От севера до Побережья

От севера до Побережья

Ольга Толстова

© Ольга Толстова, 2022

ISBN 978-5-0053-5921-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

01. Муравьи играют в волков

Обвал случился уже давно, погребя под собой западную часть склепа и половину анабиозных камер. Обвал погрёб под собой саркофаги на западной стороне, остались только мёртвые теперь кабели, что уходили под гору камней. Тот же обвал перебил жилы ещё шести камер на восточной стороне. И лишь последние два саркофага по-прежнему получали питание.

А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: горный отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из Сольеров, как и многие другие, пытался переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на третий день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.

В одной из двух рабочих камер едва заметно покачивалась густая, мутная жижа – суп из остатков биоматериала. В бледно-зелёной взвеси плыли по кругу крупные, бесформенные, коричневые и чёрные комки. За два века электроника саркофага всё-таки дала сбой; тот, кто лежал в нём, тихо растворился. Кто знает, случилось ли это недавно или ещё в те времена, когда оползень обрушил потолок склепа. И с тех пор камера «поддерживала жизнедеятельность» мертвеца, перешедшего постепенно в жидкое состояние. Может быть, там внутри даже что-то завелось, какая-то новая жизнь.

Хотя вряд ли, откуда?

Последний саркофаг стоял открытым. Алонсо втянул ноздрями воздух и учуял много чего: прелые листья, сырую землю и едва заметный аромат разложения, мох, покрывающий камни снаружи, и гниющий пластик старого оборудования, но в этой смеси ему так и не удалось различить запаха живого человека. Если кто-то и выбрался отсюда, запах его через дыру в потолке унёс стылый осенний ветер.

Слой пыли уже покрыл камеру изнутри, тяжело было понять, спал ли кто-то вообще в этом саркофаге, а если да, то когда именно покинул убежище. Камера могла открыться сама, если её затронул всё тот же сбой. Пытать электронику склепа было, конечно же, бесполезно. Она дала бы ответы только своим мёртвым хозяевам.

Если кто-то из Сольеров или их слуг выжил, то где он, она, они сейчас? Кто был здесь до Алонсо – охотники или мародёры? А может и никого не было.

Ничего ведь вокруг не осталось: ни дворца у подножия гор, ни садов на искусственных платформах, что поднимались уступами по отрогу. Когда-то Сольеры были богаты. Стены их дворца – не самого большого, но и не маленького, стены цвета тёмной крови вырастали из скалы; были ещё падающие со склонов спелые фрукты, разноцветные стволы деревьев, листья всех форм и размеров – от крошечных до таких, в которые мог бы завернуться взрослый человек. Ажурные арочные конструкции – передающие устройства, части охранной системы и просто инсталляции, дань моде пятисотлетней давности, времён строительства комплекса. И множество людей, входящих в дворцовые сады и покидающих их, гостей в масках, слуг в сером и «жертвенных агнцев» в красном. Он не видел обитель Сольеров собственными глазами, но видел другие дворцы, а все волчьи дома были по-своему похожи. Он снова покопался в памяти: изображения дворца Сольеров Алонсо когда-то встречал. Теперь тяжело поверить, что подобное могло существовать здесь однажды. Сначала революция, а потом двести неспокойных лет стёрли все приметы.

Кроме этого склепа. Его отыскал для Алонсо компас-симбионт, единственная его семейная реликвия.

Алонсо ещё раз обвёл помещение взглядом: металлический свод опирается на три покосившиеся колонны, на западе каменный завал, на юге – дыра и куча земли, нанесённой ветром. Длинный язык насыпи тянется к терминалу управления, за ним, на уцелевшей гладкой стене – проржавевший насквозь технологический люк. Он ведёт в душный туннель, где подрагивают последние работающие кабели и спят аккумуляторы. Нигде ни герба, ни фамилии, ничего, что напоминало бы о семье. И ни одного ценного предмета, кроме самих саркофагов. Наверное, за многие годы кто-то из мародёров здесь всё-таки побывал. Оставалось надеяться, что это не они достали последнего уцелевшего Сольера, чтобы разобрать его на части.

Пока Алонсо размышлял, уставившись на терминал, что-то прошуршало за спиной, скатились с насыпи мелкие камешки.

