Мерцание во тьме

Подхожу к столику, где от разложенных на газетах груд раков, кукурузы и сосисок с картошкой почему-то до сих пор поднимается пар. Ставлю на него свой бокал, беру рака и откручиваю ему голову – на запястье мне брызжет сок.

Потом слышу за спиной какое-то движение. Шаги. И голос:

– Не бойся, это я.

Я резко поворачиваюсь. Какое-то время уходит, чтобы разглядеть в темноте фигуру. Между пальцами у нее светится вишневый кончик сигареты.

– Знаю – ты терпеть не можешь сюрпризы…

– Куп!

Уронив рака на тарелку, я шагаю навстречу брату, обвиваю руками его шею и вдыхаю знакомый запах. Никотин и мятная жвачка. Я настолько не ожидала его увидеть, что даже не обращаю внимания на шпильку насчет вечеринки.

– Привет, сестренка.

Чуть отстранившись от Купера, я вглядываюсь в его лицо. Выглядит старше, чем в нашу последнюю встречу, но для него это нормально. Купер может за какой-нибудь месяц на целый год постареть, а седины на висках и глубоких морщин на серьезном лбу и вовсе с каждым днем прибавляется. Вот только Куп из тех, кто с возрастом делается даже привлекательней. Моя соседка по комнате в университете, когда у него в щетине начала появляться проседь, стала звать его Серебряным Лисом. И я это прозвище никак из головы не выброшу. На самом-то деле оно довольно точное. Куп выглядит взрослым и изящным, но при этом спокойным и задумчивым, как будто в свои тридцать пять лет успел познать больше, чем иным удается за всю жизнь. Я отпускаю его шею.

– Я тебя там не видела, – говорю несколько громче, чем собиралась.

– К тебе было не пробиться, – отвечает он со смехом, делает последнюю затяжку и роняет сигарету наземь, чтобы раздавить каблуком. – Ну, и каково оно, когда на тебя накидывается сразу сорок человек?

Я пожимаю плечами:

– Сойдет за репетицию свадьбы.

Его улыбка чуть кривится, но он тут же придает ей прежнюю форму. Мы оба делаем вид, будто ничего не случилось.

– А где Лорел? – спрашиваю я.

Купер сует обе руки в карманы и смотрит мне поверх плеча; взгляд его делается отдаленным. Я уже знаю, что сейчас услышу.

– Теперь неважно.

– Жалко, – говорю. – Мне она нравилась. По-моему, она хорошая.

– Ну да, – кивает он. – Хорошая. Она и мне нравилась.

Некоторое время мы молчим, прислушиваясь к гулу голосов внутри. Мы оба прекрасно понимаем, как трудно выстроить отношения после всего, через что нам довелось пройти; понимаем, что чаще всего ничего из этого не выходит.

– Ну и как ты, ждешь с нетерпением? – говорит Купер, дергая подбородком в направлении дома. – Свадьбу и все остальное?

Я смеюсь.

– Все остальное? Ты просто мастер выбирать слова.

– Ты знаешь, о чем я.

– Да, знаю. И да, жду с нетерпением. Лучше бы ты дал ему шанс.

Купер смотрит на меня, сощурившись. Я переступаю с ноги на ногу.

– Это ты сейчас о чем? – спрашивает он.

– О Патрике, – говорю я. – Знаю, он тебе не нравится…

– С чего ты решила?

Теперь моя очередь сощуриться.

– Давай-ка опять не начинать!

– Нравится он мне, нравится! – Купер вскидывает руки в знак капитуляции. – Только напомни, кто он там по профессии?

– Агент по продажам. Фарма.

– Да что ты говоришь? Ферма? – Он хмыкает. – Серьезно? А по виду не скажешь…

– Фармацевтика, – говорю я. – Через «а».

Купер смеется, извлекает из кармана пачку сигарет, сует в рот очередную. Протягивает пачку мне, я отрицательно трясу головой.

