Бездна

– Всё, – прошептал Южанин, – оставляю тебя… Держись, не давай бить себя по голове. Только по жопе…

Голос его истончился, исчез, я подумал с жалостью, что хороший и компанейский друг, но что с ним, почему заметно глупеет, хотя медицина гарантирует каждому идеальное здоровье и никогда не стареющий мозг?

Видимо, дело не только в самой структуре мозга. Хотя взамен отмирающих нейронов тут же вырастают новые, так что общее количество никогда не снижается, но все же сдаёт, хотя сам не замечает, как вообще-то не обращаем внимание и мы.

Да, он наверняка пройдёт любые тесты на память, перемножит в уме сорокозначные цифры, извлечёт корень и назовет все отличия бозона Хикса от двуппера Ядзинского, но всё же что-то и как-то не так.

А вдруг меняется не только он, но и мы все, счастливые люди в счастливейшем мире?

Я зябко передернул плечами. Такого быть не должно. С нашим идеальным здоровьем и всегда работоспособным мозгом в худшем случае могли бы оставаться на прежнем уровне, но всё же вроде бы не остаёмся.

Тогда почему?

Казуальник не появился в дальнем дверном проеме или даже на ступеньках, а возник прямо передо мной, рослый и костистый, как огромный муравей в боевой стойке, с исполинским топором грубой ковки в мощной длани.

Я нервно дернулся, в прошлый раз он был худым и со злым костлявым лицом, таким в операх изображают Мефистофеля, помню и толстеньким гномом, но чтоб вот так по-детски закосить под викинга?

– Ты чего? – спросил я с подозрением.

Он пояснил совсем не по-отшельнически бодро:

– Всегда любил оружие. Видать, предки были варягами? Эта штука просто чудо!..

– Ну да, – ответил я с сомнением, – ага, чудо.

Он добавил:

– И, как говорят диванные знатоки, идеально сбалансировано. Вон смотри!

Он повернулся к каменной стене, между гранитными плитами зеленоватый мох или лишайники, кто их разберет, молодцевато размахнулся и швырнул свой двухпудовый томагавк.

Воздух затрещал, как под крыльями взлетающего сокола. Топорище дважды крутнулось в полете, стена вздрогнула от тяжёлого удара.

Острый клинок погрузился в камень на треть, рукоять гордо замерла под углом в сорок пять градусов.

– Тоже мне, философ, – сказал я с отвращением. – Что-то гавгамельничать стал.

– Гавгамельничать?

Я пояснил:

– Чую, скоро лупать скалу пойдёшь.

Он с широкой улыбкой, похожей на оскал Кощея Бессмертного, протянул мне топор.

– Попробуй! Ощути древний вкус радости викинга!..

– Это же индейцы швыряли, – напомнил я. – Тамагочи!

Он отмахнулся.

– Они бросали лёгонькие томагавки, а это настоящий боевой, можно проламывать стальные панцири. Такой даже викинги далеко не бросят, но мы покрупнее тех лохматых дикарей.

Я взял топор, взвесил в руке, от нас до стены не больше двадцати шагов. Расстояние не слишком, нужно закручивать рукоять сильнее, чтобы на два оборота, или же бросать на один, но тогда без нажима в момент выпускания рукояти из ладони.

– Ну! – сказал он подбадривающе.

Я прицелился, задержал дыхание и бросил быстро и резко. Топор пронесся залопотал, распарывая воздух, сотрясательный удар в стену, замер рядом с топором Казуальника, только рукоять задрана к потолку чуть выше.

– Классно? – спросил он живо.

Я сказал с сомнением:

– Ну на любителя…

Он сказал с ликованием:

– А я вот чую просто зверячий азарт!.. Адреналин из ушей!.. А всё так просто, да? Умели люди жить и радоваться.

Я промолчал, мой топор всажен в стену на половину клинка, бросал с силой, а рукоять задрана даже хвастливо, хотя вообще-то с моим счастьем топор должен был бы удариться либо обухом, либо вообще топорищем и упасть на покрытую каменными плитами землю.

– Красиво, – признался я, – я к тебе по важному поводу. Ты ещё помнишь, в каком обществе состоим?

Он ухмыльнулся.

– Всё ещё состоим?

– Всё ещё, – подтвердил я серьёзно, – уже завтра можем приступать. Поступил сигнал.

Он охнул, даже отступил на шажок.

– Серьёзно?

