Ангел

Сергей Юрьевич Андреев

Ангел

Роман-притча

* * *

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Андреев С. Ю., 2022

© Андреева Г. О., фотография, 2022

I

Раньше в народе это заведение называлось коротко и страшно: дурдом. Потом его все чаще стали именовать больницей для умалишенных, а теперь, в 1978-м, на воротах и на входе в главное здание висело по табличке с простой надписью: «Психиатрическая клиника». Хотя по Ленинграду и гуляли слухи о принудительной доставке сюда диссидентов из среды интеллигенции, да и вообще противников власти, но осуществлялось в этой клинике, в общем, неплохое лечение – если требовалось на самом деле.

Медсестра в белом халате, появившаяся возле кабинета профессора, весила не меньше центнера. Глядя на нее снизу вверх, подросток, сидящий вместе с родителями на длинной скамье для посетителей, подумал, что она, если потребуется, легко скрутит любого буйного безо всякой помощи санитаров.

– Заходи, маленький, – ласково пригласила его тетка, открывая своим ключом дверь в профессорский кабинет. – Это ты, что ли, ясновидящий? Только о тебе и разговоры нынче в городе: все спорят, правда или нет. Вы – родители? Тоже проходите, я покажу, где сесть. Профессор будет ровно в пять, он никогда не опаздывает.

Медсестра провела всех троих, хранящих напряженное молчание, внутрь. Паренек решил, со смутной смесью юмора и страха, что если ему сразу начнут вязать руки и надевать смирительную рубашку, то он без труда прикинется нормальным, то есть станет как все: тогда рано или поздно отпустят.

В просторном профессорском кабинете было светло, и подросток, которого родители привели сюда на обследование, быстро освоился. Он сидел в глубоком, удобном кресле, вертел туда и сюда русой головой, причесанной, очевидно, только в честь появления в этой клинике, и с любопытством разглядывал предметы обстановки. Напольные часы старой работы мерно пробили пять раз, и худощавый, высокого роста, абсолютно лысый мужчина вошел через боковую дверь, кивнув и родителям, сидевшим возле окна, и мальчишке. На мужчине был белый накрахмаленный халат.

– Ну-с, молодой человек, посмотрим, чем ты нас удивишь, – благожелательным тоном произнес профессор, усаживаясь напротив в такое же, как у подростка, глубокое кресло. Мальчик отметил его кустистые брови и зеленоватые глаза.

– Много мне про тебя нарассказывали, давай разберемся, где сказки, а где нет. Согласен?

Мальчишка кивнул, заерзал на своем месте и увел взгляд в сторону.

Профессор считался лучшим в мире специалистом по психиатрии – в той ее части, которая касалась запредельных состояний. Он когда-то занимался легкой атлетикой и оставался жилистым и худым. Профессору было за пятьдесят, и характерной чертой его внешности, помимо лысины, являлся выступающий лоб. Когда, давая лекции, профессор выходил на кафедру, слушателям порой казалось, будто он, чуть поводя головой, нависает над аудиторией, словно змея над прудом с лягушками.

За высокими окнами кабинета, где он сейчас вел прием, стояли последние дни августа. Бирюзовое небо заливало помещение прозрачным и одновременно осязаемым светом, проливаясь лучами вечернего солнца на шкафы с фолиантами специальным трудов, на удобную кожаную мебель и на длинный, зеленого сукна стол, стоявший посреди кабинета. На столе в строго установленном порядке располагались: письменный прибор с массивной золоченой ручкой на мраморной подставке, деловые бумаги и, в точном соответствии с нумерацией, истории болезни пациентов. Крайняя папка, пока еще пустая, имела наклейку с нанесенными в верхнем углу именем, отчеством и фамилией мальчика, который пришел сейчас на прием: Семен Ильич Журавлев.