– Так больше похоже на правду, – соглашается он. – Для того, кто крутится среди фермеров, он как-то чересчур прилично одет.

– Хватит уже, Куп. – Я складываю руки на груди. – Я предупреждала тебя ровно об этом.

– По-моему, вы слишком торопитесь. – Он щелкает зажигалкой, подносит пламя к сигарете и затягивается. – Сколько вы там знакомы – пару месяцев?

– Год. Мы вместе уже целый год.

– То есть вы год как друг друга знаете?

– И что?

– То, что нельзя узнать человека за какой-то год. Ты с его семьей познакомилась?

– Пока нет, – вынуждена признать я. – Он с ними не слишком общается. Да будет тебе! Ты что, собрался судить о человеке по его семье? Уж кому, как не тебе, понимать, что семья – то еще дерьмо.

Купер пожимает плечами и вместо ответа делает еще затяжку. Его ханжество начинает меня раздражать. Брат всегда обладал способностью без малейших усилий залезать мне под кожу, зарываться поглубже, как скарабей, и заживо меня грызть. Хуже всего, по его виду не скажешь, что он это делает. Словно даже не понимает, насколько остро меня режут его слова, как больно колют. Мне вдруг хочется ответить ему тем же самым.

– Слушай, мне тоже очень жаль, что с Лорел у тебя ничего не вышло, да и с остальными, раз уж на то пошло, но это не дает тебе право ревновать. Попробуй разок раскрыться навстречу людям, вместо того чтобы вести себя как последний засранец, – сам удивишься, что обнаружишь.

Купер молчит, и я понимаю, что перегнула палку. Дело, вероятно, в вине. Оно делает меня чересчур прямолинейной. И чересчур ядовитой. Купер затягивается – глубоко – и выпускает дым. Я вздыхаю.

– Я не это хотела сказать.

– Так ведь ты права, – говорит он, подходя ближе к крыльцу, и облокачивается на перила, скрестив ноги. – Тут я соглашусь. Но, Хлоя, он ведь для тебя устроил эту вечеринку-сюрприз. При том, что ты боишься темноты… Черт возьми, ты вообще всего боишься!

Я легонько постукиваю пальцами по бокалу.

– Он выключил во всем доме свет и подговорил сорок человек закричать, когда ты войдешь. Ты же до смерти перепугалась! Я видел, как ты сразу руку в сумочку сунула. И прекрасно знаю зачем.

Я молчу, в неловкости, что Куп это разглядел.

– Думаешь, устроил бы он все это, зная про твою сраную паранойю?

– Он действовал из лучших побуждений, – говорю я. – Ты и сам понимаешь.

– Не сомневаюсь, но речь-то не об этом. Он тебя не знает, Хлоя. А ты – его.

– Все он знает, – говорю я резко. – Он меня знает. Просто не хочет, чтобы я постоянно пугалась собственной тени. И я ему за это благодарна. Так правильней.

Купер вздыхает, одной затяжкой приканчивает сигарету и выбрасывает окурок через перила.

– Все, что я хочу сказать, Хлоя, – мы с тобой другие. Не такие, как они все. Нам через то еще дерьмо довелось пройти…

Он машет рукой в сторону дома, я оборачиваюсь и вглядываюсь в собравшихся внутри. Друзья, фактически ставшие мне семьей, смеются и болтают между собой, в высшей степени беззаботные – и тут я вместо любви к ним, которую чувствовала всего несколько минут назад, ощущаю внутри себя пустоту. Купер прав. Мы – другие.

– Он хоть знает? – спрашивает брат очень тихо. И мягко.

Я снова поворачиваюсь, готовая испепелить взглядом его темный силуэт. Но вместо ответа лишь прикусываю изнутри щеку.

– Хлоя?

– Да, – отвечаю я наконец. – Конечно, он все знает, Купер. Конечно, я ему рассказала.

– Что ты ему рассказала?

– Все, понятно тебе? Я рассказала все.

