Багатур

Ныне императором коронован Балдуин II, но в Киев меня послал не он, а Иоанн Бриеннский, бывший король Иерусалимский, выбранный баронами регентом и пожизненным правителем империи. Увы, Иоанн де Бриенн умер, а Балдуин обнищал настолько, что ездит по европейским дворам и выпрашивает подачки. Терновый венец Спасителя он заложил в Венеции, выкупить не смог, и священная реликвия была приобретена Людовиком Святым.36 Да что там говорить, если Балдуин тем же богатеньким венецианцам заложил собственного сына Филиппа!

Гийом выпил подряд две чарки вина, взгляд его помутнел, а речь стала бессвязной.

Олег с Пончиком переглянулись, кивнули и покинули заведение.

На свежем воздухе хмель малость выветрился. Веяло теплынью, так что Сухов решил остаться как был – в рыцарских латах. Отвязав своего чалого, Олег приторочил к седлу вьючок с шубой и вскочил в седло. Пыхтя, Пончик взобрался на своего гнедого.

– Была империя и не стало… – пробормотал он, всё ещё находясь под впечатлением рассказа барона.

– Знаешь, какая мне мысль в голову пришла? – обратился к нему Сухов.

– Не знаю. Угу…

– Мы тут пока чужие, не обвыклись ещё. Что, если я князю представлюсь странствующим рыцарем?

– А что? – обдумал идею Пончик. – Не так уж и глупо. Угу…

– Пойдёшь в оруженосцы?

– Как Санчо Панса? – подозрительно спросил Шурик. – Намекаешь на мой излишний вес?

– Да Бог с тобою! Намекаю, что к рыцарской службе ты не годен.

– А к чему годен? – пробурчал протоспафарий. – В смысле, что я должен буду делать?

– Повсюду таскаться за мною и оказывать первую медицинскую помощь.

– Ну, это я умею! – повеселел Пончик.

Беседуя на темы будущего возвышения, друзья направились к городским воротам. По дороге их обогнала компания «чёрных клобуков» – трое степняков сопровождали четвёртого. Этот четвёртый сразу не понравился Олегу. Во‑первых, не похож он был на торка или печенега – тех легко было спутать с русским человеком, а этот выглядел чужаком даже для половцев – лицо плоское и тёмное, цвета седельной кожи, глаза совершенно косые, усы длинные свисают, а борода «лопаткой» подстрижена. Во‑вторых, держал себя плосколицый до того надменно, что поневоле вызывал раздражение.

Вперив тяжёлый взгляд в Олега, плосколицый словно ожидал угодливого поклона. Не дождался и спросил властно, не тая угрозы:

– Что уставился, орос?

– Тебя не спросил, – ответил Сухов с лёгким пренебрежением.

Глаза чужака полыхнули бешенством, скрюченные пальцы метнулись к сабле в роскошных ножнах, но Олег уже поглаживал рукоять меча.

– Гуляй! – процедил он, страстно надеясь сойтись в поединке с этим неприятным степняком. Но удовлетворения Сухов так и не получил.

По лицу чужеземца пробежала судорога, на лбу выступили капли пота. Чудовищным усилием совладав с собой, он повернулся в седле, «сохраняя лицо».

– Хуррагш!37 – прорычал чужак.

Повелительный взмах рукой – и все четверо порысили к воротам.

– Он на монгола похож, – неуверенно произнёс Александр и протянул, расширяя глаза: – Слу‑ушай… А может, уже монголо‑татарское иго наступило?!

– Может, – согласился Олег.

Вдохновившись, Шурик с жаром предположил:

– А этот, с плоской мордой, шпион из Орды! Круто?!

Сухов покусал губу и спросил Пончика:

– У тебя что было по истории СССР?

– Чего‑чего? А‑а… «Четвёрка», по‑моему. А что?

– Даты хорошо помнишь? Когда случилось Батыево нашествие?

Александр задумался.