Он подобрался мгновенно: напряжение пробежало по мышцам от ступней до ушей, сами собой скрючились пальцы, выставляя вперёд длинные крепкие ногти, сжалась челюсть и участился пульс. Он замер, прислушиваясь и осторожно поводя головой по сторонам. Все длинные мысли опустились на дно, и осталось только быстрое, оценивающее биение: «Нет. Нет. Тихо. Здесь нет. Никого.»

Он облизал губы и расслабил немного мышцы, но всё равно оставался настороже. Это был просто порыв ветра, убеждал он себя. Если бы кто-то и забрался так далеко от человеческого жилья, по склону отрога, поросшего старым хвойным лесом, подкрался бы к склепу, вынюхивая и высматривая, Алонсо бы давно его учуял.

Его до сих пор невозможно было застать врасплох.

Но всё же этот шорох вывел Алонсо из равновесия. Он знал, что пора идти, но несколько мгновений не мог сдвинуться с места, будто оставалось ещё незаконченное дело. Он мог бы произнести какие-то слова прощания или хотя бы выплеснуть тот суп из камеры, «похоронить» то, что осталось. Но он знал, что никому это не поможет, а лишь отнимет у него время.

В конце концов, он оставил мёртвых сородичей, мысленно пожелав им покоя там, куда отправились их хищные души.

Алонсо спустился к подножию холма, пробрался через лес и к вечеру вышел на дорогу. Старое шоссе огибало отрог, и как закончился долгий поворот, Алонсо увидел деревеньку, притулившуюся к крутому восточному склону. Издали она выглядела запаршивевшей, покрытой нездоровыми пятнами. Подойдя ближе, он понял: это просто две дюжины домишек собраны из чего попало: досок, кусков каменной кладки, треснувших мраморных плит, металлических листов и обрезков толстого разноцветного пластика. Мрамор наверняка был из хозяйского дворца, растащенного по частям много лет назад предками местных жителей. Точно так же и большая часть нового мира существовала за счёт жалких осколков величия старого. Подумав так, Алонсо презрительно хмыкнул.

Дальше вдоль дороги тянулось поле – широкая полоса унылой осенней грязи; урожай уже был собран. За ней блестело в закатных лучах маленькое озерцо.

Алонсо сверился с компасом: тот наловчился воровать понемногу из инфобаз Капитолия, когда приключалась возможность – обычно в больших городах, где ещё сохранялись остатки инфраструктуры. Информация была фрагментарной и частично устаревшей, но уж лучше такая, чем полная неизвестность. Слишком сильно изменился северные земли, чтобы бродить по ним наугад.

По сведениям охотников Капитолия никакого поселения в округе не было. Единственный достойный упоминания объект – медная шахта, при ней рабочий посёлок, но идти туда слишком далеко. Не отмеченная на картах деревенька казалась не лучшим местом для жизни, но сгодится, чтобы один раз переночевать.

Домишки обступали единственное двухэтажное здание: кабак для местных, гостиница для приезжих, которых никогда не бывает, зал для собраний – всё в одном. Сердце поселения, едва-едва и крайне неохотно бьющееся.

Солнце уже почти село, когда он дошагал до первого дома – из старого кирпича и обшарпанных листов бледно-зелёного пластика, с битой, мрачно-коричневой черепицей на крыше. Оранжевый солнечный свет скользил по мятым бокам древнего элетрогрузовоза, поставленного рядом с крыльцом. К грузовозу были приделаны оглобли.

Остальное в деревеньке выглядело не лучше. Алонсо уже успел насмотреться на такие общины: несколько десятков человек, самые глухие места северных предгорий и болот, единственное сообщение с цивилизацией – редкие обозы да сборщики налогов и охотники, люди на службе Капитолия.

Кое-то из родичей Алонсо, глядя из забранного решётками окна зоопарка и перекатывая красное вино в бокале, говорил с горечью: как мало понадобилось миру, чтобы докатиться до такого. Но вот правда: всё это было и двести лет назад, и триста, и тысячу, в таких местах никогда ничего не меняется. Просто раньше хозяева прятались от этого на вершинах гор.