– Серьёзнее некуда, – ответил я и ощутил, что голос за долгое время прозвучал не торжественно, а почти пафосно. – Наконец-то!.. В общем, жду. До завтра!

Пространство послушно раздвинулось, я ступил в щель, успел увидеть краем глаза, что топоры в стене исчезли, а две глубокие трещины затянулись моментально.

Просто солипсизм какой-то, мелькнуло раздражённое. Скоро снова поверю, что всё за спиной исчезает, когда не смотрю, а появляется, как только поворачиваюсь.

В детстве, помню, даже старался поймать этот момент врасплох, резко оборачивался, но никогда не удавалось, и злился, представляя, как хохочут Те, Кто Сверху, наблюдая за такими наивными попытками.

Портал за спиной исчез, я ступил на твёрдую поверхность, ещё не зная, окажусь ли у себя в квартире или на улице перед домом, но вышел на площади Бутовского Центра, где по ту сторону моя берлога в двадцатичетырёхэтажном доме, а в ней мой сад на гектар и уютный домик, вокруг которого на сотни километров ни души.

Мелькнула мысль зайти к Коллекционеру, когда-то его квартира была нашим любимом местом собраний, просторная и уютная, но синтезаторы материи окончательно изменили не только мир, который и так стремительно двигался от привычного прошлого в непонятное будущее, но и всех нас.

Он всю жизнь собирал старинные редкости, пополняя унаследованную от отца коллекцию, а тот получил от деда, так что у него в руках оказалось уникальное собрание, подумывал открыть частный музей и зарабатывать на показе нехилые бабки, даже подыскал подходящее помещение, но развитие технологий не просто ускорилось, а ринулось как сумасшедшее. Ещё вчера все пользовались смартфонами, на другой день начали вставлять в ухо умную горошину, а ещё через неделю физики с гордостью сообщили о начале появления на рынке атомарного синтезатора.

Он сперва не верил в такое кощунство, но оказалось, что синтезатор собирает любую вещь из таких же атомов, не различишь образец и копию.

Таким образом можно наштамповать тысячу редкостей, и все будут подлинниками!

Настолько коварного удара в спину он не перенёс, сперва запил, потом впал в чёрную депрессию, начал видеть розовых слонов и фиолетовых черепах, а затем с концами ушёл в виртуал.

Очень активным членом общества был Коваленко, одно время возглавлял Петербургское отделение фёдоровцев, потом ещё и союз защитников животных, но так увлекся их защитой, что переделал свое тело, и теперь появляется только в теле козла, чтобы окончательно утвердить равные с людьми права.

Когда впервые появился в таком виде, я сперва полагал, что просто цифровая аватара, но посмотрел другим зрением, у каждого оно есть, – этот дурак в самом деле себе перестроил!

А так очень хороший человек, всегда всем готов помочь, позаботиться, потому и любим, хотя его вскоре унесло в дебри полунауки, а то у нас всё слишком мирно и недвижимо, деятельность фёдоровцев вообще замерла на то время…

Нет, его вызывать уже не стоит, потерян.

Глава 4

Я застал время, когда в Москве было девятнадцать миллионов жителей, а сейчас с этой автономностью и виртуалом и одного не наберётся. Остальные в пригородах, а пригородом теперь стала вся планета.

Большие города практически опустели, целые районы как бы вымерли, но здания, что странно, не разрушаются, в них всегда есть свет, вода, газ и все удобства, заходи и живи, где хочешь.

Сейчас, когда энергия берётся вроде бы ниоткуда, всё работает само по себе, принтер выдает любую еду, только прикажи, можно со всеми удобствами устраиваться хоть на вершине Гималаев, вот и оказалось, что большинство жило в мегаполисах из необходимости.

Но мы, наша дружная группа, всё-таки держимся Москвы, пусть и не центра, но так, чтобы и до него рукой подать. Зачем, не знаем, просто привычка. В квартире чтобы метров побольше, а место к Красной площади поближе, это что-то пещерное, но пусть, мы горды блюдением или даже блюдством традиций.

И вообще держимся, у нас же цель, программа, о которой практически и сами забыли, но вот вдруг оказалось, что реализация, что всегда отодвигалась, вдруг сама сделала скачок нам навстречу.