– Кажется, в тыща двести сороковом, – сказал он без особой уверенности. – Или в сорок первом…

– Чует моя душа, – медленно проговорил Олег, – что скоро мы это узнаем точно. Поехали!

– Куда?

– В Киев.

– В Киев! – эхом отозвался Пончик. – В Киев!

Глава 3,

в которой Олег завоевывает Киев

Сухов с Пончевым, следуя берегом Днепра, миновали Перевесище – охотничьи угодья князя – и выехали к стольному городу.

Первый раз в Киеве Олег побывал ещё в 860‑м. В то лето дружина Аскольда‑сзконунга спускалась вниз по Днепру, да и решила сделать остановку. Оно и понятно, ведь сэконунг, «морской король», славен воинскими победами, да и только. Лодьи у него имеются, и храбрецов вдосталь, а вот земель нету ни клочка. И решил Аскольд на старости лет обзавестись каким‑никаким княжеством.

В ту пору Киева как такового ещё не существовало. Имелась древняя крепость Самбат да пара‑другая крошечных посёлков, раскиданных по горам и долам приднепровским. Аскольд хотел сперва зашибить тамошнего правителя Дира, но тот выразил покорность захватчикам, втёрся к ним в доверие – пригожусь, дескать.

И стал Аскольд‑сэконунг жить‑поживать да добра наживать. А четыре года спустя на пару с Диром отправился мзду требовать с Константинополя, в чём немало преуспел.

К 921 году посёлочки на Горе и Подоле38 слились в город, а нынче, три века спустя, Киев и вовсе разросся – вона, сколько дымов печных поднимается к небу, а купола золотые блестят как!

За полверсты до городских стен все заросли были вырублены, и деревья, и даже кустарник – не подкрадёшься. На пустыре этом Сухов особенно остро почувствовал всю свою неприкаянность и бездомность. Воистину, один в поле не воин…

«Ну, это мы ещё посмотрим», – подумал Олег, направляя чалого к южным воротам киевским, прозванным Лядскими. Вскоре он обнаружил, что те заперты, а на стенах полно народу, оружного и весьма воинственно настроенного. И было отчего – полсотни конников вертелись перед вратами. Они носились туда‑сюда, гарцевали, поднимали лошадей на дыбки, изредка постреливали из луков.

Что интересно, узкий мост, переброшенный через ров, был цел. Обычно, когда враг приступал к городу, мосты сжигали, а этот, наверное, просто не успели спалить.

Осаждающие весело материли осаждённых, те отвечали такой же похабенью, словно и не воевали враждующие стороны, а так, сошлись потехи ради.

– Видать, подоспел Ярослав Всеволодович, – сделал вывод Пончик.

– Видать, – согласился Сухов.

Всадники‑матерщинники заметили парочку и поскакали навстречу. Александр поначалу осадил коня, но Олегов чалый продолжал шагать, поэтому гнедок, потоптавшись, догнал собрата.

Гикая и свистя, конники закружили вокруг «рыцаря с оруженосцем», а после, повинуясь команде, остановились – кони зафыркали, задёргали головами, пыхая паром и звякая уздою.

Всадники отличались высокими скулами, были курносы и конопаты, а вот их командир выглядел на варяжский манер – светлокожий был и сероглазый, с чубом цвета соломы. Бросалась в глаза и северная привычка биться в пешем строю – восседал варяг на могучем рыжем рысаке, однако кавалеристом был никаким – держался в седле куль кулем.

Храня невозмутимость, он послал коня вперёд, загораживая Сухову дорогу. Олег хладнокровно завернул чалого, пытаясь объехать старшо го, но тот, по‑прежнему сохраняя каменное выражение лица, подал рысака назад, не давая проезда.

Конники даже привставали с сёдел, дабы не пропустить увлекательного зрелища, и Олег не разочаровал почтенную публику – мгновенно выхватив меч, он с размаху ударил рысака варяжского плоской стороной клинка. Звонкий шлепок мигом сменился диким ржанием – рыжий рванул с места с такой прытью, что всадник почти упал спиной на круп.

