Личный паноптикум. Приключения Руднева

Савелий Галактионович шмыгнул в боковую дверь, ведшую на Мясницкую, и с важным видом лица официального потребовал в ближайшей лавке налить ему стакан воды, срочно требуемый для проведения дознавательных мероприятий. Хозяйка принесла ему воды в чашке, расписанной веселыми цветочками, и принялась выспрашивать, что там и как, и правда ли, что в старом сарае пятерых зарезали, а еще семерых придушили. Младший делопроизводитель строго цыкнул на любопытную лавочницу, подражая тону Анатолия Витальевича, и чинно заявил, что все это секрет дознания, который он – чиновник сыскного управления – естественно, раскрывать кому попало не станет.

К воротам Савушкин прошел по улице. Через сарай было бы, несомненно, быстрее, но он подумал, что уже в достаточной степени проявил героизм и выдержку, а бравировать своей отвагой, теперь уже очевидной всем и каждому, будет нескромно.

Когда он пришел к воротам, там были и Терентьев, и Дягелев, и Белецкий, и Дмитрий Николаевич. Последний, которому, видать, сделалось совсем худо, сидел на подножке казенного экипажа, облокотившись о колени и уронив голову на руки.

– Вас только за смертью посылать! – сердито сказал доктор, забрал из рук Савушкина чашку и плеснул в нее из какой-то склянки, которую выудил из своего саквояжа.

– А ну-ка, выпейте! – приказал он консультанту, отрывая его руки от лица и поднося чашку к побелевшим губам. – Выпейте, говорю вам!

Дмитрий Николаевич повиновался, а потом опять спрятал лицо в ладонях.

Филипп Иванович принялся сердито выговаривать надворному советнику.

– Вы, Анатолий Витальевич, когда в следующий раз решите развлечь господина Руднева, уж сразу его ко мне в морг привозите. Тогда, если он с избытка впечатлений преставится от сердечного приступа, мне лишней мороки с перевозкой тела не будет.

Сыщик на сомнительную иронию патологоанатома не реагировал, а лишь смотрел на консультанта с откровенной тревогой и сочувствием.

Тут Дмитрий Николаевич поднял голову, взглянул на Терентьева мутным взглядом и едва слышно прошептал.

– «Весна»…

– Что? – переспросил Анатолий Витальевич, недоуменно переглянувшись с доктором и Белецким.

– «Весна»… – повторил консультант. – Боттичелли… Картина…

– Картина?.. Дмитрий Николаевич, я ничего не понимаю! – признался надворный советник. – Давайте-ка, голубчик мой, вы сейчас домой поедете, а после все мне толком объясните… Белецкий, увезите его!

Терентьев снова был на Пречистенке уже ближе к вечеру.

Дмитрий Николаевич отдал сыщику свой альбом, в котором была изображена композиция из девяти мифологических персонажей.

– Это Боттичелли? – спросил Терентьев, надевая очки.

– Вы мне льстите, – усмехнулся Дмитрий Николаевич. – Это Руднев, изобразивший сюжет творения великого итальянского мастера эпохи Возрождения. Картина называется «Весна». Но, собственно, важен не сам сюжет, а герои этого полотна, – и Руднев принялся объяснять, указывая на фигуры слева направо. – Это Меркурий, в римской мифологии бог торговли и вестник воли небожителей. Его атрибутами, в частности, являются деньги и крылатый шлем. Помните, монеты в руке первой жертвы и перья в его волосах?.. Дальше, Хариты, три римские богини веселья и радости… Улыбки тех несчастных, правда, радостными никак нельзя назвать… Следующая изображена Венера, богиня любви, в том числе и плотской, и греховной. В общем, любви как таковой, в любом своем проявлении. А над ней – ее помощник Амур, вслепую направляющий свои стрелы в человеческие сердца. Его Боттичелли по традициям пятнадцатого века изобразил в виде младенца с завязанными глазами. За Венерой изображена богиня растительного мира Флора. Ее великий итальянец изобразил в наряде из цветов. А эти двое – нимфа Хлорида и божественное воплощение весеннего ветра Зефир. От их союза согласно мифам был рожден Карпос, бог плодов. Именно на это, по всей видимости, намекали яблоки.

Анатолий Витальевич потрясенно смотрел на рисунок.

– После вашего рассказа, Дмитрий Николаевич, это преступление кажется мне еще более безумным, – признался он. – Эта картина у Третьякова весит?