Они привыкали смотреть не вниз, а вверх, щурясь, на Солнце – на своего Царя. Или тоже вверх, но всё же чуть пониже – на чёрных волков Лоренаров, правящий род их волчьей иерархии. До сих пор Алонсо помнил оба чувства: благоговение перед Солнцем, невозможное обожание, затуманивающее рассудок. И такой же силы страх, смешанный со жгучей ненавистью, перед чёрным волком Лоренаром. Царь и чёрный волк, два великих правителя – юга и севера, два древнейших существа на планете. Два полюса безумия.

Алонсо всё ещё не мог вспоминать о них, не ощущая всё те же обожание или страх.

Войдя в деревню, Алонсо почуял слабый, но уже отталкивающий запах. И чем меньше оставалось до кабака, тем сильнее и гуще становилась эта вонь, к ней добавлялись всё новые нотки: приторная сладость, гниение, сера, горелая плоть, экскременты, уксус, вяленое кабанье мясо, жмых, засыхающая человечья кровь – совсем немного.

Алонсо морщил нос, не понимая, что же это такое. Любопытство разгоралось, и справиться с ним было непросто; нормальный человек прошёл бы мимо, но хищнику всё нужно знать. Знание – залог выживания.

Запах был повсюду, но сильнее всего несло со двора кабака. Обогнув здание, Алонсо наткнулся на прикрытую рогожей большую яму в земле. И прежде чем успел понять, что делает, наклонился и, сгорая от любопытства, приподнял край рогожи.

Делать этого точно не стоило: вонь ударила в нос так мощно, что он отшатнулся, согнулся пополам и закашлялся, чувствуя себя оглушённым. «Дрянь, – думал он, – какая же дрянь, туда хоть труп скинь, он перегниёт, и никто ничего не заметит». И зачем только нужно было туда заглядывать, проклятое любопытство хищника, у него давно уже нет своей территории, почему же его по-прежнему так тянет изучать всё вокруг?

Он старался отдышаться, хотя это было непросто: запах, пусть и ослабленный, всё равно висел в воздухе. И Алонсо, пожалуй, догадывался, что ж там такое: очередная безумная попытка воспроизвести сказочный «бальзам хозяев», что, по слухам, даровал им долгую жизнь, молодость и силу, залечивал любые раны, исцелял все болезни. Откуда местным беднягам знать, что́ это было и ка́к на самом деле работало. «Надеюсь, они это хотя бы не едят», – подумал Алонсо, сплёвывая. Зато теперь он знает, с кем имеет дело. Очередная деревенька, замкнутая на самой себе и свихнувшаяся на вере в то, что раньше было лучше. На севере таких полно, а все попытки Капитолия хоть что-то сделать для этих людей закончились ничем. За последний год Алонсо натыкался на безумие и похуже ямы с гнилью, но всё равно: терпеть мерзкий запах, ползущий по деревне, будет непросто.

– Тут редко увидишь капитолийских охотников, – сказал хозяин кабака, ставя перед ним стакан и кувшин с водой. – Вам точно не принести чего покрепче?

– Я слышал, охотники мощно пьют, – поддержал его кто-то. – Поставь им бочонок, выпьют бочонок. Два – так два. Бражка, водка, пиво – всё им едино, всё сгодится.

Алонсо скосил глаза на говорящего – худого мужика с ручками-спичками, вытянутым лицом, кожа на котором собиралась в нелепые складки. Нос торчал среди них как волнорез.

Кроме этого типа, самого Алонсо и хозяина, в крошечном зале на четыре стола было ещё семеро – наверное, вся местная публика. Как кабак вообще выживал?

Напротив мужика, озабоченного пьянством охотников, сидели трое почти неразличимых парней, без всяких сомнений, братьев. Круглолицые, смуглые, с полными губами и чёрными глазами, они изучали Алонсо, одной рукой вцепившись каждый в свой стакан, а второй держась за край стола. Они были так похожи даже в движениях, что, казалось, это у него троится в глазах.

Ещё четверо расселись вдоль стойки и теперь вывернулись, разглядывая чужака. Он же не увидел в них ничего примечательного, такие же неинтересные и побитые жизнью, как и их деревенька. Неопределённый цвет глаз, серые волосы, усталые лица, грязь, навеки застрявшая под ногтями и сыплющаяся на пол с подошв, когда те скользили по перекладинам высоких стульев.

