Жуга. Осенний лис

– Понимаешь, – сбивчиво объяснял Жуга, с трудом подбирая слова, – что-то тут не так. Будто ему… помогли умереть, что ли. Вот я и решил дознаться.

Збых задумчиво потёр небритый подбородок и поморщился, когда заскорузлый ремешок оцарапал щёку.

– А в церкви что было?

– Девять дней ещё не прошло, – хмуро сказал Жуга, – его душа покамест рядом обретается. Я хотел… чтобы Вайда сам сказал, что с ним случилось.

Збых похолодел.

– Так, стало быть, та тень… – Он умолк, не договорив.

Жуга кивнул.

– Не подумал я. Мне ничего не грозило – у меня оберег был. Но кто же знал, что ты за мной увяжешься! – Он усмехнулся криво, постучал пальцами по столу и добавил немного погодя: – Был я тут сегодня у одного, так он тоже всё твердил без конца, как дурак: «Кто ж знал! Кто ж знал!» Вацлавом кличут, в крайней избе живёт. Знаешь его?

– Которого? Рудаха? – переспросил Збых. – Как не знать! Каким это ветром тебя к нему занесло?

– Да так. – Жуга махнул рукой. – Нежить у него баловала, вот он меня и попросил помочь.

– Нешто повывел?

– Угу. А что?

Збых откинулся на подушку, покосился недоверчиво:

– Батюшка наш, Алексий, тоже пробовал помочь. Святить его избу хотел, так они в него, слышь, поленом с печки запустили.

– Да? – усмехнулся Жуга. – Меня веником приласкало.

– Повезло. А Вацлав этот – куркуль, каких поискать. Снега зимой не выпросишь.

Жуга пожал плечами:

– За то и пострадал. Может, хоть это его чему-нибудь научит.

Збых снова умолк, глядя в потолок. Паук был всё там же.

– Да что ты уставился на паука своего? – не выдержал Жуга.

Кузнец рассмеялся.

– Да вот, подумалось вдруг… Странность какая: букв четыре, а ног – восемь… Представляешь:

Четыре буквы, восемь ногНашли укромный уголок,Где и темно, и тесно,И можно жить чудесно…

Что-то хрустнуло. Кузнец умолк на полуслове, глянул на Жугу. Тот сидел недвижим, с лицом белым, как простыня, сжимая в пальцах обломки ложки.

– Слышь, Жуга, – смущённо пробормотал Збых. – Не пойму никак, что со мной. Я ж сроду ничего такого не слагал… ни единой вирши…

Он помолчал, кусая губы. Провёл рукой по одеялу.

– Жуга…

Ответа не последовало.

– Мне страшно, Жуга!

Тот поднял голову.

– Мне тоже.

* * *

На следующий день рано утром объявилась Збыхова сестра. Она ворвалась в дом стремительная, словно ветер; дверь едва успела хлопнуть у неё за спиной, а та уже скинула шубу и уселась возле брата. Жуга даже не сразу понял, что происходит.

– Ружена, ты? – Збых приподнялся на локтях.

– Лежишь, Збышко? – Она поправила на нём одеяло. – То-то я гляжу, в кузнице нет никого. Захворал?

– Есть немного… – с неохотой признал тот. Обернулся. – Жуга, познакомься – это сестра моя, Ружена… Ружена, это Жуга.

Та посмотрела с любопытством:

– Это ты вчера у Рудаха побывал?

– Я, – кивнул Жуга. – Откуда знаешь?

– Вацлав про тебя все уши прожужжал. – Она снова повернулась к Збыху: – Он что, живёт тут, у тебя?

– Пока да… А что?

Та пожала плечами.

– Да так. Ничего. – Она встала, поправила волосы. Подошла к столу. – Что тут у вас? Щи? Ещё и прокисшие небось? Ну так и есть! Эх, мужики, мужики… Не додумались на холод выставить.

– Чего их выставлять? – проворчал Збых. – Новые сварю.

– Уж ты сваришь, как же, от тебя дождёшься… Жениться тебе надо, братец, вот что я скажу.

