Берёза серебристая

ЕГО СЕРДЕЧНАЯ ЗОРКОСТЬ

В Ярославском районе нашей области в посёлке Ярославка живёт удивительный человек, человек-творец, человек-художник С.В.Гусенков.

Скажу честно, с некоторой опаской брал в руки книгу Сергея Васильевича «Берёза серебристая». По словам автора – это первый литературный опыт, а коли так, то можно ожидать всяких стилевых и сюжетных огрехов. И уже готовился к тому, чтобы в наиболее мягкой форме указать на эти неизбежные для начинающего литератора недочёты, но с первых же страниц повествования все мои опасения рассыпались в прах. Более того, читал книгу с нарастающим интересом, захваченный её чистой, тёплой, сердечной атмосферой, ароматом простоты и участия.

С первых страниц стало понятно, что перо в руках автора – не чужеродный предмет: слог ясный, построение фразы чёткое, уверенное, стиль без устремлений на псевдокрасивость, язык простой, понятный, без модернистских выкрутасов, сочный и образный. Веришь всему, что говорит литератор, ясно видишь то, о чём он с душевной щедростью хочет поделиться с тобой. Особенно хороши его зарисовки о природе – перед глазами встают памятные с детства пейзажи, где «искрящееся солнце в высоких крепких сугробах», где «прозрачные, изящно прорисованные чьей-то талантливой рукой, берёзы» и т.д. Примеры можно приводить бесконечно. И должен сказать следующее: так изъясняться может только человек с чутким любящим сердцем, с пристальным взглядом на жизнь, то есть поэт. Не зря Экзюпери в «Маленьком принце» говорит: «Зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь».

Философская окраска некоторых моментов, размышления «о бренности бытия» ничуть не мешают прочтению, не отягощают структуру книги, наоборот, органично вписываются в ткань повествования и лишь украшают произведение, делают его основательнее и глубже. Судите сами: «Слово Божие – истина. Но как же часто мы в своей повседневной суете забываем заповеди Божьи. А потом, опомнившись, ропщем на судьбу, обстоятельства, начальство. Лишь в своём выборе нужно искать причины наших испытаний и неудач».

Сочетание простосердечия с умудрённостью – ещё одно уникальное качество автора. В этой книге много звуков, запахов и цветов. Много солнца, тепла, света, хотя встречается и непогода. Вместе с тем, то и дело пробивается какая-то радость существования, нежность ко всему земному и иногда, очень к месту, обаятельная ирония.

Некоторые произведения в книге выполнены в жанре «рассказ-очерк», что даёт возможность ещё больше прочувствовать тонкую грань между героем произведения и его родиной. Следует добавить, что Сергей Гусенков – один из немногих литераторов, кто с такой увлечённостью и знанием пишет о природе и животном мире. Это настоящая, глубокая, многослойная проза, при этом не входящая в противоречие с жанровой ясностью и несомненной увлекательностью.

Перед нами крепко сколоченные, сюжетные тексты, обаятельно ироничные и вместе с тем проникновенно сердечные. Ни в коем случае не сентиментальные, без всякого надрыва и какой бы то ни было позы и самолюбования. Скорее даже по-мужски жёсткие, не лишённые, однако, теплоты и сострадания. Автор уважает своего читателя, понимая, что проза должна быть, прежде всего, написана и интересна. То есть необходим сюжет, необходима композиция, а не расхлябанная, ни к чему не ведущая саморефлексия. Так вот, Гусенков прекрасный рассказчик, умный, тонкий и ненавязчивый. Немаловажно заметить и то, что рассказы в этой книге пронизаны христианским мироощущением.

«Берёзу серебристую» не отнесёшь к жанру массовой литературы. Авторскому стилю присуща особая чистота и выверенность, желание изъясняться на русском языке. И самое главное: в каждой фразе, в каждой сюжетной мысли чувствуется огромная любовь к России, к её истории, вера в её высокое предназначение.