Дорога освободилась, и Сухов чуток пришпорил чалого, хотя и не надеялся, что его оставят в покое. Так и вышло – конники, только что скалившие зубы, сурово нахмурили брови и потянулись к оружию.

– Ребята, – ласково заговорил Олег, – убить‑то вы меня, конечно, убьёте, но двоих‑троих из вас я обязательно прихвачу с собой. Может, и пятерых – это уж как повезёт.

– А вот хрен тебе! – воскликнул молодой воин. Он был без шлема, и его большие, лопухастые уши смешно оттопыривались, алея на просвет.

– Уши побереги, – хладнокровно посоветовал Сухов.

Добрый молодец бросил коня вперёд, сверкнула степняцкая сабля… Нет, прямой меч оказался быстрее – клинок отсёк молодчику левое ухо. Струйки не в меру горячей крови протекли за ворот чешуйчатого панциря.

– У‑уй! – по‑детски вскрикнул молодчик, мигом растеряв весь гонор.

– Займись им, Понч, – обронил Олег.

Демонстрация силы помогла – двое самых безбашенных всадников кинулись на Сухова, но вот основная масса придержала коней, оценив удар – молниеносный, могущий стать смертельным, но не ставший им.

Парочка наехала на Олега с двух сторон, грозя короткими копьями с крючьями, как вдруг раздался грозный бас военачальника, и копейщики неохотно отступили.

Хмурый командир подъехал поближе и спросил:

– Ай издалека?

– Из греков, – ответил Сухов.

Тут его перебил недовольный голос Пончика:

– Да убери ты свою железяку, дурак! Дай перевяжу!

Все повернулись к пострадавшему, рану которого пытался затампонировать Александр.

– Ну, куда ты руку суёшь?! – орал Пончев, серчая. – Занесёшь заразу – и майся с тобой потом!

– А это кто? – Командир качнул шлемом в сторону Шурика.

– Это мой оруженосец и врач, – ответил Сухов.

– А ты?

– А я – странствующий рыцарь.

– Латинянин небось?

Конники напряглись.

– Мы оба православные, – сказал «странствующий рыцарь».

– А не врёшь? – прищурился «варяг».

– Вот те крест!

Конники расслабились.

– Имя? – осведомился старшой.

– Имён у меня много… Можешь звать меня Олегом.

– И куда ж ты собралси, Олег?

– До князя Ярослава Всеволодовича собралси.

– А на что тебе князь?

– А послужить хочу князю. Ещё вопросы будут?

– Ишь ты, ершистый какой! Думаешь, раз ухо мальцу отчекрыжил, так и всё, в герои выбилсси?

– Могу и голову отчекрыжить, – холодно сказал Сухов. – Ему или тебе, мне без разницы.

– Не ерепенься! – буркнул старшой. – Меня кличут Якимом Влунковичем,39 я у князя воевода на больший, новоторжан40 в узде держу и за всеми прочими приглядываю. Понял? Во‑от… Али ты думал, будто сам Ярослав Всеволодович в дружину бойцов призывает? Не, без моей воли ни один конный али пеший в строй не становитсе! Понял? Во‑от…

– А мне в строю делать нечего, – по‑прежнему холодно вставил Олег, – вырос я из рядовых.

– Да цто ты говоришь? – съехидничал Яким.

– Что есть, то и говорю, – отрезал Сухов. – Я флотом командовал, тысячи в бой водил, крепости брал. Негоже мне всё сызнова начинать, не юныш какой.

– Так ты, смотрю, в воеводы метишь?

– Согласен и сотником начать.

Влункович довольно крякнул.

– Не, нам такие люди нужны! – осклабился он. – Наглые! Дерзкие! Поставлю тебя десятником. Понял? Во‑от… Ежели портки не обгадишь и всё как есть исполнишь, тогда и потолкуем. Лады?

– Лады, – кивнул Сухов. – Чего надо хоть?