– Ещё чего! – Збых поёжился. – Мне и с тобой-то сладу нет. Целый день спину гнёшь, понимаешь, на хлеб не хватает, а тут ещё бабу себе на шею повесить… На себя посмотри.

– Поговори у меня… Веник где?

– Чёрт его знает…

– Вон, за печкой, – вмешался молчавший доселе Жуга, который примостился на скамейке в углу и с интересом наблюдал за происходящим. Ему нравилась та весёлая кутерьма, которую Ружена развела вокруг больного брата, да и сама она была хороша собой – стройная, с русой косой, задорными голубыми глазами и острая на язык, что, правда, ей даже шло. Работа так и спорилась в её руках. Она в момент растопила печь, поставила греться воду, вымыла полы и в довершение всего напрочь смела паутину в углу вместе с пауком.

– А ты, Жуга, чего сидишь? – с усмешкой обернулась она. – Ты-то вроде не больной. А ну, лезь в погреб. Капусты зачерпни из бочки да туесок с брусникой захвати – там в углу стоит.

Наконец всё утряслось. Изба засверкала чистотой, Збыха переодели в свежую рубаху, а вскоре и обед поспел. Збых ради такого дела выбрался к столу. Жуга поглядывал на него с некоторой тревогой, но на сей раз тот съел всё, даже добавки попросил. Потянулся за хлебом.

– Это что? – Ружена кивнула на ремешок.

– Это? – Збых кашлянул смущённо. – Так… жилу растянул.

– Растянул, говоришь? – Ружена нахмурила брови. Посмотрела на брата, на Жугу – тот поспешно отвёл взгляд. Вздохнула. – Ох, что-то темните вы, хлопцы… Салом смажь, а то руку сотрёшь.

– Смажу, смажу… А где оно?

– Горе ты моё! В погребе, где ж ещё… Да сиди, я сама схожу.

Она вышла из-за стола, взяла свечу и откинула крышку подпола, как вдруг отскочила назад и с ногами взобралась на лавку:

– Ай!

Збых и Жуга обернулись, встревоженные.

– Что стряслось?!

– Мышь!!!

Серая проказница и впрямь не замедлила появиться, блеснула глазками, стрелой метнулась по полу и скрылась в углу.

Збых прыснул и вдруг захохотал, звонко, заливисто. Ружена соскочила на пол и с укоризной глянула на брата.

– Говорила тебе, давай кошку заведём.

– Эх, сестрёнка, этакой крохи испугалась… Эка невидаль – мышка тащит сыр детишкам. Мышка тащит сыр детишкам… – повторил он, словно пробуя слова на вкус, и вдруг прочёл:

– Что ты тащишь, мышка?– Сыр несу детишкам.– Где взяла? – Купила.– Крону заплатила.– Что ж ты сдачи не взяла?– Так хозяйка же спала!

Збых вознамерился было снова рассмеяться, да глянул на сестру и осёкся.

В глазах девушки затаился страх. Она посмотрела на Жугу, на брата, снова на Жугу и медленно попятилась к двери. Не оглядываясь, вслепую нашарила шубу.

– Ружена, ты чего? – Збых привстал. – Постой, куда ты…

– Не подходи! – вскрикнула та. – Стой, где стоишь!

– Руженка, погоди!

Но прежде чем кузнец сделал шаг, девушка распахнула дверь и выскочила вон. Збых остался стоять посреди избы в растерянности и смятении.

– Чего это с ней? – как бы про себя сказал кузнец. Посмотрел на приятеля. – Можешь ты объяснить? Чего молчишь?

– Могу, – хмуро ответил Жуга. – Это рифмач.

– Кто?

– Вайда. – Травник привстал, снова сел. Провёл рукой по волосам. – Он всё-таки там, в тебе.

– Где?! – Збых почувствовал дрожь в коленках и поспешно опустился на лавку. Вспомнились тень в церкви, странные сны и прочие нелепости. Он похолодел. Рука потянулась ослабить ворот рубашки. – Здесь?! С чего ты взял?!

Жуга помотал головой.