– Нет, Анатолий Витальевич. Картина хранится в коллекции галереи Уффици во Флоренции.

Сыщик помрачнел.

– Вы хотите сказать, что тот сумасшедший, что устроил весь этот кошмар, из состоятельных господ, имеющих возможность по Европам разъезжать? – спросил он.

Руднев пожал плечами.

– Я лишь говорю, что картина находится в итальянском музее.

– Но ведь в России наверняка есть ее репродукции? – вмешался в разговор Белецкий, все это время безмолвно подпиравший подоконник.

– Вполне вероятно, – согласился с ним Дмитрий Николаевич. – Но, даже если их и нет, это не значит, что для того, чтобы знать эту картину, нужно обязательно ехать во Флоренцию. Существуют литографические сборники и просто описания. Конкретно этой картине посвящено немало статей искусствоведческих и даже философских. Трактовка этого произведения занимает умы исследователей уже более четырех столетий. Это очень известное произведение и своего рода загадка.

– Не иначе как один из умников так ломал над ней голову, что тронулся умом, – проворчал Терентьев и снова всмотрелся в рисунок Руднева. – Дмитрий Николаевич, вы здесь не изобразили ни денег при Меркурии, ни улыбок у трех граций, ни яблок в животе этой… Как там ее?.. Жены ветра.

– А ничего этого у Боттичелли и не было. Наш убийца, видимо, добавил эти детали для того, чтобы точно обозначить персонажей.

– Стало быть, все-таки выходит, что это был человек образованный? – помрачнел Анатолий Витальевич.

– Думаю, да. По крайней мере он хорошо знаком с древнеримской мифологией.

– Скверно… Очень скверно! – заключил сыщик. – С образованными куда как больше хлопот!

– Так он же, наверное, еще и не один был? – предположил Белецкий. – Девять убитых! Тут помощник нужен.

– А убитых не девять, а всего двое, – с интригующей интонацией произнес Анатолий Витальевич.

– То есть как? – переспросил Руднев.

– А так, что остальные семь умерли вполне себе от естественных смертей или несчастных случаев.

– Анатолий Витальевич, прекратите интересничать! Объясните толком!

– Дмитрий Николаевич, семь тел были взяты из морга и только два – выходит, что Венера и Флора – были умерщвлены насильственно, а именно задушены. По предварительному заключению Филиппа Ивановича их убили не ранее двенадцати часов назад.

– Die Welt hat verrückt! (нем. Этот мир сошел с ума!) – пробормотал двуязычный Белецкий – наполовину немец, наполовину русский – под влиянием сильных эмоций имевший привычку переходить на язык Гете. – Каким образом, verdammt noch mal, (нем. черт возьми) можно похитить из морга семь тел?!

– В этом-то как раз сложности нет, особенно если иметь в этом заведении сообщника, – ответил Терентьев. – А коли тело неопознанное где-нибудь в Мариинской больнице или в мертвецкой при Лазаревке, то там и вообще бардак! Покойников оттуда и студенты таскают, и шантрапа всякая для устроения общественных безобразий. Вон, аккурат в прошлом месяце племянничек купчихи Варламовой с дружками своими пьяными подарочек тетке на именины подкинул.

– Интересный у нас портрет преступника вырисовывается, – задумчиво проговорил Руднев, – интеллектуал, разбирающийся в искусстве и древней мифологии, при этом имеющий доступ к моргу… Вы уже установили, откуда именно были похищены трупы и кому принадлежали?

– Нет пока, но Савушкин… Это мой помощник… Вы его, господа, на месте преступления видели… Так вот этот бездельник отряжен мною обежать все покойницкие Москвы при всех госпиталях и кладбищах. Надеюсь, к завтрашнему мы узнаем, откуда наши мертвецы взялись.

– А что с двумя убитыми? – спросил Руднев.

– Первая, та, которая Венера, и впрямь жрица любви. Желтобилетница. Околоточный ее признал. Говорит, промышляла на Лубянке, по договоренности с извозчиками к господам в экипажи подсаживалась. Вторая, выходит, что Флора, похоже, не тамошняя. Полицейские говорят, в их околотке никаких женщин или девиц не пропадало. Мне думается, и Дягелев это тоже подтверждает, что она не из низших: руки холеные, волосы ухоженные, рубашка с кружевом. Кабы такая пропала, ее бы давно искать начали.

– Совсем не обязательно, – возразил Дмитрий Николаевич. – Вы сказали, ее убили двенадцать часов назад? Предположим, она собиралась куда-нибудь уехать. Тогда ее хватиться могут и через день, и через два, и поболее.

