Вознесение

Явление 9

ЛЮЦИФЕР. Оставьте, подсудимый, ваши люли. Извольте пояснить, как вместе с шалыганом Загогулиным вы облапошили Отечество, втянув народ в фальшивую приватизацию. И как неслыханно обогатились при этом сами.

ИАКОВ (горячо). Вас, друг мой прокуратор, зело несёт. Высокий Суд! Друзья! Отечество я не лапошил! (Иаков окидывает присутствующих гордым взглядом.) Совсем напротив! В чём фишка была империи? В заманчивой идее общего кармана. С этими байками мы быстро порешили в газетах и речах, используя дерьмо и вентилятор. Но был и сам карман – нажитое рутинами имущество, а также недра – горные, таёжные, морские. К карману этому не знали мы, как приступиться! Боялись от рутинов заработать плюху. Как ты идею не лажай, карман-то числился за государством, то есть за ними, за чёртовыми рутинами. Как нам растюковать, расшить анафемский карман?! А вдруг рутины батогами нас разгонят, как стаю шелудивых псов? Озву-чивалась смелая мечта: лоботомировать народонаселение, чтоб навсегда стереть у шельм понятие об общем кошеле. Хотели действовать батунабегами: шарашить по ночам, днём отсыпаться за каменной со звёздами оградой. Но как ты обездвижишь гада? Чтоб доли лобные отсечь от прочих жил, надо пройти в глазницу чем-то вроде спицы, или иным каким-то стержнем мозгов достичь. Но он ведь, сволочь, дёргается: живой, быть овощем-то западло, хотя он от рожденья овощ! Рацухи разные смотрели: нельзя ли поначалу оглушить, а уж потом воспользоваться шилом? Один, он банной отраслью заведовал когда-то, тела советовал морозить в ванной. Другой был склонен применить стул электрический б/у с пониженной напрягой. Но ахинея эта не прошла. Гарант (он к тому времени был избран всенародно) твердил, что предлагаемые технологии сложны, а надо сробить с рутинопами подобие того, что мы в предбаннике устроили с Авроркой-пенсом, прохолостить. «Го-го-го-го! – рычал. – Нужон лишь раж!». Меня Загогулин не отпускал от царственной персоны. А я ему внушал: Рутинию придётся вам по мужику разваливать, а их полсотни миллионов! Когда вы бой с победой кончите? А водочку глушить когда? А выехать на пляжик золотой в Европу? А если мужики, не будь дурак, отсекнутые части на рынок вынесут, как нанопродукцию? Торговлю сами поощряете. А если бабы будут по индукции от негров зачинать?! А суд международный докопается? Лоботомия! Обращенье в овощи? Так рутиноп и без того вегетатив. Вы среди круглых идиотов жить решили? Ведь это даже и опасно!

Я, дескать (это Загогулин мне), в рацеях твоих, мразота, вязну. Какую ладишь дрязгу на этот раз?! Я говорю: всё ту же. Составил им бумагу, в которой термины расшифровал. Простую и наглядную. О том же всё: о равенстве всех, о небывалом рукотворном сотворении истории, о всенародном со-зи-да-ни-и. Мою болванку нюхали, в лупу глядели, читали, правили, слова ворочали, как гири, и нечто новое слепили в праве. В конце концов оформили гуманную, законную, всесправедливую, мелкокусковую приватизацию. Под вопли СМИ и дуроскопа звон из липовых баклуш сварганили вердикт и дыркою от бублика скрепили. Надёжную конструкцию изладили – основу всей будущей коррупции. Вышло, как у людей цивильных. Рутиния и ныне славится своим изобретением! Великое свершили и обошлись без батогов. А то – всеобщая эмаскулация! Не делайте мне, господа, смешно! Так кто рутинов спас, не я ли? (Иаков задумывается, качает головой.) Малёхонько в ту пору я и сам надыбал. Пристроил Загогулин меня в программу нефтяного экспорта. Его слова забыть нельзя. Вот, он сказал сподвижникам своим, друзья, достойный перед вами, понимаешь, человек. Явился в Беловежье он в одной рубашке, а между тем, прекрасно вёл буфет. Дадим ему трубу, раз у него другой недвижимости нет! Парой именьев под Парижем разжился я тогда, в Майами домик прикупил и яхту с вертолётною площадкой приобрёл по случаю. Не мне одному открыло дорогу Беловежье. В ту пору нас набежало-таки из углов. Одних супербанкиров объяви-лось семеро! Кто из НИИ, кто из кутузки был отпущен. Лихое было время, я вам, Отец, скажу. Одно что – первопроходцы. По всей Рутинии мы рыскали, как бесхозяйные собаки. Случались и конфликты между нами, и драчки со стрельбой. То ископаемое мамонта говно в болотах не кроилось поровну, то в тыщу вёрст плеть газовую габузом через тайгу тащили, вымеряя погонной четью. А четь у каждого своя, и каждый обвинял другого: «Нечестно, пацаны, несправедливо!». Пошли нам на счета франклины – не рубли! Маленько мы передохнули. А до того нас все, кому не лень, е…