– Даже смех, и тот его, – сдавленно сказал он. – Да… Влипли мы с тобой, друг Збых, в историю… Не знаю, что и делать теперь.

Збых помолчал.

– Это что ж, – медленно произнёс он, – во мне теперь две души, что ли? Моя и его?

– Вроде как…

– А разве так бывает?

Жуга поднял голову, усмехнулся невесело:

– Сплошь и рядом. Только не у нас, а у баб, когда они детей носят. Потому Ружена и разглядела в тебе кого-то ещё.

– Но я же… Вот чёрт! – Збых, склонив голову, с тревогой прислушался к своим ощущениям. Покосился на Жугу. – А они там того… не смешаются внутри, а?

– Не должны… – с сомнением произнёс Жуга. – А впрочем, не знаю. Лествицу я плёл с таким расчётом, чтоб чужая душа ко мне не влезла, а тебе уже после повязал… Ты, кстати говоря, в самом деле смажь-ка её салом.

– Что ж теперь делать?

Жуга пожал плечами:

– Ружена, надо думать, вернётся к завтрему, а пока… расскажи-ка мне про всех, кто в деревне вашей живёт.

– Это ещё зачем? – опешил кузнец.

Жуга вздохнул и печально посмотрел на растерянного кузнеца.

– Надо же с чего-то начинать.

* * *

Миновал полдень, когда Жуга, насадив кирку на рукоять и прихватив лопату, отправился на кладбище. Збых остался дома. В деревне было тихо и безлюдно, поселяне сидели по домам, лишь в конце улицы гомонила ребятня да суетилось на помойках вороньё. Жуга шёл быстро, не глядя по сторонам, лишь изредка, приметив тот или иной дом, замедлял шаг, вспоминая, что рассказывал кузнец об их жильцах, и меньше чем за полчаса добрался до ограды погоста.

К немалому его удивлению на кладбище уже кто-то был: на белом снегу темнел прямоугольник начатой могилы. Два дюжих мужика, покряхтывая, сосредоточенно ковыряли лопатами стылую землю. Углубились они в неё едва ли по колено. Жуга подошёл ближе и остановился у края ямы.

– Бог в помощь.

– Благодарствуем, – кивнул в ответ один из них. Второй глянул исподлобья, ничего не ответил.

– Для рифмача могила?

– Ага.

– Так ведь я вроде не просил помогать. – Жуга присел, размял в пальцах комок мёрзлой глины. Оглядел обоих. – Да и заплатить мне нечем. Давайте уж я сам.

– Это ничего, это бывает, мы ж понимаем, – сочувственно сказал первый. – Мы забесплатно. Отец Алексий просил подсобить. А третьего не надо – тут вдвоём еле развернёшься, так что иди-ка ты, мил человек, домой. А вот кирку молодец что принес, кирка это, стало быть, в самый раз сейчас будет, вот…

Разговаривать больше было не о чем, и Жуга, оставив мужикам кирку, двинулся в обратный путь, приятно озадаченный, с чего бы это поселяне сделались такими сердобольными. День клонился к вечеру, на улице похолодало, и Жуга сам не заметил, как ноги привели его к порогу деревенской корчмы. Из трубы вился уютный дымок, неподалеку в ряд стояло несколько порожних возов. Жуга помедлил в нерешительности, пощупал за пазухой тощий кошель – не осталось ли мелочи? Мелочь осталась. Он вздохнул, раскрыл дверь и вошёл.

Внутри было сумрачно и тепло. Хозяин – видимо, тот самый Андрлик – дремал возле бочек с пивом, но сразу поднял голову, заслышав, как хлопнула дверь. В углу за длинным столом трое возчиков отогревались после дороги горячим сбитнем. Справа от окна сидел угрюмый белобрысый паренёк и бесцельно глядел в заиндевелое стекло. На столе перед ним стояла нетронутая кружка с пивом. Мельком глянув в его сторону, Жуга оставил лопату подле входа и прошёл к хозяину.

– День добрый, – поздоровался тот.

