Город за рекой

Но вот наконец раздался удар гонга. Дверь открылась, так что последние отзвуки хлынули в зал. Затем с подносом в руках появилась Мильта, а за ней – женщина, по виду южанка, с подкрашенными щеками и губами, в чепчике, – наверно, жена Патрона; за нею, не выпуская из рук колотушку гонга, шагал сам Патрон. С торжественным выражением лица, держа дистанцию, шествие гуськом медленно направилось меж рядами пустых столиков к Роберту. Патрон колотушкой отбивал ритм шагов, а жена его в такт покачивала бедрами. Дешевый шелк платья шуршал. Группа полукругом стала возле столика, Роберт не без смущения наблюдал за ними. По знаку Патрона его жена взяла у Мильты с подноса супницу, поставила на стол и, бегло поклонившись Роберту, серебряным половником наполнила его тарелку.

Патрон тем временем, словно эти манипуляции ничуть его не касались, глядел в потолок столовой. Старая служанка сделала книксен, жена Патрона накрыла супницу крышкой и легонько шевельнула рукой, Патрон, чьи усы пуще прежнего блестели чернотой, бросил пристальный взгляд на столик и на гостя и с намеком поправил скатерть. Затем он пожелал Роберту приятного аппетита, коротко ударил колотушкой по столику, после чего обе женщины повернулись и шествие в обратном порядке, во главе с Патроном, но с теми же забавными ужимками, как и при появлении, протопало к выходу. Роберт провожал взглядом церемонию, пока все трое не исчезли, и только потом взял ложку и рискнул приступить к еде.

Вскоре он опустошил тарелку, сам налил добавки и с удовольствием все съел. Последние ложки он растянул, а затем снова стал ждать. Минута шла за минутой. Безмолвный зал начал его угнетать. Голод он пока не утолил, но, может быть, в этих краях принято в обед обходиться одним супом и трапеза уже окончена. Смотреть было не на что. Ничегонеделанье казалось даже тягостнее ожидания в Префектуре. Разве его не ждут задачи особого рода? Надо ознакомиться со служебными помещениями Архива в Старых Воротах, вникнуть в незнакомые материи. Коль скоро служба позволит, он должен выяснить, где находится женщина, которую он встретил по приезде. Если это была Анна, в чем он теперь сомневался все меньше, значит, у них обоих есть возможность встретиться, поехать вместе куда-нибудь в незнакомое место, чтобы вне обстоятельств и препон того часа изведать свою живую судьбу.

– Это наверняка Анна! – вполголоса сказал себе Роберт, бросил салфетку на столик и отодвинул стул, собираясь встать.

Дверь столовой отворилась, и вновь тем же манером, что и раньше, вошла давешняя троица, медленно направляясь к нему. Преувеличенная помпезность начала действовать Роберту на нервы. Но, похоже, для здешнего мира она в порядке вещей, и Роберт смирился. Снова придвинул стул к столу, покорно расстелил на коленях салфетку. Только когда процессия остановилась возле стола, он поднял взгляд.

Со скорбной, напряженно-торжественной миной Мильта держала на вытянутых руках поднос, уставленный всевозможными тарелками, открытыми горшочками и закрытыми мисочками. Жена Патрона принесла в плоской корзинке откупоренную бутылку, из которой Патрон теперь собственноручно наполнил вином графин.

– Маловато постояльцев, – от смущения вырвалось у Роберта.

– Увы, – отвечал Патрон, – такие времена!

Он озабоченно наблюдал, как сменили тарелки, раздраженно прищелкнул языком, когда одну из мисочек поставили на стол не в ее черед. Наконец все стояло на столе, женщины чуть отступили назад, Патрон же произвел над посудинами несколько заклинающих пассов, словно хотел придать блюдам особый вкус. Затем сделал знак жене, та наполнила из графина бокал гостя, а сам он аккуратно чуть передвинул несколько мисочек, для порядка.

– Стоит ли так затрудняться, – сказал Роберт, которого раздражали подчеркнутые старания о его физическом благополучии.

– Пусть про нас не говорят, – отвечал Патрон, – что мы позабыли добрые обычаи гостеприимства.