На улице вечная весна, идеальная погода, солнышко и едва уловимое движение воздуха, что даже ветерком не назовешь. Прохожие встречаются редко, такие же традиционники, как и мы, кто-то даже одет с вызовом, типа под эпоху Пушкина или древнее викинговье, кто-то в хайтековском, и не разберешь, то ли в самом деле перестроил даже тело помимо одежды, то ли держит уровень визажности, а заглянуть глубже нехорошо, приличные люди так не делают.

Мимо пронесся, обдав запахом старинного самосада, на древнем велосипеде дедуган с развевающейся, как у деда Мазая, бородищей. Крутит педали с энтузиазмом, привстаёт, лихо и азартно приподнимаясь над седлом, Все мы, дожившие до эры регенерации, обычно выбирали себе облик двадцати-тридцатилетних, какими были в лучшие, как считается, годы. Лишь потом, когда оказались в толпе одинаковых молодых дураков, начали менять внешность. Большинство выбрали в интервале от сорока до шестидесяти, когда ещё и сила в норме, и смотришься не юнцом, а солидным и повидавшим жизнь.

Некоторые пошли дальше, как вот этот, видимо что-то с этим возрастом связано особенное. Или просто выпендривается, зависимость внешности от возраста теперь давно потеряна, как у жаб хвосты.

Исчезли все эти осточертевшие деятели шоу-бизнеса, певцы, танцоры, вообще артисты кино, всё это гораздо лучше делают виртуальные персонажи, даже на встречах раздают автографы, с ними можно сфоткаться и даже пощупать, а при большем желании и повязаться.

Пока я медленно шел через площадь, дважды со мной поздоровались. Я отвечал вежливо и с доброжелательной улыбкой, оба раза приподнимал край воображаемой шляпы.

Когда в Москве осталось на район столько людей, сколько раньше жило в малоэтажном доме, вошло в обычай здороваться даже с незнакомыми, как раньше бывало только в глухих селах.

В сингуляры ушло не так уж много народу, остальные просто расселились по планете. Абсолютное большинство сейчас на берегах тёплых морей, другие возле реки или озера, где родились, но небольшая часть предпочли полнейшее одиночество в горах, пустыне или на северных островах.

Как-то получилось, что в сингуляры ушли те, с кем дружил, это Алиса Чумаченко, Мацанюк, Медведев, Батин, ещё ряд друзей, а также те, с кем знаком не был, но уважал за их работу: люди вроде Юрия Мильнера. Кононова, Турчина, а со мной в обществе фёдоровцев осталось большинство тех, кого в досингулярные времена совсем не знал.

Первоначальный кружок когда-то разросся в большое общество, в больших залах собирались энтузиасты с горящими глазами и до хрипоты доказывали друг другу, как это здорово – воскресить всех предков, как это благородно, мы же обязаны им жизнью, это наш долг, а правильные люди долги всегда возвращают, а мы правильные, мы молодцы, это другие погрязли в быту, а мы нет, мы выше.

Потом взрослели, большинство всё же уходило в быт, но самые убеждённые и стойкие остались.

Хорошие чистые люди, общаться с ними приятно, но я то ли сладкого переел, да не я один, но как-то общаемся всё реже и реже.

И вот сейчас впервые общий сбор. Впервые за все время после Великого Исхода за Предел, что разделил человечество на традиционников и ушедших в сингулярье.

О сингулярах стараемся не говорить, хотя иногда нет-нет да и прорывается. Больше всего их ненавидит Казуальник, дескать, предатели, забыли заветы предков, сперва чипировались по самое не могу, а потом и вообще онечеловечились, из-за чего ушли в космос, оставив родную матушку-Землю, что дала им жизнь и траву у дома!

В свое время технологический прогресс набрал такую скорость, что, как и предсказывали футурологи, люди перестали успевать за переменами. А те немногие, кто всё ещё понимал, сращивали себя с машинами, чтобы идти с прогрессом ноздря в ноздрю, и вскоре исчезли из нашего мира.

Мы не любим вспоминать о них, это ущемляет, как ни хорохорься. Для нас главное, как часто говорим друг другу, что прогресс обеспечил всем необходимым, а всё остальное от лукавого.

ГИИ, глобальный интеллект, безотказно исполняет все наши прихоти, если те не вредят другим. Мы не видим и не слышим, как что делается, но стоит только восхотеть и сказать, как тут же всё исполняется, будто в сказке о щуке из проруби или золотой рыбке из кувшина Али-Бабы.

