, который начнётся нескоро – завтра.

Завтра?

Шанни прильнула к расчищенному рукавом уголку грязного окна.

Гвалт снаружи вроде птичьего и желтизна пространства подрисована закатом. Рожи, погоны с нарисованными химкарандашом знаками, босые ноги во фрунте рядом с пыльными сапогами мнут траву, которая не распрямляется.

Пёстрый балаган сбоку – шинок, и оттуда неуверенная радость и стук стекла о стекло.

Грохот отозвался в стенах тюрьмы. В углу окна замигала подслеповатая фара, въехала маленькая машина военного образца, похожая на превращённого в железо щенка, и чужой голос что-то прокричал.

Она обернулась в коморку – тишь, солнце кровавое, щели в досках и мятая в лужицах глина. Потрогала стены рядом, встала по стеночке. Окошко на свету, на восток приманило. Там расчерченная решёткой площадка – деревня горбами, расхристанная постояльцами в хаки, тропа кривая к избёнке с косою вывеской насчёт штаба и часов приёма для местного населения, когда провиант сдавать.

Лагерь федералов залёг в ложбине среди холмов, поставлен нужник с присыпанным щебнем пятаком. Суетится серая ткань гимнастёрок и зелень мундиров.

Машина – маленькая тупоносая – кое-как стояла посреди дороги и её с почтительной досадой обходили. Видать, какую-то шишку доставили, а офицер, хоть и в чинах, всего лишь шофёр. Кого же привезли? Шанни вытянула шею, пытаясь нарушить законы оптики, в надежде, что взгляд преломится в луже от вчерашнего дождя и отразит фигуру на заднем сиденье. Но она не могла разглядеть.

Шёл громила-офицер. От этой воинственной фигуры повеяло таким чужеродным духом, что Шанни с горькой усмешкой подумала, как бы ей хотелось сейчас увидеть Билла, или Энкиду или командира Глобуса.

Вот ведь, не ценишь, ухмыльнулась она. Эти трое, с которыми было связано столько душевного разора и запутанных мыслей, сейчас представились ей прямо столпами творения. Во всяком случае, любой из них без единой секунды на размышления отдал бы за неё жизнь. А она столько пилила их и… стоит только вспомнить скандал из-за пистолетов. От этой нахлынувшей истины у неё чуть ли не слёзы навернулись.

Никого из них тут нету, никто не вступится за неё… и она с раздражением подумала, что насчёт пистолетов была права всё-таки.

Тем временем разгильдяйской походкой, в которой странным образом чувствовалась фрунтовая муштра, затянутая ремнём фигура приближалась по тропе. Вразвалку, пиная сапогом незримые препятствия на пути, визитёр подошёл поближе и пропал. Она поняла, что он требует ключи. В окне возникла тень под фуражкой, и Шанни замерла у стены.

Она услышала голоса, робкие и слегка неуверенные. Вероятно, приезжий был наделён невиданными полномочиями, которые бедные конвоиры ощущали всею кожей, как нечто непреложное, всё же продолжая беспокоиться насчёт ранее полученных инструкций.

Кто же там прячется в машине, кого привёз наглый адъютант?

Он пару раз отдал приказы резким и злым голосом, причём Шанни сразу засекла характерные ноты – и злость и резкость напускные, сам обалдуй совершенно спокоен и равнодушен. Такое умение вырабатывается у тех, кто проходит долгую школу власти.

На миг он заткнулся и, посматривая по сторонам, что-то кому-то сказал негромко, и ответом было покорное хихиканье. Чья-то рука указала прямо в её окошко. Шанни как в лицо ударили, она прижалась к стене возле окошка. Потом бросилась в угол, споткнулась и упала.

Шанни пригляделась, приподнимаясь на руках и отползая в угол извечным движением тюремного жителя. Сквозь спутанное пыльное золото волос она, призывая усилием воли всю наблюдательность, весь свой опыт по части знания сердец, вглядывалась в вошедшего.

Ему пришлось наклониться и покоситься набок в дверях, так он был высок и широк в плечах. Придержав одним пальцем громадную фуражку, он перешагнул лужу у порога и выпрямился в низеньком помещении, сразу наполнив утлые стены.

Так получилось, что световая решётка накрыла его, ярко высветив половину лица. Мгновение он привыкал к полутьме. Затем нашёл шевелящееся пятно в углу и с такой неописуемой самоуверенностью шагнул, давя мокрую глину пола и хрустнув попавшей под каблук доской, что Шанни заколотило от ужаса. Металлический вкус страха во рту, будто она давится ржавчиной – унизительное для достоинства мыслящего существа ощущение, заставило её с силой сглотнуть и в этом судорожном движении выразился протест реального мира, созданного только для радости, а не для скорби.

