Время и боги

– Вон Кайлулуганг трудится вовсю на земле Кайлулуганга.

Все это небольшие боги, ростом меньше человека, прекрасные домашние боги; и люди часто молились Кайлулугангу:

– Ты, чей дым достигает Пеганы, отошли с ним наши молитвы, чтобы боги услышали их.

И Кайлулуганг, довольный, что его просят, вытягивается вверх, серый и длинный, закинув руки за голову, и посылает слугу своего, дым, до самой Пеганы, чтобы боги Пеганы знали, что люди молятся им.

А Джейбим – Повелитель сломанных вещей – сидит позади дома и оплакивает то, что выбросили. И он будет сидеть, горюя о сломанных вещах, до скончания миров или пока не придет кто-нибудь и не починит сломанное. Иногда он оказывается на берегу реки, проливая слезы о потерянных, уносимых рекою вещах.

Джейбим добрый бог, сердце его скорбит о любой потере.

Существует еще Трибуги, Властелин Сумерек, дети которого – тени. Он сидит в уголке, подальше от Хабании, и ни с кем не разговаривает. Но когда Хабания уляжется спать, а старик Грибаун моргнет раз сто, так что уж и не разобрать, где дерево, а где зола, тогда Трибуги разрешает своим детям побегать по комнате и поплясать на стенах, но только не нарушая тишины.

Но когда свет вновь восходит над Мирами, а заря, танцуя, спускается из Пеганы, Трибуги возвращается в свой угол, собрав вокруг себя детей, будто они никогда не плясали по комнате. А рабы Хабании и старика Грибауна, спящих в очаге, приходят, чтобы разбудить их, и Питсу принимается гладить кошку, а Хобиф успокаивает пса. Кайлулуганг же протягивает руки вверх, к Пегане, а Трибуги сидит тихо, и дети его спят.

* * *

Когда наступает темень, когда приходит время Трибуги, из леса прокрадывается Хиш, Властелин Тишины, дети которого, летучие мыши, нарушая приказы отца, кричат, хотя голос их всегда негромок. А Хиш утихомиривает мышонка, утишает все шепоты ночи, заставляет смолкнуть все шумы. Только сверчок восстает против Хиша. Но Хиш наложил на него заклятие: как только сверчок пропоет свою песню в тысячный раз, голос его становится неслышимым, сливается с тишиной.

Заглушив все звуки, Хиш кланяется низко, до земли; тогда в дом беззвучными шагами входит Йохарнет-Лехей.

Но как только Хиш уйдет из леса, там появляется Вухун, Повелитель Ночных Шорохов, который, проснувшись в своем логове, вылезает и крадется по лесу, проверяя, правда ли, что Хиш ушел.

И вот на какой-нибудь поляне Вухун издает крик, он кричит во весь голос, и ночь кругом слышит, что вот он, Вухун, царит повсюду в лесу. Тогда волк, и лиса, и сова, большие и малые звери тоже издают крики, вторя Вухуну. И слышатся их голоса и шорох листьев.

Бунт речных божеств

С незапамятных времен по равнине текли три широкие реки; матерями их были три седые вершины, а отцом – ураган. Назывались они Эймес, Зейнес и Сегастрион. Воды Эймеса приносили радость мычащим стадам; Зейнес подставлял шею под ярмо, которым обуздал его человек, и нес на себе спиленные деревья от самого леса далеко за горы; а Сегастрион пел старые песни мальчикам-пастушкам: песни о своем детстве в уединенном ущелье, о том, как однажды он сбежал по склону горы и отправился вдаль по равнине посмотреть на мир и как он наконец добрался до моря. Это были равнинные реки, и равнина радовалась им. Но старики рассказывают, что их отцы слышали от своих предков, будто однажды властители равнинных рек взбунтовались против закона Миров, и вышли из берегов, слились вместе, и хлынули в города, и утопили множество людей, говоря при этом:

– Мы теперь играем в игру богов и топим людей ради своего удовольствия, мы выше богов Пеганы.

