След крови. Шесть историй о Бошелене и Корбале Броше

С обрюзгших губ Корбала Броша сорвался тихий стон.

Это была последняя крыса на «Солнечном локоне». Его самая любимая, пусть и временная служанка. Она видела чудовище, которое небрежно, будто походя, прикончило первого помощника. И естественно, у жертвы отсутствовала голова. Чего вполне следовало ожидать.

Корбал Брош помедлил, наклонив надежно сидящее на месте ухо.

Паника наверху, похоже, несколько поутихла. Возможно, команда покинула корабль – что было бы весьма достойно сожаления. Наверняка ни капитан, ни Бошелен такого бы не позволили. Разве Бошелену неведомо, насколько любит Корбал эти мириады грязных, не особо здоровых проблесков жизни? Да, ему обещана хорошая жатва после того, как они станут больше не нужны. Обещана…

Что ж, Корбал Брош мог бы отправиться за ними в погоню, если вдруг они и в самом деле сбежали…

Из темноты, откуда-то со стороны носа судна, донесся хриплый смех.

Корбал Брош нахмурился.

– До чего же грубо – прерывать мои драгоценные мысли, – пробормотал он. – Крайне грубо.

Смех смолк, и послышался скрипучий голос:

– Это ты?

– Да, – ответил Корбал Брош.

– Не может быть.

– И тем не менее.

– Тебе придется умереть.

– Придется. Когда-нибудь.

– Совсем скоро.

– Как бы не так.

– Я убью тебя. Сожру твою круглую башку. Попробую на вкус горькую сладость твоих пухлых щечек. И всласть налакаюсь крови, которой ты истечешь.

– Нет.

– Подойди ближе.

– Это можно, – ответил Корбал Брош.

Поднявшись, он направился в сторону носа, пройдя под тусклым прямоугольником все еще открытого люка. Его рука в кольчужной перчатке сжимала зловеще блестевший топор в форме полумесяца, с короткой рукояткой, который, казалось, источал маслянистую жижу.

– Этим ты мне не повредишь.

– Да, больно не будет. Но я и не собираюсь причинять тебе боль, – усмехнулся Корбал Брош. – Я порублю тебя на куски. Без боли. Просто на мелкие кусочки. Мне нужны кое-какие твои части.

– Ты отважен, смертный. Нам воистину следует испытать друг друга… но не сейчас.

Корбал Брош остановился, поняв, что демон исчез. Разочарованно сунув рукоятку топора за пояс, он принюхался, пробуя темноту на вкус, и прислушался к журчанию и бульканью воды снаружи. Наконец он почесал зад, повернулся и начал подниматься по трапу.

До верха он так и не добрался. С другой стороны, в его намерения это и не входило.

Когда снизу послышались крики и на средней палубе «Солнечного локона» начался хаос, Эмансипор Риз присел перед дверью каюты, уставившись на вопящую толпу матросов, которые метались по палубе, вырывая друг другу волосы, кусаясь и царапаясь. Некоторые падали за борт. Из трюма донеслись новые несмолкающие вопли.

– Только не снова это, – пробормотал он.

Так порой закручивается вокруг себя мир, подобно лобковым волосам на ветру, когда сидишь со спущенными штанами и холод пробирает в обычно потаенных, будто обратная сторона луны, местах. Снова и снова жизнь срывается с узды, и повторяются одни и те же сцены, жуткие и сверхъестественные, – да что там, он почти ожидал услышать хруст дерева от удара о камни и лед, ржание тонущих под палубой лошадей, увидеть спотыкающиеся фигуры с искаженными, перемазанными кровью лицами. И завывающий ветер, будто швыряющий в тебя сгустки тьмы со всех сторон, посреди безумной, полной смерти и разрушений ночи…

Но это, уверял он себя, было давно. На другом корабле. В другой жизни.

А сейчас… что ж, будь что будет.