– Тоже верно, – согласился надворный советник. – Так или иначе, ни одежды, ни личных вещей, ни документов на месте преступления не было, так что нам остается только ждать, когда кто-то из ее близких начнет бить тревогу.

– Как их задушили? – снова спросил Руднев, рисуя что-то в альбоме.

– Руками, – сухо ответил Терентьев. – У убийцы большие и сильные руки. И он убивал, глядя жертвам в лицо. Кроме следов от удушения, иных повреждений или следов насилия при первичном осмотре Филипп Иванович не обнаружил. Однако его озадачил тот факт, что жертвы, вроде как, и не сопротивлялись. Волосы не потрепаны, ногти целы, под ногтями крови убийцы тоже нет.

– Может, он их чем-то опаивал? – предположил Белецкий.

– Все возможно, – согласился Анатолий Витальевич. – Но это Дягелев только после полной аутопсии скажет. Пока что…

– Я думаю, было иначе, – внезапно перебил надворного советника Руднев. – Злодей их после убийства обмывал, причесывал, ногти стриг, обряжал.

Терентьев охнул.

– И с чего вам, Дмитрий Николаевич, такое в голову пришло?

– Венера была в том платье, в котором на улице работала, а никаких румян и помады у нее на лице не было. Кроме того, и у Венеры, и у Флоры несколько прядей было заплетены в косы и абсолютно одинаково уложены на манер античной прически. А ногти у обеих женщин были крайне коротко срезаны, так даже машинистки не обрезают.

– Господи, Дмитрий Николаевич, когда вы все это разглядеть-то успели? – потрясенно спросил сыщик.

Руднев отдал Терентьеву альбом.

– Я там руки нарисовал и прически. Пусть Филипп Иванович тоже внимание обратит и свое заключение сделает.

Помимо рук и каких-то замысловатых косиц в альбоме с фотографической точностью были нарисованы портреты желтобилетницы Венеры и неизвестной Флоры.

– Подождите-ка! – внезапно воскликнул Белецкий, взглянув на рисунок через плечо Анатолий Витальевича. – Флора та, что слева? Так?

– Да, – подтвердил сыщик. – Вы что, ее знаете, Белецкий?

– Да ее пол-Москвы знает!

– Так кто же она? Как ее имя? – заторопился с вопросами Терентьев.

– Ее имя Флора. Мадмуазель Флора. Предсказательница судеб, якобы последняя из рода дельфийских пифий.

Глава 3

Экипаж, в котором ехали Руднев и Белецкий, остановился у изысканной кованой ограды, окружавшей живописный особняк стиля модерн, красовавшийся по четной стороне Поварской улицы.

Лучи заходящего солнца, будто солома из старого тюфяка, пробивались сквозь сгустившиеся лиловые грозовые тучи, щедро сулящие облагодетельствовать-таки дождем разморенную жарой и задыхающуюся от пыли Первопрестольную. И в этом странном синевато-золотом свечении барельефы и маскароны казались отделившимися от особняка и парившими в воздухе, а огромные окна с витражными фрагментами светились, словно вставки из перламутра и самоцветов на диковинной восточной шкатулке.

В этом особняке на Поварской, как было известно Белецкому, каждый вечер собиралось общество, желавшее получить пророчество от знаменитой ясновидящей.

– Белецкий, ты-то откуда про ворожею эту знаешь? – спрашивал Руднев, пока они ехали вдоль Новинского бульвара. – Ты что, к ней на сеансы ездил? Только не говори, что хотел таким образом будущее узнать!

– Я к ней не один ездил, – невозмутимо ответил Белецкий. – Я сопровождал даму. И, к вашему сведению, неоднократно.

– Мне казалось, ты предпочитаешь женщин рационального склада! – удивился Дмитрий Николаевич, хорошо знавший, что в вопросах нежных чувств Белецкий был столь же практичен, как и в любых других, и его избранниц всегда отличал не менее трезвый взгляд на амурные отношения.

– Вы напрасно сомневаетесь в рационализме упомянутой мною особы, – заметил Белецкий. – Она вдова, унаследовавшая от покойного мужа коммерческое предприятие, которое чем только не торгует. Чтобы успешно вести дела, дама эта желает заранее знать, что в каждый сезон будет выгоднее.

– Тоже мне рационализм! В коммерческих-то делах шарлатанке доверять!

– Она ей и не доверяла.