Он кидает быстрый взгляд в сторону дома, откуда доносятся приглушенные звуки продолжающейся уже без нас вечеринки, а я опять молчу. Прикушенная щека болит; кажется, я чувствую вкус крови.

– Да что между вами за кошка пробежала? – говорю наконец напрочь лишенным жизни голосом. – Что случилось?

– Ничего не случилось. Не знаю, как сказать… Если ты – та, кто ты есть, да еще наша семья… Я надеюсь, что он рядом с тобой по правильной причине, вот и все.

– По правильной причине? – перебиваю я его громче, чем самой хотелось. – Это что еще за херня такая?

– Хлоя, успокойся!

– Нет! – возражаю я. – Не буду я успокаиваться! Ты мне сейчас хочешь сказать, что просто полюбить меня он не мог? Просто полюбить такой кусок дерьма, как я? Ущербную Хлою?

– Да ладно тебе, – говорит Купер, – давай без этих своих драм.

– Это никакая не моя драма, – отвечаю я, – это я тебя прошу прекратить быть эгоистом. Прошу дать ему шанс.

– Хлоя…

– Я хочу видеть тебя на свадьбе, – перебиваю я. – Честное слово, хочу. Но она состоится, придешь ты туда или нет. А если хочешь заставить меня выбирать…

Слышу, как за спиной отодвигается скользящая дверь, резко оборачиваюсь, и мой взгляд останавливается на Патрике. Он улыбается мне, хотя я прекрасно вижу, что его глаза мечутся между мной и Купером, а на губах застыл невысказанный вопрос. Сколько он простоял там, за стеклянной дверью? И сколько успел расслышать?

– Все в порядке? – спрашивает Патрик, подходя ближе. Его рука ложится мне на талию, и я чувствую, как он подтягивает меня поближе к себе – и подальше от Купера.

– Да, – отвечаю я, стараясь собрать волю в кулак и успокоиться. – Да, у нас все в норме.

– Купер, – говорит Патрик, протягивая ему навстречу другую руку. – Здорово, дружище.

Брат улыбается и отвечает моему жениху крепким рукопожатием.

– Кстати, я тебя даже толком поблагодарить не успел. Спасибо тебе за помощь!

Я смотрю на Патрика и чувствую, как кожа на его лбу собирается в складки.

– За какую еще помощь? – спрашиваю.

– С этим вот всем, – Патрик улыбается. – С вечеринкой. Он тебе не рассказал?

Я перевожу взгляд на брата, а в сознании у меня огнем пылают слова, которые я ему сказала. У меня сжимается сердце.

– Нет, – говорю я, все еще глядя на Купера. – Он мне ничего не рассказал.

– Ну да, – продолжает Патрик. – Этот парень – просто спаситель какой-то. Без него ничего не вышло бы.

– Да ерунда, – бормочет Купер, глядя себе под ноги. – Рад был помочь.

– Никакая не ерунда, – возражает Патрик. – Он сюда раньше всех приехал, чтобы раков отварить. Не один час провозился, пока приправу подобрал.

– Почему ты мне не сказал? – спрашиваю я.

Купер неловко пожимает плечами:

– Говорю же, ничего особенного.

– В любом случае пора обратно в дом, – говорит Патрик и тянет меня за собой. – Там есть пара человек, с которыми я хочу тебя познакомить.

– Еще пять минут, – говорю ему я, чуть упираясь, чтобы остаться на месте. Я не могу ни распрощаться с братом подобным образом, ни попросить прощения в присутствии Патрика, открыв тем самым, что за разговор у нас был до его прихода. – Я тебя догоню.

Патрик смотрит на меня, потом на Купера. Чувство такое, что он собирается возразить, даже чуть приоткрывает рот, но вместо этого лишь снова улыбается и сжимает мое плечо.

– Договорились, – отвечает он и машет брату рукой на прощание. – Пять минут.

Стеклянная дверь закрывается, я дожидаюсь, пока Патрик исчезнет из виду, и снова поворачиваюсь к брату.