Крепче сжав громадный меч Бошелена, Эмансипор Риз выпрямился и поднялся по трапу на палубу.

– Слушайте меня, матросы! – взревел он, высоко подняв оружие. – Слушайте все! Призываю вас к порядку, будьте вы прокляты!

Громоподобный рев, каковой в подобной ситуации неизбежно исторгся бы из глоток офицеров, вполне мог достичь того крошечного сгустка разума величиной с орех, что имелся в мозгах большинства матросов, и, если будет на то благословение Госпожи, а Маэль затаит дыхание, заставить этих придурков подчиниться, восстановив порядок и способность здраво рассуждать…

– Это же Манси Неудачник! Это он во всем виноват! Хватай его!

«Вот дерьмо…»

Густ Хабб, все еще пребывавший в расстроенных чувствах из-за утраты ушей, высунул изуродованную голову из люка и, выпучив глаза, уставился на разъяренную толпу, которая атаковала того самого слугу, носившего столь подходящее ему прозвище Неудачник. А он сжимал в руках гигантских размеров меч, которым опасно размахивал, пытаясь сдержать натиск злобно рычащих матросов. Кто-то выбил деревянным нагелем оружие из рук Манси, и Густ увидел, как меч летит, кувыркаясь, прямо к нему.

Хабб с воплем отскочил назад, и между глаз у него взорвался огонь. Брызнула кровь, и, прижав руки к носу, он обнаружил на его месте лишь две кровавые дыры. Упав на бок, бедняга откатился от люка. В его мозг хлынул жуткий запах холодного железа, заглушая даже боль. Вместе с нескончаемым журчанием воды – которая, казалось, лилась из его полуослепших глаз – и доносящимся откуда-то едва слышным треском всего этого оказалось чересчур для его измученного разума, и на Густа накатило благословенное забытье, окутав его черной пеленой.

На какое-то время.

Хек Урс, тащивший Пташку Пеструшку, увидел неподвижно лежащего на палубе товарища, голову которого окружала лужа крови. Охваченный гневом, он оставил Пташку у края люка и выхватил свой короткий меч, о котором уже почти успел забыть.

У основания главной мачты суетилось два десятков матросов, поднимавших на канатах безвольное тело с болтающимися руками. Манси Неудачник, избитый до бесчувствия, а может, и похуже, привязанный за лодыжку, дергаными рывками возносился к небу.

– Что вы творите, во имя Худа? – взревел Хек, наступая на толпу.

Женщина по имени Миппл, чьи волосы напоминали давно заброшенное гнездо стервятников, резко повернула голову и оскалила грязные зубы:

– Это Неудачник! Он пытался всех нас убить! Мы приносим его в жертву Маэлю!

– На верхушке главной мачты? Спустите его, идиоты!

– Нет! – заорал другой матрос, размахивая нагелем и гордо выпятив грудь, будто именно он был тут главным.

Густ хмуро взглянул на матроса, пытаясь вспомнить, как того зовут:

– Вистер, кажется?

– Ты сухопутная крыса, Хек Урс, – и не пытайся отрицать! Только посмотри на себя: ты же клятый солдат, дезертир!

– Манси не…

– Он отрубил нос твоему дружку!

Хек замолчал, еще больше хмурясь, и утер кровь с собственного носа.

– Точно он?

– Угу, вон тем здоровенным мечом, который торчит там, вонзившись в релинг. Видишь кровь на лезвии? Это кровь Густа!

Хор голосов подтвердил упомянутые подробности. Все дружно закивали, подкрепляя заверения Вистера смачными плевками в сторону.

Хек убрал меч обратно в ножны:

– Что ж, в таком случае – наверх его!

«Что там такое, дорогая моя дочь? Слышишь шорох и толчки, треск и стоны? Грядет безумный демон! Угасли его чувства, потухла свеча разума – готовься, моя милая, вместе мы перережем ему глотку и прольем кровавый дождь на глупцов внизу!»