Профессор брался только за самые трудные, порой уникальные случаи, многие из которых не подпадали под общепринятую классификацию. Он работал с исключениями из правил, делая собственные, абсолютно отличные от коллег выводы. Политический режим это ему позволял, несмотря на существовавший в стране тотальный контроль за всеми сферами жизни, так или иначе связанными с идеологией. На перекидном календаре возле письменного прибора как постоянное напоминание крупными цифрами значился 1978 год, и хозяин кабинета, на своем веку повидавший нескольких уже вождей, сменявших друг друга, прекрасно знал те рамки, внутри которых ему официально разрешалось иметь собственное мнение. Но, поскольку профессор сотрудничал со спецслужбами по тематике особых состояний, моделируя сверхвозможности у бойцов специальных подразделений, он имел право раздвигать границы официальных доктрин – ссылаясь на необходимость для практики. Тем самым профессор оставлял для себя возможность настоящей, безо всяких кавычек, научной независимости, и пользовался этим правом по мере необходимости. То есть – всегда.

Сейчас в лице этого мальчика профессор столкнулся с проблемой, которая далеко выходила за пределы его профессиональных знаний. Проблему эту надлежало решать, как и обычно, наиболее оптимальным путем: не навредив.

– Посмотрим, – повторил профессор, глядя на мальчишку. Тот отметил, что у профессора, которого он вначале окрестил про себя удавом, несмотря на кустистые брови, лысую башку и суровый вид, были вполне спокойные и добрые глаза. – Родители говорят, что ты можешь без ошибки ответить на любой вопрос. Бывает? – он чуть улыбнулся, будто каждый день сталкивался с чем-то подобным и считал это естественным.

– Бывает, – признался паренек. Ему едва исполнилось четырнадцать, и внешне он выглядел вполне заурядно: слегка угловатый, с выгоревшей пшеничной копной, весь вытянутый в длину наподобие тростинки. Мальчишка явно перерос за лето размеры собственного пиджачка и стеснялся внимания к собственной персоне. Поэтому он невпопад краснел и не знал, куда девать руки, некстати высовывающиеся из коротких рукавов.

– Давай знакомиться, – предложил профессор. – Меня зовут Лев Викторович Моисеев.

– А я Сеня, – солидно сообщил подросток.

Он не знал, чего еще сказать, и замолчал, пожав плечами: дескать, добавить нечего.

Его родители сидели поодаль, возле окна, испуганные и словно бы окаменевшие. Оба они работали инженерами на оборонном предприятии и никогда не могли бы предположить, что в их семье начнется нечто, недоступное пониманию. Итогов предстоящей консультации родители ждали как приговора.

– Еще говорят, будто ты умеешь читать с закрытыми глазами, – стараясь растормошить парнишку, но не форсируя событий, спросил профессор. – Честно сказать, я с этим феноменом уже сталкивался, только по большей части оборачивалось все обычными фокусами. А ты на самом деле это умеешь?

– Умею вроде, – подтвердил подросток.

Профессору никак не удавалось поймать у мальчишки взгляд: тот глядел куда угодно – в пол, в стену или на кончики своих туфель, но только не в глаза профессору. Требовалось наладить контакт, а значит – чем-то заинтересовать.

– Представь, что ты учитель, а я – тупой ученик, – попросил профессор. – И тебе нужно растолковать мне, как все это у тебя происходит. Если уж этот тупой поймет, – он показал на себя и улыбнулся, – значит, объяснил грамотно. Потом устроишь мне экзамен, хорошо ли я усвоил.

Подросток хмыкнул в ответ: дескать, забавно, но пробовать не очень-то хочется.

Профессор предложил по-другому:

– Если начнешь объяснять, каким образом умудряешься видеть будущее и почему путаешь его с прошлым, получится каша, согласен? Поэтому расскажи для начала что-нибудь попроще. Например, как ты в тире не целясь стреляешь. Короче, проясни для отсталых технику этого дела. Ты действительно на любой вопрос отвечаешь без ошибки?

– Выходит, что да, – постепенно втягиваясь в диалог, согласился подросток и кинул быстрый взгляд на профессора. – Только мне настроиться надо. А когда нервничаю… в общем, не получается.

– Настроиться? – моментально отреагировал профессор, произнеся ключевое слово.

– Канал связи включить, – бесхитростно откликнулся парнишка. Он поднял наконец глаза (они оказались серого цвета) и попытался все доходчиво объяснить: – Это вроде разных программ на том экране, что у меня внутри.

– Внутри?..

– Ну, в голове! – Сеня постучал себя пальцем по лбу, показывая точное место, где же именно. – Там у меня что-то похожее на телевизор, иногда он включается, и на экране появляются цифры, фигуры или изображения всякие. О чем спрашиваю, то и появляется… бывает цветное, бывает черно-белое.