Она не ошиблась – сволочь первостатейная. Громадная фигура холёного и постоянно сытого увальня, перетянутая портупеей по широкой груди, вызывала чувство отвращения. От этого визитёра исходил непонятный, но явственный дух опасности. Может, дело было в его собственном, усиленном жарой запахе?

Какая-то немыслимая смесь обильного свежего пота, жуткого солдатского мыла и дорогих, очень тонких и чувственных, духов, довершала образ.

Под фуражкой блеснули пустые большие глаза, и уголок рта приподнялся над бритым твёрдым подбородком. Возможно, он даже привлекателен – если на свете существует объективность такого рода.

Во всяком случае, одного взгляда довольно, чтобы понять – с акулой проще договориться… даже если она слегка голодна.

И откуда такой взялся?

Шанни приподнялась и, бешено прокручивая в уме не фразы – нет! только действия – старалась выровнять дыхание.

Но офицер молчал и продолжал стоять, ярко освещённый окошком. Она нахмурилась.

Тонкая, как мерзкий запах его дорогих духов, мысль возникла среди сумятицы. Что ещё задумал сир Мардук? Кто это такой?

Вошедший сделал шаг и склонился к ней, положив руку себе на колено. Внезапно что-то сделалось с этим лицом.

Шанни ахнула.

Билл смотрел на неё.

Прежнее лицо распутного армейского идиота куда-то делось… оно было точно нанесено на его лицо, даже на его глаза – а теперь его смыли: струи благодатные верные унесли слой за слоем чужой портрет.

Она видела его вечно смеющиеся и тёплые карие глаза, и губы с их манерой чуть кривиться от сдерживаемой шутки… и все крупные, сразу ожившие черты его лица… такого знакомого и такого родного…

Он поднёс палец к губам.

– Ушки закрой. – Сказал он едва слышно, но внятно.

Затем снова изменился в лице и тем голосом, что она слышала на улице, прокричал властно, так что зашатались оглушённые дощатые стены. Ответом была тишина, затем взрыв ответных криков.

Шанни не обращала внимания, она ни на что больше не обращала внимания и разглядывала его, испытывая такое неистовое счастье, что оно мешало ей хоть немножко сосредоточиться.

Но как? Как у него это получилось?

– Дальше? – Наконец, выдохнула она.

Он шепнул, подавая ей руки:

– Выйдёшь… иди передо мною… совершенно спокойно… то есть, иди с ужасом и думай, что сзади идёт убийца. Впрочем, это всё пустяки.

Когда она вложила свои ледяные маленькие руки в тёплые ладони Билла, и почувствовала, как он поднял её и поставил, как упавший в музее экспонат, на неё сошло умиротворение, и главное – прекратилась проклятая колотилка.

Едва она успела вздохнуть для запасу, он вытолкнул её на крыльцо. Солнечный свет угасал, небо медленно опускалось на деревню, ложилось на плоские крыши и наткнуло облачко на шпиль церкви.

Вблизи группка солдат застыла в немоте изумления. Никто не издал ни звука. Шедший позади Шанни рявкнул – «а ну пошла» – так, что она в гневе обернулась и чуть было не крикнула – ах, это ты, Билл.

Солдатики с пониманием разнокалиберными крапчатыми глазами отметили Шанни, её прелесть, разящую в сердце, и её испуг.

В повадке офицера было столько разудалой послеобеденной уверенности, что возражений и возникнуть не могло. Вывел задержанную – так что ж… среди белого дня… значит, приказ выполняет… или даже нет, – не выполняет, но раз делает, значит – так надо.

И вообще лучше не соваться – мало ли… эвон, как держится, как широк шаг, как нагло и безбрежно поводит бездумными глазами над фуражками и пилотками. Опасное существо, возможно – очень опасное существо.

Билл-нахалюга и конвоируемая им без помощи единого окрика мерно двигались сквозь строй форменных грудей, тревожно поводимых носов и скрипа отступающих с пути на всякий пожарный сапог.

Среди пегой толпы солдат, со вкраплениями зелёных офицеров, вплыла как в Мегамире табличка с надписью «опасность вирусного проникновения» рожа, почти не отличимая от прочих. Но Шанни мгновенно её заприметила благодаря неуловимым особенностям выражения, в сущности, отсутствующих глаз.