Сергей Гусенков, несомненно, комфортно чувствует себя в роли писателя-ирониста, обладающего смешливым и жизнерадостным пером. У него своя, узнаваемая интонация, одинаково тонко улавливающая и комические, и трагические вибрации бытия. В их уникальном сращении и кроется её своеобразие. Он оптимист. Но его оптимизм произрастает явно не из наивной веры в справедливое устройство жизни, а из понимания того факта, что силы на преодоление всех горестей существования можно черпать только в любви. А любовью его герои явно не обделены. И уж точно нельзя назвать прозу Гусенкова скучной или вялой. Она стремительна и упруга, вспыльчива и обаятельна. Собственно, Сергей Васильевич наследует и продолжает традиции подлинной русской литературы, развивает темы, ей свойственные – отзывчивость, милосердие, сострадание, борьба за человеческое достоинство.

Я, откровенно говоря, не сразу оценил всю глубину и основательность представленных в книге текстов. Потребовалось некоторое время, чтобы подумать, поразмышлять. Причиной как раз и была эта его кажущаяся простота, лёгкость и доступность. Простота, но не простоватость, лёгкость, но не легковесность.

Такое впечатление, что книга написана на одном дыхании, как будто вдохновение и кураж (в хорошем, в творческом смысле этого слова) не покидали автора до самой последней страницы. Зная Сергея Васильевича, его взволнованность, его артистический характер и неуёмную энергию, можно предположить, что так оно и есть. А это дорогого стоит. Знаю многих собратьев по перу, из которых к пятидесяти годам словно воздух выпустили, писать стали вяло и нудно, будто из-под палки. Здесь другая картина – ёмкая, упругая проза, которую с полным правом можно назвать прозой поэта.

Книга, на мой взгляд, нужная, своевременная, душеполезная, обладающая врачующими свойствами, помогающими избавиться от равнодушия, безверия, тоски, печали и других хворей, разрушающих душу и тело.

Евгений ГУСЕВ, член Союза писателей России

Матери моей, Зое Васильевне Седовой,

посвящаю…

Эта книга – о простых людях, работающих в непростых условиях в середине прошлого века. Каждая глава – это законченный рассказ о каком-то событии, а объединяет их место действия – Купанское торфопредприятие.

Речь пойдет о героических буднях торфодобытчиков, которые в тяжелейших условиях работали на благо Родины, об их проблемах и радостях, удачах и поражениях, взлётах и падениях. Мои герои покажут читателям, как нужно жить в гармонии с природой и учиться у неё стойкости и мужеству.

Судьбы людей, их любовь и ненависть, растерянность перед обстоятельствами и поиски справедливости, вера и целеустремлённость, умение не опускать руки перед трудностями и добиваться поставленной цели – вот что вдохновило меня на написание этой книги.

Сергей Гусенков.

БЕРЁЗА СЕРЕБРИСТАЯ

Берёза серебристая под окном стоит,

Веткою заснеженной по стеклу стучит.

И горят снежинки на её ветвях,

Приглашая в гости мимолетных птах.

Часть 1.

Запретная любовь.

Никого не оставляет равнодушным русский зимний пейзаж: трескучий мороз, искрящееся солнце в высоких крепких сугробах. И, конечно, прозрачные, изящно прорисованные чьей-то талантливой рукой, берёзы. Эти белоствольные красавицы, символ простоты и чистоты русской души, вдохновляли не одно поколение живописцев, поэтов, музыкантов.

Когда вспоминаю детство, то ясно вижу картину: два моих дядюшки ведут меня, шестилетнего пацана, в морозный солнечный день в соседнее село. А на горе перед нами – берёза в серебристом инее, вся светится, искрится. Аж дух захватывает от такой невероятной красоты и чистого детского восторга! Мои дяди, Саша и Юра – в военной форме, только что отслужившие срочную службу, полные энергии, сил, молодецкого озорства. Берут меня с двух сторон за руки и подкидывают, как на огромных качелях. И мир видится мною, ребёнком, таким сказочным, фантастическим и бесконечным, и, кажется, что сердце выпрыгнет из груди от счастья, выплескивающегося через край…

Как часто мы забываем, что счастье – это так просто: дорогой человек рядом, любимая работа, милые сердцу друзья, которые не предадут, помогут, поймут… Для чего рождается на этой грешной земле человек? Чтобы быть счастливым! И.С. Тургенев в свое время писал: «Хочешь быть счастливым? Выучись сперва страдать». Так устроено мироздание: всё познаётся в сравнении. По-настоящему знает цену свободы лишь тот, кого её лишали… Ценить счастье, дорожить им может лишь тот, кто долго к нему шёл, ведь счастье как вольная пташка: где захотела, там и села.