– Купер, – произношу в конце концов, опуская руки. – Прости меня. Я же не знала.

– Все в порядке, – отвечает он. – Честное слово.

– Ничего не в порядке. Мог бы и сказать что-нибудь. А я еще, как последняя сучка, эгоистом тебя обозвала…

– Все в порядке, – повторяет он, отталкивается от перил, подходит ко мне вплотную и заключает в объятия. – Я для тебя что угодно сделаю, Хло. Ты и сама это знаешь. Ты ведь моя сестренка.

Вздохнув, я тоже обвиваю его руками, позволяя чувству вины и гневу растаять и осыпаться прочь. Для нас с Купером все это – обычное дело. Мы орем друг на друга, ссоримся, можем месяцами не разговаривать – но когда все кончается, снова чувствуем себя детьми, которые бегают босиком на заднем дворе, когда включена поливалка, строят в подвале крепости из коробок, могут часами болтать между собой, даже не замечая, как окружающие куда-то исчезают… Кажется, иногда я склонна винить Купера в том, что он заставляет меня вспомнить саму себя: кем раньше была я, кем – мои родители. Самим своим существованием он напоминает: имидж, который я демонстрирую окружающему миру, – вовсе не реальность, а искусно созданная маска. Стоит сделать один неверный шаг – и он рассыплется на мелкие кусочки, открыв истинную меня.

У нас непростые отношения, но мы – одна семья. Другой у нас нет.

– Я люблю тебя, – говорю я ему, сжимая покрепче. – И вижу, что ты стараешься.

– Я стараюсь, – подтверждает Купер. – Просто хочу тебя защитить.

– Я знаю.

– Хочу, чтобы у тебя все было замечательно.

– Я знаю.

– Наверное, я просто привык быть тем самым мужчиной в твоей жизни. Единственным, кто о тебе заботится. Теперь ответственность уходит к кому-то еще. А я не хочу ее отдавать.

Я улыбаюсь и крепко зажмуриваюсь, чтобы не дать ускользнуть слезинке.

– У тебя, оказывается, и сердце есть?

– Брось, Хло, – шепчет он. – Я серьезно.

– Я знаю, – снова повторяю я. – Знаю, что серьезно. У меня все будет хорошо.

Некоторое время мы молча стоим, обнявшись, а собравшиеся в мою честь гости, похоже, совершенно забыли, что меня уже бог знает сколько времени с ними нет. Сжимая брата в объятиях, я вдруг вспоминаю про тот телефонный звонок – от Аарона Дженсена. «Нью-Йорк таймс».

«Но вы-то изменились, – сказал репортер. – Вы и ваш брат. Читатели будут рады узнать, как у вас дела – как вы справились».

– Эй, Куп, – говорю я, поднимая голову. – Можно тебя кое о чем спросить?

– Валяй.

– Тебе сегодня никто не звонил?

Он озадаченно на меня смотрит.

– В каком смысле – никто?

Я не уверена, хочу ли продолжать.

– Хлоя, – говорит Купер, чувствуя, что я пытаюсь отстраниться, и крепче берет меня за руки. – Ты сейчас про какой звонок?

Я набираю воздуха, чтобы ответить, но брат меня опережает.

– А ты знаешь, мне и в самом деле звонили. От мамы. Оставили сообщение, а я про него совсем забыл… Тебе тоже звонили?

Я выдыхаю и торопливо киваю.

– Да, – вру не краснея. – Я тоже тот звонок пропустила.

– Нам как раз пора было ее навестить, – говорит он. – Сейчас моя очередь. Извини, что задержался.

– Ничего страшного, – говорю я. – Хочешь, я съезжу, раз ты занят?

– Нет. – Он качает головой. – У тебя и так сейчас забот полно. Съезжу в эти выходные, обещаю. Больше ничего спросить не хотела?

