В дебрях Маньчжурии

Николай Байков

В дебрях Маньчжурии

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

Предисловие

Эта книга является плодом личных моих наблюдений, переживаний и впечатлений во время многолетних скитаний по горам и лесам Маньчжурий. Она только слегка приподнимает завесу, скрывающую от взоров культурного человека интересный мир, полный таинственной романтики и очарования. Этот мир, ныне отживающий, сохранился еще во всей своей неприкосновенности там, где стоят, нетронутые рукой человека, девственные первобытные леса и простираются на сотни километров дикие пустыни.

С проникновением в край культуры, площади этих лесов сокращаются и исчезает прекрасная первозданная природа, а с нею тот оригинальный мир, который в настоящее время является реликтовым остатком древнейших эпох истории человечества.

АВТОР

Жертва горному духу

Первобытные, дикие леса юго-восточной Маньчжурии, занимающие обширные площади Гириньской провинции, хранят еще в таинственных недрах своих древний отживший мир тех отдаленных времен, когда, в смертельной борьбе за существование, человек отстаивал свою жизнь и место свое на земле.

Леса эти тянутся на сотни километров и заливают тёмно-зелёными волнами своими горные хребты, долины рек и высокие плоскогорья. Как безбрежное бурное море, шумят они, и эта дикая песня тайги напоминает о былом, давнопрошедшем.

У местных жителей леса эти известны под именем «Шу-Хай», т. е. Лесное море.

Северо-Маньчжурская железная дорога пересекла их поперек, с северо-запада на юго-восток, и внесла в их дремучие дебри новую жизнь, современную культуру и могучие достижения технической науки.

Но в самых отдаленных уголках Шухая, куда не проник еще культурный человек со своими хитроумными машинами, царит еще древний языческий бог первобытных лесов и диктует всему живущему свою непреклонную жестокую волю, которая сказывается во всем укладе жизни и быте обитателей тайги.

Здесь свой особый, мир, который ничего не имеет общего с тем миром, в котором живете Вы, мой любезный читатель.

Здесь нет места людям, слабым духом и телом. Праздность и беспечность не созданы для обитателя леса, их не должен знать бродяга лесной; праздность ослабляет силы, беспечность ведет прямо к смерти…

Тайга – это стихия, полная жизни, где совершаются бесконечные биологические процессы, возникают и погибают различные формы, где смерть сменяет жизнь и жизнь зарождается в смерти. Природа здесь уравновешена и гармонична во всех частях; ее законы последовательны и логичны, и суровы: до жестокости; всякий, нарушающий их, становится «вне закона» и погибает безусловно, уступая свое место более – сильному, приспособленному.

Таежная жизнь выработала особый кодекс неписанных законов, опирающихся на своеобразные обычаи, ведущие свое происхождение от древнейших времен, когда человечество не знало еще общественности и социальный строй его находился на самой низкой ступени развития.

Это закон тайги, суровый и беспощадный.

Здесь своя лесная мораль, своя этика и свой оригинальный принцип справедливости и возмездия.

Тягчайшим преступлением здесь является не убийство, но воровство и карается высшей мерою, т. е. смертью.

Таежный суд быстр и неопровержим.

Потерпевший обыкновенно является свидетелем; судьями избираются ближайшие соседи.

Приговор приводится в исполнение немедленно.

Уличенного в воровстве обычно закапывают живым в землю, причем яму копают все сообща, кроме осужденного.

Перед казнью преступника напаивают до бесчувствия ханшином, такова традиция.

Зимою же, когда земля промерзает на два метра, и выкопать яму не представляется возможным, осужденного отдают на растерзание тиграм, для чего привязывают его к стволу дерева на тигровой тропе, т. е. в том месте, где постоянно ходят эти хищники, при совершении своих охотничьих экскурсий.

Дерево это и место, где был растерзан человек, считается у таежных жителей священным. Здесь ставится кумирня в честь тигра, Великого Вана, Горного Духа, и всякий прохожий сжигает здесь свечу молитвы и кладет камень у корней священного дерева.

В глуши Шухая нередко можно встретить вековой дуб, или гигантский кедр, со следами тигровых когтей на коре и с кучкою обомшелых камней у корневища.

В настоящее время, с проникновением в край культуры и цивилизации, обычай этот выводится и отходит в область преданий, но еще два десятка лет тому назад он действовал беспощадно, являясь сдерживающим началом для преступных элементов.

