Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки

С французскими спецслужбами вождь ОУН был связан ещё со времён Гражданской войны на Украине. Способствовал тому Симон Петлюра, к которому Коновалец относился с искренней теплотой. Чувство это сохранилось и после того, как на парижской улице средь бела дня некий Шварцбард убил Петлюру выстрелом из револьвера.

Убийцу схватили, заточили в тюрьму, судили. И… оправдали. Сочли его действия заслуженной карой за учинённые погромы, унёсшие жизни многих тысяч евреев и украинцев.

В Париж на свидание с Коновальцем по его просьбе приехал Андрейченко. Порученец провидника, встретив его на вокзале, предложил ему сопровождать Коновальца на кладбище, где похоронен Петлюра, чтобы поклониться праху покойного.

Предложение было неожиданным. Более двадцати украинских родственников Андрейченко, среди которых шестеро детей, в том числе грудной, зарубили петлюровцы. На всю жизнь запомнились лужа крови, изрубленные тела деда и бабушки, остальных родных. И вдруг такое предложение!

– Да, конечно! – только и оставалось ответить Андрейченко.

Коновалец встретил его у самого входа на кладбище. Пожав руку, пристально уставился в глаза Андрейченко, надеясь увидеть в них реакцию на свидание в столь необычном месте.

«Неужто не надоело?!» – подумал разведчик, заметив изрядно опротивевший ему этот взгляд искоса. Однако с благодарностью в голосе произнес:

– Искренне тронут оказанной честью…

И они пошли к могиле Петлюры. Коновалец впереди, гость следом, рядом с тем же Ярославом Барановским, как тень следовавшим за провидником. Его лицо с печатью угрюмости заметно осунулось, приобрело землистый оттенок.

За посетителями неотступно следовали двое рослых телохранителей. Один из них нёс дорогостоящий терновый веночек, увитый позолоченными листьями, символизирующими тернистый и одновременно овеянный славой путь усопшего. Поодаль шёл второй охранник. Третий следил со стороны.

Андрейченко неожиданно спохватился: у него в руках не было традиционных для такого момента цветов. Через дорогу цветочный магазин. Ларьков с цветами и венками по обеим сторонам улицы, упирающейся в кладбище, не счесть. Но возложить цветы на могилу убийцы Андрейченко не мог даже при явной необходимости сделать это. Понимал, что поступает неправильно, неумно, недальновидно, что такой поступок может насторожить провидника, но пересилить себя не мог.

Евгений Коновалец со скорбным видом возложил веночек на могилу, низко склонил голову и замер в задумчивом молчании. Переживания были искренними, на землю упала настоящая слеза.

Однако горестному чувству он предавался недолго. Несколько секунд спустя он, резко вскинув обнажённую голову, артистично закатил глаза к небу, зашевелил губами: то ли произносил молитву, обращаясь к Всевышнему с мольбой смилостивиться над грешником, то ли, изображая молящегося, думал совсем о другом.

Андрейченко осенило: коль скоро разыгрывается спектакль, то он, один из его участников, должен исполнить и свою роль. Сгрёб с могилы горсть земли, аккуратно завернул в носовой платок и стал засовывать в карман, будто хотел выполнить всё это незаметно для окружающих. Обнаружив, что Коновалец наблюдает за ним, объяснил:

– Высыплю в Киеве. На высоком холме. И посажу там добрый дубок.

Провидник внимательно посмотрел на Андрейченко и, по всей вероятности поверив ему, трогательно пожал его локоть:

– Дякую, друже. Дякую. Слава Украини. Та слава велыкому, незабвенному, нашему ридному батьке Симону! Щоб земля ему була пухом.

Вождь ОУН трижды осенил себя крестным знамением, грустно наморщил лоб, нахмурил взъерошенные брови, собрал в трубочку губы и протяжно вздохнул.

Кажется, с той минуты Коновалец стал относиться к Андрейченко без прежнего настороженного недоверия. И разговор их в тот день был долгим и продуктивным. Провидник излагал свои планы дальнейшей борьбы с москалями за самостийную «Великую Украину», делился планами, высказал ряд любопытных мыслей. Одновременно пожаловался на непонимание его отдельными членами Провода, с мнением которых нередко вынужден считаться вопреки своей воле.