Мои мысли возвращаются к Аарону Дженсену и к нашей беседе по моему телефону в офисе – не то чтобы ее можно было назвать беседой. Двадцать лет. Наверное, мне следует рассказать об этом брату – что «Нью-Йорк таймс» затеяла ворошить наше прошлое. Что этот Аарон Дженсен пишет статью про нашего отца и про нас. Потом я понимаю: если у Аарона есть контакты Купера, он ему уже позвонил бы. Он сам сказал, что целый день пытался до меня дозвониться. Раз уж до меня не смог, разве не переключился бы на брата? На другого ребенка Дэвисов? Нет; если он до сих пор не добрался до Купа, значит, не смог раздобыть его номер, его адрес, вообще ничего.

– Да, – говорю я, – больше ничего.

Не стоит его этим грузить. В самом лучшем случае новости о том, что репортер из «Таймс» звонил мне на работу, чтобы накопать грязи на нашу семью, расстроят его настолько, что он за один час скурит всю пачку сигарет из заднего кармана. В худшем – Куп сам ему позвонит, чтобы послать на хер. Тогда у Дженсена действительно появится его номер, и мы оба влипнем по уши.

– Слушай, там тебя твой женишок заждался, – говорит Купер, хлопнув меня пару раз по спине. Обойдя меня сбоку, он направляется к ступенькам, ведущим на задний двор. – Давай-ка внутрь.

– А ты не зайдешь? – уточняю я, хотя уже знаю ответ.

– На сегодняшний вечер вращения в обществе мне достаточно. До свиданья, аллигатор.

Я улыбаюсь, снова беру со стола свой бокал и поднимаю к подбородку. Детская прибаутка, слетающая с уст моего брата, мужчины почти что уже средних лет, никогда не сделается банальностью – она звучит почти диссонансом, юношеский голосок, переносящий меня на два десятка лет назад, когда жизнь была проще, веселей и свободней. И в то же самое время она совершенно уместна, поскольку двадцать лет назад наш мир перестал вращаться. Мы застряли в том времени, навеки юные. Как и те девочки.

Допив вино, я машу рукой в его сторону. Мрак уже поглотил его, но я знаю, что он еще там. И ждет.

– Заходи, крокодил, – шепчу я, вглядываясь в тени.

Тишину нарушает хруст листьев под ногами, и несколько мгновений спустя я понимаю, что Купер ушел.

Июнь 2019 года

Глава 6

Я открываю глаза. Голова гудит от ритмичных ударов, словно толпа дикарей лупит в барабаны, комната чуть ли не ходуном ходит. Перекатившись на другой бок, я смотрю на будильник. Десять сорок пять. Как я умудрилась спать так долго?

Усевшись в постели, принимаюсь тереть виски, щурясь от яркого света. Когда я только сюда въехала – когда это была еще моя спальня, а не наша, дом, а не гнездышко, – мне хотелось, чтобы все вокруг было белым. Стены, ковер, простыни, занавески. Белизна означает чистоту, покой, безопасность.

Однако сейчас белизна значит яркость. Слишком яркую яркость. От льняных штор, висящих поверх огромных окон – от пола до потолка, – толку, как я теперь понимаю, ни малейшего, поскольку они не в состоянии сдержать ослепительное солнце, лупящее мне прямо по подушке. Я испускаю стон.

– Патрик! – кричу, наклоняясь к прикроватной тумбочке, чтобы достать пузырек ибупрофена. На мраморной подставке стоит стакан с водой – и появился он здесь совсем недавно. Лед еще не растаял, кубики торчат над поверхностью, словно буйки в штиль. Холодный пот, проступающий на стенках стакана, собирается под ним в лужицу. – Патрик, что ж мне так плохо-то?

Мой жених, который как раз входит сейчас в спальню, негромко усмехается. В руках у него поднос с оладьями и диетическим индюшачьим беконом, и я немедленно озадачиваюсь вопросом, чем таким я заслужила, чтобы мне приносили завтрак в постель. Не хватает разве что вазочки со свежесорванным полевым цветком, чтобы все вместе сделалось сценой из семейного кинофильма – это если оставить за скобками мое дикое похмелье…

«Может, это карма, – думаю я. – Семья у меня была дерьмовая, зато муж достанется идеальный».