И сам хозяин – высокий и крупный, с широкими плечами и большой круглой головой. Глубокие залысины тянутся от висков к макушке, жидкие и тонкие волосы аккуратно причёсаны, подбородок как будто выставлен вперёд, то ли нарочно, чтобы подчеркнуть, что хозяин вовсе не робеет перед важным гостем, то ли просто по привычке. И серые глаза, внимательные и цепкие. В зале со стенами из старого тёмного дерева, скреплённого металлическими скобами, он казался атлантом, подпирающим низкий чёрный потолок.

Все эти люди, даже сам хозяин, были одеты так, что Алонсо в запылённом дорожном костюме – удобные плотные штаны, тёплая куртка и высокие ботинки, показался сам себе франтом. И ещё все они пахли той же дрянью, что перегнивала в яме за кабаком, наверное, и правда постоянно ею мазались. Их собственные телесные запахи едва пробивались через её вонь.

– Принесите ужин, – коротко ответил Алонсо, игнорируя худого мужика. – Всё равно что.

Хозяин кивнул и скрылся на кухне.

– Хотя у них тут пост, – сказал кто-то из братьев, ни к кому как будто не обращаясь. – У охотников-то. Но нас они всё равно обходят стороной.

– Точно, и я слышал, – обрадовался худой. – Только это форпост. Такая крепость. Со стеной, складом оружия и погребами. А в погребах, говорят, бочек немерено.

– Это в городе на юге, – сказал другой брат. – Или около него.

Алонсо мысленно сделал зарубку: всё-таки опасаться встречи с охотником стоило. В памяти компаса ближайший город на юге значился как урочище, но Капитолий мог устроить рядом опорный пост.

– Им тут нечего делать. Охотники охотятся, – подал голос кто-то от стойки. – Они всегда охотятся на старых хозяев.

– Да их и не осталось, поди, – отмахнулся худой, быстро разворачиваясь лицом к говорящему. – Все давно померли. А тех, кто не померли, тех в зоопарке держат столичном. За деньги показывают.

– На части их порубили, что ты мелешь! – зло откликнулся другой человек у стойки, кажется, самый старый из всех. – В Капитолий свозят трупы хозяев или их самих, живых, если находят. Хотя редко теперь находят живых. И там в подвалах разбирают тела на части и пускают в оборот. Волосы – тем, кто хочет избавиться от ревматизма. Женскую утробу – от бесплодия. Сушёные херы – от нестоячки. Печень – от желчи.

– А сердце для вечной жизни, – поддержали его братья чуть ли не хором. Старик кивнул и перевёл взгляд на худого. Тот задумался, потом неуверенно продолжил:

– Если много дашь денег, то можно докоснуться до любой части тела хозяина. И исцелиться! – Он бросил горделивый взгляд в сторону стойки. – А на волосах и ногтях можно пиво настаивать.

– Ну ты и урод, такое сказануть, – отрезал первый брат. Два других согласно заворчали.

– Жалко хозяев, – вздохнул третий человек у стойки. – Они заботились о своих.

Это замечание вызвало бурю негодования у остальных. Человек повысил голос:

– А вот мой прапрадед ещё служил у хозяев! У самого́ старого Лоренара, далеко отсюда, на самом севере. Так он рассказывал, как его однажды прихватило – живот как огнём горел и кровь полилась из кишок, так хозяин сам лично дал ему бутылку с бальзамом и велел пить, пока не пройдёт, – он уже кричал, потому что остальные не сдавались, называя его дураком и хозяйской хавкой. – И он пил! И жил потом сто лет! А теперь мы как живём?!

Они все как будто и забыли, что тут рядом с ними сидит чужак. Алонсо с трудом сдерживался, слушая их перепалку. Больше всего ему хотелось вскочить, рыча и скаля зубы, и раскидать этих жалких невежд, дегенератов, вырожденцев, посмевших рассуждать о том, чего не понимают. Что они могли знать о прошлом, утонувшем в слухах и мрачных сказках, или настоящем – о жизни в зоопарке, о мародёрах, убивающих и разбирающих на части его народ, и даже об охотниках? Алонсо не питал к ним любви, но отдавал им должное: они пытались всё исправить, исходя из своего искажённого понимания, но это было хоть что-то.