– А звуки слышишь? Голоса?

Это был тестовый, классический вопрос, и вырвался он у профессора почти непроизвольно.

– Слышу иногда, – пожал паренек плечами, не придавая значения подобным вещам. – Я никому об этом не говорил, – доверительно сообщил Сеня, – только родителям и вот теперь вам.

– И что же тебе говорят эти голоса? Слова, фразы, длинные речи? Может быть, советы дают?

Диагноз заболевания вот-вот готов был появиться на свет: еще несколько уточняющих моментов, и все. Картина складывалась вполне определенная.

– По-всякому бывает, – отозвался мальчишка. – Но они никогда не ошибаются. Проверено.

– Кто же это: «они», Сеня?

– Ангелы, наверное, – предположил подросток, вопросительно глянув на профессора. – Когда я включаюсь на их канал, то могу спрашивать о чем хочу, и тогда они что-нибудь отвечают словами, или показывают на… этом самом. На внутреннем экране, короче.

– Голоса эти – мужские или женские?

Сеня впервые улыбнулся. Стало видно, что у него сбоку не хватает одного зуба.

– Нету у них там мужчин и женщин, – снисходительно хмыкнул он. – Механический такой голос раздается, вроде как в метро: «Осторожно, двери закрываются…».

– А зуб-то кто тебе выбил? – неожиданно спросил профессор.

– Да был один придурок, – нахмурился Семен. – Я ему сказал, что его завтра из школы выгонят: пусть лучше прикинется больным, а потом четверть закончится, родителей к завучу пришлет – может, и оставят. Мне голос про него так рассказал. А этот… полез в драку. Ну, зуба у меня и не стало. Его назавтра вызвали к директору и за этот случай из школы выгнали. Как сказано было, так и получилось. Ангелы не ошибаются.

– Н-да, – согласился профессор, – все будто по писаному получилось. А бывает, что эти голоса ругают тебя, или грозят, или смеются? Может, они приказывают: пойди, Сеня, туда, сделай то или это?

– Не-а, – покачал парнишка головой, – они только сообщают о чем-то. Или подсказывают… Например, как задачу решить по алгебре, или – который час, и куда пора идти.

– Ну… – протянул профессор, откидываясь в кресле, – так любой сам себе подсказать может. Задачи решать в школе учат, а куда нужно пойти, ты уже заранее решил, а после только вспомнил – и все. Вот я задам тебе самый простой вопрос, а ты постарайся его своим ангелам направить: сколько мне лет?

– Мне подумать надо, – серьезно сказал Семен. – Настроиться.

– Да мы не торопимся, – успокоил его профессор. – Сколько нужно, столько и думай. Лишь бы получилось.

Он внимательно следил за мальчиком. Тот чуть покраснел и вновь спрятал глаза. Молчание длилось не больше минуты, потом подросток посмотрел на профессора, и тот не узнал его лица. Оно стало отрешенным и строгим.

– Вам пятьдесят четыре года, – ровным, будто не своим голосом сообщил Семен, глядя словно бы сквозь профессора и прислушиваясь к чему-то, происходящему не здесь. – Ваша фамилия не Моисеев, как вы пишете и говорите, а Бунич. Вы ее взяли у второй жены, которая умерла девять лет назад. Диагноз: рак. Задавайте другие вопросы, мы ответим.

У профессора что-то екнуло внутри. Похоже, подросток смог получить доступ к его личному делу.

– «Мы»? – переспросил он. – Кто говорит через мальчика?

– Сопровождающая сущность, – ответил подросток тем же механическим, безо всяких интонаций голосом. Он явно находился в трансе, подобном суггестии, когда глаза его одновременно и видели, и не видели происходящее. Такие симптомы профессор распознавал отчетливо. В отличие от применяемых гипнологами методов, в транс мальчик вводил себя сам, и выходил из него, по всей вероятности, тоже самостоятельно.

– Назови марку моих часов, – попросил профессор.

– Уточните, каких, – откликнулся Семен. – Дома, на работе?

– Тех, что на руке.

– «Слава», – тут же откликнулся Семен, – восемнадцать камней, куплены два года назад в Москве. – Он замешкался, вглядываясь куда-то внутрь себя самого. – Отставание – одна секунда в сутки.