Отсутствующие глаза тем не менее вопреки отсутствию следовали за броской парочкой таким манером, будто на подставке поворачивали хорошую стрелялку.

Шанни едва уловимо занервничала. Идти ещё надо метров пятьдесят, а ей показалось, что она ловит на себе всё новые недоверчивые взгляды.

То ли у неё не было такого актёрского дарования как у Билла, или это её красота приковывала взгляды… но что-то начало разлаживаться. Она даже заметила как перешёптываются двое.

И один из младших офицеров, переминавшийся с носка на пятку возле вирусной таблички, неуверенно шагнул на тропу.

Ох, нет.

Шанни обернулась и яростно взвизгнув, бросилась под ноги Билла – прямо в его блестящие жирные голенища. Он рявкнул и схватив её за руку выше локтя, поднял и легонько оттолкнул.

Она шепнула, норовя зацепиться за его ремень.

– Я… боюсь.

Приезжий офицер, передёрнув портупею особенным гадким жестом, ответил раскатом адовой брани.

Это её утешило, хотя она подивилась немало, услышав совершенно новые словосочетания. Забава заключалась в том, что ни одного ненормативного слова не было произнесено – всё заменили экивоки, весьма талантливые семантические подделки, хотя звучало это во сто крат непристойней, чем если бы бранящийся был верен общенародной транскрипции. Напоследок, когда армеец вроде как переводил дух в изумлённой и восторженной тишине, сменившейся завистливым хохотом публики, она услышала еле угадываемый шёпот:

– Это ты хорошо придумала…

Ещё не умолкло это признание, когда на последних всплесках мужской солидарности, Билл схватил её за талию и перекинув в воздухе— как тряпичную куколку, понёс в охапке, брыкающую ногами. Шанни знала, что нельзя пересолить, так как Билл держал её как зеркало, стараясь не залапать и не надышать.

Толпа приветствовала такую победу военных над презренной гражданской жизнью и всякими сложностями, вроде девиц с синими глазами. Какой-то оскаленный и почти четвероногий экстатически совался Биллу под сапоги. Но Шанни зорко углядела, что из толпы пара-другая глаз смотрит на это дело хмуро. Старый старшина с угрюмым лицом провожал Билла неодобрительным взглядом. Другой был совсем молодой лейтенант, внезапно сдвинувший брови. Очевидно, лучшее, что есть в Вечном мужественном взыграло в этих человеческих душах. Хрупкость пленницы и недостойное поведение армейца, неизвестно откуда взявшегося, вот-вот готовы были разжечь огонь бунтарства.

Не дай Абу-Решит.

До того хорошо сыграл Билл, что уж плохо. Немного, струночку одну задень в душах этих двоих, сохранивших туманные представления о чести, и полетит всё к чертям, разразится катастрофа.

Шанни сказала почти в голос, – такой грохот смеха стоял на этих последних к машине метрах:

– Легче.

И сообразил Билл, прижал потеснее её, как мама-кошка, к животу, пошёл резвее, примолк.

Им осталось пройти мимо лавки. Там открытые двери показывали, как два дуболома цвета защитки, придуманных дядей Мардуком – тоже мне, драматург военный, – сидючи врастопырку за ходящим ходуном и как бы силящимся бежать столиком, пьют из кружек. Тоска и скучно.

Сквозь смех нервная и напряжённая Шанни услышала звук, от которого похолодела в тёплых руках Билла. Издалека звук прыгающих по колеям деревенской дороги неухоженных колёс.

В деревню въехал, подскакивая и валясь от избытка эмоций влево и вправо, мотоциклист в чёрном огромном и круглом шлеме. Он кричал внутри шлема, а руку, совершенно зря отняв от штурвала, простёр недвусмысленно к Биллу.

Как и всякий служащий злу, он сам себя наказал – грохнул всей тяжестью чёрной блестящей в избранных местах машины наземь, в плохо просохнувшую грязцу вечного вчерашнего дождя.

Билл, не рассусоливая, побежал, а совершенно оторопевшая толпа, озадачившись явлением кричащего вестника, переводила взгляд с армейца-красавца на расстроенного падением всадника.

Старшина и тот молоденький нахмурились синхронно, и на изрезанном войной и временем, и на свежем юношеском с поэтическими тенями в подглазьях, на двух лицах прочиталось какое-то понимание и вроде как недоумённое удовольствие.

Да неужели?