БОДИ-БОГ. В Суде не выражаться!

ИАКОВ (поспешно). Хотел сказать: любой нас мог отжарить, да ведь и жарили, о, мати-мать! Но если Суд великий грянул, прошу простить меня, как гранулу ничтожную. Извержен я из недр народных не прихотью своей, а под напором превосходящих сил природных. (Иаков хлюпает носом.)

Явление 10

ЛЮЦИФЕР (насупясь). Хватит страдать. Не гранула ты – гранулёма! (Боди-Богу) Сказок у него больше, чем у Гофмана. Не переслушаешь.

БОДИ-БОГ. Пусть говорит, Мне интересно…

ЛЮЦИФЕР (яростно). Он гопник, он щипач! Ограбил под сурдинку рутинопов и заметает след!

ИАКОВ Я виноват, что они придурки? (Иаков обводит присутствующих вопрошаю-щим взглядом. Общее молчание. Обиженно.) А кто, кроме меня, во всей вселенной подумал о Звездарине? Они из предбанника ломанули на дачу пировать, а я занялся неотложным делом – повёз семенники Аврора, только не эти (Иаков брезгливо смот-рит на бидон с гонадами быка), а настоящие, на два кило, как ценный неликвид в республиканский холодильник.

ЛЮЦИФЕР (досадливо мотает головой.) Опять своё завёл!

ИАКОВ (упрямо). Да вот, завёл, потому что прав. Для обработки ран открытых я, оторвавши лично от себя, презентовал Аврорию чекушку марганцовки и вдосыть беленькой. А для полировки – литр «Перцовой». Кассовый чек могу на товар представить. В напитках растворил для аппетита пыльцы Моисеева тельца. Артур бы без моей пыльцы погиб. С пыльцой кой-как его втащил в международный оборот. Ладно что я – рутинофил упёртый. А так бы он куда? Сопрано в Риме голосить? В хаммам турецкий евнухом? А может, валухом в отаре жизнь угробить? Иль мерином в табун кобылок огорчать? Или волом на чеках рисовых в поту чалдонить? А что статистикам в переписном листе укажет он? Я – хряк, напишет, или: я – каплун? Теперь же с чистой совестью во всех листах рисует гордо: я – предприниматель!

ИСИДА (машинально). Аминь!

ИАКОВ (философски). Я спас старика Звездарина! Я место неплохое подогнал ему. И хлебное, и тихое, и от политики он не ушёл. Теперь Аврор – акула бизнеса, купчина, непман, компрадор, «предприниматель без лица», охрану держит по контракту в штабе СНГ. Дочек своих старинушка не беспокоит, ни писем, ни звонков. Боится, как бы не нажить им и ему беды. За разговоры непотребные, за экстремизм мы можем и спросить! С Хохлом, с Мякинником и с Загогулиным, а ныне с теми, кто их заменил, на дружеской ноге. Он – дед сурьёзный, привык к дисциплине, ворота караулит в богадельне. Журят его братки за старые грехи: то-де заводец перегонный недостроил, не там бурил, не всех почтенных рыл полями обеспечил нефтеносными… Не обижается. Со всеми ручкается и на ты. Хотя порой мудрит. Пошутят с ним вроде того: «Додавим, брат, имперский гной?», Аврор и заведётся: «Давите, бога ради! Вы лист-то свой подмётный ратифицировали, б… ди, нет?! Как, до сих пор не утвердили протокол?! Ай-яй! У вас прокол, бродяги!». Они вроде того: «Нам этот протокол залитовать – раз плюнуть. В Содружестве полный комплект ассоциированных лиц, и все законно избраны. А депутатов-вечников, да разных членов-трепачей у нас, как живчиков в мудях! Аврорий им: «На ваших вечников и живчиков, а заодно на вас – плевать. Вот плюну, и утрётесь! Вы проведите меж собой хотя один порядочный фальшак, да лист подмётный для блезиру утвердите.» На съездах разных нам по первости пришлось петляво. Аврор в зал пробирался с глупыми вопросами: «Кто это выдумал – меня охолостить? Чего хотели? А чего добились?» На улицу с народом даже выходил! Кой-как осадили болтунцов.