Он гулко стукнул колотушкой по столу, так что женщины вздрогнули, занял свое место во главе кортежа и с серьезным достоинством гордо удалился вместе с ними. Роберт неотрывно смотрел вслед маленькой процессии и облегченно вздохнул, только когда двери столовой закрылись. Тогда он взялся за вино, светло-розовое и слегка шипучее. Бокал он осушил одним глотком.

К еде, состоявшей из множества салатов и овощей, частью незнакомых, он отнесся без особого интереса. Все казалось ему на один вкус. Но поесть он поел.

Закончив трапезу, он был сыт, но не удовлетворен. В качестве подготовки к работе над Хроникой, веде́ние которой полагал одной из задач, поставленных Префектурой, решил коротко записать свои впечатления от города, а также точно рассказать об обеденной церемонии.

IV

Старые Ворота располагались на полпути между гостиницей и Фонтанной площадью.

Во второй половине дня, прежде чем отправиться на службу, Роберт поинтересовался, нет ли в гостинице плана города или проспекта о достопримечательностях. Однако Патрон покачал головой и только показал ему вход в подвал, куда в конце вестибюля продолжением винтовой лестницы вели не ступеньки, а круто уходящий вниз коридор. Эти пустующие подземелья соединялись с шахтами катакомб, тянувшихся всюду под городскими домами.

По словам Патрона, вообще-то нужна известная тренировка, чтобы ориентироваться в путаной, как лабиринт, однако вполне упорядоченной системе, тем более что на туннельных дорогах предусмотрено не слишком много общедоступных входов и выходов. Например, один коридор ведет непосредственно от гостиницы к Префектуре, а также к Старым Воротам, вернее внутрь Старых Ворот, и пользоваться им, а не улицами верхнего города по ряду причин гораздо выгоднее. Поскольку же населению в целом запрещено без особого распоряжения перемещаться из одной зоны в другую, никто толком не знает, что находится за пределами его собственного района. Справку могут дать только городские охранники, они носят на груди блестящую бляху и дежурят у подземных границ отдельных районов.

Роберт, который уже почти привык к своеобычному облику города и не пугался его странностей, решил больше не задавать прямых вопросов на сей счет. Намереваясь принимать странности как нечто вполне естественное, он отправился к Старым Воротам, сиречь к месту службы, подземным путем.

Впечатление, сложившееся у него ранним утром, когда он спешил по катакомбам возле Фонтанной площади, подтвердилось. Перекрещивающиеся каменные коридоры, где теснились комнаты за комнатами, склады за складами, бурлили жизнью куда сильнее, чем улицы верхнего мира и их развалины. Стоило привыкнуть к сумраку, как пропадал и ореол нереальности, витавший, точно патина, над людьми и предметами. Помещения, куда Роберт мог заглянуть в открытые двери или через раздвинутые шторы, говорили не только о нищете, но и о затхлой ее скаредности. Среди скудных пожитков обитателей редко встречались неповрежденные вещи. Отсутствующую ножку стола или стула частенько заменял поставленный на попа ящик, а на дощатых, кое-как сколоченных полках красовались в хвастливом порядке никчемные предметы: помятые жестянки, ржавые гвозди, детали инструментов, картонные коробки, большие и маленькие пустые пузырьки от лекарств, котильонные ордена, разбитые вазы. Весь этот хлам из чулана многих времен видом своим как бы претендовал на музейное собрание. Мужчины и женщины словно наглядеться не могли на эти бездушные вещи, глаза их горели алчным огнем.

В иных помещениях жильцы на корточках сидели на каменном полу, будто берегли стулья и скамейки, чтобы подольше обладать своим имуществом. Наморщив лоб, они порой задумчиво поднимали руку с вытянутым вверх указательным пальцем, точно видели наяву ожившие в памяти события. А не то люди, увлеченные игрой, сидели друг против друга, бросали кости и согласно выпавшим очкам переставляли на доске цветные камешки. Роберт пока что не понял почему, но эти жилые каморки наводили на мысль о камерах гигантской тюрьмы. Временами издалека доносился сигнал – вроде звонка на перемену по окончании школьного урока. Следом по коридорам пробегал шумок беспокойства, этакое глухое ворчание, а вдобавок долетал топот множества ног. И опять все затихало, терялось.

Сосредоточенно шагая подземными дорогами, Роберт не мог избавиться от ощущения, что вызывает у обитателей подвалов растущий интерес. Поначалу его провожали взглядом лишь единицы, однако уже вскоре тут и там прямо-таки поджидали целые группы, перешептывались, жестикулировали, причем с плохо скрытой завистью. Кажется, и кулаки сжимали?