Моё детство до возраста шести лет неспешно и спокойно протекало в большом селе у моей бабушки. По соседству с нашим домом жила счастливая семья Михеевых. Почётным званием «счастливой» я наградил эту семью, конечно, исключительно по своим детским наивным представлениям. На тот момент мне казалось, что нет другой, более точной характеристики дому Михеевых. Хозяин работал шофёром на грузовике, в закрытом кузове которого была удивительным образом организована целая мастерская. Дядя Паша, так звали водителя, часто брал меня с собой в поездки по колхозным полям, где он в полевых условиях искусно ремонтировал сельхозтехнику.

Жена его, тётя Шура, – дородная женщина с красивой улыбкой и широченной косой, уложенной на голове «башенкой». Жили Михеевы зажиточно: большое хозяйство, полный двор живности, ухоженный огород. Зимой дядя Паша для всех жителей деревни валял сапоги из шерсти домашних овец. Словом, дом – полная чаша. Одно плохо: не дал Бог детей этой семье.

Однажды тётка Шура заболела и попала в районную больницу на целый месяц. Для мужчины болезнь супруги – калейдоскоп переживаний, настоящее испытание. В такие моменты невыносимо скулит душа мужская, ищет сочувствия и поддержки… Дядя же Паша давно поглядывал на мою родную тётку Нюру: такая же дородная, покладистая, голосистая и добрая. Один изъян был у неё на лице – на левой стороне нижнее веко как бы вывернуто наизнанку. Но стоило только заговорить с этой женщиной, как любой собеседник невольно попадал в тёплый поток её доброго нрава, обаяния и душевного тепла. И внешний изъян тети Нюры как-то переставал обращать на себя внимание, словно рассеивался…

Тётка Нюша вечерами по обыкновению поливала свои стройные ухоженные грядки моркови и огурцов. В один из таких летних вечеров между редкими кольями Нюриного забора показалось напряженное лицо дяди Паши:

– Нюр, подойди-ка на минутку…

Тётка нерешительно оглянулась, торопливо бросила лейку в межу, и крадучись, словно вор, побежала к забору. Прижалась к толстым, кривым от старости, кольям, где страдающее лицо дяди Паши чудесным образом вдруг обрело надежду. Они недолго о чем-то шептались. И, неожиданно быстро, через задние огороды, через картофельное поле со всей своей страстью Нюша побежала, подобрав полы длинной юбки, напрямик в скупые объятия дяди Паши. Скрывшись во временно опустелом доме, долго оттуда не выходила. А когда, наконец, появилась, её нельзя было узнать: улыбалась как-то по-особенному таинственно. Волосы непослушно растрепались. Скромный платок предательски спустился с шеи на широкую Нюрину талию.

На протяжении всего месяца, пока болела жена дяди Паши, Нюша регулярно бегала к нему на краткие свидания, которые закончились беременностью моей тётки.

Вещий сон.

В тот день много работы было у дяди Паши. Пришёл домой уставшим очень поздно и, наскоро перекусив, уснул, как только голова коснулась подушки. Тревожной ночью приснился ему странный сон: идёт он босым по глубокому снегу, а над его головой вьётся стая воронов с человеческими лицами. Подходит дядя Паша к большой берёзе, а на ней во всём белом сидит женщина с распущенными волосами. Лица её не видно. Она пытается что-то сказать, а слов не слышно. Только горькие слёзы из глаз её капают, звонко ударяясь обо что-то металлическое. А вокруг берёзы вьётся вороньё, то разлетаясь в разные стороны, то вновь собираясь в густую стаю. И вдруг ясно услышал дядя Паша пронзительный женский возглас: «Спаси меня, Паша! Погибаю я!»

В холодном поту проснулся дядя Паша и поутру, не раздумывая, поехал в районную больницу к жене своей, терзаясь в дороге от нехороших предчувствий. Потом долго уговаривал главврача, чтобы отпустили жену домой долечиваться. И только после заверения, что лекарства принимать и уколы делать тетка Шура будет вовремя, её выписали домой, взяв полагающуюся в таких случаях расписку. Наступила осень с проливными холодными дождями, пронзительными ветрами и неудержимым листопадом. Птицы потянулись на юг в тёплые страны, и только самые стойкие оставались в родных местах.