Явление 11

ЛЮЦИФЕР (сокрушённо). На голову не налезают эти речи! Аврорий, живчики… Чушь! Нереал!

БОДИ-БОГ (Иакову). Твой пенс по-прежнему романсы пишет?

ИАКОВ (уверенно.) А то! Под патронажем нашим. Я до сих пор Аврора регулярно навещаю. По старой дружбе, как бы да. По выходным напьется на фанерной дачке, да разведет гармонь, затянет про любовь да про удачу – тут барда нашего не трогай! Я за углом стоял намедни, канты слушал. Могёт старинушка. Я думал, что души моей ледник растопит. Романс запомнил слово в слово. (Исполняет в полголоса, с чувством.)

ИВАН-ЧАЙ

(Посткастрационный романс пенса Звездарина)Отгорели яблони в саду,Лист румяный землю заметает.Я теперь дороги не найдуВ ту страну, где сердце умирает…Милая, любимая, прощай!Нищая любовь недолговечна.На межах курится иван-чай,Кумачовый тлен на землю мечет.Лишь в осенней темени огниНа проезжей на большой дорогеОсвещают прожитые дниБесполезной сладостной тревоги.Помнишь ли, родная, белый май,Как сходились мы с тобой когда-то.На межах курится иван-чай,Застилая дымом боль утраты…

(Боди-Бог мрачнеет. Исида смахивает невольную слезу. Иаков переводит взгляд с председателя Суда на адвоката и недоумённо поднимает брови.)

ИАКОВ (с жаром). И все другие мужички-рутины ровно сидят на попе, друг перед другом менеджерят…

ЛЮЦИФЕР (язвительно). О бабах расскажи, нельзя их обойти.

ИАКОВ (охотно). Можно и о бабах. Мужчины в осветлённом состоянии, не менее осветлены и бабы. На знойном страсти ложе девицы по ночам хлопочут, а по утру (Люциферу торжествующе) зелёное приходуют, сто баксов за визит! О рыжиках и слышать не желают. (Тоном ниже, деловито.) Но судьбы, конечно, разные, как номера «Шанели»: одни на содержании тасуют дни, другие на панели промышляют…

БОДИ-БОГ. А про Звездаринскую Аннушку что слышно?

ИАКОВ. Победа полная, друзья! Из депрессивного Козельска, а может быть, из Мухосранска-призрака явилась девица в столицу, готовый кадр для кабака. Под стенкою Кремля, в правительственном скверике прослушала уставных лекций курс у бизнесвумен, лучших шлюх Европы. В «Национале» мастер-класс прошла и завершила подготовку на Ленинградской трассе. Раскрасила и оголила тело и так, злодейка, искусилась, что на шоссе её в память об Анке-пулемётчице не именуют иначе, как «Анка-лошаделла». Голос и слог прорезались у Анны. У рутинян поэты с композиторами через одного. В свободное от вахты время Анна сложила собственный романс, поёт его клиентам, как и положено, за бонусы особые. У ней контральто, диапазон от ре до ля.. (Прокашлявшись, поёт приятным баритоном.)