– Это он! – слышалось Роберту. – Летописец! Городской Архивариус! Новенький!

И они тыкали пальцами в воздух. Предупреждали, что его надо остерегаться?

Опустив глаза, Роберт прибавил шагу. И только когда заметил, что никто за ним не идет, сердце успокоилось. Может статься, от незнания задач новой своей должности он поддался соблазну и наблюдал слишком уж демонстративно. Хотя причиной тому не столько преждевременное желание вникнуть в привычки подземной жизни, сколько вполне понятное стремление познакомиться с этим миром, где ему предстояло решать свои задачи. Впрочем, он, вероятно, переоценивал свой пост, на который пока даже не заступил. Он был на пути к месту службы и только там, в помещениях Старых Ворот, узна́ет круг своих задач и обязанностей. В ближайшее время он, верно, будет одолевать этот путь от гостиницы до Старых Ворот каждый день, а потому окрестности утратят для него всякую новизну, да и местные вскоре потеряют к нему интерес. Вероятно, тут, где словно бы все друг друга знали, он, проявляя слишком заметный энтузиазм, дал повод счесть себя незваным пришельцем, даже соглядатаем, чьих доносов надо опасаться, ведь они чреваты неприятностями для их привычной будничной жизни. Однако в таком случае они превратно истолковали его намерения. У него и в мыслях нет докладывать властям хоть что-нибудь, что могло бы вызвать перемены в городском устройстве. Да, многое здесь казалось ему странным, и в городской системе он покуда разумел крайне мало, но полученные впечатления уже позволяли сделать вывод, что он имеет дело с весьма сложной целостной структурой, выстроенной по определенному плану, вплоть до мельчайших деталей. Поэтому он решил отбросить всякий личный критерий, всякое сравнение с традициями других мест и эпох и полностью положиться на данность. Ведь за недолгое время, проведенное в городе, уже успел понять, что смысл раскрывается лишь при полном доверии к ситуации. Лишь это необходимо и оправданно.

Стало быть, эпитеты «новенький, летописец, хронист» могли ему попросту почудиться, мало ли о чем шептался народ. Ведь что уж в нем такого особенного, чтобы привлечь всеобщее внимание?

Приноравливаясь к остальным, Роберт шел неторопливым прогулочным шагом и про себя отметил, что люди, которые вновь сидели и стояли повсюду, внимания на него особо не обращали. Интересно, откуда у них столько свободного времени? Завести с кем-нибудь разговор он не смел, чтобы сызнова не попасть впросак, к тому же большинство, вероятно, говорит на местном диалекте, как и Мильта.

Вот и пойми, правильно ли он истолковал жест молодого человека, который вроде как позвал его в ближнюю боковую комнату. Может, тот просто сделал знак своим спутникам, которые вместе с ним рассматривали освещенную фонарями фреску на стене. Роберт счел за благо пройти мимо. И опять не мог избавиться от ощущения, что здесь разыгрывается театральная пьеса, где каждый играет свою роль и только ему одному неизвестно, кто он – зритель или действующее лицо.

Кажется, он заплутал? Неужто прозевал выход к Старым Воротам? Ход расширился, образуя продолговатую площадь. Кучка мужчин толпилась в ожидании возле отгороженного помещения, где множество людей в пыльных халатах брили клиентов, стригли им волосы или ногти. Двигались брадобреи и парикмахеры деловито, проворно, ни на миг не прерывая работу, но очереди конца-краю не было. Впору подумать, что те, кто вот только что навел красоту, снова становились в очередь, прогулявшись разок-другой по площади и хмуро ощупав ладонью щеки и подбородок, будто там успела отрасти новая щетина.

Многие достали из карманов газеты, развернули и принялись нетерпеливо просматривать грязные, надорванные страницы. Жирный шрифт заголовков сообщил Роберту, что газеты эти из самых разных стран мира – польские, русские, немецкие, итальянские, французские, английские. А поскольку в нем тоже проснулось желание узнать последние новости, он краем глаза заглядывал то в одну газету, то в другую. Однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что все это сплошь выпуски недельной и многомесячной давности, а иные даже более чем годичной. Но интерес читателей от этого ни в коей мере не убывал, они увлеченно читали свои пожелтевшие газеты и берегли их как редкостное сокровище. За чтением кое-кто из мужчин подчеркнуто шевелил левым мизинцем, ведь его украшал длиннущий, тщательно отполированный ноготь, а они чрезвычайно гордились этим ногтем, точнее когтем (ему не помешал бы защитный футляр!), так как он наглядно доказывал, что им нет нужды заниматься обычным физическим трудом.