– И тебе того же. – Жуга пошарил в кошельке, вынул монетку. – Сбитню налей.

Андрлик сгрёб менку, кивнул, снял с полки кружку и наполнил её из самовара густым горячим сбитнем. Жуга огляделся, облюбовал стол почище и уселся. Пригубил из кружки. Напиток оказался хоть куда – с травами, на меду, согревал руки и тёплой волной отзывался в животе. Жуга выпил уже больше половины, когда паренёк у окошка вдруг поднял голову, обвёл корчму мутным взглядом и приметил травника. Встал, подхватил кружку и направился до него. Уселся напротив и некоторое время молча рассматривал незнакомца. Поскрёб небритую шею.

– Ты, что ли, Жуга будешь? – хмуро спросил он.

– Ну я. – Жуга отпил из кружки. – А что?

Паренёк покосился на свою кружку, словно видел её впервые, вздохнул и отодвинул в сторону. Сплёл пальцы, согнул их до хруста. Потупился.

– А вот скажи, травник, – глядя в сторону, начал он, – может твоя наука помочь, когда человек человека не понимает?

Жуга нахмурился:

– Это как?

– Ну вот взять, к примеру, такой случай: парень девку любит, а она его – нет. Можно тут помочь?

– Ничем тут не поможешь. Тут или парень дурак, или девка дура… или нету здесь любви никакой, так, баловство.

Парнишка некоторое время молчал, кусая губы. Поднял взгляд.

– Ну есть же, там, зелье какое-нито, приворотное… Ведь есть же?

Жуга пожал плечами.

– Есть, конечно… да только дурь всё это. Силой человека ещё никто счастливым сделать не мог.

– Ну, так то силой! А это…

– Травы – тоже сила, – хмуро сказал Жуга, заглянул в кружку, одним глотком допил сбитень и встал. – Не дело ты затеял, парень. Колдовством тут не поможешь.

– Так значит, не дашь ничего?

– Не дам.

Паренёк глянул исподлобья, помотал головой.

– Видно, правду люди говорят, – процедил он сквозь зубы, – с рыжим да красным не связывайся. Все вы, ведуны, одним миром мазаны, что ты, что бабка Ниса. Нос все любите задирать, а как до дела дойдёт – хрен тебе. Эх… – Он махнул рукой, отвернулся да так и остался сидеть, подперев голову кулаком. Жуга хотел ещё что-нибудь сказать, но передумал, нахлобучил шляпу, подхватил лопату и направился до Збыха.

Кузнеца дома не оказалось, зато вернулась Ружена. Жуга замялся нерешительно на пороге, не зная, что сказать – к такому повороту он не был готов, но девушка сама начала разговор.

– Проходи, садись, – тяжело вздохнув, сказала она, кивая на лавку. – Поговорить с тобой хочу, пока брата нет.

Жуга опустился на скамью.

– Где он?

– Я его на улицу вытолкала – пускай до кузницы прогуляется. – Она помолчала, дрожащими пальцами теребя косу, и вдруг повернулась к Жуге.

– Жуга, скажи, ведь ты… не со зла? – В глазах её были слезы. – Всё это – не со зла?

Жуга ответил не сразу.

– Что он тебе рассказал?

– Всё… Наверное, всё. – Она спрятала лицо в ладонях и заплакала. У Жуги духу не хватило её успокаивать, и он снова промолчал. – Говорила я ему: уедем из этой деревни… – глухо слышалось сквозь рыдания. – Кузнецкое ремесло всюду уважают, не пропали бы… так ведь нет же…

– Деревня-то при чём? – с недоумением спросил Жуга. – Хорошая деревня. И люди вроде как люди… Добрые. Вон, помогли мне бесплатно.

Ружена подняла заплаканное лицо.

– Они всегда готовы помочь… если надо похоронить, – сдавленно сказала она. – Думаешь, ты первый в эту зиму приволок сюда мертвеца?!

Жуга побледнел.

– А… разве… нет?..