– Подол взять приступом! Исхитришься? Вдесятером‑то?

– Легко, – обронил Олег.

Полки41 Ярослава Всеволодовича подступили к Подолу со стороны Почайны – днепровского притока, чьи тихие воды образовывали удобную гавань. Но это летом, а сейчас, на перепаде между зимою и весной, Почайну скрывала толстая кора льда. А сам лёд прятался под возами с сеном на корм лошадям и санями с припасами для войска, под палатками и шатрами, бойцами конными и пешими – тут их собралось несколько тысяч. Вои‑новгородцы и новоторжане стояли вместе, суздальцы держались наособицу – распри делили не одних лишь князей, весь народ разводили они, сея рознь и вражду «межи человеки».

За пологим берегом поднимался не шибко высокий земляной вал, укреплённый острогом – частоколом из толстых брёвен с острёными верхушками. В одном месте линия укреплений прерывалась, оставляя проход, – его запирали мощные ворота.

Над крепостной стеной то и дело показывались головы защитников, качались наконечники копий, вылетали стрелы, пущенные навесом, но оборона шла вяло.

Дворяне и вои кучковались на льду Почайны, проверяя оружие, подтягивая завязки на панцирях и успевая лениво переговариваться:

– Како ся урядим, братие?

– Таран нужон, без тарана – куда?

– Да где ж ты таран возьмёшь? Близ городу больших деревьев не сыскать!

– Раньше надо было думать.

– А нам по чину не положено, это пущай князюшка думает!

– Верно баешь! Приказу такого не было, чтоб таран мастерить. Вот и стой.

– Да цего ж стоять зря? На льду‑то? Дубеешь как дурак!

– А ты дубей как умный! Вона, лунку проколупай и рыбку лови. Удом своим! Не отмёрз ишшо?

– Почнём, что ли?

– Куда торописсе, кулик?42

– А чего сразу – таран? Што, на воротах белый свет клином сошёлси? Глянь, тын какой – не низок, не высок. В самый раз!

– Лестницу надо, да не одну.

– Во‑во! А никто не побеспокоилси!

– Да успокойтеся вы! То таран им, то лестницы… Чего скажут, то и делать станем!

Олег оглядел свой большой десяток. Да‑а… Зря он заподозрил Якима Влунковича в симпатиях к своей персоне – воевода отдал ему под руку ополченцев, набранных в новгородской глуши, – увальней в армяках и лаптях, вооружённых топорами и луками. Худые вечные43 мужичонки, охотники‑лесовики – вот такой у него личный состав. Новики все, салабоны‑новобранцы. Редко у кого из них имелся шлем, а панцирь был в единственном числе – на румяном, кудрявом парне, гордо назвавшимся Олфоромеем Лысуном. Выучкой же, опытом боевым, похвастаться не мог ни один – схватки с медведями и волками не в счёт.

Десяток без особых проблем подчинился новому командиру. Кое‑кто, правда, дозволил себе поартачиться, но пара зуботычин привела строптивцев ко смирению.

– Скотина этот Влункович, – громко прошептал Пончик. – Он же тебе мстит, на смерть посылает!

– Помнишь, как в былинах богатырь говаривал? – тихо сказал Сухов. – «Не бывать тому!»

Обернувшись к своему десятку, что перетаптывался, сбившись в кучу, Олег громко спросил:

– Кто из вас белке в глаз попадает?

Новики заулыбались со снисхождением – экий у них десятник глупый!

– Да все и попадают, – ответил Лысун. – Как иначе‑то? Мы‑ить все промыслом живём, шкурок не портим!

– Отлично… – медленно проговорил Сухов. – Тогда слушай мой приказ. На тебя, Олфоромей, вся надёжа – побудешь возницей. Вон, видишь телегу с сеном? Погонишь её к воротам!