Роберт, который от усталости машинально примкнул к ожидающим, вздрогнул, услыхав:

– Попрошу ваше удостоверение!

По блестящей нагрудной бляхе он распознал в вопросчике городского охранника. Серое лицо, возраст определить невозможно. Роберт предъявил выданный Префектурой пропуск. Охранник козырнул.

– Не рекомендую это заведение, – сказал он. – В вашем случае лучше бы вызвать парикмахера на дом.

Роберт, остановившийся тут вовсе не ради стрижки, с улыбкой кивнул:

– Разумеется! – А затем, пользуясь случаем, спросил у охранника про выход к Старым Воротам. Тот ответил, что выход совсем недалеко, и сей же час предложил проводить его.

Но Роберт вдруг вспомнил об Анне и от про́водов отказался. В этот миг ему показалось, что убедиться, вправду ли Анна здесь, в городе, куда важнее знакомства со служебными помещениями. Мысль об Анне придала ему новый импульс.

– Как мне пройти в район Фонтанной площади? – взволнованно спросил он.

– Район начинается вон там, – ответил охранник через несколько шагов, указывая на широкий каменный проем. – На развилках держите все время вправо. Тут близко, стадиев шесть.

Роберт, будто наконец осознав подлинный смысл и цель своего пребывания в катакомбном городе, твердым шагом пошел прочь, только бросил беглый взгляд через плечо и кивком поблагодарил охранника за информацию. Лишь задним числом до него дошло, что, говоря о расстоянии, охранник выбрал древнегреческую меру длины, которая давным-давно вышла из употребления. Занятно, подумал он. Но уже улыбался в ожидании Анны.

В лицо повеяло свежим ветерком. Задувало из маленькой боковой шахты, выходившей в пустые подземелья какого-то квартала. Роберт пошел туда и очутился посреди подвалов, чьи голые каменные стены без потолка торчали из развалин прямо в воздух. Из глубины синева неба казалась еще ярче, чем с улиц верхнего города. И вроде как слегка чувствовался ледяной холод космического пространства над землей.

Чисто выметенные помещения, соединенные друг с другом широкими проемами, напомнили ему систему сот, такую же, какую образовывали рабочие места чиновников во дворах Префектуры. Только здешние выглядели необитаемыми. На соседней стене еще проступали весьма хорошо сохранившиеся остатки росписи, фризом тянувшейся по периметру.

Роберт хотел было присмотреться к этой стене, но вдруг услышал оживленные голоса и приближающиеся шаги. В вошедших он узнал группу молодых мужчин, которая недавно разглядывала фреску. Они и здесь немедля устремились к росписям, причем тот, кто давеча подал Роберту знак, отделился от своих спутников и направился к нему. Он слегка приволакивал левую ногу, и Роберт узнал в нем друга своей студенческой юности.

– Привет, Линдхоф!

– Привет, Катель!

Они обменялись рукопожатием. Катель, как и прежде, то и дело резко мотал головой, отбрасывая назад гриву темных волос.

– Ты тоже здесь? – Катель сочувственно улыбнулся. – Что ж, Линдхоф, старина, так уж оно происходит! Я рад, что мы снова встретились. Мне еще раньше показалось, что это ты, но ты не обратил внимания.

– Знай я, что это ты…

– Да ладно, пустяки, – перебил Катель, – здесь встречи не редкость.

– В последние годы мы потеряли друг друга из виду, – сказал Роберт, окидывая взглядом друга юности, – но ты почти не изменился.

