Жнец

– Ох, Верка, что-то ты темнишь, – вздохнул Ткачук и посмотрел на Нику, которая сидела на соседской табуретке и под диктовку судебного медика фиксировала в протоколе трупные явления. Та понимающе кивнула в ответ: Черную вдову надо было тащить в отдел, дать ей протрезветь и работать с ней по полной программе.

Особых сомнений в причастности Веры к убийству у Ники не было: не дрогнувшей рукой она сгребла в картонные коробки все имеющиеся в квартире ножи, изъяла у Верки надетое на ней окровавленное шмотье, смывы с ладоней и срезы ногтевых пластин, а после заполнила протокол задержания гражданки Снегирь Веры Федоровны на сорок восемь часов.

Для очистки совести в то же утро Ника и Коля Ткачук дошли до соседней пятиэтажки, где обитал упомянутый Веркой Сашка Малинкин, и Ника сразу же допросила его. Дружок Черной вдовы категорично сообщил, что Верку этой ночью в глаза не видел, и она сочиняет про визит к нему с пьяных глаз.

Протокол допроса свидетеля Малинкина лег в папку к остальным протоколам. На следующий день в ту же папку легли протоколы допроса Снегирь В. Ф. в качестве подозреваемой и обвиняемой и постановление суда об избрании ей меры пресечения в виде заключения под стражу.

И хотя Верка свою вину упорно отрицала, ссылаясь на то, что была у Малинкина, пока горло Мамонта перерезал неведомый злоумышленник, старший следователь Речиц была абсолютно спокойна. Перспектива этого уголовного дела виделась ей четко: для полноты следствия она проведет очную ставку между Снегирь и Малинкиным для опровержения алиби обвиняемой, приобщит к материалам дела заключения экспертов, вынесет постановление о привлечении Веры Снегирь в качестве обвиняемой в окончательной редакции, ознакомит ее с материалами уголовного дела, составит обвинительное заключение и направит дело прокурору.

И поедет дальше этот «кирпичик» в суд, и осудят Верку, и уедет она по этапу, и уже другие пьющие маргиналы схватятся за ножи, чтобы создать материал для новых таких «кирпичиков», и вновь начнется все сначала и повторится все как встарь: ночь, нож, труп, сонные лица следователя и оперов, заплаканная баба, ходящая по крови босиком.

И дел таких сотни, и баб таких тысячи, и будут они резать своих «мамонтов», а те их, и работы следователям хватит до скончания века.

Но спустя неделю ласточкины хвостики на ранах, обнаруженных на шеях супругов Митрошиных, навели Нику на очень нехорошие мысли: не поторопилась ли она с арестом Верки?

– Ты что такой мрачный? – спросила она у Ткачука, как только Нурсултанов и Вася Никитенко ушли в сторону «дежурки».

– Мне эти трупы напомнили жуткую историю времен моей юности. Ты же не местная?

– Нет, я из Энска. Что за история?

– У меня, когда я учился в восьмом классе, зарезали трех одноклассников. В их собственных квартирах. Мотив корыстный, у всех были довольно обеспеченные родители, и после убийств из домов пропало что-то ценное, – задумчиво сказал Коля. – У меня эта вереница похорон до сих перед глазами стоит. Представь, каждую неделю похороны были. У меня с тех пор травма на всю жизнь, как вижу похороны, аж трясти начинает. Теперь еще и Аню с Димой хоронить… – Ткачук закурил и задумчиво посмотрел куда-то вдаль.

– А убийцу-то нашли? – поинтересовалась Речиц.

– Нашего физрука тогда закрыли, он потом в СИЗО повесился.

Следователь и опер замолчали. И тут до Ники дошло, что Коля очень тепло и почти по-родственному говорит о покойных Митрошиных.

– Так ты с нашими потерпевшими хорошо знаком? – удивилась Ника.

И тут Ника с удивлением узнала, что Ткачуку прекрасно знакомы и супруги Митрошины, и все семейство погибшей Анны. А Ганна Игнатьевна Михалевич – мать покойной Анны Митрошиной, также является матерью ее подследственной Веры Снегирь.

Увидев, как у изумленной Речиц брови взметнулись вверх, Коля Ткачук поспешил объяснить:

– Ника, чему ты удивляешься? Красный Молот – поселок старый, все местные живут тут подолгу и все друг друга знают как облупленных. Тут как в деревне. Вот и получилось, что наша Верка – сестра Анны Митрошиной. Но мать с ней уже давно не общается, лет шесть-семь точно, с тех пор как Верку родительских прав лишили, а детей передали бабушке.