Таким ранним холодным утром тётя Шура открыла крышку подполья, чтобы набрать семь мешков картошки на продажу. Муж дома не ночевал, гостил у брата в городе, пообещав жене вернуться часам к десяти. Электричества в деревне не было, время-то послевоенное. Женщина привычно поставила керосиновую лампу «Молния» на крышку подполья, чтобы впустить чуточку света в тесное помещение… Случайно задев за платок, лампа, опрокинувшись, облила тётку Шуру керосином. По привычному ли русскому «авось», по трагическому ли стечению обстоятельств, но тяжелая крышка подполья не была закреплена петлями к полу. В одно мгновение она глухо захлопнулась над головой тётки. Несчастная женщина живым факелом металась по подполью, истошно крича и взывая о помощи. Случайно натолкнувшись на бочку с солеными огурцами, в отчаянии сунула голову в прохладный рассол, пытаясь сбить пламя. Но пропитанные керосином платок и кофточка продолжали гореть.

Как она выбралась из подпола, никто так никогда и не узнал. Но выскочив на террасу, тётка Шура метнулась к двери: хотела выбежать на улицу, где лежал только что выпавший первый снег. Огромный крюк на тяжелой двери избы не поддавался усилиям обезумевшей от боли женщины. Соседка же Шуры в это страшное время ожидала отёла коровы, и, услышав непонятный шум в доме Михеевых, всполошилась и подняла мужа. Они ворвались в избу, взломав ломом дверь. Только и могли что сделать: сбить пламя с женщины, бросив её страдающее тело на белый прозрачный снег.

Недолго пролежала тётя Шура в районной больнице, после нескольких тяжёлых операций она скончалась. На похороны собралась вся деревня. Казалось, даже природа оплакивала несчастную женщину. За день до похорон была оттепель. Ночью подморозило, и деревья покрылись ледяными сосульками. Когда прощались с Михеевой Александрой, тополя плакали холодными стаявшими слезами.

Гроб с телом покойной вынесли из дома и поставили у крыльца на две табуретки. На крыльцо вышел подвыпивший муж покойной босиком, в галифе и нательной рубахе. Он молча подошёл к гробу и истошно закричал:

– Не отдам никому!

Внезапным порывом бросился к гробу жены и в отчаянии стал поднимать покойницу, чем очень удивил и испугал своих односельчан. Мужики еле-еле оторвали его от тела усопшей и силой увели в дом.

Неделю дядя Паша пил, потом к весне, неожиданно для всех жителей деревни, продал дом и переехал в райцентр поближе к своей работе.

Такие разные судьбы.

Весна выдалась ранняя и солнечная. Высокое небо радовало своей голубизной, большие помятые сугробы, оседая, таяли на глазах. Проснувшиеся берёзы на пригорке набирались сил после зимней спячки и плакали на радость деревенской детворе. Через небольшие надрезы в стволе они набирали в бутылочки хрустальный берёзовый сок.

Весной тётя Нюша родила сына. Назвала Анатолием. Часто тихой грустью вспоминала она свою грешную и такую короткую историю любви к соседу Паше, который после смерти жены скоропостижно уехал жить в город, так и не попрощавшись с ней. В своей неразделённой, так и не растраченной женской любви, мучительно страдала по нему. Тосковала по своему не свершившемуся счастью и ждала его, ждала, даже когда дядя Паша не приехал посмотреть на своего новорожденного сына…

Семья Гусенковых, где тётя Нюша была старшей, рано осиротела. Отец умер в сорок два года от рака желудка, оставив девятерых детей на плечах потрясённой горем жены. Как старшая дочь, Нюра во всем помогала своей матери. Сказать, что семье Гусенковых тяжело приходилось – значит, ничего не сказать. Иногда казалось, что выдержать столько испытаний невозможно. Но дети подрастали, становились надёжными помощниками своей рано постаревшей матери. Жизнь Гусенковых постепенно налаживалась. И тут грянуло страшное известие: война… Первым на фронт взяли Сергея, который попал в артиллерию. Воевать долго ему не пришлось: через месяц ожесточенных боёв их полк был окружён, и дядя Сергей попал в плен. Долгих двадцать лет он считался без вести пропавшим.