В самом деле, лицо у Кателя до сих пор было узкое и нежное, а серые глаза в этот миг сияли из затаенной глубины с той же доверчивостью и готовностью к восторгу, что помнились Роберту по тем временам, когда он целый год жил бок о бок с другом. Только вокруг рта пролегла горькая складка, раньше ему несвойственная. Одевался Катель, как заметил Роберт, все с той же небрежной светской элегантностью, хотя вечно сидел без денег. Когда Роберт, бывало, корил его за шикарные костюмы, он неизменно отвечал, что людям незачем знать о его отчаянном финансовом положении, лучше уж влезть в долги или голодать. Нередко он со снисходительным видом этакого испанского гранда оставлял царские чаевые, выкладывая последние деньги, даже до дому доехать было не на что. Потом он неделями питался в мастерской жиденьким супом да черствым хлебом. Возможно, этот внешний аристократизм скрывал от посторонних внутренние неурядицы и подчеркивал в ребячливом лице несбывшиеся надежды.

– Как твоя рука? – спросил Роберт.

– Совсем ослабела, – ответил Катель, – в конце концов и кисть держать не могла. Но я уже привык работать левой рукой. Ведь, по сути, картину пишет не рука, а голова.

Это замечание художника Роберт оставил без внимания.

– В последнее время, – сказал он, – я почти не интересовался выставками. С головой ушел в уединенный мир своих исследований, и, наверно, зря.

– Да ладно, – художник равнодушно отмахнулся, – извиняться незачем. Мои прежние работы так и так остались в прошлом.

Роберт напомнил о картинах, что создавались у него на глазах.

– Надо же, не забыл. – Художник отбросил волосы назад и задумчиво потер пальцами лоб. – Нет-нет, это были незрелые пробы, только теперь я нащупываю суть, теперь, когда уже слишком поздно.

– Слишком поздно? – повторил Роберт. – Можно ли этак говорить? Тебе же и тридцати пяти нет!

– Ну, ты ведь знаешь… – как бы невзначай обронил Катель. В его глазах сквозили печаль и вроде бы внезапный испуг; как припомнил Роберт, он и раньше примечал у друга такое выражение.

– Чем ты сейчас занимаешься? – спросил Роберт, меняя тему.

– Надеялся дописать еще одну картину, но здесь мне поручено реставрировать фрески. Действовать необходимо крайне осторожно, чтобы не напортить. Помнишь, раньше я использовал золотой грунт, и вот теперь обнаружил, что старые мастера использовали сходный метод. Здешние росписи частью относятся к глубокой древности. Но… – Катель взял Роберта за плечо, немного прошелся с ним туда-сюда. – Но тебя-то как сюда занесло?

– Занесло? – Роберт фыркнул. – Я последовал приглашению вашей Префектуры, которая, как я с удивлением узнал, назначила меня городским Архивариусом.

– Ого! – Художник замер, невольно отдернул руку и сделал шаг назад. – Вот оно что. Ты приехал к нам как Хронист! Ну-ну. – Катель умолк.

– Что тебя удивляет? – спросил Роберт, от которого не укрылась перемена в поведении друга.

– Вот оно что, – повторил Катель, испытующе глядя на Роберта.

– Тут есть что-то особенное? – спросил Роберт.

– Ну, по крайней мере, отнюдь не заурядное и… миссия ответственная, – добавил Катель, который успел взять себя в руки. – Раз ты теперь новый Хронист и городской Архивариус, то, стало быть, и мой начальник, ведь я и моя работа в твоем подчинении.

Роберт, усмотрев в этом повороте объяснение внезапному испугу Кателя, сердечно хлопнул его по плечу:

– Насчет этого можешь не беспокоиться. Я пока не в курсе своих должностных задач и охотно приму твою помощь. К тому же неизвестно, выдержу ли я испытательный срок и не отошлют ли меня в скором времени восвояси.

– Н-да, – задумчиво обронил художник, – могут, конечно, и отослать, в твоем случае такое не исключено. Кое-кто, верно, даже обрадуется, только не я.

Хотя Роберт искренне старался вернуть разговору легкость первых минут встречи с другом, ничего не получалось. Катель не выказывал недоверия, в нем чувствовалась некоторая почтительная холодность, преградой воздвигшаяся меж ними.

Катель представил нового Архивариуса своим спутникам, и те – среди них были и иностранцы – сдержанно приняли его в свой круг. Разговор пошел о деталях фресковой росписи этого помещения, реставрация которой была одной из ближайших задач Кателя.

– Мы сообща обсуждаем предстоящую работу, – пояснил художник Роберту, – ведь она потребует долгого времени, а меня самого власти могут досрочно отозвать. На сей случай коллектив должен вполне владеть моей методикой, чтобы каждый мог продолжить работу без ущерба для искусства.