РОМАНС

Анны Звездариной

(Исполняемый клиентам за отдельный гонорар)Когда в последний раз я оглянуласьНа дедушки Аврора дом родной,Невольно на глаза мне слезы навернулись,А сердце сжалось мутною тоской.Избу пустую сторожит лунаС плакучею берёзою в ограде.Я никому здесь даром не нужна,Красивым место только в шумном граде.Вольготно там, в любую сторону разгон,Куда посмотрят крашенные веки,Там признают единственный закон:Продай себя – и будешь человеком!Но к тем, кто для слепой судьбы постыл,Нет жалости, а только строгий кнут.И если телом ты, или душой остыл,Как грязи ком, брезгливо отшвырнут.Прощайте, кров роднойИ вы, берёзки милые!Иду искать судьбы в чужом краю.Через ложок, где церковь и могилы,Похоронила молодость свою…

(Исида, сдерживаясь, рыдает, Боди-Бог смахивает слезу, Матфей, вскочив, не понимает, что ему делать: броситься на Иакова или утешать Мать Исиду? Иаков – само изумление. Люцифер не спускает глаз с Боди-Бога. Постепенно все успокаиваются.)

ИАКОВ (Боди-Богу озадаченно и недоумённо, вполголоса). Стиль документа чуете, Ребе? Играет в Аннушке патриотизм, нет и намёка на былое тунеядство. Прониклась дева уважением к родным могилам. Прежде она так задушевно не скулила. Стахановка и патриотка – сто процентов! Всё, говорит, пропляшем и пропьём, но флаг не опозорим! Я, Анна заявляет, сама буду мужским гормоном, если кругом кастраты! Заменой буду геройским предкам! (Иаков воодушевляется.) И я так рассуждаю, господа. При Николашках каких-то жалких 10 – 20 тысяч бабочек ночных порхало по Тверским и Невским. Совсем было извели полезную породу во дни Отца народов. А ныне на панелях пасутся их стада! По скромным данным Стата, не меньше ляма с гаком! Анюта у них вроде бригадира. Девчонок покупаем только через неё. Покладистые, недорогие, грамотные политически. Портрет презика накалывают, озорницы, на буфера. Народ по записи к ним. Роскошь! Досуг! И главное – всё местное, традиция, патриотизм! Все виды секса: классик, анал, орал, минет с проглотом…

ЛЮЦИФЕР. А классик – это как?

ИАКОВ. Типа «бревно».

БОДИ-БОГ. Вы, оба два, сейчас же прекратите!

ИАКОВ (Боди-Богу доверительно). Я думаю, в Сенат запятить Аньку Лошаделлу, как представителя растущей отрасли. На что нам в аппарате Мараты с Робеспьерами? Пускай возглавит Анна, господи прости, всех вообще в Рутинии кастратов.

БОДИ-БОГ (листает дело). Постой, не тарахти! Я что-то упустил. Если Анюта кличет Аврория дедом, она-то кто ему? Подумай-ка!

ИАКОВ (неуверенно). Наверно, это… внука.

БОДИ-БОГ. А говорил: метресса…

ИАКОВ (кривится недовольно). Много людья в Тьмутаракани! Кто знает всех в лицо? Может, и внука, я не ханжа, я свечку не держал. Мне это, по большому счёту, пофиг.

МАТФЕЙ. Какая скверность! Тьфу!

БОДИ-БОГ. (Иакову). Всё изложил?

ИАКОВ (нерешительно). А как бы да…

БОДИ-БОГ. Спасибо, поразвлёк. Так признаёшь вину?

ИАКОВ (горестно). Отец, ну, разумеется!

БОДИ-БОГ. И в чём она?

ИАКОВ. Я мог бы выкинуть в окно секатор. Но пожалел: вещь ценная, фирмовая, кошерная…

БОДИ-БОГ. А старика Звездарина не жаль?

ИАКОВ (равнодушно). Дак Загогулин всё равно бы выкусил ему семенники. Больше бы вышло крови.

Явление 12

БОДИ-БОГ (задумчиво). Ещё у прокурора что-то будет?

ЛЮЦИФЕР. Заканчиваю, Ваша честь! (Иакову, не отрывая глаз от бумаг.)

Подсудимый, ответьте без дезухи и порнухи, как опустились вы до тех злодейств, которые вам здесь вменяют? Имеется в виду предательство народа и державы. Был же у вас, наверно, бог и всякое такое?