Когда в 1949 году родился я, именно в память о героическом дяде меня и нарекли Сергеем. А через двадцать лет после войны неожиданно в нашу деревню пришло письмо из Западной Германии от пропавшего без вести и чудесным образом найденного дяди Серёжи. Его потрясенная мать долго плакала над странным конвертом. Обезумев от счастья, что-то бессвязно бормоча, бесконечно целовала драгоценное письмо, словно вновь прижимала к материнской груди своего сына. Дрожали от слёз строчки, ворвавшиеся внезапно в дом Гусенковых светлой надеждой. То письмо и фотографию ещё долго перечитывала и пересматривала вся удивлённая событием деревня: на снимке был запечатлён дядя Сергей и его двое детей, мальчик и девочка. Но больше всего притягивали внимание людей, поражая мучительной глубиной глаза дяди: грустные, изподлобья, словно застывшие в молитве о пощаде и забытьи. Одному Богу было известно, какие нечеловеческие муки и страдания пришлось пережить в концлагерях этому человеку.

Братья дяди Серёжи были намного младше его, поэтому на фронт не попали. У каждого из них сложились свои судьбы и свои семьи. Одно стало для них общим – профессия шофёра. Самый же младший из братьев, дядя Витя, потряс семью нелепостью и трагичностью своего жизненного пути. Во время службы в рядах советской армии в Грузии танкист Виктор получил серьезную травму: на учениях его танк перевернулся в горах, и парень сильно ударился головой. Врачи признали сотрясение и ушиб мозга, после чего дядю комиссовали и отправили домой. Два месяца Витю лечили. После недолгой реабилитации он стал работать на тракторе в колхозе. Через год у дяди появились странности в поведении: после любого рукопожатия он тщательно и долго мыл руки, или ночью ему виделись змеи, выползающие из его груди… Его больное воображение пугало и его самого, и близких, которые часто просыпались от воплей ужаса несчастного человека. Так продолжалось с полгода до очередной выходки его плененного разума: оглоблей от саней выбил раму у соседей. Соседи оскорбления не снесли, посчитали, что молодой парень симулирует сумасшествие, чтобы не работать. Виктора как социально опасного больного поместили в психиатрический диспансер, где он находился до конца дней своих…

Перемена места жительства.

Ежегодно по осени в наш колхоз приезжали из города рабочие на уборку урожая: трудовых рук не хватало после войны. На жильё расквартировывали их по домам сельчан по двое-трое. К нам на временное поселение попали два москвича-водителя. Один из них, Володя, и стал моим отцом. Весельчак и балагур, был он болгарином. Когда узнал, что моя мать беременна от него, на следующий же день уехал в столицу, даже не попрощавшись с возлюбленной.

Позднее, через друга, который приезжал вместе с ним работать в колхоз, мать узнала, что в Москве у него семья – дочь и больная жена. Мать не стала его разыскивать, а уехала из колхоза на торфоразработки, куда всех желающих агитировали перебраться специальные уполномоченные-вербовщики. В то сложное время многие бежали из колхозов по разным причинам. Работать приходилось за «палочки» – трудодни, по которым осенью выдавали зерно, картофель и другие продукты. А если неурожай, то на что могли рассчитывать колхозники? Только на своё подсобное хозяйство.

По отъезду матери моей на заработки в поселок Талицы, меня, трёхлетнего мальчика, оставили в деревне на попечение бабушки и той самой тёти Нюши.

Поселок Талицы находился в том же районе, что и наша деревня. Сосновый бор, чистая речка, вытекающая из сказочного по своей красоте Плещеева озера, белые грибы и россыпи брусники, черники, голубики… Огромные залежи торфа. На его добычу, как основного топлива для районной ТЭЦ, приезжало в сезон тысячи рабочих со всей области и страны, даже из Мордовии и Татарстана. Была там, на торфодобыче, построена самая большая в области узкоколейка около 150 километров длиной.

В сезон с мая по октябрь Купанское торфопредприятие было похоже на муравейник. Население увеличивалось в восемь, а то и десять раз. Жили, в основном, в бараках, построенных после войны пленными немцами. На торфодобычу приезжали большей частью молодые, здоровые парни и девушки, которые создавали семьи, растили своих детей, обзаводились своим хозяйством. Не все молодые люди после окончания сезона оставались на торфодобыче, многие возвращались к своим родителям, в свои родовые гнёзда.