– Ладно, задам последний вопрос в этом ключе, навскидку. Какой был код в том сейфе, который стоит в этом кабинете, до того, как цифры сменили?

Мальчик стал всматриваться в свой внутренний экран.

– Две тысячи двести сорок шесть, – сказал он наконец. – Только я букву различить не могу… – Он помолчал, потом радостно хлопнул в ладоши: – «Б», вот какая буква!

Профессор пожевал губами.

– Задаю вопрос твоей сопровождающей сущности, – безо всякой иронии или подтекста обратился он к подростку. – Может ли она отвечать на вопросы, касающиеся будущего?

– Да, – односложно ответил все тем же, словно чужим голосом Семен, – но только самого, по вашим понятиям, ближайшего.

– Почему только ближайшего?

Профессор подался вперед. Он видел, как подросток водит глазами туда и сюда, словно отслеживает нечто, чего в этом кабинете нет. Наконец раздался ответ:

– Вероятность ошибки увеличивается по мере удаления событий во времени.

– Ладно, – устало согласился профессор, – давай поговорим по-человечески. Отпускай своего ангела.

– Ангел всегда со мной, – все еще не выходя из полугипнотического состояния, ответил Семен. – Просто я не всегда его слышу.

– Это он тебе говорит?

– Да.

– А ты всегда помнишь ваши беседы?

Семен встряхнул головой, превращаясь в обычного мальчишку. Сейчас он снова был здесь, в кабинете: сидел в мягком кресле перед профессором и готов был рассказать ему много еще чего.

– Если я, к примеру, прочел книжку, – ответил он, – то помню ее всю. Ну, точнее, не помню, а могу любую страницу вывести к себе на тот телевизор, и вся эта страница… – он замешкался, подыскивая слова.

– …Воспроизводится один к одному, – докончил за него профессор. Паренек с благодарностью кивнул.

– Но иногда я даже не читаю никакую книжку, просто прошу дать мне сведения… к примеру, об Иване Грозном.

Мне присылают на экран нужные страницы неизвестно откуда. Я уже и уроки учить перестал: зачем время терять? И так все отвечу.

– А что делаешь вместо домашних уроков?

– В футбол гоняю, – признался Семен. – Родители меня вначале ругали, но когда одни пятерки пошли, стали разрешать. Я раньше ведь троечником был.

– Ты еще про тир расскажи, – от окна попросила мать.

– Да что там интересного? – удивился мальчик. – Прихожу я в тир, беру пульки, вставляю в ружье…

– Духовое, – подсказал отец.

– Ну да, не настоящее же… Потом закрываю глаза, внутри себя на экране вывожу мушку и целюсь прямо в десятку. А рукам команду даю слушаться. Короче, так и навожу, с закрытыми глазами, через экран. Стреляю, и если за спуск не дернул, то попадаю.

– И как результаты? – спросил профессор. Любой мужчина проявил бы к этому предмету живой интерес.

– Почти всегда в десятку, – смущаясь, но не без гордости заявил Семен. – Из ста каждый раз примерно девяносто пять, девяносто семь выбиваю. Если бы с упора можно было стрелять, то вообще не мазал бы, а так – руки дрожат… в общем, чуть-чуть не то. Меня в секцию зовут, но я пока не иду.

– Хорошо, – кивнул профессор, – достаточно на сегодня. Наговорил ты тут, – он поднял кустистые брови, – столько, что разбираться нам с тобой придется долго. Сможешь ко мне приходить хотя бы два раза в неделю? Здесь, братец ты мой, целую комиссию собирать придется, всякие задания выполнять… Зато потом станешь самым известным школьником во всем Советском Союзе. Только давай договоримся: о своих разговорах с ангелом ты больше ни единому человеку не расскажешь.

– Ладно, – согласился Семен.

– Не «ладно», – строго и даже жестко поправил его профессор, – а очень серьезно! Если будешь, как сейчас, трепаться направо и налево, так что мне о тебе даже уборщицы рассказывают… то тебя точно посадят в психушку и начнут лечить, пока мозги и вправду набок не съедут. Понял?!