Вся равнина была залита до самых холмов.

А Эймес, Зейнес и Сегастрион уселись на горах и вытянули руки над своими реками, и реки восстали по их приказу.

Но людские молитвы, возносясь, достигли Пеганы, достигли слуха богов:

– Три речных божества топят нас ради Своего удовольствия, говорят, что они выше богов Пеганы, и играют в Собственную игру с людьми.

Боги Пеганы разгневались, но не знали, как покарать властителей трех рек, потому что те тоже были бессмертными, хотя и малыми, богами.

А речные боги простирали над водами руки, широко расставив пальцы, и вода поднималась все выше, и шум потоков раздавался все громче:

– Разве мы не Эймес, Зейнес и Сегастрион?

Тогда Мунг отправился в пустыни Африки и пришел к вечно мучимому жаждой Амбулу, сидевшему на черных скалах, крепко вцепившись в человеческие кости и дыша жаром.

Мунг встал перед ним, глядя, как поднимаются и опускаются под спекшейся кожей бока; даже когда Амбул втягивал в себя воздух, его горячее дыхание жгло валявшиеся по пустыне кости и сухие палки.

И сказал Мунг:

– О друг Мунга! Пойди и улыбнись в лицо Эймесу, Зейнесу и Сегастриону, чтобы они поняли, разумно ли бунтовать против богов Пеганы.

Амбул ответил:

– Я повинуюсь, Мунг.

И Амбул пришел и уселся на холме по другую сторону разлившихся вод и оттуда ухмыльнулся, глядя на восставших речных богов.

А когда Эймес, Зейнес и Сегастрион простерли руки над своими реками, то увидали над зеркалом вод ухмылку Амбула. Ухмылка эта была подобна смерти в ужасных и жарких краях, боги отдернули руки и больше не простирали их над реками, и вода стала понижаться.

Так Амбул просидел, ухмыляясь, тридцать дней, и реки вернулись в прежние русла, а властители их ускользнули в свои жилища. Но Амбул все ухмылялся.

Тогда Эймес нашел себе убежище в большом пруду под скалой, а Зейнес заполз в лес, а Сегастрион, тяжело дыша, растекся по песку – но Амбул все сидел и ухмылялся.

И Эймес оскудел и был позабыт, и люди, жившие на равнине, говаривали: «Здесь когда-то протекал Эймес»; а Зейнесу едва хватило сил вывести свою реку к морю. Сегастрион же, тяжело дыша, лежал на песке и, когда прохожий перешагнул через него, произнес:

– Нога человека прошла по моей шее, а я-то считал себя выше богов Пеганы.

Тогда сказали боги Пеганы:

– Достаточно. Мы – боги Пеганы, и нет нам равных.

И Мунг отослал Амбула обратно в Африку, вновь дышать жаром на скалы, иссушать пустыню, выжигать клеймо Африки в памяти тех, кто сумел унести оттуда ноги.

А Эймес, Зейнес и Сегастрион вновь запели свои песни и потекли по привычным руслам, играя в Жизнь и Смерть с рыбами и лягушками, но никогда больше не пытались играть с человеком, как боги Пеганы.

О Дорозанде(чьи глаза видят Конец)

Дорозанд сидит высоко над людскими жизнями и смотрит, какими они будут.

Дорозанд – это бог Судьбы. На кого Дорозанд устремит взгляд, тот двинется прямо к неминуемому концу; станет стрелой лука Дорозанда, пущенной в мишень, ему самому невидимую, – в цель Дорозанда. За пределы человеческой мысли, за пределы взгляда богов смотрят глаза Дорозанда.

Он отобрал себе рабов. Бог Судьбы посылает их куда ему нужно, и они спешат, не зная зачем и куда, под ударами его бича или на его призывный крик.

Существует некая цель, которую Дорозанд должен достичь, поэтому он заставляет людей во всех Мирах действовать, не останавливаясь и не отдыхая. А боги Пеганы переговариваются между собой, гадая:

– Чего же хочет достичь Дорозанд?