Он почувствовал, что должен выбраться из провонявшего гнилью кабака, пока не сорвался и не выдал себя. Подрагивая от ярости, он подчёркнуто осторожно отодвинул стул, поднимаясь, и медленно дошёл до выхода. За его спиной люди продолжали кричать, оскорбляя друг друга и приводя нелепые доводы. Никто как будто не заметил, что гость исчез.

Снаружи ему стало получше. Никаких криков, и воздух чуть посвежее: да, та же дикая вонь от ямы с перегноем, но ещё и запах осеннего леса и сырой земли. Этим почти можно было дышать.

И он глубоко вздохнул несколько раз, стараясь придавить ярость, загнать её на глубину и думая, что слишком давно занимается этим – загоняет эмоции на глубину. Притворяется кем-то другим.

Хотелось бы ему снова вернуть старое время? Он уже давно понял, что нет. Но и новое ему не нравилось. Как будто мир предлагал его племени либо царить на вершине, превращаясь в зверей, пожирающих собственных детёнышей, либо падать на самое дно и самим становиться пищей для нового вида, для горе-победителей, прозябающих в нищете, опутанных ностальгией по времени, когда реки текли волшебным бальзамом.

Должна была существовать середина. Даже Капитолий – единственное место, где цивилизация не умерла, не мог предложить ничего лучше зоопарка. Убежище? Да. Жизнь за решёткой. А за её пределами – озверевшие жадные муравьи, и муравьём вне Капитолия может оказаться любой человек, с виду безобидный. Кто знает, что спит в глубине его головы, какие последствия древних и не очень экспериментов он носит в себе.

Можно жить в Капитолии, ходить по его улицам – вместе со свободными, иными людьми. Вот только тогда придётся стать частью этого нового общества, приносить пользу, как они говорят. Алонсо усмехнулся, обнажив клыки: кто из его собратьев умеет приносить пользу? В зоопарке хотя бы кормят сытно и делать не надо ничего. Волкам такое по нраву.

Ему, наверное, было немного проще: его семья, род Веламма, никогда не купалась в роскоши. Он не так-то много потерял. Тем, кто родился во дворцах, жил в домах под присмотром живых вещей, кто привык к тому, что медицина может возвращать из мёртвых, а жизнь продлевается почти бесконечно, вот им адаптироваться к новому миру оказалось сложнее. Не осталось ничего, лишь жалкие ошмётки старых технологий, а девять десятых материка скатились в варварство; и на фоне этого расцвела чужая наука, появились иные вещи, несовместимые с биологией старых хозяев, и возник Капитолий, центр нового общества, в котором нет места старым сословным схемам.

Многие бы покончили с собой в первые дни после пробуждения, если бы им дали такую возможность. Он и сам думал, не перегрызть ли вены и истечь своей никому не нужной теперь древней кровью, но в то время его сил едва ли хватило бы на трансформацию. А в человеческой форме он бы на такое не решился.

Алонсо снова принюхался и поморщился: да уж, эти люди буквально живут в дерьме и думают, что вот-вот откроют секрет вечной молодости. Злость уже прошла. Они слишком несчастны и убоги, чтобы он тратил на них своё благородное негодование.

Для чего ему вообще оставаться на ночь в этой деревне? Не так-то он голоден, а холод можно и перетерпеть. С другой стороны, отказываться от уже принятого решения без веской причины – это не в его привычках.

Когда он вернулся в зал, хозяин, наливая пиво за стойкой, громко сказал:

– Долго же вы гуляли! Я уж боялся, вы и вовсе ушли. Мы вам ужин наверх отнесли, лестница вон там, – он кивнул направо. – Комнаты всего две, ваша та, что поближе.

Алонсо снова заколебался, но всё-таки, вздохнув, решил подняться в комнату. Как это всё глупо, думал он, они не виноваты, что такие… отталкивающие. Частично их такими сделали, а всё остальное – результат паршивой жизни. Он останется до утра и будет думать, что его плата за постой немного облегчит существование местных.

Комнатка, конечно, была маленькой, но аккуратной, совсем не похожей на зал внизу. Узкая кровать с чистым бежевым бельём и мягкой подушкой, стол с тарелками – пахло от еды не слишком аппетитно, занавешенное штопанной тканью окно, простой стул, приоткрытый стенной шкаф, напольный подсвечник с четырьмя зажжёнными свечами. И крохотная ванная с функционирующим водопроводом, что его приятно поразило. Куда ведут эти трубы, какие системы их обслуживают? Может быть, осталось что-то со времён хозяйского дворца?