Корзина на верхушке мачты мягко покачивалась, описывая небольшие круги. «Солнечный локон» потерял управление и дрейфовал на волнах, медленно двигаясь боком вдоль Красной дороги Несмеяни. Внизу все еще бегали человеческие фигурки, которые наконец начали звать капитана; затем пришло ужасающее известие, что первый помощник Абли Друтер жестоко убит в трюме неведомой тварью. Тварью, которая, как слышала Бена-младшая, обладала способностью бесследно исчезать. На палубе внизу вновь началась паника.

Дрожа, девушка снова прислушалась. Вдоль мачты медленно поднималось что-то тяжелое. До самого верха, если ее мать говорила правду. Демон. Бена крепче сжала в руке маленький нож. Перерезать ему горло, да. С помощью матери.

«Слушай! Он уже почти здесь!»

Весь в поту, Бошелен скатился с капитана Сатер.

– Глотнуть бы чего-нибудь, – простонала она.

Сморгнув жгучий пот с глаз, чародей пристально посмотрел на нее:

– Вы даже не представляете, насколько страшны последствия употребления тоблакайского кровавого вина. Приношу свои смиренные извинения, капитан.

– Значит, все закончилось?

– Полагаю, да.

По всей каюте были разбросаны вещи: кольчуга и ремни, пряжки и белье. Фитиль в фонаре угасал, в последних проблесках мертвенно-бледного света по углам метались тени. Где-то неподалеку слышался звук падающих капель, но выяснять его источник никому не хотелось.

Сатер села:

– Вы слышите?

– Что именно?

– Там, на палубе… мы в дрейфе, а за штурвалом никого!

Взгляд Бошелена упал на обнаженную грудь капитана, с которой он в первое же безумное мгновение сорвал покровы. Округлые холмики слегка качнулись в его сторону, когда женщина потянулась за одеждой, и он вдруг снова ощутил невольное возбуждение. Поморщившись, Бошелен отвел взгляд.

– Мы собирались обсудить события этой кошмарной ночи, – сказал он, надевая через голову стеганую подкладку под кольчугу, один рукав которой был оторван по шву, и приглаживая волосы цвета железа.

– Призраки, – проворчала Сатер; поднявшись, она начала натягивать лосины, то и дело морщась.

– Не в этот раз, – ответил он, расчесывая бороду. И пояснил: – Лич.

Сатер уставилась на него:

– Как, во имя Худа, лич мог проникнуть на мой корабль?

– Гвозди и, может, еще кое-что. Корбал Брош наверняка знает больше.

– Кстати, я ведь уже спрашивала – где он?

– Полагаю, блуждает в лабиринте Худова царства, преследуя эту тварь. А сие, позвольте заметить, весьма рискованно. Повелитель Смерти не питает особой симпатии к Корбалу Брошу.

– Худ… лично знаком с вашим другом? – прищурилась Сатер.

– Богов легко прогневать. – Бошелен поднял кольчугу, звенья которой заструились в его руках. – Мне нужно забрать свой меч. Если лич действительно вторгнется в наш мир, на этот корабль, перед нами встанет серьезная проблема.

– Проблема?

– Да. Как остаться в живых.

– Мы тут ни при чем! – внезапно крикнула она.

Бошелен нахмурился:

– Так это за вами охотятся? Ну да, как мы и подозревали. – Он кивнул. – Кто именно идет по вашему следу, капитан?

– Откуда мне знать?

– Опишите, в чем состоит ваше преступление.

– И что это даст? Строго говоря, это даже не было преступлением. Мы просто… воспользовались случаем.

– Ага… поддались искушению, отбросив любой страх перед последствиями?

– Именно.

– На миг забыли о морали?

– Так и есть.

– Целесообразность победила чувство долга?

– Можно и так сказать…

– Защита, основанная на природной слабости, достойна лишь несмышленых детей и кусачих собак, капитан. Вы и ваши товарищи – все взрослые люди, и если вы отреклись от собственной чести, то справедливо заслуживаете суровой кары на глазах широкой публики, вернее, толпы, которая выразит вполне цивилизованную радость по поводу вашей жестокой судьбы.