Предначертано и предсказано, что не только людские судьбы предоставлены попечению Дорозанда, но и что боги Пеганы не могут ослушаться его воли.

Все боги Пеганы боятся Дорозанда, ибо по глазам его видят, что он смотрит дальше богов.

Смысл и жизнь Миров – это Жизнь в Мирах, а Жизнь – средство для достижения цели Дорозанда.

Поэтому Миры движутся, и реки текут в море, и Жизнь возникла и распространилась по всем Мирам, и боги Пеганы совершают свои труды – и все ради Дорозанда. Но когда Дорозанд достигнет цели, Жизнь в Мирах станет ненужной и не будет больше игры для малых богов. Тогда Киб потихоньку, на цыпочках, пройдет по Пегане к тому месту, где отдыхает МАНА-ЙУД-СУШАИ, и, почтительно коснувшись его руки, руки, создавшей богов, скажет:

– МАНА-ЙУД-СУШАИ, твой отдых был долгим.

А МАНА-ЙУД-СУШАИ ответит:

– Не таким уж долгим, ведь я отдыхал всего пятьдесят божественных вечностей, а за каждую из них в Мирах, которые вы сотворили, проходит едва ли больше десяти миллионов смертных лет.

Тут испугаются боги, поняв, что МАНА знает, как, пока он отдыхал, они создали Миры. И скажут:

– Нет, все Миры появились сами.

Тогда МАНА-ЙУД-СУШАИ легко, будто отгоняя что-то надоевшее, взмахнет рукой – рукой, некогда создавшей богов, – и богов не станет.

* * *

Когда на севере зажгутся три луны над Неизменною Звездой, три луны, что не прибывают и не убывают, а лишь не сводят глаз с Севера.

И комета прекратит свои поиски и остановится, перестанет летать среди Миров, успокоится, словно тот, кто уже все нашел, но затем оставит отдых, потому что наступит КОНЕЦ, конец всему, что осталось от старинных времен, даже МАНА-ЙУД-СУШАИ.

Тогда Время не будет больше Временем; и может случиться, что прежние, ушедшие дни вернутся из-за Предела. А мы, те, кто оплакивает минувшие дни, вновь увидим их, подобно путнику, возвратившемуся из долгих странствий домой и очутившемуся среди милых, памятных вещей.

Ведь про МАНА, который так долго отдыхал, никто не знает, жесток он или милостив. Может оказаться, что он милостив, и тогда все так и произойдет.

Око в Пустыне

За Бодраганом, городом, где кончается караванный путь, лежат семь пустынь. Дальше ничего нет. В первой пустыне видны следы великих путешественников, ведущие от Бодрагана в пустыню, и совсем немного следов, ведущих обратно. А в другой пустыне есть только следы туда, а обратных нет.

В третьей пустыне нога человека не ступала. Четвертая пустыня песчаная, пятая пыльная, шестая – каменная, а седьмая – Пустыня Пустынь.

Посреди последней пустыни, лежащей за Бодраганом, посреди Пустыни Пустынь, стоит изваяние, которое в старинные времена было вырублено из горы, и зовется оно Рейнорад. Это Око в Пустыне.

У подножия Рейнорада вырезаны таинственными буквами, которые по ширине превосходят русла рек, такие слова:

Богу, который знает.

Поскольку за второй пустыней человеческих следов нет и поскольку во всех семи лежащих за Бодраганом пустынях нет воды, туда не мог добраться человек, чтобы вырезать изваяние из горы, значит Рейнорад создан руками богов. В Бодрагане, где кончается караванный путь и отдыхают погонщики верблюдов, рассказывают, что однажды боги, стуча целую ночь молотками где-то далеко в пустынях, вырезали Рейнорада из горы. Более того, утверждают, что Рейнорад изваян как изображение бога Худразея, открывшего тайну МАНА-ЙУД-СУШАИ и узнавшего, для чего созданы боги.

Говорят, Худразей держится отдельно от всех в Пегане и ни с кем не разговаривает, поскольку знает то, что скрыто от богов.