Меня в посёлок Талицы привезли осенью на старенькой «Победе», которая застряла в огромной луже перед въездом в посёлок. Этим и запомнился мой первый приезд, с этого дня и начиналась моя новая жизнь.

Судьбоносное спасение.

Самое первое моё впечатление от рабочего посёлка было восторженным: новые друзья, незнакомые места, вековые сосны и ели, а в центре посёлка – берёзовый парк с редкими лавочками, высокими качелями и старым репродуктором, который голосил во всю мощь, передавая последние известия, песни, музыку…

Работа в сезон торфодобычи была тяжёлой: в две смены с восхода до заката солнца. Не зря Петр I когда-то издал указ: «Кто на торфодобыче работает, того на каторгу не посылать». Всю степень тяжести такого каторжного труда мог понять лишь тот, кто работал после войны на торфоразработках.

Мы с пацанами бегали на торфяные поля, которые именовались «картами», и наблюдали за работой взрослых. Огромные машины шли по рельсам и ковшами-транспортёрами выбирали влажный торф, прессовали его в своей утробе, а затем ровным потоком выдавали на дощечках на гигантский конвейер. Десятки рабочих снимали с них эти брикеты и укладывали, как дрова, в поленницы на просушку. Сухие брикеты загружали в корзины, а дальше пересыпали в вагоны. Работницы по трапам, держа корзины с торфом на плече, поднимались на высоту двух с половиной метров, сбрасывали торф из корзины в вагон и прыгали вниз. И так за смену сотни раз. Вначале применялся такой метод добычи торфа, потом непосильный труд был частично механизирован, а впоследствии его стали добывать специальными комбайнами.

Люди от усталости валились с ног. Но стоило только вечером заиграть весёлой гармони, как к бараку, где жил гармонист, стекалась широкой рекой рабочая молодёжь. Пляски, веселье, частушки продолжались далеко за полночь. На одной такой вечёрке и познакомились Зоя с Виктором. Она, пережившая предательство и обман любимого человека. И он, приехавший из другого района парень, только отслуживший срочную службу три года. Вначале Зоя долго присматривалась к нему. Не зря русская пословица гласит: «Обжёгся на молоке, дует и на воду». И она осторожничала, душою знала, о чём гласит народная мудрость. Виктор же был парень напористый, даже в чём-то нагловатый. Далеко не сразу у них возникла взаимная симпатия и любовь. События развивались стремительно и неожиданно для них обоих. А началось всё с несчастного случая, который и сблизил Виктора и Зою на всю жизнь.

После обеденного перерыва Зоя перебиралась по краю карьера на другой участок поля, где она должна была трудиться остаток своего рабочего дня. Неожиданно торфяник обрушился в карьер, и девушка оказалась в трясинистой массе, засасывающей её быстро и безнадежно. Волей случая рядом оказался Виктор. Парень бесстрашно кинулся на помощь к истошно кричащей, испуганной женщине. Подобраться близко к Зое он не мог, потому снял с пояса тугой солдатский ремень и бросил ей. Дрожащими руками Зоя быстро ухватилась за пряжку, и только после третьей попытки Виктору удалось вытянуть её из коварной трясины. К месту происшествия мгновенно сбежались рабочие. Они и помогли молодым людям выбраться из карьера, переодели в сухую одежду и отправили в поселковый медпункт. У Зои неистерпимо ломило плечо, Виктор поранил ногу.

Несколько дней они пробыли на больничных койках. И именно этот несчастный случай, благородный поступок Виктора и его по-мужски скупая забота в больнице и сблизили их окончательно. Зоя была бесконечно благодарна своему спасителю, а Виктор добился её руки и сердца.

Праздники детства.

Жизнь в посёлке Талицы шла своим чередом. Тяжёлые трудовые будни сменялись весёлыми праздниками. В этом посёлке они отмечались по-особенному широко и раздольно. Накануне на клубе появлялась огромная красная звезда. Внутри неё зажигали лампочки, словно на кремлёвских звёздах. На бараках развешивались красочные флаги. На улицах из радиоприёмников гремела бравурная музыка, поднимая настроение уставшему за рабочие будни народу. Если праздник проходил в конце сезона торфодобычи, в торжественной обстановке подводились итоги соцсоревнований. Победившая бригада, облепив паровоз, приезжала в поселок с вручённым переходящим знаменем, заработанным потом и мозолями, а потому особенно дорогим.