В течении моих многолетних скитаний по горам и лесам Маньчжурии, мне приходилось непосредственно наблюдать эту своеобразную, чрезвычайно интересную жизнь и нередко принимать в ней деятельное, активное участие.

Особенно ярко рисуется в моей памяти один из таких кровавых таежных эпизодов.

Это было в январе месяце. Около двух недель охотились мы в дремучих кедровниках верховьев Хайлинхэ на кабанов, и постепенно подвигались к западу. Прямо перед нами возвышалась скалистая пирамидальная вершина Татудинзы, освещенная красноватыми лучами заходящего солнца. Короткий зимний день приближался к концу. Со мной был неизменный товарищ по таежным скитаниям, промышленник Акиндин Бобошин. Его гигантская фигура маячила передо мной по тропе, оставляя за собой струю едкого табачного дыма.

Не доходя версты две до фанзы знакомого зверолова, мы нашли свежие следы больших тигров; звери пересекли тропу, направляясь в дубняки, где, вероятно, держались в то время кабаны.

Мы прибавили шагу, чтобы засветло дойти до фанзы.

Стемнело совершенно, когда мы подошли к фанзе старого Тун-Лин.

Услышав наши шаги Услышав наши шаги еще издалека, он вышел нас встретить.

«Моу-цзы Бобошка! Пенсне! Здравствуй!», – кричал обрадованный зверолов, приглашая нас войти в натопленную уютную фанзу.

Мы разоблачились, и вскоре ароматные пельмени наполнили фанзу вкусным запахом. Нечего и говорить, что от большой миски пельменей вскоре не осталось и следа.

Утолив голод и жажду, мы расположились на теплых канах, как у себя дома, и незаметно заснули богатырским сном.

Перед рассветом я проснулся, с намерением выйти из фанзы.

Луна уже зашла и в тайге было темно, как в яме. При слабом свете ночника я еле различил сгорбленную фигуру старика, стоящую у дверей. Он очевидно к чему-то прислушивался. Не зная, в чем дело, я задал ему обычный вопрос: «Шима?» Он замахал на меня рукою, приглашая послушать.

Когда я приблизился к нему, он прошептал: «Ходи не надо! Шибко худо есть! Около фанзы ходи два Большой Начальник-Ван! Моя всю ночь слушай его шаги. Его шибко сердись и хочу кушай китайски люди!» В подтверждение своих слов, напуганный старик указал мне место, откуда доносились звуки, и я действительно ясно услышал скрипение снега под чьею-то тяжелою стопой и по временам сдержанное ворчание и фырканье. По этим характерным звукам я догадался, что вокруг фанзы бродят тигры. Иногда они подходили вплотную к фанзе и казалось вот-вот вломится один из хищников внутрь. Инстинктивно я схватился за винтовку, но старый зверолов неодобрительно покачал головой, говоря: «Пу-ю! Пу-ю!».

Бобошин в это время также проснулся и отнесся совершенно спокойно к появлению хищников. В ночной темноте стрелять их все равно бесполезно, и мы решили чуть-свет отправиться за ними по следам.

Видя наше спокойствие. Тун-Лин перестал нервничать и рассказал нам историю о тиграх людоедах, появляющихся через каждые десять лет за данью, в виде человека. Человеческая жертва должна быть представлена ему людьми добровольно, в противном случае людоед не ограничится одним человеком, а возьмет десять. Таково народное поверье. Ван со своей подругой уже вторую ночь приходил к фанзе, требуя себе жертву.

То же самое он проделывал и с другими фанзами звероловов в ближайших окрестностях. В конце концов зверь навел такую панику и так терроризировал несчастных таежников, что они сообща решили исполнить волю Горного Духа, Ван.

Добровольно, конечно, никто из них не соглашался принести себя в жертву, но тут подвернулся счастливый случай: в дальней фанзе, на западном склоне Татудинзы, один из рабочих китайцев, приносивших продукты из Цунхэ, уворовал из тайника две собольих шкурки, его поймали с поличным, судили своим судом и приговорили к смерти в когтях тигра.

Когда в тайгу проникли первые отблески зари и скалистый краж Татудинзы озолотился солнечными лучами, мы с Бобошиным, ежась от холода, шагали уже вверх по тропе, по следам уходивших хищников.