Поэтому боги создали его изваяние в пустынном краю, изваяние того, кто думает и молчит, – Око в Пустыне.

Говорят, Худразей услышал, как МАНА-ЙУД-СУШАИ бормотал себе под нос, и уловил смысл, и узнал; говорят, что он был богом радости и веселья, но с того момента, как стал знать, утратил веселье; таково же и его изображение, глядящее на пустыню, где нет ни одного человеческого следа.

И погонщики верблюдов, что сидят и слушают рассказы стариков на базаре в Бодрагане по вечерам, пока отдыхают верблюды, говорят так:

– Раз Худразей так мудр и при этом так печален, давайте выпьем вина, а мудрость пусть убирается прочь, в пустыни, что лежат за Бодраганом.

Поэтому в городе, где кончается караванный путь, царит веселье и всю ночь слышится смех.

Все это рассказывают погонщики верблюдов, вернувшись с караванами из Бодрагана; но кто поверит рассказам погонщиков верблюдов, услышанным от стариков в далеком городе?

О том, кто не был ни богом, ни чудовищем

Видя, что в городах нет мудрости, а в мудрости нет счастья, Йадин, пророк, которому богами было предначертано посвятить жизнь поискам мудрости, отправился с караванами в Бодраган. Как-то вечером, когда верблюды отдыхали, когда жаркий дневной ветер отступал вглубь пустыни, на прощание вздыхая в пальмах и оставляя караваны в покое, Йадин послал с ветром вопрос Худразею, чтобы ветер отнес его в пустыню.

И слова понеслись вместе с ветром:

– Почему продолжают боги существовать и играть в свою игру с людьми? Почему Скарл не перестает барабанить, а МАНА все отдыхает?

А семь пустынь откликнулись эхом:

– Кто знает? Кто знает?

Но за семью пустынями, там, где высится в сумерках огромный Рейнорад, его вопрос был услышан, и туда, где раздался вопрос пророка, прилетели три фламинго, при каждом взмахе крыльев вскрикивавшие:

– Спеши на Юг! Спеши на Юг!

Когда они очутились рядом с пророком, он ощутил исходившую от них свободу и прохладу в жаркой, ослепляющей пустыне и протянул к ним руки. И почувствовал, как чудесно лететь вслед за белыми большими крылами в прохладе над жаркой пустыней. Йадин слышал их голоса над собою: «Спеши на Юг! Спеши на Юг!» – а пустыни внизу откликались: «Кто знает? Кто знает?»

Иногда земля тянулась к ним горными вершинами, иногда уходила вниз глубокими ущельями, реки пели, когда они пролетали над их синевой, слабо доносилась мелодия ветра из заброшенных садов, а вдалеке море торжественно оплакивало старые забытые острова. И казалось, в целом мире все движется только к Югу.

Казалось, сам Юг призывал к себе всех, и все шли.

Но когда пророк увидел, что они пролетели над краем Земли и что далеко на Севере осталась Луна, он догадался, что следует не за земными птицами, а за некими удивительными вестниками Худразея, чье жилище находится в одной из долин Пеганы, у подножия гор, на которых восседают боги.

Они продолжали лететь на Юг мимо всех миров, оставляя их за собою, пока впереди не оказались лишь Араксес, Задрес и Хираглион. Отсюда огромная Ингази казалась лишь светлой точкой, а Ио и Миндо больше не были видны.

Они продолжали лететь на Юг, пока он не остался внизу, а они не оказались у Предела Миров.

Здесь не было ни Юга, ни Востока, ни Запада, только Север и За Пределами: к Северу лежали Миры, а За Пределами начиналось Безмолвие, а сам Предел представлял собой массу скал, которую боги не использовали, когда создавали Миры. На ней сидел Трогул – не бог и не чудовище. Трогул не выл и не дышал, он только переворачивал страницы огромной книги, черные и белые, черные и белые, переворачивал и будет переворачивать дальше, пока не дойдет до КОНЦА.

Все то, что должно случиться, записано в этой книге, как и все то, что уже случилось.