Ника кивнула, она помнила, что факт лишения Веры родительских прав фигурировал в деле об убийстве гражданина Мамонтова, но что мир поселка Красный Молот окажется настолько тесным, не предполагала. Выросшей в большом городе и переехавшей в Бродск по работе Речиц казалась странной такая невероятная осведомленность друг о друге жителей этого небольшого городка и окрестных деревень. А осведомленность была такая, что порой казалось, что все живут в домах со стеклянными стенами: о жизни соседей свидетели могли рассказать лучше, чем о своей, все приходились другу дружке родственниками, одноклассницами, бывшими любовниками, первыми влюбленностями. И хотя такие совпадения на уровне сюжетных поворотов в индийском кино по-прежнему забавляли Нику, она со временем привыкла к ним. В маленьких городках и деревеньках всякий каждому и сват, и брат, и ничего с этим не поделаешь.

– Ничего себе судьба у человека, – вздохнула она. – Одну дочь убили, вторая в следственном изоляторе, а бабушка осталась одна с четырьмя внуками. Врагу такого не пожелаешь.

– У нее еще сын есть, он работает где-то на вахте, на севере, – сказал Ткачук.

– Откуда ты все это знаешь? – снова удивилась Ника.

– Ника, ты не поверишь… – это все мои одноклассники. – И Верка, и ее брат-близнец Костя Михалевич, и даже Малинкин, у которого мы тогда были, – это все мои одноклассники. Покойная Анна была помладше, она вместе с моей женой училась. Я же сам отсюда родом, коренной красномолотец. И Ганну Игнатьевну я хорошо знаю, это моя учительница истории.

– М-да, дела, – протянула Ника. – Ладно, поехали в больницу, может твоя учительница хотя бы немного пришла в себя и что-нибудь полезное расскажет.

Визит в больницу прошел неудачно, мама потерпевшей чувствовала себя очень плохо, говорила что-то бессвязное и допросить ее не удалось. В отдел Ника вернулась без настроения. В ее отсутствие полицейские привезли вещдоки, изъятые по убийству Митрошиных, и рядом с ее рабочим столом громоздилась гора коробок и мешков с бирками, а рядом с горой стоял крайне недовольный Максим Николаевич Преображенский, старший следователь Бродского межрайонного следственного отдела и ее сосед по кабинету.

– Ника Станиславовна, ты где опять так нагрешила? – поинтересовался он. – Ты что тут такое наизымала? Почему это все так сильно пахнет?

– Трупы лежали с пятницы в квартире, начали разлагаться, – ответила Ника, пристраивая следственный чемодан на полку. – Там убийство жуткое, Макс, мужа с женой зарезали в квартире. Горло обоим перерезали.

– Ничего себе, – присвистнул Макс. – А кто?

– А непонятно кто. Будем сейчас искать. А ты что в воскресенье на работе?

– А я дело доделываю, которое мы типа прокурору направили апрелем, – хохотнул Макс. Осталось обвинительное и карточки заполнить. Завтра надо будет в прокуратуру отнести.

– Понятно. Может, чаю попьем? – предложила Ника. – А то что-то настроения сегодня нет, а после чая вдруг появится.

– Ты чего такая смурная? Я тебя не узнаю. Где старая Ника, у которой от убийства горели глаза и руки чесались всех подряд задерживать?

– Не знаю, где старая Ника. Уж насколько я всегда старалась абстрагироваться от сочувствия потерпевшим, сегодняшних мне очень жалко. А как представлю, что у них дети могли дома быть, вообще тошно становится. Малыши чудом не пострадали, они их в пятницу отвели к бабушке.

– Ничего себе, – призадумался Преображенский, но тут же тряхнул головой. – Думаю, что мы все раскроем, и все будет в лучшем виде.

Ника молча усмехнулась в ответ. Сколько лет она знала Макса, столько лет видела, по какой синусоиде скачет его настроение: от позитивного «все будет в лучшем виде» до отчаянного «все пропало, пора увольняться» после очередной взбучки от их вспыльчивого, но отходчивого руководителя Бориса Борисовича. Бывали дни, когда Макс собирался увольняться дважды: и утром, и вечером, а примерно в обеденное время после плотной и основательной трапезы у него снова все было «в лучшем виде».