* * *

Расчистив заметённую дорожку, Збых растворил скрипучую дверь и некоторое время стоял на пороге, дожидаясь, пока глаза привыкнут к полумраку. В кузнице было пусто и холодно. Вода в бочке подёрнулась льдом.

Збых подошёл к очагу, поворошил холодные угли, рассеянно перебрал инструмент на верстаке. Тронул неподвижные мехи. Взялся было за молоток, но вздохнул и отложил его в сторону. Ощущение тяжести в руках было странное и незнакомое.

Он вышел и долго стоял, глядя, как опускается на деревню вечер, потом повернулся и посмотрел в другую сторону – на реку, на лес за рекой. Настроения работать не было. Он запахнул плотнее полушубок и направился вниз по тропинке, к темневшей во льду проруби.

Близилась ночь. Небо подёрнулось тёмной синевой, затем почернело совсем. Воздух был тих и прозрачен. Одна за другой высыпали звёзды. Взошла луна, посеребрив верхушки елей на том берегу, щербатой сырной головой отразилась в воде. Мягким покрывалом заискрился снег. Збых стоял недвижно, глядя на спящую зимнюю реку, чувствуя, как распирает грудь непонятный, неведомый доселе зуд. Голова томилась ожиданием слов. Он стоял и вспоминал.

…Жаркими пальцами пляшет костёр, лижет сухие вязанки. Чёрным хвостом над землёй жирный зловонный дым. Запах горелого мяса и след в пламени стихшего крика – в шуме толпы, в шуме толпы, в шуме толпы…

…Повозка старая ползёт неспешно по дороге, плетутся сонно под ярмом усталые волы. Под солнцем пыль, и потный лоб никак не остывает. Но почему так хорошо нам ехать в никуда? Нигде подолгу не сидеть, нигде не оставаться. И рядом – милое лицо и карие глаза…

…На снежной поляне вдруг голос зовущий,В просторах снегов умирающий день.Полночные звёзды и ветер метущий,Погасший костёр и скользящая тень…

Збых помотал головой.

– Не моё… – прошептал он еле слышно. – Всё – не моё…

Он посмотрел на свои руки – широкие мозолистые ладони деревенского кузнеца. Пошевелил пальцами, хмыкнул. Откуда это странное чувство поющих под пальцами струн? Он же не играл никогда ни на чём, не знает даже, с какого конца за скрипку браться. И голова… Збых снова затряс головой. Слова. Слова. Накатывают, кружатся, теснятся…

– Збых!

Кузнец оглянулся. Вниз по склону бежал Жуга. Споткнулся, заскользил, упал, зарывшись носом в снег. Встал, отряхиваясь. Поднял и нахлобучил шляпу, и, уже не особенно торопясь, спустился к реке. Остановился рядом.

Некоторое время они молчали.

– Красиво, – совершенно неожиданно для себя сказал вдруг Збых.

– Что? – встрепенулся Жуга.

– Красиво, говорю, – задумчиво повторил кузнец. Посмотрел Жуге в глаза. – Почему я раньше этого не замечал? Или… это тоже из-за рифмача?

– Всё может быть… Сам ты что об этом думаешь?

Збых наклонил голову, посмотрел искоса.

– Я не думаю, я знаю, – ледяным голосом сказал он и вдруг ни с того ни с сего начал читать:

Призрак давних эпох, навевающий сон,Эхо тихих шагов, уходя в небосклон,Бороздящее тьму на рассвете.Лёгкий шелест листвы, рокот тёплой волны,Тишина подземелий и грозы весны —В колыбель приходящие к детям.Оберег и броня тёплых маминых рук,Вереница событий, друзей и подруг,Первый враг, что понять так непросто.Поле, лес и луна – в облаках и в реке,Лето, осень, весна, льдинка на языке —Это в памяти держит подросток.Уходящая юность, груз новых забот,Сны, печали, усталость, кровь, слёзы и пот,Смех и горе, ответы, вопросы…Дуновение смерти за чьей-то спинойИ любовь, что поможет остаться собой, —Так внезапно становишься взрослым.Новый груз новостей, треволнений и бед,Череда поражений, ничьих и побед.Первый волос седой на макушке.Всё, что в жизни узнал, уже можно забыть,Всё равно эти знания не применить —И грустят старики и старушки.Нет ни сна, ни печали, лишь молкнут шаги,В воду бросили камень, погасли круги,Только души в единое слиты.Вновь ушёл в дальний путь призрак давних эпох,И в молчанье холодных застывших вековПыль заносит могильные плиты…

Жуга слушал почти не дыша эти скупые сбивчивые вирши, от которых щемило сердце, и нездоровый холод волной поднимался в душе, и не оставалось после ничего, только один большой неясный вопрос: почему? зачем? за что?