Пройдя по следам их верст десять, мы остановились перед отвесною грядою гранитного гребня хребта Лао-е-лина. Следы хищников вели нас на эти отвесные кручи, недоступные для человека. Волей-неволей пришлось нам обходить этот кряж, который тянулся с севера на юг более чем на 20 верст.

Мы стояли на склоне хребта, поросшего дубняками. Всюду виднелись следы и покопки кабанов. Мы решили бросить на сегодня тигров и заняться кабанами, исходя из того соображения, что лучше синица в руки.

Скрадывать вдвоем зверя было неудобно, и мы разошлись. Бобошин, как обладатель длинных ног, пошел в обход и засел на перевале, куда должны были двинуться кабаны после моих выстрелов.

Не прошел я и четырехсот шагов, как услышал характерный визг поросят.

Был ясный лучезарный полдень, какие бывают обыкновенно в середине зимы.

Белая пелена снега, покрывавшая южный склон хребта, искрилась всеми цветами радуги и слепила глаза.

Чувствуя близость зверя, я медленно подвигался вперед, стараясь не слышать самого себя.

Тишина была невозмутимая, только где-то недалеко, в редких дубняках слышалось какое-то движение, шорох и задорное хрюканье молодых зверей. Стая сорок с беспокойством носилась над ними, и неугомонные дятлы стучали по стволам деревьев.

Зная, что кабаны находятся в ближайшем дубняке, я стал скрадывать их, переползая от одного дерева к другому.

Вскоре глазам моим открылась следующая картина: на солнцепеке, среди дубового леса расположилось огромное стадо кабанов. Весь отлогий склон хребта был испещрен черными силуэтами зверей всевозможных возрастов, тут были старые секачи, с внушительными острыми клыками; подростки, с еле заметными зачатками клыков; молодые игривые свинки и старые матерые свиньи, окруженные суетливою и шумною толпой прибылых поросят.

Воздух тянул на меня и, стоя за деревом, я мог спокойно любоваться этой лесной идиллией и с наслаждением охотника втягивал в себя аромат тайги, пригретой солнцем, и специфический острый запах зверей.

Сколько было здесь кабанов, сказать трудно, но судя по площади, ими занятой, не менее двухсот.

Считая себя в полной безопасности, звери были беспечны и вели себя непринужденно. Многие расположились на отдых и лежали на мягких постелях из веток и сухой травы. Молодежь резвилась, гоняясь друг за другом взапуски. Тут-же вертелись лесные сплетницы сороки и прыгали по спинам и бокам кабанов, освобождая их густой пушистый мех от насекомых.

Долго я стоял, не шевелясь, за стволом старого дуба, не будучи в состоянии нарушить эту мирную безмятежную жизнь лесных обитателей чуждым ей звуком ружейного выстрела.

Но, вспомнив наше решение и выполняя свою задачу, я с неохотой поднял дуло винтовки и навел вершину мушки в левую лопатку ближайшего ко мне секача, стоявшего боком и чесавшего свой правый окорок о ствол дуба.

Грянул выстрел и кабан, сделав несколько шагов вперед, зашатался и лег на бок, обагряя кровью снег и желтый прошлогодний лист, вскопанный зверями, в поисках желудей.

Первое мгновение после выстрела наступила мертвая тишина, ни один звук не тревожил притаившуюся тайгу. Затем, в мгновение ока звери ринулись на утек, вверх по косогору, на перевал хребта, где засел Бобошин.

Несмотря на стремительный бег большого стада по дубнякам и зарослям не было слышно ни одного звука этого движения: каждый зверь, сознавая опасность, пробирался по тайге бесшумно.

Вскоре на гребне хребта раздались, один за другим, два выстрела. Это стрелял Бобошин по двух кабанам, как всегда без промаха.

Когда я подошел к лежащему зверю, он был уже мертв.

Небольшой карий глаз его еще не потерял жизненного блеска и смотрел вопросительно в голубое небо.

Могучая, плотная фигура зверя была красива и белый трехгранный клык грозно сверкал на конце длинного крутого рыла.

Судя по крупной голове, вес зверя достигал пятнадцати пудов.

Чтобы не давать туше застыть, я принялся немедленно за потрошение, что потребовало около часа времени, так как одному трудно было поворачивать тяжелое животное.