Объяснив каждому его манёвр, Олег напялил шлем на голову, в правую руку взяв меч, в левую – горящий факел. Олфоромей обошёл кругом телегу – здоровенные дроги, запряжённые парой могучих волов. На дрогах пошатывалась в неустойчивом равновесии целая гора сена.

Перекрестившись, Лысун взгромоздился на козлы, стегнул бичом, страгивая с места ленивых животин, и дроги покатились к воротам. Остальные бойцы из Олегова десятка выстроились в ряд и начали обстрел вражеских позиций. Они никому не позволяли высунуться над частоколом, чуть кто покажется – тут же слали стрелу. Кому‑то из защитников Киева повезло – успели пригнуться, а кому‑то и нет – пустили им стрелу в глаз, как той самой белке.

Войско Ярослава Всеволодовича притихло, с интересом наблюдая за потехой. Дружинники‑дворяне не верили, что какие‑то новики способны на подвиги воинские, и готовились потихоньку к приступу, исподволь наблюдая за «бельчатниками», подшучивая и пересмеиваясь.

Меж тем Олфоромей Лысун загнал дроги под самые ворота. Повинуясь жесту десятника, двое новиков – Олекса Вышатич и Ратша Гюрятич – подбежали на подмогу. Поднапряглись, втроём опрокинули кучу соломы, да бегом отвели дроги – в тыл.

Сухов швырнул факел. Сено задымилось, погнав белые, плотные клубы, и вспыхнуло. Яркое пламя заревело, вздымаясь выше острога, а когда солома опала грудой раскалённой трухи, гул и треск огня лишь усилился – горели ворота. Сухие брусья лопались, брызгая смолой и нагоняя такой жар, что снег стремительно отступал от ворот, протаивая кругом до парящей земли.

– Ну, дела… – выдохнул Олфоромей, зачарованно следя за прогоравшими воротинами. – Эхма!..

Олег хлопнул его по широкому плечу.

– Готовься! – сказал он. – Запрягай, как я сказал.

– Задом наперёд?

– Ну!

Лысун с Ратшей сноровисто перепрягли волов, поставив тех мордами к телеге.

Городовые полки уже не подсмеивались – на их глазах «бельчатники» ковали победу. Новгородцы, новоторжане, переяславцы настороженно наблюдали за действиями Олегова десятка, а «бельчатники» словно стряхнули с себя былую неуклюжесть, обрели уверенность, задвигались быстро и чётко, без суеты.

– Давай! – рявкнул Олег, углядев, что ворота достаточно прогорели, и махнул рукой.

Олфоромей как пошёл стегать волов, как те замычали, как заработали ногами бешено, разгоняя пустые, грохотавшие дроги перед собою, как те врезались в обуглившиеся створки! Ворота не рухнули, но отворились с грохотом, разламываясь и поднимая тучу искр.

Олег первым ворвался в Киев, за ним, издавая восторженные вопли, рванули его новики.

– Ура‑а! – заорал Пончик.

Невеликое число осаждённых мигом оставило стены, удирая по кривым подольским улицам, скача по огородам, перепрыгивая через плетни… Победа!

– Стой! – заорал Сухов, придерживая разгорячившийся десяток. – Подождём отстающих.

Возбуждённые новики сгрудились вокруг своего десятника, довольно похохатывая. Уделали они‑таки заносчивых сальников из Переяславля! Утёрли носы дворянам!

А ополченцы повалили в догорающие ворота, сотня за сотней, полк за полком, с удивлением и неверием поглядывая на «лапотников», пыжащихся от гордости за содеянное.

Мимо проскакала «Золотая сотня» княжеская, особенно нарядная – все в блестящих кольчугах, с вызолоченными пластинами на груди, изображавшими дерущихся львов, с флажками на копьях, с малиновыми щитами миндалевидной формы. И вот показался сам князь Ярослав Всеволодович.