– Силён рифмач… – одними губами прошептал Жуга.

Збых умолк. Покосился на ремешок на запястье. Кожа под ним покраснела и чесалась.

– Жуга, – тихо позвал он.

– Что?

– Что дальше будет?

– С тобой или с ним?

– С нами… с обоими.

Жуга не ответил. Присел у края майны. Сгрёб ладонью снег.

– Смотри. – Он слепил снежок и бросил его в прорубь. С лёгким плеском тот исчез и показался снова еле видным белым пятнышком под тёмной водой. – Вода это как бы твоя душа. А снежок – его. Не плавает, не тонет.

Он умолк, а когда продолжил, голос его звучал странно.

– Вода растопит снег, – говорил Жуга, не глядя на кузнеца. – Пройдёт девять дней, и его душа отправится в путь. Если они смешаются, то и твоя уйдёт следом… Три дня уже прошло.

Збых почувствовал, как замирает сердце. Сглотнул гулко.

– И… ничего нельзя сделать?

Жуга помолчал.

– Девять дней – огромный срок, если знать, что делать, – наконец сказал он, рассеянно глядя в прорубь. Вода в ней уже подёрнулась ледком, и вскоре снежок окончательно вмёрз. – Лёд видишь?

– Ну, вижу, – согласился Збых. – И что?

– Оберег для тебя что лёд для этого снежка. Не даст растаять. – Он повернулся к Збыху: – Почему ты не сказал мне, что до Вайды было ещё трое?

– Те, которые помёрзли? Я о них не подумал. А что, это важно?

– Важнее некуда. – Жуга встал и отряхнулся. – И вот что ещё: кто такая бабка Ниса? В который раз о ней слышу, а ты вроде мне про неё не рассказывал.

– Бабка Ниса? Так она не в деревне живёт.

– А где?

– На выселках…

– Вот как? – Жуга поднял бровь. – Ну что ж, раз так, заглянем завтра на выселки. А сейчас пошли домой. Сестра твоя извелась там вся.

Збых вздохнул и покосился на приятеля.

– Я зря ей всё рассказал? – спросил он.

Жуга покачал головой.

– Пожалуй, это лучшее, что ты мог сделать.

* * *

Изба, в которой обитала пресловутая бабка Ниса, оказалась недалеко от деревни – каких-нибудь полчаса ходьбы. То была низкая хибара, донельзя ветхая и до сих пор не упавшая лишь потому, что вросла в землю по самые окна. Воздух над щербатой кирпичной трубой был чист и неподвижен, но Збых заверил друга, что бабка почти всегда дома.

– Она странная и говорит не всегда понятно, – рассказывал кузнец по пути, – но если может, то всегда помогает. Если хворь какая приключится или другая беда, все к ней идут. Помнится, летом корова у тётки Вежбы пропала. Три дня искали, не нашли, потом додумались бабку Нису позвать. Та вышла к лесу, поклонилась на четыре стороны, пошептала. Жива, говорит, скотина ваша, в лесу заплутала. Вернётся к завтрему. И что ты думаешь? Вернулась.

– Она что, так и жила всегда в этой избе?

– Тут раньше Михалек-рыболов жил, да лет шесть назад женился, себе новый дом отгрохал, а этот старухе отдал. А она до того в землянке ютилась.

– А лет ей сколько?

Збых пожал плечами.

– Бог знает… Сколько себя помню, она всегда была.

– Сам бывал у неё?