ИАКОВ (с достоинством). Не опустился, прокурор, а возведён на Небеса, и, как вы, наверное, заметили, стою перед лицом Всевышнего! (Кланяется Боди-Богу в пояс.) Спросите лучше, как я поднялся до Эмпирея? Ав owo, Господи, начну, как говорили древние, с яйца… Я по натуре примитив, по-вашему, вегетатив. (Пожимает плечами.) Но был всегда мой эталон – бизнюк-рационал! (Трёт ладонью лоб, вспоминая.). С товарами гонял я караваны по Гоби, Каракумам и Сахарам… Но было муторно, гумозно трястись на бактриане месяцами Великим шёлковым путем кизячным. Тропа кизячная, пески зыбучие и ужас наводящая игра фата-морганы. А выгода, увы, мала…

БОДИ-БОГ. И ты об этом помятуешь?

ИАКОВ. Прошлое помню вообще прекрасно. Сегодняшнее вижу, как бы во сне… Так у меня голова застрогана.

МАТФЕЙ. Врёт, как очевидец!

(Боди-Бог морщится.)

ИАКОВ (укоризненно взглянув на Матфея). Не по душе мне было и морями бичевать, мартышкою висеть на стеньгах. Всё это – макес-цорес и отстой. Так маялся, пока не озарило: товар первейший – сами деньги!!! История полна воителей, брутальных укротителей народных, с бурачной мордой и могучей пястью. Моё же верное оружие, я скоро понял, не меч и не копье, не пролетарская булыга и не крестьянская рогатина. Мои лупара и макаров, штык и приклад – бизнес-анализ и гроссбух с двойною записью. Меня в тот час испариной прошибло: каким возможно быть Пол Потом, притом без шума и без драки! Кредитовать болванчиков китайских, развратных греков ссудой охватить, надменных римлян на прямые ноги залогами поставить, стрясти простым процентом нигеров с бананов, а сложным усмирить зловредных египтян… Мне надо было точно знать, кто сколько мяса хавает под ракию и «лунное сияние» и сколько в результате поеданья злаков и плодов и запивания спиртсодержащими, он производит шлаков. Особенно заботили рутины, их бедный быт, напрасный труд. А сколько мог бы даже единичный такой рутиноп кредитов подписать простых и сложных? И сколько мог бы унавозить пашни, вступив со мной в экономическую связь?! При этом миром желал я управлять не из шатра походного, как Александр, не с литерного поезда, как Лев Давидыч, не с парохода, как Никита Хрущ, не с борта лайнера воздушного, как царь Борис, где пито, пито, пито! А сидя дома в Палестине милой с любезною Рахилью и тошнотной Лией, имея, как и Соломон, кроме того отару пробных моавитянок, сидонянок, иудемянок, негусих и стадо знойных дщерей фараоновых… Во мне кипели древние инстинкты, Отче, и леденел рассудок…

ЛЮЦИФЕР (нетерпеливо). Оставьте женский пол! Кто был ваш бог или, скорее, идол?

ИАКОВ (рассудительно). Мой фатер, Исаак святой, не ведал грамоты. Но обстоя-тельно со мной судил о многом. Я от него узнал о боге Элохиме (кланяется Боди-Богу). Папаша напирал на то, что Элохим, и он же Яхве, он же Саваоф – ивримовский мазёвый бог – ночами бродит за шатрами босиком. А потому обязан я фекалий гадкий свой в песок лопаткою закапывать, иначе бог почтенный, измазавшись в моих отходах, замкнёт со зла отверстия во мне. Тогда-то я, в песке скрывая собственный продукт, задумался о потреблении и накоплении народов…