На мгновение у Сатер отвисла челюсть, а затем она схватила меч и быстро застегнула пояс на округлых бедрах.

– Уж кто бы говорил…

– Что вы имеете в виду?

– Искушение, кусачие собаки и все такое… Проклятье, я едва на ногах держусь. Вы что, полагаете, будто мне нравится, когда меня насилуют? Я даже попыталась воткнуть в вас нож, но вы вывернули мне запястье…

– Хорошо известно, что кровавое вино – даже малейшие его следы на губах или во рту – вызывает у жертвы неодолимую похоть. Это даже нельзя уже назвать изнасилованием…

– Не важно, что и как там нельзя назвать, Бошелен! В любом случае согласия я не давала. Да наденьте же, ради Худа, кольчугу – может, хотя бы ее вес вас сдержит. Смогу хоть нормально соображать – не беспокойтесь, глотку я вам не перережу, пока нам грозит опасность.

– Я же извинился, – сказал Бошелен. – Я не владел собой…

– Лучше бы вам в лапы попался ваш слуга…

– Поскольку подобными наклонностями я не страдаю, я бы его просто убил, капитан.

– Ничего еще не закончилось.

– Искренне надеюсь, что закончилось.

Сатер подошла к двери и, распахнув ее, остановилась на пороге:

– Можем мы разделаться с этим личем, чародей? – (Бошелен пожал плечами.) – Ох, если бы я могла покончить с вами прямо сейчас…

Он снова пожал плечами.

Едва лишь опустился засов на двери каюты и топот сапог капитана стих вдали, Бошелен, повернувшись, увидел Корбала Броша, который выходил из внезапно подернувшейся туманом стены.

– Глупая баба, – тонким голосом проговорил евнух, направляясь к своему сундуку. – Знала бы она, что такое настоящее отсутствие плотского наслаждения…

– Глупая? Вовсе нет. Сперва потрясение, потом стыд, затем негодование… Она в полном праве чувствовать себя оскорбленной как моим поведением, так и собственной страстной реакцией. У меня есть мысль написать ученый трактат об этической стороне кровавого вина. Член возбуждается химическими средствами, и похоть, подобно потопу, захлестывает все высшие функции разума… Воистину рецепт для бесконтрольного, ведущего к катастрофе размножения – хотя на самом деле скорее наоборот. До чего же приятно осознавать, насколько редко кровавое вино! Только представь: что, если бы оно было доступно всем людям в мире? Да они бы плясали на улицах, одержимые ложной гордостью и, что еще хуже, вопиющим самодовольством! Что касается женщин… без конца преследуемые мужчинами, они быстро растеряли бы свои организационные способности, и в итоге цивилизация впала бы в чудовищных размеров гедонистический коллапс… Ладно, не важно. В любом случае текст придется тщательно продумать и прилежно отредактировать.

Корбал Брош присел перед сундуком и откинул крышку. Охранные чары рассеялись с легким, похожим на звук бьющегося стекла звоном.

– Ах! – воскликнул Корбал Брош, наклонившись и глядя на свое шипящее и булькающее творение. – Жизнь!

– Оно голодное?

– О да, голодное. И еще как!

– Увы, – заметил Бошелен, подходя к товарищу и глядя на пульсирующее в своей мрачной пещере чудовище с парой десятков похожих на бусинки глаз, – преследовать добычу оно может лишь за счет сокращений тела. Даже улитка сбежала бы от него, не запыхавшись…

– Уже нет, – вздохнул Корбал Брош. – Это все в прекрасном прошлом. Я ведь выловил всех крыс на борту?

– Да, что весьма меня удивило.

– Дитя теперь передвигается на множестве лапок.

Бошелен поднял брови:

– Ты приделал своему отпрыску крысиные конечности?