Желудок его был битком набит полу разжёванными желудями и свежими побегами какого-то кустарника.

Для предохранения зверя от мелких хищников, пришлось навалить на него мелких веток и листьев, для чего я воспользовался кабаньей постелью; кроме того, сверху еще присыпал снегом.

Бобошин убил кабана и молодую свинью. Когда я вышел к нему на перевал, он кончал потрошение зверей.

«Знаешь, Пенсне! А ведь тигры то здесь недалеко!» – произнес Бобошин, вытирая окровавленные руки снегом и закуривая свою короткую трубку носогрейку – «вон посмотри, чьи это следы?» – указал он головой на тропу, проложенную на самом гребне хребта.

Сомнений не могло быть. Здесь была битая тропа, по которой хищники совершают свои обходы. Следы совершенно свежие, звери прошли не ранее утра и вероятно находятся где-то поблизости.

Завалив кабанов снегом, мы двинулись по этой тропе, придерживаясь следов зверей. Как большинство тигровых троп, она извивалась по гребням хребтов, вдоль каменистых россыпей, выходила на утесы и горные выступы, где хищники имеют обыкновение лежать и сидеть, обзирая окрестности.

В одном месте, под навесом скал, тигры отдыхали и колоссальные фигуры их резко отпечатались на девственной пелене снега.

Расстояние между нами очевидно сокращалось, но все-же наступившая ночь заставила нас искать убежища в одной из горных пещер, часто встречающихся в этой части Лао-е-лина.

Натаскав сухих листьев для постелей, мы с комфортом переночевали в уютной пещере и спали как убитые. Бобошин насколько раз будил меня, чтобы я послушал музыку тайги. Всю ночь, до самого рассвета где-то поблизости ревели тигры и грозные голоса их рокотали в лесных дебрях и горное эхо вторило им в далеких падях и ущельях.

Это была «звериная ночь», когда тигры сходятся вместе, дерутся из-за самок и оглашают безмолвную тайгу своими громовыми голосами. В остальное время года они молчаливы и ведут одинокий скрытый образ жизни.

Под утро, едва только порозовела скалистая вершина Татудинцы, мы были уже на ногах. Наскоро напившись чаю, мы снова зашагали по хребтам и увалам, по следам уходивших хищников.

К полудню вышли мы на крутой перевал, где представилась нам ужасная картина гибели человека в когтях преследуемых нами зверей. На самой вершине перевала снег был смят и вытоптан широкими лапами гигантских кошек и окровавлен. Всюду валялись обрывки и клочки ватной китайской одежды; тут-же торчали из-под снега кожаные улы, порванные и измятые зубами зверей. Около меховой шапки под старым кедром, извиваясь как змея, блестела черная длинная коса. На коре дерева висели обрывки крепкой пеньковой веревки, толщиною в палец. Ствол кедра обрызган кровью. Недалеко отсюда, в замерзшей луже крови лежал обглоданный человеческий череп, ступни ног, кисть руки и кости бедра. Вот и все, что осталось от несчастного китайца. Смотря на все это, можно было легко представить себе кошмарную таежную драму. Слова Тун-лина оправдались: человек, нарушивший закон тайги, был приговорен к смертной казни и отдан на растерзание зверей. Крепко привязанный к стволу дерева, прежде, чем принять мучительную смерть, он должен был испытать невероятные переживания, так как свирепые кровожадные хищники по частям отрывали части его тела, чтобы освободить его от веревки. Мы долго стояли на этом лобном месте, где совершена была казнь во имя таежного правосудия.

Даже крепкие нервы Бобошина не выдержали, и он разразился невероятной руганью по адресу знакомых ему таежников.

«Вот черти! Ироды проклятые! Накормили-таки человечьим мясом своего бога! Чтоб им принять такую-же смерть, окаянным! Погоди-же! Попадись теперь мне на мушку ихний Великий Ван! Спущу с него полосатую шкуру!».

Долго еще возмущался мой приятель и его густой бас гудел под сводами дремучего леса.

Яркое маньчжурское солнце посылало свои веселые радостные лучи на горы и леса и равнодушное голубое небо сияло из бездонной прозрачной своей глубины.

На даровой кровавый пир слеталось голодное воронье и зловещий клекот их нарушал тишину таежной пустыни.

Молча, понурив головы, думая свои думы, мы снова шагали по тропе, преследуя хищников.