Общество раздробилось, многие вообще живут в одиночестве где-то на отшибе, подальше от городов.

Впереди пара с виду молодых людей остановились, задрали головы. Я тоже взглянул вверх, высоко в голубом небе, которое принято называть безмятежном, медленно и величаво проплывает сказочно прекрасный город.

Помню, как однажды пытался добраться, но проскочил насквозь и с грустью убедился, что кто-то просто сотворил и запустил в небо прекраснейших из всех миражей.

Но есть слух, что город реален, только доступ для членов, как говорится, их клуба.

Хотя теперь жить со всеми удобствами можно везде, даже на дне моря, что многие, кстати, и сделали.

Только мы молодцы, держимся, у нас цель, программа. О которой практически забыли, но вот вдруг оказалось, что реализация ближе, чем думалось.

Я некоторое время думал, почему чистое голубое небо называется безмятежным, в голову лезут только картины старых художников, где изображен мятеж архангела Люцифера, там небо багрово-чёрное в клубах дыма и сверкающих молниях.

К дому, в котором моя квартира, примыкает скверик, роскошнейший, словно из сказок тысячи и одной ночи, пасутся и прогуливаются олени, красивые, элегантные, большеглазые и такие милые, что даже не знаю.

Один совсем молоденький подбежал, изогнул длинную, чуть ли не лебединую шею, подставляя, чтобы почесал и погладил, взглянул такими большими доверчивыми глазами, что сердце защемило, восхотелось обнять, прижать, взять на руки, поцеловать мимишную мордочку.

Правда, прошел слух, что из них падает очень редкая и дорогая травяная роса, хороша для апгрейда и расширения, потому сразу же появились охотники.

Поголовье резко снизилось, респавнятся редко, потому правозащитники выступили с требованием запретить отстрел в черте города.

Я вообще-то согласен, лучше бы отстрелили гоблинов, что научились ходить сквозь стены даже защищённых квартир, а вот стрельба по беззащитным и таким доверчивым оленчикам и оленяшкам травмирует психику не только детей, хотя у нас их почти нет, но и каких-нибудь особо чувствительных взрослых.

Остаток вечера проигрывал варианты, как сообщу радостную новость, смаковал, как отреагируют, что скажут, что отвечу, и как возьмёмся, а мы не просто возьмёмся, а ухватится!

Это же настоящая работа, а не имитация усердного труда, как вон у Гавгамела, что лупает сю скалу, а лет через сто или тысячу перейдет к следующей.

Вспыхнул сигнал вызова, я мысленно дал добро, на большом экране появились крупное лицо Тартарина, в прошлом когда-то очень активного члена нашего общества, но потом он так резко и быстро ушёл в странные дебри, где глушатся все попытки связи.

Даже ко мне не может по-свойски, только через вызов и на плоском экране, что значит, уровень доступа почти нулевой.

Сейчас он, насколько знаю, как большой энтузиаст косплеев переигрывает разные варианты сражений, от времен каменного века до самых последних, когда длилось ожесточённое противостояние беспилотников и самоуправляемой артиллерии.

Особенно любит почему-то войны эллинов с персами, а также Столетнюю войну, у него целые регионы, где сражения не прекращаются ни на минуту, а он появляется как бог, в самые важные моменты, чтобы спасти, повернуть, задать другой вектор.

Несколько мгновений всматривался с экрана в меня, я молчал, давая ему возможность хотя бы поздороваться первым, наконец он проговорил:

– До меня дошли слухи… Это верно?

– Не знаю, – ответил я, – что до тебя и как что-то дошло. Неужто передали приглашение?

Он отрезал недовольно:

– Меня никто не приглашал!.. Я что, исключён?..

– Да вроде б нет, – ответил я.

– А ты как председатель и не знаешь?

– Знаю, – ответил я. – Не исключен точно.

– Ваше общество за это время покинули чуть ли не все, кто в нем был!

– Ты сказал «ваше», – ответил я, – значит, сам не считаешь его своим.

Он сказал зло:

– Не придеровывайся к словам простого человека, что имеет все права в разных позах! Я не появлялся, потому что одна говорильня, а дел не было.

Я обронил:

– Не было технологий. Теперь есть, начнём завтра. А ты как знаешь.

– Я в деле, – сказал он твердо. – В котором часу?

– Ровно в двенадцать.

Он поморщился.

– Почему так поздно? Южанин и Казуальник любят поспать?