– А зачем же тогда к ней ездила?

– Она слушала, о чем другие коммерсанты спрашивали, и делала выводы, исходя из их тревог и сетований.

– Господи, Белецкий! Где ты только таких женщин берешь?! Ты смотри, будь с ней поосторожней, а то не заметишь, как сам в ее расчетах окажешься.

– Не беспокойтесь, Дмитрий Николаевич, у нас с ней, к обоюдному удовольствию, отношения трезвые.

Руднев только руками развел. Он был не в силах постичь принципов своего друга в сердечных делах, поскольку сам, в отличие от Белецкого, был натурой не просто влюбчивой и романтичной, но и увлекающейся до самозабвения.

– А откуда вообще взялась в Москве эта пифия? – спросил Дмитрий Николаевич, переводя разговор с темы лирической на практическую.

– Я знаю лишь, что она приехала сюда после Рождества по приглашению купца Ивана Александровича Миндовского. Он буквально помешался на всякой эзотерике и тратит свои миллионы на поддержку разнообразных мистиков и колдунов. И даже занимается устроением псевдонаучных обществ для изучения сверхъестественных практик. Мадмуазель Флора обосновалось в особняке Миндовского и начала проводить там свои сеансы предсказаний для широкой публики, популярность которых за полгода разрослась настолько, что, если верить газетам, их посещала супруга самого генерал-губернатора.

– А почему она называет себя пифией? – спросил Дмитрий Николаевич.

– Она якобы гречанка.

– Я не об этом. Обычные предсказательницы гадают по хрустальному шару или картам, в крайнем случае духов вызывают, а пифиям нужен оракул.

– У нее есть оракул. Некий артефакт, который никто из посетителей сеансов никогда не видел, но который якобы достался ей в наследство от самих жриц Дельфийского храма Аполлона, потомком которых по женской линии она является.

– Неужели люди верят в подобное? – подивился Руднев.

– Ну, Дмитрий Николаевич, вы же верите в Бога…

– Моя вера – вопрос, скорее, этический и не имеет никакого отношения к вере в сверхъестественное.

Белецкий пожал плечами.

– «Сверхъестественное» – это понятие абстрактное и относительное. Когда-то и огонь казался человеку чем-то непостижимым, а сейчас, вон, не то что огнем, электричеством мало кого удивишь.

Дмитрий Николаевич недоуменно воззрился на друга.

– Белецкий, ты что, веришь во всю эту нелепицу с предсказаниями?!

К еще большему удивлению Руднева, Белецкий помедлил с ответом.

– Видите ли, Дмитрий Николаевич, – сказал он наконец, – на этих сеансах я был свидетелем некоторых прорицаний, которые достаточно сложно объяснить случайным совпадением.

– О чем ты говоришь?!

– Например, графине Малаховской пифия помогла найти фамильный перстень, точно указав имя вора и место, куда он спрятал похищенную драгоценность. Генералу Беренгейму, кстати, абсолютно скептически настроенному и оказавшемуся на сеансе, лишь уступив желанию супруги, Флора предсказала опасность, грозящую в предстоящем путешествии. По настоянию жены генерал отложил свою поездку с какой-то там инспекцией на несколько дней, благодаря чему и впрямь, возможно, избежал гибели в железнодорожной катастрофе, которая как раз тогда произошла на Ташкентской железной дороге. Были и другие предсказания, нашедшие свое подтверждение.

– Это ничего не значит! – не сдавался Руднев. – Даже сломанные часы дважды в сутки показывают правильное время.

– Тут было явно чаще, чем дважды…

– Белецкий, это лишь значит, что кто-то переводил стрелки! Все эти предсказания – мошенничество или следствие неоднозначного толкования!

– Да я с вами не спорю, Дмитрий Николаевич! – примирительно отозвался Белецкий. – Я лишь рассказываю о странностях, которые наблюдал и объяснения которым не знаю.

Рудневу с Белецким пришлось прождать под дверью особняка несколько минут, прежде чем им открыли.

Напыщенный швейцар в ярко-красной ливрее смерил их недовольным взглядом и высокомерно произнес:

– Нынче не принимают-с…

Швейцар попытался закрыть дверь, но Белецкий удержал ее.

– Мы не на сеанс. Нам нужно переговорить с кем-нибудь из сопровождающих госпожу Флору.

– Не велено никого пускать! – продолжал упорствовать швейцар.

Руднев протянул ему свою визитную карточку.