Это был плотный невысокий мужчина, из тех, про которых говорят: «Ладно скроен, крепко сшит». Недостаток роста скрадывался горделивой осанкой, подтянутостью и выправкой. Лицо князя дышало силой, всё в нём выдавало натуру властную и решительную – плотно сжатые губы, хищный нос, густые, нахмуренные брови, похожие на мохнатых гусениц. А вот глаза… Глаза Ярослава Всеволодовича тревожно бегали, щурились или расширялись, отражая коварство и хитрость, понуждая тонкие губы кривиться в недоброй улыбке.

Князь ехал на великолепном белом коне, рассеянно слушая Якима Влунковича. Придержав коня рядом с Олегом, Ярослав Всеволодович спросил воеводу:

– Он?

– Он, княже, – поклонился Яким.

– Эва как…

Князь с интересом оглядел Сухова, а тот стащил с себя шлем и низко поклонился.

– Ну, не расхотел ли служить мне? – спросил Ярослав Всеволодович с хитрой ухмылочкой.

– Не расхотел, княже, – ответил Олег Романович.

– Тогда ступай за мной, рыцарь. Порадовал ты меня. Ей‑богу, порадовал!

Сухов скромно пристроился сбоку от князя, почтительно отстав на полкорпуса, и махнул рукой своему десятку и Пончику: поспешайте следом!

А войско между тем подходило и подходило, на рысях следуя кривыми улицами Подола, растекаясь в поисках удачи и добычи. Вот уже где‑то заголосил, запричитал визгливый женский голос, проклинающий грабителей, завизжала насилуемая девушка, а уж предсмертные хрипы мужиков, встающих на защиту родного дома… Кто ж их расслышит за топотом копыт и лязгом оружия?

Vae victis…44

Глава 4,

в которой Олег наживает себе врагов

Ни бревенчатых домов, ни беленых хат на Подоле не стояло, киевляне проживали, в основном, в жилищах типа фахверков – сооружали бревенчатый каркас из стояков, откосин и перекладин, а пустоты заполняли кирпичом‑сырцом. Получалось что‑то среднеарифметическое между северными избами и южными мазанками. Оно и понятно – глинобитный дом попросту размоет весеннее половодье, а вот фахверк выстоит. Ремонта потребует, конечно, но выдюжит накат вешних вод. А изба… Не тот лес на Днепре, чтобы избу ставить. Степь рядом.

Улочки подольские были нешироки, дома зажимали их плотно, стена к стене, часто возносясь на пару этажей, а бывало, что и на все три. Внизу не жили, и высокие крылечки поднимались на столбах до второго этажа, куда и вели ступени лестниц и где отворялись двери. Было легко догадаться, кто на улице богаче, а кто беднее, – состоятельные киевляне чаще белили стены, а крыши не соломой крыли или камышом – тёсаный лемех ладили, даже плитками шифера выкладывали.

Однако намётанный глаз Олега примечал отнюдь не архитектурные излишества – было видно, что Подол терпит второе нашествие за зиму. Раз за разом попадались пожарища, открывавшие взгляду маленькие огородики, окружённые плетнями, частенько поваленными, а снег был истоптан копытами коней. Видел Сухов и двери, порубленные топорами, и запертые ставни, в которых застряли наконечники обломанных стрел. Надо полагать, дружина Изяслава Мстиславича порезвилась вволю, а теперь пришёл черёд Ярослава Всеволодовича.

Что и говорить, не везло Киеву, многих князьков притягивал великий стол. Тринадцатый век только начался, считай, а сколько уже раз город приступом брали – в 1202‑м, в 1203‑м, в 1207‑м, в 1210‑м и ещё, и ещё… И всякий раз князья‑штурмовики смерть сеяли и насилие, брали жителей в полон, грабили их почём зря. Хуже ворогов были свои же, проклятые черниговские Ольговичи, волынские Изяславичи, смоленские Ростиславичи, суздальские Юрьевичи!..