– Не только они, – ответил я. – Многие… изменились. Но, надеюсь, поставим их на прежние рельсы.

– Поставим, – согласился он. – Ты кремень!.. Не представляю, как ты все эти годы жил, ожидая завтрашнего дня. Я бы не смог… да и не смог.

Я вздрогнул: из стены вывалился зеленокожий гоблин с красными перьями на голове, причёска ирокеза, доспехи из блестящего металла скреплены ремнями на голом теле, в руках огромный топор викинга с отчетливым клеймом «Сделано в Китае».

– Умрите! – заорал диким голосом.

Тартарин поморщился.

– Сгинь, в марафоне не участвуем.

– Дикари, – заявил гоблин с отвращением и, прошлепав голыми ступнями наискось через кабинет, ударился в стену, продавился через неё и пропал из виду.

В комнате остался быстро рассеивающийся запах болотной тины, а на полу блестели, испаряясь в чистом воздухе, капли зеленоватой слизи.

Тартарин буркнул:

– Это от Ламмера?

– Ещё спит, – заметил я. – Разве что твинка отпустил погулять.

Он сказал с отвращением:

– Много им свободы дали!.. Нам ограничивают, а им дают!..

– Закон сохранения энергии, – ответил я философски. – Вообще-то я рад, что ты ещё с нами. Увидимся!

Кондишен едва слышно и успокаивающе зашумел, едва я переступил порог спальни, донеслись мягкие звуки то ли музыки, то ли псигоники, якобы навевает хороший здоровый сон. Воздух стал прохладнее, дескать, спится лучше всего при температуре в семнадцать с половиной по Цельсию, а в моем индивидуальном случае в шестнадцать.

Все продумано, но уже устарело. Ещё до наступления Сингулярности медицина взяла рубеж индивидуального бессмертия для каждого человека, а это значит, сон всегда будет хорошим, если кто восхочет его придерживаться, а вообще-то можно и без него, на самочувствии или вечной жизни никак не сказывается.

Без всякой охоты лег в постель, человеку ночью положено спать, мы традиционники, хотя, конечно, не семь-восемь часов, а три, сон теперь занятие чисто ритуальное, никак не острая необходимость.

Уже закрывая глаза, вспомнил гоблина. Пора бы усилить защиту личного пространства. Вообще-то в современном обществе такое старинное понятие исчезло, Большой Брат видит и слышит всё, с этим смирились, но есть запреты для простого людья, которые мы сами придумали, а он просто утвердил.

Если вмешательство Большого Брата незримо, то его как бы и нет, а вот такое непотребство, как этот вломившийся гоблин, надо тащить и не пущать. Кто-то из знакомых или дальних френдов, наивно полагающий, что если ему нравятся такие шуточки, то остальные вообще будут в восторге.

Меня ещё в ранней молодости раздражало обилие так называемых приколов в интернете, когда дебилы собирают ролики, как люди поскальзываются и падают, и эти записи выставляют на видное место как самое смешное на свете.

У дураков энергии столько, что заменили бы пару термоядерных станций, но им тоже почему-то позволено самовыражаться, вот и рассылают свои аватары по знакомым, как раньше рассылали по социальным сетям глупейшие ролики и слащаво-приторные поздравительные открытки с гороскопами.

Раньше дураков как-то сдерживали, хотя и с трудом, сейчас свобода и демократия, попробуй ограничь или прижми, сразу вой либералов о засилье, деспотизме и сатрапизме, либеральство заразнее старого доброго гриппа, но куда противнее.

Тихо и без командной строки медленно погрузился в сон, понежился в сладких грезах, а утром красивым прыжком слетел с постели, помахал руками, с удовольствием чувствуя полное сил молодое тело и быстро бегущую по жилам горячую кровь.

Глава 5

Охнул, бросив беглый взгляд в окно. По ту сторону сквера медленно поднимается прямо из земли к небу сверкающее, как Версаль, великолепное здание. Высокое, наверняка просторное, украшенное шпилями и башенками. Недостает только надписи «Институт Всемирных Воскрешений», как назвал его Маяковский, хотя и без того ясно, зачем возникло и для чего предназначено.

За три часа для сингуляров создать такое – что мне пальцами шевельнуть, хотя это даже не сингуляров дело, вряд ли снизойдут до такой мелочи, это ГИИ, присматривающий за оставшимися за Земле человеками.