Всадник вскочил, выкрикивая коротко и ясно, до того, что Шанни при полном незнании языка уж стало ясно до кончика хвоста.

Билл-грубиян со своей ношей обернулся и оглядел толпу, попятился к машине. Тут несчастливо сунулся к нему строгенький плюгавец, но Билл сказал:

– Фу.

И тот слинял, как переводная картинка. Тот почти четвероногий радостно завопил, и лицо его сделалось человеческим. Но его толкнули, и он замолчал, протяжно соображая.

Маленькая машина-жук с неизвестным седоком внутри интриговала Шанни. Билл прыгнул в открывшуюся с воплем дверцу и швырнул свой груз на соседнее сиденье, напоследок разок войдя в роль.

Соскочивший с мотоцикла, пометавшись и продолжая указывать на беглецов, плюнул и кинулся, стаскивая шлем, к избушке штаба.

Тот, что засомневался в первую минуту, самый догадливый, уже выходил из штаба и теперь вяло сунул руку под мышку.

Из штаба посыпались штабисты разнообразного размера и все с чёрными курями пистолетов.

Билл вцепился в баранку. Шанни перегнулась рассмотреть загадочного незнакомца на заднем сиденье. На неё глянули чёрные очки и анемичное в струпьях лицо. Шанни нахмурилась и щёлкнула фигуру по лбу. Свалилась фуражка, и рассыпалось тело из вязки соломы и тряпок.

Чучело!

Такое же, как чужой офицер-людоед, поддельный. Но не такой красивый, конечно, подумала спокойно Шанни, поглядев на шею Билла в высоком расстёгнутом вороте и окоём повёрнутого вбок подбородка.

Билл воскликнул:

– Оторвался, оторвался!

Покатили, сорвав такую скорость сразу же на выезде из деревни, что пули из «курей» дядиных штабников, пущенные с недурной прицельностью, попадали к чертям бесславно в грязь. Обновив законы природы и техники, Билл выкинул тельце машины далеко на дорогу, сразу между волнующей воображение двойной жёлтой стернёй. Ошеломляющий покой овладел Шанни немедленно – две ярко-цыплячьих, как пшённая каша, полоски поля нарисовались на полнеба.

Катили. Дорога.

В узеньком окошке гнался холм. Пестрота и желтизна скорости согревала кровь. Поля слились, так что решётка колосьев травы вдоль полей засквозила до полной прозрачности.

Луна, которая взошла в три дня, и солнце, не торопящееся домой, пока не поужинает и не насладится стаканчиком красного, не обращали друг на друга внимания, как временно пресытившиеся возлюбленные.

Билл пообещал:

– Немного ещё.

Поворот сначала вспыхнул в голове, потом стал виден. Билл повиновался чутью и почти вовремя свернул.

Шанни пихнуло движением на шофёра. Она приподнялась.

– Ты куда?

Шанни, перелезая на заднее сиденье, отозвалась:

– Знаешь, Билл, от тебя такой дух… прямо-таки дух зла.

Он придвинулся, не отрываясь от штурвала и засмеялся, когда Шанни, сморщив нос, отсунулась.

Билл, смеясь с удовольствием, воскликнул:

– Вот она, благодарность нибирийской красавицы.

Поле окатило их свободой. Шанни изумилась белой точке в блёкнущем небе – вечерница, ранняя, юная.

Свет внезапно переменился – в кинотеатре выключили верхнее освещение. Звёзд сразу оказалось много.

Заяц на луне ёрзал, голубой, о двух ушах.

Сзади ничего не было – машина въехала в поле, так как и впереди ничего, кроме зашумевшего былья, захлеставшего по боковым окнам, Шанни не видела. Ездоков приподняло и опустило, машина снова выбралась на дорогу.

– Что, от меня так плохо пахнет?

– Ужасно, Билл.

– А я думал, тебе понравится.

– Мне нравится, – выбрала интонацию Шанни, – теперь, когда ты это ты. Теперь мне нравится… Э!

Билл увлечённо обернулся, и машина крутанулась на пыльной дороге, взметнув едкое облако.

Пыль была не противной, а как в семейной библиотеке, которой прилежно не пользовались несколько поколений бастардов.

– Кто тебе дал эту феромоновую травилку?

– Стащил. Там же, где машину. Знаешь, я не сразу решил, что взять – мотоцикл, – с некоторым сожалением в голосе, – или вот эту. Решил, машину… вдруг ты бы была без сознания.

<1 2 3 4 5...8 >

На страницу:

Перейти

3 из 8