– Не только. Ноги, челюсти, позвоночники и хвосты. У детки теперь множество ротиков. И острых зубок. А также носиков, ушек и хвостиков.

– Но кто же даст загрызть себя насмерть?

– Дитя вырастет, поглощая все вокруг, и станет больше, проворнее и намного голоднее.

– Понятно. И есть ли предел его росту?

Корбал Брош поднял взгляд и улыбнулся.

– Понятно, – повторил Бошелен. – Ты намерен отправить свое дитя в погоню за личем? В лабиринты?

– На охоту, – кивнул евнух. – Мое дитя – вольный охотник! – Он облизал толстые губы.

– Команда точно будет рада.

– Ну да, какое-то время. – Корбал Брош хихикнул.

– Что ж, продолжай, а я пойду отыщу свой меч – он мне наверняка понадобится, когда твое дитя выгонит из норы нашего незваного гостя.

Но Корбал Брош уже бормотал чародейские заклинания, полностью уйдя в свой собственный, наверняка приятный мир.

Открыв глаза, Эмансипор Риз обнаружил, что смотрит на жуткое иссохшее лицо древней старухи, беззубой и почти лишенной кожи.

– Тетя Нупси?

Откуда-то рядом послышался смешок, затем чей-то тонкий голос хрипло произнес:

– Ты теперь мой, демон. Я перережу тебе глотку. Вырву язык. Сломаю нос. Выщиплю брови. Боль, слезы из глаз и кровь отовсюду! Смертельные муки и нервы в огне! Кто такая тетя Нупси?

Эмансипор уперся ладонью в покачивающееся перед ним мертвое лицо и оттолкнул от себя труп, который повалился на бок, с хрустом сложившись у плетеной стенки.

– Ты за это поплатишься! Видишь этот нож? Сейчас устрою ему свидание с твоим пупком! Выпущу кишки, рубану по запястьям – и полетишь на палубу, на поживу матросам! Мужья – лишь пустая трата времени, так что даже не думай! Могу поспорить, она тебя терпеть не могла.

Синяки, шишки на лбу, грязь и кровь на языке, может, треснувшее ребро (или даже не одно, а три), пульсирующий от боли нос. Эмансипор Риз попытался вспомнить, что случилось, сообразить, где он находится. Темнота наверху, слабое свечение, исходящее от седоволосого трупа, качка, потрескивание со всех сторон, завывание ветра. И чей-то голос. Он повернулся, опираясь на локоть.

К изогнутой плетеной стенке, стискивая в маленьких обветренных руках нож, жалась худая девочка с широко раскрытыми глазами.

– Только попробуйте тронуть, – пискнула она, будто мышь, и добавила тем же хриплым шепотом, который Эмансипор уже слышал раньше: – Она не для тебя, о нет, демон! Мои зубы вонзятся в твою глотку! Один за другим! Видишь нож в руках моей дочери? Он выпил жизни у тысячи врагов!

Вокруг его лодыжки была завязана веревка, сильно ободравшая кожу. Болели все суставы, наводя на определенные мысли о том, что произошло.

– Да я же в клятом «вороньем гнезде». Эти сволочи привязали меня и втащили наверх! – Он, щурясь, взглянул на девочку. – Ты Бена-младшая?

Она попятилась.

– Спокойно, я ничего тебе не сделаю. Я Эмансипор Риз…

– Манси Неудачник?

– От иных прозвищ не избавишься, какая бы удача тебе ни сопутствовала.

– Удача? – хихикнула она.