Когда Трогул переворачивает черную страницу – наступает ночь, когда белую – приходит день.

Там написано все про тебя и меня, вплоть до той страницы, на которой наши имена уже больше не появляются.

Пока пророк наблюдал, Трогул перевернул страницу – черную, – и ночь прошла, и над Мирами засиял день.

В разных странах Трогула называют разными именами, он сидит позади богов, а книга его – Устройство Вещей.

Когда Йадин увидел, что прежние, памятные ему дни оказались в той части, которую Трогул уже пролистал, что тысячу страниц назад на одной из страниц было написано имя, которое с тех пор не появлялось, он обратился с мольбой к Трогулу (который только переворачивает страницы и не отвечает ни на какие мольбы). Он взмолился, глядя прямо Трогулу в лицо:

– Только перелистай назад страницы, пока на них не окажется написанным имя, которое больше не появляется, – и страшно далеко, в мире, именуемом Землей, люди будут восславлять имя Трогула. Ведь место, именуемое Землей, действительно существует, и люди там будут молиться Трогулу.

Тогда произнес Трогул, переворачивающий страницы и оставляющий без ответа мольбы, и его голос был похож на шорохи ночью в пустыне, когда не слышно эхо:

– Если бы даже вихрь с Юга вцепился когтями в уже перевернутую страницу, то и он не был бы в силах перевернуть ее назад.

Затем, ибо так было написано в книге, Йадин снова очутился в пустыне. Он лежал на песке, а один из погонщиков дал ему воды и затем отвез его на верблюде в Бодраган.

Некоторые считают, что Йадину все это привиделось, когда он уснул, измученный жаждой и истомленный переходом по пустыне. Но старики в Бодрагане говорят, что где-то и в самом деле сидит Трогул, не бог и не чудовище, и переворачивает страницы книги, черные и белые, черные и белые, пока не дойдет до слов МЕИ ДУН ИЗАН, что означает «Конец Всему», и тогда не станет ни книги, ни богов, ни миров.

Пророк Йонаф

Йонаф был первым из пророков, говоривших пред народом.

Вот слова Йонафа, первого из пророков:

В Пегане обитают боги.

Ночью спал я. И во сне явилась мне Пегана. И была она полна богов.

Только МАНА-ЙУД-СУШАИ я не видел. И в этот час – час сна – обрел я знание. Вот конец и начало моего знания и все мое знание как оно есть: Человек Ничего Не Знает.

Ищи в ночи границу мрака или ищи, где рождается радуга, когда повисает она над холмами, только не тщись объяснить дела богов.

Боги сделали Вещи, Которые Будут, более яркими, оттого они соблазняют людей сильнее, чем Вещи, Которые Есть.

А для самих богов Вещи, Которые Будут, и Вещи, Которые Есть, – одно, и в Пегане все неизменно.

Боги хотя и не милостивы, однако и не жестоки. Они уничтожают Дни, Минувшие во славу Дней Грядущих.

Должно человеку с терпением сносить тяготы Дней Нынешних, а в утешение боги даровали ему незнание.

Не ищи знания. Оно ослабит тебя, и когда под конец ты окажешься там же, откуда начал свой путь, силы твои будут на исходе.

Не ищи знания. Даже я, Йонаф, старейший из пророков, согнулся под бременем мудрости и изнемог от поисков, а знаю лишь то, что человек ничего не знает.

Некогда стремился я познать все на свете, теперь же я знаю лишь одно, и скоро годы унесут меня прочь. Когда Йонаф перестанет быть Йонафом, множество людей пойдет моим путем, который ведет лишь к новым поискам. Не вступай же на этот путь. Не ищи знания.

Таковы Слова Йонафа.

Пророк Йуг

Когда Годы унесли Йонафа, умер Йонаф, и не стало пророка у людей.

Но люди по-прежнему искали знаний. И сказали они Йугу:

– Будь нашим пророком, познай все на свете и объясни нам причину Всего.

И Йуг ответил:

– Мне известно все.