После чая Ника действительно почувствовала себя бодрее и приступила к изучению видеозаписи. И вот уже к вечеру перед ней лежал список из десяти силуэтов, которые показались ей подозрительными, в отдельном столбце Ника указывала время их появления в кадре. Особенном заинтересовал ее ночной гость – примерно в три часа ночи камера зафиксировала, как в подъезд, где жили Митрошины, зашел какой-то человек, а через полтора часа кто-то из подъезда вышел. Запись была неважного качества, на глазок было непонятно, один и тот же это человек или нет. Но и у вошедшего, и у вышедшего из квартиры человека при себе был рюкзак.

– А теперь его как-то надо установить! Надо бы допросить соседей, может, человек с рюкзаком приходил к кому-то в гости. А может, это и есть наш таинственный убийца, – вздохнула Ника. – Если бы Ганна Игнатьевна, мать покойной Митрошиной, к завтрашнему дню немного пришла в себя, надо будет проверить, не пропало ли что-то из квартиры. Интересно, все ли на месте? И что же искал убийца в детском сундучке?

За компанию с Максом Ника провела на работе почти все воскресенье. Она назначила экспертизы по свежевозбужденному делу, развесила одежду с трупов и окровавленное постельное белье на просушку в камере хранения вещественных доказательств, созвонилась с Колей Ткачуком и рассказала ему о таинственном ночном госте с записи камеры видеонаблюдения.

– Экий на тебя работун напал, – удивился Преображенский.

– Сама в шоке, – улыбнулась ему в ответ Ника. Домой, в пустую квартиру она не торопилась. С прошлой пятницы ей не к кому больше было спешить и возвращаться в пустую квартиру никакого желания не было. А в следственном отделе в любой день недели жизнь бьет ключом: шуршат по кабинетам коллеги, пахнет кофе, шаурмой и развешанными на просушку вещдоками, стучат клавиши клавиатур и гудят принтеры, распечатывая бесконечные «возбужденки», «привлеченки» и «обвинзаки».

И эта бумажная карусель, эта нескончаемая следственная рутина становится и целью, и средством, и смыслом жизни.

Но домой возвращаться все-таки пришлось. Уставшая Речиц поднялась к себе на седьмой этаж, открыла дверь квартиры, присела на банкетку, стоящую в прихожей, и уныло оглядела свое заброшенное жилище. Ведением домашнего хозяйства Ника не злоупотребляла, в редкие выходные дни она пыталась немного прибраться, распихивая все валяющиеся не на своих местах вещи по шкафам и без фанатизма протирая пол. Поэтому ее квартира выглядела как перевалочный пункт, где уставшая Ника спала, принимала душ, переодевалась и завтракала, в доме был минимум мебели, посуды, и вообще залы ожидания вокзалов и аэропортов выглядят уютнее, чем жилище одинокого следователя.

А с прошлой пятницы Ника снова пополнила ряды одиночек. В тот вечер она также вернулась домой одна, но ожидала скорого приезда своего бойфренда – следователя по особо важным делам Сергея Погорельцева, который обещался заехать к ней на ужин. Готовить она даже не пыталась, прекрасно зная, что ее кулинарные шедевры могут есть только самые невзыскательные люди. Любивший плотно поесть Погорельцев к таким не относился, поэтому по дороге домой Ника заехала в местную кулинарию и купила запеченное мясо и парочку салатов.

В ожидании своего друга сердца она съела кусок мяса, запила его бутылкой пива, и незаметно для самой себя задремала под бормотание телевизора. Проснулась она уже ночью от стука в дверь.

Она подбежала к двери и посмотрела в дверной глазок. За дверью стоял Погорельцев собственной персоной, и по его крайне расслабленной позе, румяным щекам и блеску в глазах Ника сразу поняла, что ее бойфренд немного пьян.

– Привет, Ника! – буркнул Погорельцев, заходя в квартиру. – Мне надо с тобой серьезно поговорить!

– Что случилось? – сонная Ника зябко повела плечами.

– Очень важный разговор… – Сергей прошел на кухню, бухнулся за стол и достал из своего портфеля бутылку вина.

– Что отмечал? Надеюсь, что ты не за рулем? – уточнила Ника, присаживаясь на свое место.

– Нет, конечно. Ты же знаешь, что я пьяным никогда не езжу. У меня к тебе есть серьезный разговор, но сначала надо выпить, – Погорельцев лихо разлил вино по бокалам и подал один из них Нике.

– За что пьем?

– Неважно! Пей!

Ника пригубила вино. Пить ей особо не хотелось, желания вести серьезный разговор с Погорельцевым у нее тоже не было, ей нестерпимо хотелось только одного – спать.