– Угу. У меня хорошая работа. Надежный доход, вежливые хозяева – да моя жена сейчас наверняка пляшет от счастья на могильнике в нашем дворе в Скорбном Миноре. Мои дети наконец избавились от глистов, могут ежедневно чистить зубы и пользоваться прочими современными удобствами. Да, мое невезение давно в прошлом и столь же мертво, как большинство тех, кого я когда-то знал. Да что там…

– Заткнись. Гвозди вырвались на свободу, глупец. И вместе с ними – воющие духи и призраки, но один из них возвысился над всеми остальными. Он тянет когтистые лапы, хватает души – слышал бы ты их вопли, пронзающие эфир! Хватает и пожирает и все растет и растет. Слой за слоем копится его сила, мрачная броня, не дающая прогнать его прочь, и множество его ноздрей вдыхают сладкий запах смертной жизни! До чего же славно он охотится, швыряя всех и вся в свою клыкастую, слюнявую и вонючую пасть с черными деснами! Даже сейчас я слышу пьянящий хруст костей!

– Ты что, спятила, девочка? Почему с твоих юных губ столь неподобающе доносится голос старой ведьмы?

Бена-младшая моргнула.

– Это все мама, – прошептала она, кивая в сторону трупа. – Это она говорит, предупреждает вас… Что вы так странно на меня смотрите? Неужели вас не пугает ее жуткий взгляд, сударь? Бена-старшая предупреждает нас: он там, внизу! Нет его ужаснее, и нам некуда бежать!

Эмансипор Риз со стоном сел и начал развязывать узел на лодыжке.

– Ты права, Бена-младшая. Совершенно некуда.

Он понял, что следует осторожнее вести себя с несчастной девочкой, чей разум явно пострадал в плену плетеной корзины, в обществе матери, умершей по крайней мере несколько недель назад. Пропасть одиночества оказалась чересчур глубока, и бедняжку поглотил водоворот безумия.

Бена-младшая внезапно оскалила зубы, снова заговорив голосом старухи:

– Все умрут. Кроме меня и моей дочери – когда явится он, взобравшись на мачту, и доберется до этого гнезда, он схватит за горло тебя, Неудачник. А мы будем смотреть, как он тащит тебя вниз. Мы услышим хруст твоих костей, бульканье твоей крови, влажный треск лопающихся глаз…

– Думаешь, он не почует вас обеих? Твою дочь уж точно унюхает: ее живую кровь, тепло ее дыхания, которые манят неупокоенных подобно магниту…

– Я защищу дочь! Спрячу ее! В своих объятиях, да!

С трудом поднявшись на ноги, Эмансипор прислонился к краю корзины.

– Может, и получится. Пусть Госпожа будет благосклонна к вам обеим. Что касается меня, я спускаюсь обратно…

– Не смей! Слышишь их там, внизу? Безумие! И он бродит среди них, упиваясь ужасом…

И тут, словно бы в подтверждение описанного Беной-старшей кошмара, снизу послышались новые вопли, становясь все громче. Истошные, отчаянные, звериные.

Мачта и «воронье гнездо» покачнулись, будто от удара гигантского кулака. Раздался резкий треск. Они услышали, как рея сорвалась с креплений и с грохотом рухнула на палубу.

– Худов дух! – выдохнул Эмансипор, хватаясь за край корзины.

Развернувшись кругом, он, щурясь, посмотрел вниз. По палубе метались тени, больше походившие на некое порождение кошмара, чем на реальность. Возле люка лежало безвольно раскинувшееся тело. Эмансипор не видел, что врезалось в основание главной мачты, но смог различить белые следы расщепов, почти светящиеся на фоне просмоленного дерева.

– Что-то ударило нас внизу, может даже в трюме!

Он обернулся, собираясь предупредить Бену-младшую, и успел увидеть сверкнувшую рукоятку летящего к его голове ножа.

Белая вспышка.

«Колокола, Субли! Ты что, не слышишь клятые колокола?

О жена моя, что же я наделал?»