– Передайте это. Уверен, нас примут.

Швейцар насупился, прочел имя на карточке, очевидно, ничего ему не говорящее, буркнул: «Обождите», – и захлопнул дверь перед носом визитеров.

– Не очень-то любезно нас принимают, – заметил Руднев.

– Да уж, – согласился Белецкий. – Надеетесь, вам удастся козырнуть своим именем?

– Если не удастся, – философски изрек Дмитрий Николаевич, – то тебе, Белецкий, придется козырять своей способностью выбивать двери.

Выбивать дверь, однако, не потребовалось. Спустя пару минут швейцар воротился и пропустил посетителей в прихожую, заинтересовавшую Дмитрия Николаевича своим изысканным интерьером с витражами, лепниной и инкрустированным паркетом. Он как раз разглядывал на стеклянной перегородке фавна, завлекавшего юную нимфу игрой на свирели, когда по лестнице с перилами в виде переплетенных стеблей полевого плюща спустился средних лет человек, одетый во фрак. Незнакомец выглядел излишне восторженным и дружелюбным.

– О! Господин Руднев! Какая честь! – воскликнул он, кидаясь к Рудневу с распростертыми объятьями.

Дмитрий Николаевич поспешно отступил за Белецкого, но его очевидное избегание столь бурного приветствия нимало не смутило темпераментного господина. Незнакомец протянул вперед обе руки и, схватив ими руку Дмитрия Николаевича, затряс ее так импульсивно, что, казалось, еще немного, и он ее оторвет.

– Такая честь! Такая честь! – восторженно повторил он и, не меняя интонации, перешел на другую тему. – Вижу, вас заинтересовал этот витраж? Да, это шедевр! Говорят, эскиз делал сам Эмиль Галле…

– Простите, сударь, мы не имеем чести знать вашего имени, – Руднев кое-как втиснул реплику в, очевидно, неиссякаемой поток речи господина во фраке.

– Ах! Простите! Я так впечатлен вашим визитом, что забыл представиться. Иннокентий Федорович Золотцев. Да-да! Золотцев! Это моя настоящая фамилия! Забавная, правда?.. А вы, сударь? – последний вопрос словоохотливого Иннокентия Федоровича был обращен к Белецкому.

Тот сухо представился и спросил:

– Вы импресарио госпожи Флоры?

Золотцев возмущенно всплеснул руками.

– Что значит «импресарио»?! Импресарио бывают у артистов! Я ее фамильяр!

– Фамильярами обычно бывают черные коты или жабы? – не удержался от саркастического замечания Руднев.

– Это предрассудки! Средневековые сказки! Разве образованный человек может в такое верить?! – возмутился Иннокентий Федорович, очевидно, не уловив иронии.

Руднев с Белецким переглянулись, но и этого Золотцев не заметил и продолжил говорить.

– Сожалею, что ее яснословия нет дома. Она была бы крайне польщена вашим предложением, Дмитрий Николаевич!..

– Простите, – перебил Руднев. – Я не совсем понял, о каком предложении вы говорите.

– Как же?! Разве вы пришли не за тем, чтобы нарисовать ее портрет? – от изумления Иннокентий Федорович даже смолк на мгновенье.

– Увы, нет, – ответил Дмитрий Николаевич. – Мы могли бы переговорить где-нибудь в более удобном месте, нежели прихожая?

– О да! Конечно! Простите! Пройдемте, господа!.. Что-то случилось?.. Я, видите ли, собирался на «Месяц в деревне»1. Обожаю Ольгу Книппер! Она чудо!.. Так вы говорите, что пришли не ради портрета?! – Золотцев тараторил так, что даже если бы его гости и хотели вставить слово, у них не было бы для этого никакой возможности.

Они прошли в элегантную гостиную, а фамильяр все продолжал болтать.

– Иннокентий Федорович, – Руднев бесцеремонно перебил Золотцева. – Вы сказали, что госпожи Флоры нет дома. А где она?

– Она принимает омовения на Кастальском источнике.

– Что?! – подозрение Руднева в сомнительной здравости ума Иннокентия Федоровича окончательно переросли в твердую уверенность в его безумии.

– Вы не так поняли! – начал объяснять Золотцев, догадавшись об эффекте, произведенном на собеседников его словами. – Это она так называет. В силу традиции. На самом деле она на даче под Мураново. Там есть целебные источники. Их янословие время от времени приезжают туда, чтобы восстановить силы.