Профессор обернулся к родителям:

– Подойдите, пожалуйста. – Те поднялись, пересекли кабинет и встали возле стола, побледнев от волнения. – На вас, друзья мои, теперь лежит вся ответственность. Если удастся, то способности вашего сына я выдам за некий феномен. Создадим комиссию, составим протоколы, оформим все в рамках диалектического материализма. Если же кто-нибудь, когда-нибудь, где-нибудь от него услышит про какие-то там голоса, про ангелов и все в том же духе, поверьте, ему поставят диагноз на всю оставшуюся жизнь. Даже я его не спасу: на работу брать не будут, с семьей начнутся проблемы… В общем, официально нам нужно подчеркнуть его одаренность. И не больше, слышите? – не больше! Мы начинаем работать с вашим ребенком.

Воцарилась тишина. Отец мальчика прокашлялся и позволил себе задать вопрос:

– Скажите, а на самом деле это с ним… что?

Профессор, все еще сидя в кресле, полуобернулся к подростку и, подавая ему руку, попрощался:

– Ты, герой, подожди своих родителей в коридоре. Спасибо за откровенность: молодец!

Паренек зарделся, пожал протянутую руку и поднялся. Выходя, он одернул рукав у пиджака и буркнул:

– Книгу вашу, которая сейчас в типографии, на два месяца задержат, но она все равно выйдет. Так что можете не волноваться.

– Это ты на своем экране увидел?

– Ну да, прислали сообщение, – как о чем-то само собой разумеющемся откликнулся Семен. – До свидания.

– До свидания, – не высказав внешне ни малейшего удивления, попрощался профессор, и продолжил говорить, встав и повернувшись к родителям после того, как дверь за мальчишкой закрылась. В силу высокого роста, он нависал над ними. – Теперь давайте о главном. Ваш сын умеет получать любую… повторяю: любую информацию, пока не до конца разбираясь, как она к нему приходит. Это значит, что в перспективе он либо будет работать на наши службы безопасности, либо… Не хочу кривить душой: его могут попросту ликвидировать. В лучшем случае, он окажется в таком вот заведении, как наше. Существует единственный выход, если вы хотите избежать и первого, и второго вариантов и сделать из своего мальчика нормального человека с нормальной судьбой.

Родители ждали, почти не дыша. Лучи солнца, падавшие наискось за их спинами в кабинет, стали за этот час совсем пологими. В свете этих лучей и отец, и мать казались темными силуэтами на светлом фоне окна.

– Выход – в том, чтобы нам с вами постараться заблокировать у вашего сына все эти способности. То есть – запретить ему общаться с ангелом, но при этом оставить одну-единственную возможность: пусть работает с цифрами и графиками через свой внутренний экран. Понимаете? Это все равно что выпускать пар из кипящего котла. Мальчика нельзя лишить его дара целиком, потому что в таком случае возникает искушение запретным плодом. Он рано или поздно вновь захочет проявить свой талант… Вот и пускай учится химии, физике, биологии, математике, пусть моделирует у себя в телевизоре, как он его называет, молекулы, новые вещества… Да что угодно! Любую информацию он сможет в этом разрезе получать благодаря своим особым возможностям – вот пусть этим и поиграется. Об остальном – забыть! Вы представляете, что получится, если ваш сын начнет без труда получать «сообщения» о состоянии нашего военного флота, например, или о количестве ракет, стоящих на боевом дежурстве? Да за одно это его пришпилят к стенке, друзья мои. Понятно?!

Мать судорожно вздохнула, отец кивнул.

– Поэтому, – жестко сказал профессор, по-прежнему нависая над родителями, – я уберу у него способность к этому трансу, когда он слышит всякие голоса. Мы от вашего сына отсечем ангела, я вам это обещаю. Заодно я изучу все особенности вашего ребенка. Потом постараюсь на уровне подсознания наложить запрет на использование его внутреннего экрана – в любом ином плане, кроме молекулярного моделирования, математических формул и так далее. А вы – именно вы, слышите, родители? – убедите его молчать. Всю жизнь молчать! Иначе не миновать беды… Ясно?

Все было ясно.

– Идите, – слегка насупив кустистые брови, чтобы подчеркнуть серьезность момента, напутствовал их профессор. – Пожелаем друг другу успеха.

– Спасибо, спасибо, – сдавленными голосами откликнулись те оба, и вышли, подавленные всем, что здесь произошло.

Профессор остался один.

– Черт его побери, – произнес он громко и отчетливо. – Уже третий такой!