Бобошин ожесточенно курил, пыхтя, как паровоз, своей носогрейкой, оставляя за собой струю едкого табачного дыма. Бронзовое лицо его выражало решимость и в глубоких зрачках серых глаз светилась непримиримая злоба.

Пролетая над вершинами таежных великанов, громко каркал старый горный ворон, сзывая товарищей на дикий кровавый пир.

Вскоре звери разделились, и мы пошли по следам старого самца, Великого Вана.

Неустанно преследуя зверя и не давая ему возможности кормиться и отдыхать, мы выгнали его на лесные концессии вблизи линии железной дороги, где работали по вывозке бревен многочисленные обозы китайцев – возчиков. Изголодавшийся хищник в течение трех дней умертвил здесь четырех лошадей и двух погонщиков китайцев и навел такую панику на всех рабочих концессии, что они наотрез отказались выехать в лес. Работы прекратились, и ужас объял обитателей тайги: появился Ван-людоед и требует себе человеческих жертв.

B кумирнях и таежных фанзах совершались моления грозному богу гор и лесов и дым благовонных курильниц возносился к синему безоблачному небу. Тайга притихла и чутко прислушивалась к шелесту сухих листьев, к треску сломанного сучка под тяжелою, мягкою стопой свирепого зверя.

Обозленный нашим преследованием, хищник решил дать нам бой и залег на своих следах, сделав засаду пнем гигантского кедра.

Солнце высоко стояло в небе, бросая свои яркие лучи в чащу леса. Тихо и осторожно пробирались мы вдвоем с Бобошиным, по тигровым следам, зорко всматриваясь в густые заросли тайги. Крики ворон и сорок заставили нас остановиться. Мы знали, что это верный признак близкого присутствия хищника.

Кроме этих криков ни один звук не нарушал торжественную тишину дремучего леса.

Нервы наши были приподняты. Сердце усиленно стучало в грудную клетку. Мозг энергично работал. Сознание неизбежности смертельной борьбы удесятеряло наши духовные и физические силы.

Разойдясь на двадцать шагов, мы двинулись вперед по следам.

Вскоре показались над лесом черные силуэты ворон.

Они летали и неистово каркали над поляной, посреди которой возвышался широкий пень спиленного кедра.

За пнем, притаившись и сжавшись в комок, темнела длинная полосатая фигура зверя. Вытянутый, как струна, пушистый хвост его конвульсивно вздрагивал.

Словно по команде мы остановились. До пня не более тридцати шагов. Хищник внимательно следил за нами, ожидая нашего приближения.

Момент был критический.

Зверь, видя, что мы остановились, решил перейти в наступление.

Прижав уши назад и вытянув туловище, он готовился к роковому прыжку. Стальные мускулы его напряглись.

После первых наших выстрелов, зверь делает гигантский прыжок вперед и падает на бок, издавая яростное рычание.

Но быстро справившись, он вскакивает на ноги, стремясь добраться до нас, но вторые пули «express», направленные в голову и сердце, сражают его окончательно и могучий хищник, взревев и бросившись в сторону, вытягивается на белой пелене снега во весь свой колоссальный рост.

Еще один последний вздох гигантской груди и жизнь покидает прекрасное тело Великого Вана.

Перед нами лежал во всей своей дивной красоте царственный зверь, грозный Дух гор и лесов Маньчжурии.

Страшная пасть его, вооруженная острыми коническими клыками была окровавлена.

Мертвый желто-зеленый глаз, с круглым зрачком спокойно смотрел в ясное голубое небо.

«Вот тебе и Великий Ван! – произнес Бобошин, набивая свою трубку корешками – Довольно! Попил человеческой кровушки, а теперь сам потерял свою шкуру! А важная, черт возьми, мантия у нашего бога! Чай рублей 200 стоит!» – продолжал он, поглаживая своей заскорузлою рукой роскошный буро красный мех тигра.

Теперь только, когда хищник был убит, и победа склонилась в нашу сторону, нервы наши начали сдавать, и мы почувствовали наступившую реакцию. Теперь только нам понятна стала та смертельная опасность, которой мы подвергались!

Длина зверя на четверть превышала 5 аршин. Вес оказался около 20 пудов. (Длина – 3 метра 60 сантиметров. Вес – 325 килограммов).