– После двух бутылок вина так оно и бывает, – говорит Патрик и целует меня в лоб. – Особенно если те бутылки в процессе постоянно меняются.

– Мне просто давали один бокал за другим, – говорю я, выбрав кусочек бекона и вгрызаясь в него. – Я даже не знаю, что именно пила.

И тут вспоминаю про «Ксанакс». Про маленькую белую таблетку, которую проглотила за какие-то несколько минут до того, как мне начали вручать бокалы. Неудивительно, что мне так хреново; неудивительно и то, что вчерашний вечер кажется слегка размытым по краям, словно я сейчас пересматриваю события сквозь матовое донышко стакана. Щеки вспыхивают от стыда, но Патрик ничего не замечает. Просто смеется и гладит меня по спутанным волосам. Его прическа, в отличие от моей, в идеальном состоянии. Я осознаю, что он успел принять душ, его лицо выбрито, светло-песочные волосы смазаны гелем и расчесаны на идеально тонкий пробор. От него пахнет средством после бритья и одеколоном.

– Ты куда-то собрался?

– В Новый Орлеан. – Он морщит лоб. – Помнишь, я тебе говорил на прошлой неделе? Про конференцию?

– А, точно. – Я трясу головой, хотя ничего такого не припоминаю. – Извини, башка до сих пор мутная. Только… сегодня же суббота. Она что, на выходных будет? Ты ведь только что вернулся домой…

До знакомства с Патриком я мало что знала о фармацевтических продажах. По большому счету только про деньги, или, если точнее, что в этой профессии они немаленькие. Во всяком случае, в перспективе, если хорошо справляться. Теперь-то мне известно куда больше, в частности, что работа эта сопряжена с постоянными разъездами. За Патриком закреплена добрая половина Луизианы и часть Миссисипи, так что на неделе он буквально не вылезает из машины. Встает рано, ложится поздно, уйму времени проводит в пути от больницы к больнице. И конференций тоже множество: тренинги по продажам и ассортименту, интернет-маркетинг медицинского оборудования, семинары по перспективным направлениям фармацевтики. Я знаю, что он все это время скучает по мне, но знаю также, что ему все это нравится – вино и обеды, роскошные отели, треп с врачами… И в своем деле он очень успешен.

– Вечером все собираются в отеле, чтобы перезнакомиться, – медленно произносит Патрик. – Завтра – турнир по гольфу, а в понедельник начнется сама конференция. Ты все забыла?

Мое сердце пропускает удар. «Да, – думаю я. – Да, я все забыла». Но я лишь улыбаюсь, отпихиваю в сторону тарелку с завтраком и обвиваю руками его шею.

– Прости, уже припоминаю… Просто, кажется, не протрезвела еще.

Патрик, как я и ожидала, смеется и ерошит мне волосы, будто я дошкольник на матче в детский бейсбол и настала моя очередь подавать.

– Неплохо вчера повеселились, – говорю я, чтобы сменить тему. Кладу голову ему на колени и закрываю глаза. – Спасибо тебе за все.

– Конечно, неплохо, – соглашается он, рисуя кончиком пальца у меня на голове различные фигуры. Кружок, квадратик, сердечко. Потом на минуту умолкает – молчанием того сорта, которое тяжко повисает в воздухе – и наконец спрашивает: – О чем ты там вчера с братом разговаривала? Ну, снаружи.

– Ты про какой разговор?

– Ты прекрасно знаешь, про какой. Тот, который я прервал.

– А, вот ты о чем, – говорю я и чувствую, что веки опять наливаются тяжестью. – Купер в своем репертуаре. Ничего особенного.

– О чем бы вы там ни говорили, выглядело все… не слишком мирно.