Когда группа разошлась по подвалу, намереваясь перенести на картон те или иные размеры, Роберт отвел друга в сторонку.

– Ты лучше меня знаешь этот город, – сказал он. – Дело в том, что я ищу одного человека, судя по всему находящегося тут, это женщина, жена хирурга, некоего доктора Мертенса. Здесь ли ее муж, я не знаю, думаю, вряд ли, поскольку они разводятся. Мой отец, которого я встретил сегодня утром, – по-моему, Катель, ты с ним знаком не был, но, наверно, помнишь, что он адвокат, – представляет госпожу Мертенс на бракоразводном процессе. Потому-то мне очень важно ее повидать. Может, ты знаком с ней и знаешь, где она живет или где ее можно найти.

– Я не знаю госпожу Мертенс, – сказал художник.

– Что ж, нет так нет. Хотя вполне мог бы знать, ведь она всегда интересовалась искусством и, вероятно, знает твое имя.

– Я ее не знаю, – повторил Катель, – во всяком случае, по имени. Может быть, с виду… но тебе это не поможет.

– Извини, что отнял у тебя время, – сказал Роберт. – Надо было сразу позвонить в адресный стол Префектуры и там навести справки. У меня, – добавил он в ответ на удивленный взгляд друга, – есть право пользоваться телефоном.

– Да, конечно, право у тебя есть, – подтвердил художник, и в его тоне Роберту опять почудилась отстраненность. – Но поскольку тебе неизвестен ее номер, ты вряд ли сумеешь выяснить что-либо о госпоже Мертенс таким способом.

– Разумеется, у меня есть телефон Префектуры! – с досадой воскликнул Роберт. – Хоть он и засекречен. Секретарь мне его записал.

– Не сомневаюсь, – спокойно отозвался художник. – Но я имею в виду личный номер госпожи Мертенс. Власти регистрируют людей не по именам и фамилиям, а по номерам прибытия. И потому, располагая только именем, ничего не добьешься. Вот смотри, – с этими словами Катель левой рукой расстегнул рубашку и вытащил металлический жетон, висевший на шнурке у него на шее, – вот, к примеру, мой, под которым в муниципальной документации зарегистрированы мои личные данные, предыстория, деятельность, местожительство и все прочее.

Художник аккуратно спрятал жетон и застегнул рубашку; Роберт не сказал ни слова.

– А почему мне не выдали личный жетон? – наконец медленно проговорил он, обращаясь, в сущности, не к Кателю, а к самому себе.

– Еще успеют, попозже, – помолчав, сказал художник, – как только ты достаточно тут освоишься и власти перестанут считать твое пребывание временным визитом. Впрочем, возможно, это всего лишь недосмотр Префектуры.

Роберт прикусил нижнюю губу.

– Короче говоря, мне остается только уповать на новую случайную встречу с госпожой Мертенс.

– Она знает, что ты здесь? – спросил художник.

Роберт уклончиво подтвердил, не вдаваясь в подробности утренней встречи.

– Если она знает, что ты здесь, – продолжал Катель, – тебе незачем полагаться на случай. Можешь твердо рассчитывать, что она устроит новую встречу.

– А вдруг у нее есть причины избегать меня? – возразил Роберт.

– Не важно, – сказал художник, – ей и тогда не избежать встречи с тобой.

Роберт недоверчиво взглянул на него.

– Разве мы не встретились второй раз, хотя при первой встрече ты не пожелал меня узнать?

«Да нет же…» – хотел возразить Роберт, но подумал об Анне и о том, что утром не узнал ее или сам не пожелал быть узнанным, а потому промолчал.

Разговор принял такой оборот, что он странным образом как бы пасовал перед другом. При воспоминании о временах давней дружбы ему казалось, будто за все минувшие годы он сам ничуть не продвинулся вперед, тогда как друг обрел зрелость и уверенность, какими он пока похвастаться не мог. А ведь они почти ровесники. И дело не только в знаниях, но и в манере по-хозяйски обращаться со знаниями, которые все упрощали. То же самое Роберт чувствовал по ходу бесед в Префектуре и, до некоторой степени, в поведении гостиничного Патрона. Тут есть какая-то общность атмосферы, ощущавшейся и в учреждениях и событиях этого города, в котором он был чужим, но который все больше его завораживал.