– Ника! Я уезжаю в Москву! Давно хотел тебе сказать, но не решался! Вот решился! – продекламировал Сергей.

Тут сон у Ники как рукой сняло.

– В смысле? В какую Москву? Ты о чем вообще сейчас?

– Вот я давно тебе говорил, что невежливо вот говорить «в смысле», а у тебя это слово-паразит, – наставительно сказал Погорельцев. – Меня позвали в центральный аппарат, скоро уеду работать туда, – он показал пальцев на потолок. – Мне надо расти!

– Подожди, – недоуменно сказала Ника. – А почему ты мне сразу не сказал? А как же я? А как же мы?

– Думаю, что нам нужно взять паузу и проверить наши чувства, – сурово сказал Сергей.

– В смысле проверить? В смысле паузу? Ты о чем сейчас вообще? – спросила Ника, не обращая внимания на то, что уже задавала собеседнику этот вопрос.

– Ника! – с чувством сказал Погорельцев. – Я уже старый и опытный человек, я многое повидал и могу сказать тебе. Я понял, что не готов пока к семейной жизни. Мне не нужна эта бытовуха, она нас засосет. Да и ты пока не готова к семейной жизни, ты даже готовить и убираться нормально не можешь, постоянно торчишь на своей работе…

– Так! Стоп! – для Ники упоминание о работе в таком контексте всегда было красной тряпкой, от которой она молниеносно приходила в бешенство. – При чем тут моя работа? Ты же говорил мне, что хочешь от меня детей?

– Да, говорил. И не отказываюсь от своих слов. Возможно, потом, когда мы проверим наши чувства…

– Подожди, я не хочу ничего проверять… Я люблю тебя и была до сегодняшнего дня уверена, что ты любишь меня, – глаза Ники налились слезами, она слышала, как дрожит ее голос, она ощутила, как ползут по ее спине противные предательские мурашки и ее всю бьет нервный озноб. – Мы же недавно обсуждали вопрос смены фамилии при женитьбе?

– Обсуждали, – снова не стал спорить Сергей. – Но я подумал и понял, что уже был в браке и мне это не понравилось. И я снова в брак не хочу.

– Что за хрень ты несешь? – тут Ника окончательно вышла из себя, она вскочила со стула и начала ходить туда-сюда по кухне.

– Ника, сядь, у меня от тебя в глазах рябит, – недовольно поморщился Погорельцев.

– Я-то сяду, я-то сяду, – в гневе выкрикнула Ника. – То есть я правильно понимаю, что все, что ты нес эти полгода, чтобы уломать меня на отношения, ты говорил не всерьез?

– Ну что-то я по правде говорил, что-то слегка преувеличил. Ника, пойми, настоящая любовь – это свобода. Как говорила моя бывшая жена, если любишь, то надо отпустить. Если любовь настоящая, то любимый к тебе обязательно вернется, – с чувством сказал Погорельцев. – Отпусти меня, а?

– Да катись ты со своей настоящей любовью, свободой и бывшей женой на все четыре стороны! – Ника от злости схватила со стола бокал и со всей силы запустила его в стену. Раздался жалобный стон разбитого стекла, осколки и капли вина разлетелись по полу, а на стене остался багровый след, напоминающий паука.

– Ты что творишь? – начал психовать Погорельцев.

– Что хочу, то и творю, – Ника схватила второй бокал, и он полетел вслед за первым.

– Ненормальная! – Сергей подскочил со стула, взял свой портфель и двинулся в сторону коридора. В спину ему полетел один из купленных Никой в кулинарии салатов, прямо в пластиковом контейнере.

– Ты – психичка! – крикнул он Нике, пытаясь стряхнуть с джемпера остатки оливье.

– А ты – козел конченый! – наконец-то сформулировала Речиц то, что давно вертелось у нее на языке на протяжении всего их серьезного разговора. – Видеть тебя больше не желаю!

– Ника, ты успокоишься и еще пожалеешь об этих словах! – на прощанье сказал ей тот, кто еще буквально пару часов назад был для нее любовью всей жизни.

После чего входная дверь хлопнула, и Ника осталась одна в окружении разбитой посуды и разбитых надежд. А из черноты ночного неба на нее ехидно поглядывала щербатая луна.

– Вот так бесславно закончилась моя очередная попытка создать семью с Сергеем: метанием оливье. А я ведь вроде интеллигентная женщина, а как выведут меня из себя, хватаюсь за бокалы и салаты, – жаловалась Ника своей подруге и коллеге Лесе Лазаревой. Они стояли посреди огромного пустыря, на котором Леся выгуливала свою собаку.