И люди были довольны. И Йуг сказал о Начале, что оно в саду у Йуга, а о Конце – что он в пределах его зрения. И люди забыли Йонафа.

Однажды Йуг увидел за холмами Мунга, тот явил свое знамение. И Йуг перестал быть Йугом.

Пророк Алхирет-Хотеп

После того как Йуг перестал быть Йугом, народ сказал Алхирет-Хотепу:

– Будь нашим пророком, столь же мудрым, как Йуг.

И Алхирет-Хотеп ответил:

– Я столь же мудр, как Йуг.

И народ остался весьма доволен. И сказал Алхирет-Хотеп о Жизни и Смерти: «Это дела Алхирет-Хотепа». И люди принесли ему дары.

Однажды Алхирет-Хотеп записал в книге: «Алхирет-Хотеп знает Все, ибо он говорил с Мунгом». Тогда Мунг выступил вперед, явил свое знамение и сказал:

– Так ты Все знаешь, Алхирет-Хотеп?

И Алхирет-Хотеп очутился среди Вещей, Которые Были.

Пророк Кабок

После того как Алхирет-Хотеп очутился среди Вещей, Которые Были, люди по-прежнему искали знания, и сказали они Кабоку:

– Будь столь же мудрым, как Алхирет-Хотеп.

И сделался Кабок мудрым в своих глазах и в глазах народа. И объявил Кабок:

– Мунг являет свое знамение или воздерживается от него по совету Кабока.

И сказал он одному человеку:

– Ты согрешил против Кабока, и скоро Мунг явит тебе свое знамение.

И другому:

– Ты принес дары Кабоку, и Мунг повременит со своим знамением.

Однажды ночью Кабок, разжиревший на дарах, услышал поступь Мунга, который ходил по саду Кабока вокруг его дома.

И оттого, что ночь была тиха, Кабок встревожился, что Мунг бродит по саду, не спрося у него совета.

И Кабок, знавший Все, преисполнился страха, ибо шаги звучали очень громко, а ночь была тиха, и он не знал, что у Мунга за спиной, – этого никто не видел.

Когда настало утро и на Миры излился свет, Мунг перестал шагать по саду, и Кабок, забыв о своих страхах, сказал:

– Быть может, табун лошадей забрел в мой сад.

И возвратился Кабок к своим трудам. А полагалось ему Все знать, возвещать обо Всем народу и возжигать огонь Мунгу. Но в следующую ночь Мунг снова бродил по саду Кабока, он приблизился к его дому и встал у окна, как тень, и понял тогда Кабок, что это точно Мунг.

И от великого страха сжалось горло у Кабока, поэтому, когда он выкрикнул: «Ты – Мунг!» – голос его звучал хрипло.

А Мунг наклонил слегка голову и снова принялся разгуливать по саду Кабока вокруг его дома.

И Кабок лежал и слушал со страхом в сердце. Когда же настало второе утро и на Миры излился свет, Мунг перестал бродить по саду Кабока, и очень скоро в сердце Кабока проснулась надежда, но он со страхом ожидал третьей ночи.

И вот настала третья ночь, и летучая мышь вернулась в свой дом, и ветер замер, и ночь была тиха. Кабок же лежал и слушал, и крылья ночи двигались для него очень медленно. Но прежде, чем ночь и утро встретились на Пути меж Пеганой и Мирами, в саду Кабока раздались шаги Мунга, который направлялся к дверям Кабока.

И кинулся Кабок вон из дома, как преследуемый зверь, и предстал перед Мунгом.

И Мунг явил ему свое знамение, указав путь к Концу.

И страхи больше не терзали Кабока, ибо они вместе с ним оказались среди Вещей, Которые Были.

О беде, что приключилась с Йун-Иларой у моря, и о строительстве Башни Исхода Дней

Когда Кабок почил вместе со своими страхами, народ стал искать пророка, который не боялся бы Мунга, поднимающего руку на пророков.

И наконец нашли Йун-Илару, который пас овец и не боялся Мунга, и привели его в город, чтобы он сделался пророком.