– Теперь не отвертимся, – пробормотал я вслух, – всё готово. А мы?

Некоторое время стоял столбом и пожирал взглядом дворец, как внезапно в сумбурные мысли ворвался бодрый голос Гавгамела:

– Уже увидел?..

– Если даже ты узрел, – буркнул я, – из своего прекрасного и страшного далеко…

Он сказал веско:

– Твое желание услышано – и р-р-раз! Только ты какая-то дурная щука. Мог бы щукануть и получше. Золотая рыбка сделала бы изящнее. Или Али-баба, тот бы вообще натаджмахилил…

Я поинтересовался ревниво:

– В каком смысле?

– Слишком много патетики, – пояснил он. – Мы ж деловые люди, а не говно какое-то, хоть и говно, если честно, но никому не признаемся. Зато теперя взыграем, поработаем!..

– Ты и так работаешь, – сказал я, – скалу лупаешь, косплеист хренов.

– То не косплей, – возразил он, – хоть и косплей, но сейчас то, в ожидании чего жили и… что, и у меня патетика? Видно, само дело такое патетическое. Но создавали кружок для чего?

В наш разговор вклинился далекий голос Казуальника, а через секунду он и сам возник посреди комнаты, весь в блёстках, словно клоун Дуров, в шляпе с цветными камешками по тулье.

Я присмотрелся – выглядит реальным, хотя с чего бы, явно сейчас в постели или с женщинами в бассейне, консерватор, традиции блюдёт, для выхода в реал готовится особо, с утра светлый костюм, после шести вечера только чёрный, а то подумают всякое, мужчина только тогда мужчина, а не просто демократ, когда за собой блюдет.

Он прошёлся по комнате, весь презрительный, как Терсит, красиво развернулся на каблуках и пояснил авторитетно:

– Создавали для своих членов, забыли? Гусары, молчать!.. Мы жаждали быть нужными и чем-то занятыми в тупом и разлагающемся в удовольствиях обществе. Мы ж не они, верно?

Последи комнаты прозвучал гулкий голос Гавгамела:

– А щас мы в каком?

Казуальник даже по сторонам глазом не повел, неважно, где та мускулисто-пузатая мелочь, пусть слушает на удаленке:

– А дело благородное, как раз оно живо для нас, дурных, но хороших, если копнуть до спинного мозга, он у нас за главного.

– За главного у нас не мозг, – уточнил Гавгамел уже с высоты, словно восседает на облаке, – а córpus pénis. Мы же люди, что значит животные, ничего не теряем из наследства, а только развиваем, утолщаем и утолщиваем. А насчёт воскрешения давайте щас соберемся вживую и обсудим детали, в которых, как известно дьявол, а то и что-то похуже, типа вихря бозонов и айгенов. Как именно воскресим?

Казуальник сказал бодро:

– Как?.. Скажем вслух: «Воскресить такого-то!» Что, не получится? А для чего тогда царя свергали, научно-технический прогресс поставили выше таких необходимых обществу половых запросов?

Незримый Гавгамел так вздохнул в пространстве, что я ощутил, как прошла гравитационная волна и чуть колыхнула массивную мебель в комнате.

– Раньше все казалось просто, – сообщил он нам потрясающую новость. – А сейчас уже не так, а как-то вот иначе. Может быть, потому, что половые запросы нами не правят?.. Шеф, ты чего молчишь? Или тобой правят?

Я всё ещё не отрывал взгляда от величественного здания, шпили охватило пламенем восходящего солнца, те так ярко и мощно заиграли на фоне чистого неба благородным золотом, что сердце дрогнуло от причастности к прекрасному.

– А вдруг, – ответил я, не поворачиваясь, – мы уже взрослые?.. А ты там чего прячешься? Совестно стало? А как же «Долой стыд»?

Он что-то проворчал за тысячи миль, но тут же вышел из стены, громадный, как титан, что боролся с эллинскими богами, за ночь добавил мышц, подвыпуклил жилы и вены, а шею раздвинул настолько, что стала шире головы.

– То был не я! – сказал он грохочущим голосом, – Я всегда за стыд. Это же так здорово, когда все стыдливые, а я нет.

Казуальник с великим отвращением оглядел его с головы до ног.

– Ну ты даёшь… Откуда столько комплексов незрелого инфантила?.. Я тоже был хилым и слабым, ну и что? Как говорят тут некоторые, то был не я. Я за тех придурков не отвечаю.