– И вы с тех пор больше не общались? – уточнила Леся. – Он не звонил, не извинялся?

– Нет. Тишина. А мне уже даже не обидно. Мы с ним как два цирковых пони, бегаем по кругу. То вместе, то врозь. То он хочет быть со мной, то не хочет. Знаешь, надоело! – Речиц тряхнула головой. – Вся беда в том, что я его люблю, несмотря на все его свинские поступки. Хороших людей любить легко, а я его люблю со всеми недостатками и дурацкими претензиями. И пока не знаю, как разлюбить.

– У тебя-то как дела? А то мы все про меня да про моего Погорельцева.

Ника, Леся и ее пес по кличке комиссар Рексик, полученной им за боевой характер и миниатюрные размеры, оставили позади себя пустырь и лениво брели по улицам вечернего Бродска. Они шли мимо засыпающих девятиэтажек, утопающих в тополях хрущевок, мимо частных домов, над которыми вились уютные столбики дыма. И почти дошли до места, где тихий, провинциальный Бродск сливается с Красным молотом, своим поселком-спутником.

– У меня в целом все неплохо. Мы с Ваней решили съехаться, – поделилась с подругой Леся.

– Ничего себе, поздравляю! – улыбнулась Ника. – У тебя будете жить или у него?

– А вот это пока спорный вопрос, – засмеялась Леся. – Ване нравится его квартира, а мне моя. Но он на всякий случай начал делать у себя ремонт.

– Серьезно Иван подходит к этим вопросам, хотя вы вместе всего полгода. А Погорельцев больше порассуждать любит на тему будущего семейного счастья.

– У тебя, когда ты говоришь о Погорельцеве, такой суровый взгляд, – невольно вздрогнула Лазарева. – Хорошо, что сейчас рядом нет оливье.

– Да ну тебя, – расхохоталась Речиц. – Поделилась с подружкой, называется.

С тех пор прошло чуть больше недели, а Ника все никак не могла привыкнуть, что она и Погорельцев снова не вместе. По привычке обнимала во сне подушку, представляя, что это Сергей. По привычке по утрам, заходя на кухню, сразу смотрела на место возле плиты, где обычно, оставаясь у нее ночевать, Погорельцев жарил ей яичницу на завтрак. По привычке хотела поделиться с ним забавной рабочей историей. Ей казалось очень странным, что Сергей, отношения с которым со всеми расставаниями и воссоединениями продлились чуть больше полутора лет, так прочно пророс в ее сердце, что без него ей было невыносимо.

Но от всех печалей Ника привычно спасалась в работе.

И вот сейчас, под занавес бурного рабочего воскресенья она пришла в свой пустой дом, подмигнула притаившемуся на стене кухни винному пауку, на всякий случай дважды проверила, закрыта ли входная дверь на замок, и уснула глубоким тяжелым сном без сновидений.

Утро понедельника следователь Речиц посвятила допросам коллег покойных Митрошиных. Анна и Дмитрий, работники местной кондитерской фабрики, оказались очень трудолюбивыми людьми, жили в режиме «работа-дом», по этой причине самые близкие друзья у них оказались из числа коллег.

Все свидетели почти как под копирку уверяли Нику, что Митрошины были практически святыми людьми: честными, трудолюбивыми, отличными семьянинами, любили друг друга без памяти и жили, воркуя между собой как два попугайчика-неразлучника.

Циничной Речиц такая идиллическая картина показалась подозрительной. За время работы в Следственном комитете, наблюдая людей с самых неприглядных сторон их бытия, Ника перестала верить в то, что по земле могут ходить ангелы без крыльев.

– Но какие-то конфликты, враги у них все равно должны были быть? – то ли спросила, то ли констатировала она, допрашивая непосредственного начальника Анны Митрошиной – начальника цеха, в котором та работала на конвейере по производству конфет. Усатый, представительный мужчина задумался:

– Да не было у нее и Димы никаких врагов… Они были такие добрые, безответные. Я даже ни разу не видел, чтобы они голос повышали… – ответил он после длительной паузы. – Хотя нет, вру, – вдруг оживился он. – Аня однажды возле проходной поругалась со своей сестрой.

– С Верой? – уточнила Ника.

– Не знаю, как ее зовут. Алкоголичка у нее сестра, прости господи. Вот надо же, как получилось, что у матери две дочки, одна как ангел небесный, а на второй клейма негде ставить: и пьет, и детей бросила. А тут я вообще услышал, что ее посадили…

– Так что за конфликт у них был?