– Не понимаю, – буркнул Пончик, хмуро оглядываясь, – почему князь ведёт себя как захватчик? Ему ж с этими людьми жить! Угу…

– Почему… – усмехнулся Олег. – А чтоб боялись, Понч. Чтоб и пикнуть не смели! Ярослав не отдаст Киев на поток и разграбление. Скоро он прижмёт своих, но… не сразу. Пускай уж поозоруют, возьмут своё, оттянутся по полной. После князю с воеводами легче будет их строить да школить. А как утихнет беспредел, киевляне ещё и благодарить станут Ярослава!

– За что? – проворчал Александр. – Что не всех поубивали?

– Именно, Понч!

Войско продвигалось по Боричеву току, главной улице Подола, ведущей от пристаней на Почайне к Верхнему городу. Улица была пуста – ни души. Дворяне проезжали мимо затворённых дверей, опасаясь бесчинствовать на глазах у князя, и завидовали ополченцам, избравшим параллельные улочки, – оттуда неслись заполошные крики и весёлая ругань. А князь Ярослав и ухом не вёл – ехал себе да на солнышко щурился.

Боричев ток вывел Олега на вечевую площадь, где в гордом одиночестве возвышалась церковь Успения Богородицы Пирогощи, и мало‑помалу на подъём пошёл, прозываясь уже Боричевым взвозом.

Заорали воеводы, призывавшие бойцов, им вторили сотские и десятники, спускавшие приказ до подчинённых, – впереди поднимались стены Верхнего города, а Боричев взвоз утекал под ворота громадной въездной башни. Дружинники построились, припоздавшие вои поспешали за братией, торопливо пряча за пазуху шейные гривны и бусы, браслеты и даже меховые шапки – все те «пенки», которые удалось снять с мирного населения.

Полки были настроены воинственно – лёгкая добыча раззадорила бойцов, они готовы были штурмовать Подольские ворота, запиравшие проход на Гору.

– Цегой‑то ты сена не прихватил? – обратился Яким Влункович к Олегу, приоткрывая в ухмылке крупные жёлтые зубы. – Али раздумал огнём баловатьсе?

Сухов усмехнулся в ответ, примечая оживлённое шевеление на воротной башне. И не простые воины суетились, толкаясь за парапетом, а кое‑кто поважней, в соболях да в бархате.

– Солому пожалей, – сказал он. – Ворота необязательно жечь.

– А цего?

– В них можно просто войти, – проговорил Олег с усмешечкой, глядя, как вздрагивают створы Подольских ворот, и добавил, как гостеприимный хозяин: – Прошу!

Воевода даже рот раскрыл от изумления – ворота открылись, распахиваясь настежь, и в глубине арки показалась процессия – плотным строем вышли бояре под предводительством толстого архиепископа.

Ярослав Всеволодович подбоченился, не покидая седла, а «вятшие люди града Киева» низко поклонились князю.

– Исполать тебе, Ярослав свет Всеволодович! – гулким басом пророкотал архиепископ. – Войди во град сей и блюди его по всей правде!45

Князь, обретающий приставку «великий», ничего не ответил, только кивнул небрежно и тронул с места коня. Бояре расступились, пропуская Ярослава Всеволодовича за стены Верхнего города.

Выехав на свет божий, Сухов понял, что боярство киевское прогибалось не зря и смогло‑таки расположить к себе нового правителя – стража вывела пред светлы очи Князевы прежнее руководство – Изяслава Мстиславича, растрёпанного парня лет тридцати, с полным лицом, щекастым и губастым.

– Казнить не стану, – снисходительно молвил Ярослав Всеволодович, – милую! Бери коня, бери дружину и ступай с Богом.

Мстиславович поглядывал на князя переяславского исподлобья. Полные губы его вздрагивали, пухлая щека подёргивалась. Ни слова не говоря, Изяслав развернулся и вскочил на подведённого ему коня, подав знак малой дружине – сплошь из половцев, смугловатых степняков в стёганых халатах и доспехах из бычьей кожи. Почти у всех у них на головах были островерхие шлемы с интересными откидными забралами, изображавшими человеческие лица в металле – будто маски посмертные.