Мамэ Ревекка была балэбостэ – хорошая хозяйка дома. Кормила падалицей и грибами старая меня и отче, я вечно у неё выпрашивал «ещё лепёшку». Что взять с нее? Слепа любовью сука к своему помёту! Я помню свой прореженный вихор и руку непреклонную её. (Возвышает голос, обращаясь к Боди-Богу.) Кто для меня был идолом, так Ты! Кого я слушал, так тебя! Чьей я гордился силою и статью, с кем чаял я когда-то… (Иаков на секунду умолкает.) встать наравне… то есть, конечно, сбоку петушком присесть. Винюсь, и поутру и на ночлеге я шкурные молитвы о съедобном возносил тебе. Зато, Отец, ты, в свою очередь, имел отличное жильё в моём ковчеге. Из дерева ситтим тебе построил я переносной комфортный ящик. И ты являлся мне неопалимою купиной, с небес солил густую манну, которую я ел, смешав её с грибами. Ты путь указывал из нашей нищеты в текущие млеком и мёдом страны, бежа передо мной Синайскою пустыней белёсым маревым столпом… За всё шалом тебе, Папаша, за всё от меня шалом! Так продолжалось лет, пожалуй, с тысячу. Потом я потерял тебя, увы… (Иаков замолкает и грустно опускает голову.)

ЛЮЦИФЕР. (Боди-Богу сухо и недовольно). Ответ зачтён-с. Мы показанья сверили и убедились в версии своей. Мы – удовлетворён-с.

БОДИ-БОГ (задумчиво). Защита, у вас имеются вопросы к подсудимому?

ЛЮЦИФЕР (мрачно). Пусть Суд попросит адвоката и обвиняемого эпических избегнуть бредней.

БОДИ-БОГ. В бреднях-то самый интерес. Ведь ты не для того вознёс мне обвиняемого на Эмпирей, чтоб я его судил, как рядового уголовника?

Явление 13

ИСИДА (Иакову). Вернемся к показаниям о боге…

ИАКОВ (торопливо). Я не могу о Боге говорить без выделенья слёзного секрета, без горьких кличей, воплей и рыданий. (Обращаясь к Боди-Богу.) Отец, как я истории нашей с тобой избегну? Неужто сам ты всё наше с тобой забыл? Ты отвернулся от меня, едва я взял разбег. Возможно, окопавшись в Иерусалиме, ивримы не вполне по Моисееву Закону плодились и молились, однако же, когда свирепый Тит пришел под стены Храма, мы встали под единый щит – твою защиту! – и как же мы жестоко бились! Зараза, голод, неприятельские стрелы – мы всё прошли в те роковые дни. Сражались, точно львы в пустыне. Враг замостил телами нашими свой путь к святыне Иеговы. Мы бились так, что римский Хам возовопил: «Солдаты, стойте! Тушите пламя, сохраните Храм!». Но поздно! Римская сандалия в ковчег Завета засандалена. Кругом – ни одного нарочито горящего куста, кругом горело всё взаправду. Я звал тебя, Отец, покуда голос не сорвал…

БОДИ-БОГ (согласно кивает, с тяжёлым вздохом). Иное мыслил Я в ту пору, иной эксперимент творил. Я был разочарован в выборе своём, признаться. А вы мне дали повод для сомнений. Вы, избранные Богом шмули, от собственного Бога сами отшатнулись, вослед язычника Ваала устремились, к наживе повлеклись, осуетились, вознеслись, разбогатели, соделались тучны, жирны, вы заболели гордостью и барышами. В упорстве злых сердец, лихвой кабальной жали ближних, не говоря об иноверцах. Нищих и вдов лишили справедливого суда, злонравие и силу провозгласили целью. Я вожделенную отвёл вам землю и первенцами называл. Вы потекли от Меня, как крысы, вроссыпь, как в поле ратники оплошные! Уды пообрезали, призвав меня, как фельдшера какого: «Хочешь – проверь!». Клялись: «В Сионе Господу всегда открыты двери!». Но клятва оказалась фарисейской. И я позволил крепость взять, чтоб сжечь лукавой веры скверну. В ту пору я мечтой другою был обуян: предполагал изгнать раба из Homo проектом «Иисус». Я к выводу тогда пришёл: уд пестовать излишне, дух надо взращивать, свободный от земного!

ИАКОВ. Мой авва! Желаешь знать, какую поимели мы науку, твоей любви лишив-шись? Ловите слов моих ушами! (Иаков горько замолкает и носовым платком осушает глаза.)

ИСИДА. Мы слушаем. Подробнее отсель!