И выстроил Йун-Илара башню у моря, которая смотрела на закат Солнца. И нарек ее Башней Исхода Дней.

И на исходе каждого дня взбирался Йун-Илара на вершину башни, глядел на закат Солнца и громко хулил Мунга:

– О Мунг, поднимающий руку на Солнце, люди тебя ненавидят, но поклоняются тебе из страха; вот здесь стоит и говорит Йун-Илара, не знающий боязни. Душегуб, вдохновитель убийств и черных дел, безжалостный и мерзкий, яви мне знамение Мунга, но знай: покуда тишина не сойдет на мои уста, я буду выкрикивать оскорбления тебе в лицо.

И люди внизу глядели и удивлялись на Йун-Илару, не боящегося Мунга, и приносили ему дары; лишь с наступлением ночи они смиренно молились Мунгу в своих домах.

Но Мунг сказал:

– Разве может человек оскорбить бога?

И Мунг заходил в людские жилища и собирал свою жатву.

Шли дни, Йун-Илара в своей башне у моря по-прежнему выкрикивал поношения Мунгу, но Мунг не приходил к нему.

А Сиш, гуляя по Мирам, кликнул своего пса-Время, истребил отслужившие свое Часы и, вызвав из пустыни за Мирами полчища новых Часов, послал их сражаться со всем, что есть на свете. И Сиш убелил Йун-Иларе волосы, покрыл его лицо морщинами и обвил плющом его башню, а Мунг все не шел.

И хотя поначалу Сиш был не слишком суров, Йун-Илара перестал выкрикивать с башни поношения Мунгу, и наконец настал день, когда дар Киба тяжким бременем лег на плечи Йун-Иларе.

Тогда с Башни Исхода Дней возопил Йун-Илара:

– О Мунг! О прекраснейший из богов! Нет тебя желаннее! Твой дар, дар Смерти, вновь соединяет нас с Землей, несет покой и забвение. Киб дарит лишь заботы и труды; Сиш вместе с каждым из часов, что сражаются с Миром, посылает сожаление. Йохарнет-Лехей больше не приходит ко мне по ночам. И мало мне радости от Лимпанг-Танга. Когда от человека отвернутся боги, с ним остается только Мунг.

Но Мунг сказал:

– Разве может человек оскорбить бога?

И весь день и всю ночь громко вопил Йун-Илара:

– Ах, как бы мне хотелось дождаться траурного дня, красивых венков, и слез, и темной влажной земли. Ах, как приятно покоиться там, где шелестит над головой трава, где корни деревьев оплетают мир, где нет пронизывающего ветра, где в темноте теплый дождь сочится сквозь землю, а не хлещет с небес, где кости легко рассыпаются в прах.

Так молился Йун-Илара, который по молодости лет в своем безумии поносил Мунга.

У рухнувшей башни, которую когда-то выстроил Йун-Илара, и сейчас лежит горстка костей, а ветер разносит громкие мольбы о милости, если таковая есть на свете.

О том, как боги погубили долину Сидифь

В долине Сидифь стоял стон. Ибо три года там свирепствовала чума, не прекращалась война, а в последний из трех лет случился голод. Люди в долине Сидифь умирали днем и ночью, и днем и ночью в храме Всех богов, кроме Одного (ибо никто не смеет молиться МАНА-ЙУД-СУШАИ), усердно возносили молитвы жрецы.

Они говорили:

– Бывает, человек, хотя он и слышит жужжание насекомых, не сразу его замечает. Так и боги пока не слышат наших молитв, но если молитвы будут непрерывно нарушать тишину, то, может статься, кто-то из богов, гуляя по лугам Пеганы, набредет на одну из наших молитв, что бьется в траве, словно бабочка с помятыми крыльями. И если боги будут к нам милостивы, они облегчат нашу участь, а если нет, сотрут нас с лица земли, ибо нрав их изменчив, и тогда в долине Сидифь не будет больше скорбей: ни чумы, ни смерти, ни войны.