После сегодняшнего дня это показалось маленьким утешительным посланием от судьбы. Попыткой хоть немного подсластить горечь.

Минут через десять раздался осторожный стук в дверь, и, не дожидаясь ответа, в комнату проник хозяин, ведя за руку девицу.

Невысокую, угловатую, с серыми волосами, бледно-голубыми глазами и большим ртом. Она теребила длинными руками угол грязного передника и смотрела исподлобья, расстроенно и испуганно, шмыгая носом-пуговкой.

Алонсо вопросительно поднял брови.

– Приправу к ужину, – подмигнул хозяин, – не желаете?

И подтолкнул девицу вперёд.

Алонсо нахмурился недоумённо, а потом понял. Его удивление было настолько огромным, что он даже потерял на секунду дар речи. И хозяин заполнил паузу сам:

– Вы не подумайте ничего такого, она крепкая, здоровая и совершеннолетняя. Слышал, в Капитолии это теперь важно.

Гнев всколыхнулся, забурлил, поднимаясь глухой дрожью от живота к горлу, и Алонсо уже раскрыл рот, чтобы прорычать отповедь хозяину, как наткнулся на умоляющий взгляд девушки. Даже он понимал, что это значит.

Если он откажется, достанется от хозяина ей. Не сейчас, так потом.

Через силу, сжав зубы, он кивнул, не зная пока, как выберется из этой ситуации. Мысль о том, чтобы переспать с забитой и грязной человеческой девчонкой, вызывала у него только отвращение.

Хозяин довольно пожелал им доброй ночи и выскользнул из комнаты. Девица тут же бросилась к двери и задвинула засов. Она держалась за него, прерывисто дыша, как будто это был спасательный круг, а она тонула в бурных водах.

– Послушай, – начал Алонсо, – ты, конечно, очень… м-м-м…

Она повернулась: выражение её лица было совсем другим. Никакого испуга, вместо него – облегчение, почти счастье. Не говоря ни слова, она развязала передник и бросила его в угол.

– Нет, этого не нужно, – поспешно произнёс Алонсо.

Но девушка уже расстегнула пуговицы, задрала платье и, стянув его через голову, брезгливо отбросила в тот же угол. Теперь на ней была только серая нижняя юбка.

– Хватит! – почти крикнул он. А она вдруг улыбнулась радостно:

– Наконец-то. Этот запах просто невыносим. К нему не привыкнешь.

– Что?..

Он было пошёл к ней, но замер, едва сделав шаг: только что от неё несло всё той же дрянью, что и от других, но оказалось, это пропахла одежда. Сама девушка источала другой аромат. Был он всё ещё со слабым привкусом гниющей ямы, и всё же ни с чем этот аромат не спутаешь.

Алонсо не ощущал его слишком давно. Запах фертильной, истекающей соком волчицы.

От этого мысли тут же перепутались в голове, а тело среагировало само, не слушая слабых приказов разума перестать.

Такому невозможно сопротивляться. Никто из них никогда не мог.

– Это ты… была в открытом саркофаге… – пробормотал Алонсо, через силу заставляя себя думать. Фраза вышла странной, но девушка всё поняла.

– Я, – кивнула она. – Кажется, аккумуляторы почти выдохлись, и система решила разбудить меня. Меня, кстати, зовут Кара.

Он порылся в памяти: Кара, Кара… среди дочерей семьи Сольер была и Кара, но он припомнил её с трудом, как и имена остальных женщин внизу их семейной иерархии. Ни одной не светило в старом мире стать Матерью-Волчицей, так что к чему было по-настоящему заучивать их имена. Ни одной… но теперь… могло быть иначе.

Алонсо отогнал эту мысль.

– Как давно ты здесь?

– Четыре месяца, – всхлипнула она и, залившись слезами, бросилась ему на шею.

Это было уже слишком. В голове у него застучали молоточки – сердце билось так быстро, что он задрожал, сглотнул нервно и попытался высвободиться из её объятий, но она цеплялась за него только сильнее.

– Ты первый из волков, кого я увидела, – сквозь слёзы бормотала она. – Ты спасение, спасение и дар Матери-Волчицы, дар…