Профессор подошел к стеллажу и достал две толстые папки с номерами, перевязанные тесемочками. Он открыл одну из них и откинул в сторону картонную половинку. На титульном бланке была наклеена фотография девушки с чистым, улыбчивым взглядом. Ниже шли ее данные: фамилия, имя, отчество, адрес и прочее в том же духе.

Профессор поглядел в самый конец формуляра, где значилось: «Убита при невыясненных обстоятельствах», – и стояла дата. Дата была недавней.

Профессор хорошо помнил эту девушку. Звали ее Тамара, училась она на четвертом курсе, готовилась стать врачом. Вначале никто не замечал, как легко ей удавалось поставить диагноз, почти не исследуя пациента. Потом она со смехом начала делиться с подругами по общежитию, будто глазами видит каждый орган так, словно просвечивает его рентгеном, поэтому легко может определить даже то, чем человек позавтракал. Она без труда отличала доброкачественные уплотнения от злокачественных – можно было потом не брать из опухоли биопсию. Все удивлялись таким способностям и сулили ей блестящее будущее.

Потом девушке пришло в голову проверить свои способности на расстоянии. Она ставила диагнозы по фотографиям и даже по описанию человека, которого представлял себе в данную минуту его знакомый. Несколько раз получилось так, что клинический анализ крови она смогла воспроизвести, вообще не зная ничего про пациента.

Вот тогда это все и произошло. Сделав из любопытства еще шаг, девушка научилась читать чужие мысли. Не все, конечно, а выборочно, словно бы настроившись на волну того или иного человека. Вначале она узнала, что подруга по комнате претендует на внимание ее молодого человека. Все это можно было бы списать на обычную ревность, но здесь, в этом самом кабинете, Тамара начала выкладывать такие детали, касающиеся жизни совсем уже других людей (которых поименно называл ей профессор, включив в их перечень и себя самого), что стало ясно: девушка получила доступ к информации, связанной с поведением и мыслями любого человека. Кого угодно.

Профессор знал, что девушкой заинтересовались специальные органы, но линию своего поведения к происходящему тогда еще не определил. В первую очередь ему хотелось разобраться с научным феноменом, и он уже выстраивал серию экспериментов, которые надлежало провести с Тамарой, – но как раз тогда девушка и пропала. А теперь в формуляре, который он держал в руках, значилась дата ее смерти.

Профессор закрыл папку и положил на край стола. Нужно было посмотреть там некоторые материалы, обобщить, построить гипотезу – но не сейчас, позже. Ему следовало свыкнуться с кое-какими мыслями.

Профессор постоял возле стола, наблюдая, как рассеянный отблеск затихающего дня бесшумно льется в его кабинет сквозь высокое окно с раздвинутыми шторами. В биографии у профессора была одна деталь, которую не знал никто, кроме него самого, а теперь об этой детали его заставил вспомнить мальчик.

Профессор родился в глухой сибирской деревне, и метрика о его рождении сгорела во время пожара. Времена стояли сложные, деревенские жители не имели паспортов, так что дату рождения ему вписали заново в какую-то справку – со слов, в общем-то, постороннего человека. Потом, перебравшись в город, он получил по этой справке паспорт, и ошибочная дата прочно закрепилась за ним на всю жизнь. По документам ему было пятьдесят два года.

Мальчишка назвал его возраст абсолютно правильно: пятьдесят четыре, потому что слышал своего ангела. Ангелы не ошибаются.

Профессор покачал лысой головой с выступающим тяжелым лбом, и еще раз посмотрел за окно.

Ему показалось, что ему оттуда кто-то незаметно улыбнулся. Он чуть помедлил и улыбнулся в ответ.

II

Стояло лето 1984 года.

Нева казалась ослепительно-синей на своем самом широком участке – возле Петропавловской крепости, которая горела вознесенным золотым шпилем посреди раскаленного воздуха.

Ленинград с его распластанной архитектурой, бесчисленными каналами и длинными гранитными набережными оказался во власти внезапно наступившей жары – спасти от которой мог только легкий ветерок с залива. Набежав вначале на Исаакиевский собор и покружив вокруг этого тяжелого символа красоты и гармонии, а затем скользнув вдоль Эрмитажа, ветерок этот баловал гуляющую по набережным публику едва ощутимой прохладой у распахнутого пространства реки.