– Не знаю, я просто мимо шел. Слышу, как Аня кричит на нее, что, мол, наследство отца начала пропивать. А уж что там за наследство, не знаю. Это вы лучше у Марины спросите, это Анина лучшая подруга, они с ней вместе работают.

Пухленькая заплаканная Марина на вопрос Ники по поводу наследства, из-за которого поссорились Анна и ее сестра Вера, ответила не сразу.

– Да там и конфликта не было никакого. Вера как-то пришла под вечер к проходной, стала просить у Ани денег, а то говорит, пропью то, что оставил папа. Аня на нее накричала, что нельзя память об отце продавать из-за спиртного. А уж чем там дело кончилось, я не знаю.

– А что там за память? – заинтересовалась Ника.

– Там монеты. Отец Ани был нумизматом. У них очень сложная семейная история, еще когда Аня, Вера и Костя были детьми, их родители расстались. В чем причина была, не знаю, мне Аня ничего не говорила. Отец уехал на север. Несколько лет назад он приезжал сюда, встречался с детьми и оставил каждому какие-то монеты. Аня говорила, что вроде они довольно ценные. Но я сама их не видела, я даже не знаю, где Митрошины их хранили. Мы еще тогда с Аней обсуждали, что лучше их в банк, в ячейку какую-нибудь поместить, если Аня их продавать не хочет. Но чем там дело кончилось, я не знаю.

Пока Ника Станиславовна фиксировала в протоколе полученную информацию, Марина вдруг ойкнула, будто вспомнила что-то важное.

– Что такое? – Речиц оторвалась от монитора ноутбука и подняла глаза на свидетеля.

– Не знаю, важно это или нет, – замялась женщина. – Но пару недель назад я видела странную ситуацию с участием Анны. Был обед, мы с ней пошли до магазина. И на улице встретили какого-то мужчину, я так поняла, что это был Аннушкин знакомый. И она так на него посмотрела. Вот помните, как в сериале «Клон», – Марина мечтательно закатила глаза и продолжила. – Как Жади и Лукас смотрели друг на друга на рынке сквозь платки под красивую музыку.

– О боже, – пронеслось в голове у Ники. – Вот это у нее образное мышление.

– И Анна и этот мужчина друг на друга так смотрели? – уточнила она.

– Нет, – Марина печально вздохнула. – Так Аня на него смотрела. А он на нее просто смотрел, ну как на обычную знакомую. Я еще спросила у Анны, что это за мужик, она сказала, что была в него в школе влюблена.

– Вряд ли это важно, – решила следователь. – Мало ли кто на кого как смотрел. Да и смотрел ли вообще, может, впечатлительной подружке Анны это все просто показалось. Как говорится, взгляды к делу не пришьешь.

Проводив любительницу бразильских сериалов, Речиц задумалась. На сцене появились какие-то загадочные монеты, которые могли быть и в квартире Веры Снегирь, и в квартире Анны Митрошиной.

– Да, без серьезного разговора с их матерью – Ганной Игнатьевной тут точно не разберешься. Хорошо, что она уже звонила утром, спрашивала, когда можно будет забрать разрешение на захоронение, – подумала Ника. – Кстати, о захоронении… Надо бы созвониться с моргом!

Она не ждала многого от разговора с экспертом, вскрывавшим трупы супругов Митрошиных. Причина смерти – обильная кровопотеря была очевидна еще на месте происшествия, но эксперт-танатолог уточнил количество воздействий режущим предметом – не менее десяти на каждого из потерпевших, а также сообщил, что никаких других телесных повреждений на телах убитых нет. Кроме того, эксперт сказал, что кожные лоскуты с повреждениями он передал в медико-криминалистический отдел, а уж там над ними обещал поколдовать милейший эксперт Федотов.

Закончив разговор с экспертом, Ника подняла глаза на своего соседа по кабинету – следователя Преображенского. Он сидел за столом с видом раннехристианского мученика, готовящегося зайти в клетку с дикими зверями, и печально смотрел на дверь.

– Что у тебя случилось? Ты чего обедать не идешь? – удивленно спросила Ника у своего коллеги, жившему по классическому принципу, близкому многим сотрудникам правоохранительных органов «война войной, а обед по расписанию». И не найдется следователей, готовых бросить в камень в таких людей, так как никто не знает, когда удастся в следующий раз спокойно поесть.