ИАКОВ (с дрожью в голосе). Известно всем несчастное моё жидьё-битьё. Изгнанник, чужестранец, нищий, все не своё: язык, закон, харчи, одёжка. За что испанцы мстили нам? А галлы? Бритты? Подобен льву магометанин Исмаил. И коршуну – Матфей-христианин… (Секретарь Матфей недовольно хмурится.) Все эти фердинанды, болдуины, торквемады, хильперики, людовики, конрады, епископы, аббаты мои достатки кровные гребли. Обрезанного по закону Авраама, несчастного Абрама под страхом сабли и пищали, схватив за пейсы, трижды окунали в воду, нередко дважды извлекая из крестильницы: «Благослови, господь, сию макрель! Не взял Абрама пест – возьмет Абрама крест!». Но как Абрама не крести, он всё звал Яхве. И, окрестившись, смелый диспут начинал, шепча под нос, что не был сыном божьим Иисус! Кто тогда знал, что Иисус был Богом?! Слезами горькими мочили мы клочки чужой земли и в этот чуждый прах отцов и дедов погребали… И был порой наш плач невыносим, им трогались и палачи… Там, на оставленных погостах, в Иакове твоем, Отец, свершилась роковая перемена. Я понял, осознал, что в стае хищных птиц с листом оливы голубя не терпят лёт, а в человеческих сердцах премудрость Божья не гнездует! Она лишь вертится на кончике «благочестивых» языков для оправданья зла и грязного порока. Твоя Божественная благодать давно покинула двуногих свору, и если возвратится вспять, то через тыщу лет, во всяком случае, нам её не увидеть. Увы, но зверь двуногий по-настоящему лишь демона с когтями во всемогущем Боге почитает! (В продолжении речи Иакова Люцифер не спускает глаз с Боди-Бога, следя за малейшими переменами в Его лице. Боди-Бог смотрит куда-то в точку мимо Иакова, сдвинув густые брови, охватив голову ладонями и незаметно затыкая пальцами уши.)

ИАКОВ (с напором). Не знаю, сколько раз я возносил к тебе мольбы. И получал ответ пустых небес. За разом раз я начал понимать тебя не как святое вечно сущее, а как сухую оболочку, как скорлупу, обмазанную блендомедом, как раковину перламутровую пустую. (Лицо Иакова искажается болезненной гримасой, он трёт лоб ладонью, издавая невнятное мычание.)

БОДИ-БОГ. Воды и аспирин!

(Иаков глотает таблетку и запивает её водой из поданного судебным приставом фиала, зубы его стучат о край сосуда.)

ИСИДА. Есть ли свидетели твоих блужданий в Боге?

ИАКОВ. Я благодарен за прозрение Спинозе. Мы с Барухом судьбу делили на двоих. Мы оба с Пиренеев беглецы, торговцы амстердамские. Мы раковину испытали досконально – какой из неё толк? Поделать пуговицы, амулеты, или изладить музыкальный рог? Представь себе, Отец, твою серебренную раку, лишенную твоих святых мощей, и ты поймешь сынов твоих печаль и замешательство…

(Боди-Бог согласно кивает.)

ИАКОВ. Ужасный факт утраты Бога был налицо! Неверия свирепый зверь оскалился пред нами… Мы плакали и ахали, но Барух слёзы лил от радости познания, а я – от страха. Хил телом, духом – Прометей, Спиноза-умник был из первых, как ты их именуешь ныне, rationalisов, он был рационалис-гений. Он веру древнюю потряс, он Тору колебал, опровергал пророков и учителей! Напрасно я пытался охладить великое чело, к вискам прикладывая оцет, он избранность евреев отрицал, тебе, Отец, он предлагал испробовать на вкус их «сладкую» судьбу… Но я не Барух-вольнодумец, Я зачат и рождён был в Боге! А потому я молча слушал в синагоге проклятья другу. Когда по приговору ангелов, по слову всех святых без исключенья, с согласия тебя, Благословенный (кланяется Боди-Богу), был Барух отвергаем, отлучаем и предан осужденью… Пустою оказалась раковина веры. Но, пережив эксцесс, я заново родился. Мечта, мной обретённая в песках Синая, росла во мне, как в матери мужает эмбрион… (Задумавшись, Иаков, закрывает глаза и, покачивая головой, негромко декламирует):