– Случалось…

Заботливо расчищенная от снега, к дверям вела дорожка. Тут же стояла лопата. Стучать Збых не стал («Не любит она этого, да и на ухо туга…»), пихнул ногой забухшую дверь, шагнул уверенно в полумрак сеней, налетел на бочку, полную воды, и чуть не упал. Лежавший сверху ковшик грохнулся на пол, и почти сразу в глубине избы зашаркали шаги. Жуга покачал головой и улыбнулся: бабка оказалась не так уж и глуха.

– Никак не привыкну, – проворчал Збых, вставая и отряхиваясь. Поднял ковш, повертел в руках и положил на место. – Вечно она переставляет её с места на место, бочку эту дурацкую… И откуда только силы у неё берутся этакую тяжесть ворочать! Не иначе и впрямь колдовство.

Жуга усмехнулся:

– Пустую бочку передвинуть дело нехитрое.

– Пустую? А, ну да…

Друзья прошли в горницу и лицом к лицу столкнулись с деревенской травницей. Збых снял шапку, стряхнул снег. Поклонился.

– Здравствуй, бабка Ниса.

Поклонился и Жуга.

– День добрый.

Та ответила не сразу. Посмотрела на Жугу. Помолчала.

– Здравствуйте, коль пришли, – наконец сказала она.

Голос её был низким и звучным. Жуга присмотрелся. Бабка Ниса была стара. Очень стара, и всё же… Что-то вовсе не старческое невидимкой проступало сквозь маску времени. Годы не согнули спину, артрит не посмел тронуть тонкие, всё ещё сильные пальцы, и где-то в глубине живых, ярко-зелёных глаз до сих пор мерцал затаённый блеск ранней юности. Жуга сморгнул: на миг перед взором возникло и исчезло юное девичье лицо в сиянии золотистых вьющихся волос, тонкое, неуловимое. Много лет назад это была красивая женщина, и время оказалось не в силах стереть некогда прекрасные черты.

Збых откашлялся, прочищая горло.

– По делу мы, бабка Ниса, – сказал он. – Выслушай, помоги советом, подскажи, как быть.

Бабка пожевала губами, прищурилась. Вздохнула.

– Три тени от двух дураков… – пробормотала она, словно бы про себя. – Век живу, а такого не упомню. Как звать тебя, горец?

Жуга вздрогнул, нахмурился, пригладил пятернёй растрёпанные волосы. Шрам на его виске побелел.

– Жуга.

Травница помолчала. Покачала головой.

– Не надо ничего рассказывать, – наконец сказала она. – Знаю и так: и про лес, и про церковь. – Она взглянула на Збыха – тот стоял тише воды ниже травы. – Не могу я вам помочь. Ничем. Уходите.

Збых кивнул и попятился к двери, но Жуга остался стоять, нахмурив лоб, как будто чего вспоминал. Молчание затягивалось, Збых уже хотел поторопить его, но тут Жуга шагнул вперёд. Пальцы его рук сложились в непонятную плетёнку, он дважды обернулся вкруг себя и вдруг подпрыгнул, коснувшись рукою потолка, после чего замер недвижим. Посмотрел вопросительно бабке в глаза.

Впалые губы травницы тронула улыбка.

– Правильно, – со вздохом кивнула она. – Ну что ж, раз так… Слушай, горец, всё, что я могу тебе сказать, слушай и запоминай:

В полночном лесу разыщи белый волос —Когда отзовётся потерянный голос,Пятёрка найдёт одного.В одном человеке двоим будет тесно:Сорви человека с девятого места,И друга спасёшь своего.

Травница умолкла.

Жуга некоторое время обдумывал сказанное, потом поднял взгляд.

– Какого из двоих, бабка Ниса? – хрипло спросил он.

Та молча покачала головой и отвернулась.

– Уходи, горец, – с затаённой болью сказала она. – Остальное только помеха тебе, здесь я ничего поделать не могу. Уходи.

Жуга промолчал.

Попрощавшись, оба вышли и долго стояли на улице, вдыхая чистый морозный воздух и заново привыкая к дневному свету.