– А почему вы не с ней? – уточнил Белецкий. – Вы же ее фамильяр?

– О! Их яснословие всегда ездит туда одна. Даже служанку не берет. Говорит, что присутствие других людей портит ауру энергетического поля.

– И когда она уехала в Мураново? – спросил Руднев.

– Вчера утром. Я лично грузил багаж… Господа, что произошло?!

– Боюсь, у меня плохие новости, – сказал Дмитрий Николаевич, внимательно наблюдая за реакцией Золотцева. – Госпожа Флора не доехала до своего Кастальского источника. Она была убита. Ее тело было найдено сегодня утром.

– Нет! – возопил фамильяр и, кинувшись на пол, принялся кататься по ковру, рыдая и дергая свою и без того не очень уж густую шевелюру.

Руднев с Белецким растерянно смотрели на убивавшегося Иннокентия Федоровича, не зная, что предпринять. В этот момент в двери гостиной появился лакей, которого происходившая сцена, казалось, нимало не тронула, будто подобные импульсивные проявления эмоций со стороны Золотцева были явлением обыденным.

– Сударь, – невозмутимо произнес он. – Хозяйка изволили вернуться и чем-то очень недовольны.

Иннокентий Федорович вскочил на ноги. Все трое в онемелом потрясении смотрели на дверь, с наружной стороны которой приближалось звонкое цоканье каблучков.

– Это безобразие! Вы, месье Золотцев, были обязаны проследить, что карета исправна! Из-за вашей нерадивости я больше суток провела в этом дрянном трактире на Ярославской дороге! Там полно тараканов и пьяных мужиков! – стройная темноволосая женщина лет тридцати в дорожном платье ворвалась в гостиную словно ураган, и, увидев в ней гостей, замерла со смешанным выражением недовольства и удивления на очаровательном лице, которое несколькими часами ранее Руднев и Белецкий видели мертвым в пропахшем смертью сарае.

– Ах! – пискнул фамильяр и, драматично всплеснув руками, свалился в обморок.

Руднев с Белецким оторопело переглянулись.

– Что здесь происходит? Кто вы, господа? – сердито спросила последняя из рода дельфийских пифий.

– Мы пришли расследовать ваше убийство, сударыня, – ответил Дмитрий Николаевич и протянул пифии рисунок с мертвой богиней Флорой.

Мадмуазель Флора плакала навзрыд, уткнувшись лицом в бархатную подушку, время от времени начиная голосить и причитать, как простая баба. Ее верный фамильяр ползал перед ней на коленях, пытаясь заставить выпить какие-то капли, которые дрожащей рукой, постоянно сбиваясь со счета, отмерил в хрустальный бокал.

– Ваше яснословие! Ну, умоляю вас! Ну, успокойтесь! Примите лекарство! Нельзя же так сердечко-то рвать!

Отчаявшись уговорить свою госпожу, Иннокентий Федорович сам осушил бокал, передернувшись так, будто хлебнул уксуса.

– Господа, ну, сделайте же что-нибудь! – взмолился он, простирая руки к Рудневу и Белецкому.

Дмитрий Николаевич забрал из его руки бокал и с размаха грохнул его об пол. От резкого звука Флора подскочила, и в тот же момент, как она подняла лицо от подушки, Белецкий плеснул в него водой.

– Что вы делаете?! – взвился Золотцев, однако бесцеремонные действия Белецкого возымели эффект, рыдания и завывания оборвались, а в заплаканных глазах женщины появилось осмысленное выражение.

– Простите нашу дерзость, сударыня, но вас нужно было привести в чувство, – извинился Руднев, подсаживаясь на диван рядом с Флорой и протягивая ей платок.

Все еще заикаясь от рыданий, пифия тихо произнесла:

– Да-да, конечно! Извините меня! Сейчас я возьму себя в руки… Это такой удар! Вы не представляете!

– Не представляем, – согласился Дмитрий Николаевич. – Мы вообще в полной растерянности и очень надеемся, что вы нам сможете все объяснить.

Тут в разговор вмешался фамильяр.

– Что тут объяснять! Вы совершили чудовищную ошибку, господа! Расстроили их яснословие и меня чуть не убили! Я жаловаться на вас буду! В суд!

– Замолчите, месье Золотцев, – оборвала его пифия. – Вы знаете, что они не ошиблись!

Из груди Флоры снова вырвалось рыдание.

– У вас есть сестра-близнец? Так? – встряхнул ее Руднев, опасаясь, что женщина снова ударится в истерику.