Каким же прекрасным казалось ей это покачивание, столь мягкое и нежное! Левая грудь Пташки Пеструшки представляла собой ослепительно-белое полушарие, резко контрастировавшее с темной кожей, – отсюда и ее прозвище. Увы, эту подробность она не сумела сохранить в тайне от команды, как ей хотелось бы, – но, боги, когда ты заключена на борту корабля в обществе грубых матросов и немногих женщин, которые уродливее сморщенной задницы жреца, то что еще остается? К тому же она зарабатывала деньги, а деньги могли пригодиться, ибо кто знает, удастся ли им в очередной раз выйти сухими из воды? И потому Пташке Пеструшке очень не хотелось открывать глаза.

Особенно учитывая доносившиеся со стороны передней палубы крики. Хуже того, по трапу текла кровь – а может, просто кто-то вылил ведро соленой воды. Не самое подходящее время, чтобы намокнуть.

И все-таки Пташка Пеструшка открыла глаза. Сев, она обнаружила, что смотрит в сторону кормы, а чуть правее от нее – слегка приоткрытый люк, который ведет к каютам.

Оттуда выползало нечто мокрое, скользкое и темное, со множеством черных глаз-бусинок, хаотично разбросанных по бесформенной поверхности, бугорчатой и пятнистой. Слышалось шуршание и царапанье крошечных когтей по деревянным ступеням, слабый шорох и бульканье органов, пульсирующих под прозрачной, сочащейся жидкостью кожей. Половина лица под пурпурным наростом, который вполне мог быть печенью, на мгновение уставилась на Пташку Пеструшку остекленевшим глазом, а затем тварь переместилась дальше, и лицо скрылось из виду.

Из сшитых вместе кусков скальпов росли пучки жирных волос, черных и прямых, светлых и вьющихся, каштановых и кудрявых. Единственная бровь изгибалась не над глазом, но над чем-то напоминающим желчный пузырь, как будто желчные пузыри способны на иронический вопросительный взгляд, хотя всем прекрасно известно, что они могут лишь злобно хмуриться…

Пташка Пеструшка наконец поняла, что это склизкое подрагивающее чудовище вовсе не плод ее воображения. О нет, оно было вполне реальным.

И оно лезло на палубу, перемещаясь на множестве лапок, будто сороконожка, а его черные блестящие глаза, в чем Пташка уже не сомневалась, были устремлены прямо на нее, с типичной для крыс алчностью. Маленькие зубастые пасти открывались и закрывались, истекая слюной, а под ними, водя из стороны в сторону, неустанно нюхали воздух розовые, похожие на пуговки носики.

Судорожно всхлипывая, Пташка начала отползать на четвереньках по палубе.

Изнутри твари высунулось мускулистое человеческое предплечье, расположенное в крайне неудобном месте; на его запястье виднелась яркая татуировка в виде резвящихся ягнят. Из складок органов появилась вторая рука с татуировкой в виде рычащего черного волка. Вонзая ногти в доски палубы, тварь продолжала волочить свою тушу с целеустремленностью гигантского слизня, почуявшего кучу свежего навоза.

Наконец кошмарное создание сползло с трапа и с невероятной скоростью устремилось вперед. Из разинутого рта Пташки Пеструшки вырвался вопль, способный вдребезги разбить стекло. Она развернулась кругом, пытаясь вскочить на ноги, и тут же повалилась на бок, угодив левой рукой и левой ногой в открытый люк трюма.

Бедная женщина рухнула во тьму, пару раз ударившись о ступени крутого трапа, и тяжело грохнулась на настил в проходе. Перед глазами у нее закружился водоворот звезд, и ее поглотила черная бездна.

Каким же прекрасным казалось ей это покачивание, столь мягкое и нежное…

Капитан Сатер подтащила бесчувственную Миппл к фок-мачте и оставила ее там. В руке Сатер сжимала меч, изорванные остатки ее одежды были забрызганы кровью. Увы, ей не удалось заглянуть к себе в каюту, чтобы надеть доспехи и, возможно, пройтись щеткой по волосам – как она всегда поступала после интимной близости, потому что нерасчесанные волосы могли за что-нибудь зацепиться, – но сожалеть об этом уже не имело смысла.