Так окончил дни свои Горный Дух тайги и поплатился своей шкурой за многих растерзанных им людей.

Прошла суровая зима с ее вьюгами и метелями, приносимыми из ледяных пустынь Сибири северо-западным циклоном.

С берегов Тихого океана повеяло теплой влагой, и тайга оживилась. Зашевелились почки на деревьях; на солнопеках показалась зеленая трава; зацвели ландыши, черемуха и вишня и нежный запах их слышался всюду, в чаще леса и на горных лугах.

Жажда жизни и творчества пробудились в растительном и животном мире. Горы и леса огласились песнями любви и призывными криками птиц и зверей.

По утренним и вечерним зорям начали токовать тетерева.

В зарослях речных урем и на склонах гор все чаще и громче раздавались голоса фазанов-петухов.

Радостная светлоликая весна сыпала свои прекрасные дары на оживающую природу.

Под ласкою солнечных лучей влажная земля дышала полною грудью и аромат этого дыхания наполнял прозрачный воздух горных долин и ущелий.

Этою же весной мне пришлось побывать в фанзе старика Тун-Лина.

Старый зверолов, успешно окончив свой зимний промысел и ликвидировав его результаты в ближайшем городе, вернулся опять в тайгу, добывать золото в песчаных россыпях горных речушек и собирать драгоценный женьшень на северных склонах главного хребта Лао-е-лина.

В беседе со стариком, я напомнил ему кровавый эпизод минувшей зимы, и он поведал мне свои заветные думы и мысли, рождавшиеся в его дряхлой, удрученной годами, седой голове.

«Душа человека, съеденного Ваном, повествовал мне Тун-Лин – витает здесь же, недалеко от того места, где разорвано было его тело. Она переселилась в птицу Цяор, которая летает в горах, по вершинам вековых кедров и жалобно стонет, называя свое имя. Увидеть ее простому человеку нельзя, это доступно только великому праведнику и безгрешному, с чистым непорочным сердцем.

Если ты пойдешь на этот крик из любопытства, он заведет тебя в глубину тайги, ты заблудишься и попадешь в лапы Горного Духа. Птица эта хранит золото и женьшень и приводит к Вану обреченного человека. На месте том, где был разорван человек, из крови его вырастает весною красный мак, – это великий талисман и лекарство от болезней».

Много еще говорил мне старый зверолов о таинственной птице и различных талисманах.

Желая услышать крик этой птицы и питая некоторую надежду увидеть ее хоть мельком, я уговорил старика пойти со мной на тот горный перевал, где совершена была казнь человека.

На следующее утро, едва только солнечные лучи осветили вершину Татудинзы, мы быстро шли по тропе, подымаясь на крутой перевал главного хребта.

Часа через два быстрого хода мы были уже на месте.

По просьбе Тун-Лина я остановился шагах в ста от лобного места.

На самом перевале по-прежнему стоял вековой кедр. На седой коре его виднелись глубокие следы когтей хищника. У корней возвышался небольшой холмик камней. На ветвях деревьев повешены были лоскутки одежды растерзанного человека.

Подойдя к кедру Тун-Лин упал на колени и долго и усердно молился, обращая свои взоры на вершину дерева.

Вокруг кедра, в яркой зелени молодой травы, как капли крови, алели пунцовые цветы дикого мака.

Тишина в тайге была невозмутимая, только где-то внизу, в глубине пади журчал ручей и утренний ветерок шумел в вершинах лесных великанов.

Но вот, совершенно неожиданно, откуда-то с вершины кедра раздался громкий голос неведомой птицы. Я вздрогнул от неожиданности и стал искать ее глазами в густых ветвях дерева. Голос птицы звучал, как флейта и далеко разносился по горам, рождая многократное эхо.

Старый зверолов, услышав эти звуки, пал на землю ниц, закрыв голову руками.

Тщетно я старался увидеть таинственную птицу в темной хвое могучего кедра.

Волшебный стрелок

Темная таежная ночь. Яркие звезды горят в вышине и блещут, переливаясь таинственным светом из неведомой пучины бесконечности. Тихо плещут в скалистые берега темные воды Лянцзухэ. Мерно покачивается утлый челн наш под нависшими ветвями старого кедра. Красноватый свет смолистой лучины, укрепленной на корме, выхватывает из непроглядного мрака наш челн и небольшое пространство каменистого дна реки.