– Он беспокоится, что ты женишься на мне по неправильной причине, – говорю я, обозначая пальцами кавычки в знак, что цитирую. – Такой уж мой брат. Стремится меня защитить.

– Он так и сказал?

Патрик убирает руку с моей головы; я чувствую, как он напрягся, и жалею, что эти слова не застряли у меня в глотке. А все из-за вина, которое до сих пор шумит в крови и заставляет мысли расплескиваться, словно содержимое переполненного бокала, оставляя повсюду пятна…

– Забудь, – говорю, открывая глаза. Я ожидала, что Патрик смотрит на меня сейчас сверху вниз, но нет – он уставился невидящим взглядом куда-то вдаль. – Купер полюбит тебя не меньше моего, я точно знаю. Он старается.

– Он хоть объяснил, откуда у него такие мысли?

– Патрик, ну что ты, в самом деле? – Я усаживаюсь на постели. – Купер меня защищает. И всегда так делал, с самого детства. Сам знаешь, что у нас за прошлое. Он вроде как ото всех вокруг ждет подлянки. В этом мы с ним похожи.

– Да, – произносит Патрик, все еще стеклянно глядя вдаль. – Да, понимаю.

– И я-то знаю, что ты женишься на мне по самым правильным причинам, – говорю я и кладу ладонь ему на щеку. Он чуть отдергивается, словно мое прикосновение вывело его из транса. – Включая накачанную пилатесом попку и мою оргазмическую курятину под винным соусом.

Он наконец оборачивается на меня, не в силах сдержать улыбки, потом разражается хохотом. Накрыв мою ладонь своей, сжимает мне пальцы, потом встает.

– Не вздумай работать все выходные, – говорит Патрик, разглаживая складки на отутюженных брюках. – И дома не сиди. Развлекайся.

Картинно закатив глаза, я подхватываю очередной ломтик бекона и, сложив его вдвое, целиком запихиваю в рот.

– Или займись подготовкой к свадьбе, – продолжает он. – Дальше откладывать некуда.

– Еще целый месяц, – с ухмылкой отвечаю я.

То обстоятельство, что свадьба намечена на июль, тот самый месяц, когда двадцать лет назад начали пропадать девочки, от меня не укрылось. Мысль об этом посетила меня в тот самый миг, когда мы прошли сквозь ворота «Кипарисового ранчо». К усадьбе вела великолепная мощеная дорожка, с дубов по обе ее стороны все еще капало после дождя, выкрашенные в белый цвет стулья были идеально ровно расставлены между четырьмя белыми колоннами здания. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались нетронутые пастбища. Помню, как мой взгляд остановился на перестроенном для празднеств амбаре на краю участка; его деревянные столбы были увиты гирляндами огоньков, зеленью и цветами магнолии сливочного оттенка. В загоне за белым заборчиком щипали траву лошади; безупречность изумрудной равнины нарушала разве что речка вдали – она вилась вдоль самого горизонта, словно набухшая вена на руке.

– То, что надо, – произнес Патрик, крепко сжимая мою ладонь. – Согласись, Хлоя, – ровно то, что надо.

Я улыбнулась и кивнула ему. Действительно, то, что надо, вот только окружающие просторы сразу же напомнили мне дом. Перемазанного грязью отца, когда он появлялся из-за деревьев с лопатой на плече. Болота, окружавшие наш участок подобно крепостному рву – внутрь никто не попадет, но и самим наружу не выбраться. Я бросила взгляд на усадьбу и попыталась представить, как выхожу в своем свадебном платье на огромное крыльцо, а потом спускаюсь по ступеням навстречу Патрику. Внимание мое привлекло какое-то легкое движение, и я пригляделась. На крыльце развалилась в кресле-качалке девочка-подросток, ее вытянутые ноги в коричневых ездовых сапогах легонько упирались в одну из колонн, лениво покачивая кресло. Поймав мой взгляд, она уселась прямей, оправила платье и положила ногу на ногу.