В ту же ночь они разными поездами выехали из Парижа в Вену. Условились встретиться в доме Романа Сушко. Там намеревались доработать программу активизации подполья на «Великой Украине».

Глава 8

В назначенный час Коновалец на квартиру Сушко не прибыл. Не явился и его доверенный Ярослав Барановский. Никто не мог понять, в чём дело. Вождь в подобных вопросах был чрезвычайно аккуратен.

Беседуя с Романом Сушко о делах ОУН, Андрейченко, высказал озабоченность отсутствием провидника, поделился соображениями о необходимости беречь его, заботиться о его здоровье – не молод все-таки, и прежде всего обеспечивать ему надёжную безопасность: «сюрпризов» можно ожидать с любой стороны, в том числе от НКВД.

Сушко, хорошо знавший ситуацию, отреагировал на советы Андрейченко сдержанно, без всякого энтузиазма:

– НКВД существует давно. Набедокурил он немало и повсюду. Но почему мы должны ждать от него сюрпризов больше, чем от других наших «друзей»?

Андрейченко понял, что бывший полковник на всякий случай прощупывает почву. И потому ответил:

– Ситуация в мире меняется. В воздухе пахнет порохом. В этих условиях угроза становится очевиднее. И чекисты могут подумать о превентивных мерах. В этом отношении они горазды более, чем кто-либо другой…

– Логично, хотя… – заметил Сушко и осёкся.

– Кутепова ликвидировали? – напомнил Андрейченко. – Причём так, что никто не успел и глазом моргнуть, хотя охраняли его по всем правилам и со знанием дела.

– Охранять надо. Вы правы. Но один умник сказал: «Нет такого человека, которого невозможно убрать».

Андрейченко почему-то подумал о Сталине, ему стало не по себе. По спине пробежал холодок.

Сушко помолчал, потом так же флегматично спросил:

– Всё же, полагаете, исчезновение Кутепова – дело рук большевиков?

– Несомненно.

– Почему?

– Больше некому.

– Это не доказательство.

– Конечно. Но утверждать можно почти с полной уверенностью. Популярность генерала Кутепова, выразителя дум и чаяний гражданской и военной эмиграции, была достаточно высока среди белого офицерства. Прозевали непростительно.

– Возможно.

– Уверен! И дорожка, бесспорно, ведёт в Москву.

– Предположим. А генерал Миллер?

– Аналогичная картина. Так же внезапно, так же бесследно и так же чудовищно! Кутепов и Миллер были организаторами целого ряда крупнейших диверсий на территории СССР. И, насколько я слышал, готовили ещё более серьёзные диверсии против большевиков. Так что убрать их больше всех жаждали именно они, именно они и совершили эту акцию. Ясно, как божий день!

Андрейченко говорил уверенно, эмоционально, убедительно.

Сушко слушал с отсутствующим видом. Чувствовалось, его мысли заняты чем-то другим. Да и понимал, что от Андрейченко ничего интересного или полезного не услышит. Всё, что тот говорил, давно ему известно.

Сушко взглянул на часы. Видимо, отсутствие провидника беспокоило его. Сушко, человека скупого на слова и небесхитростного, опыт научил никому не доверять. Но и подозревать всех и вся утомительно. И всё же последнему отдавалось предпочтение.

Роман Сушко был одним из главных и активных руководителей нашумевшего в 1921 году рейда банды Тютюнника из Польши на Украину. Банда насчитывала около трёх тысяч клинков, располагала станковыми пулемётами, несколькими лёгкими пушками. В её задачи входили походы «восьмёрок», провоцирование на пути следования восстаний крестьян, недовольных продовольственной развёрсткой Советов.

Продвигаясь вглубь страны, банда оставляла на местах небольшие группы своих людей для организации повстанческого движения. Этим процессом руководил полковник Сушко. На Волыни, в частности, он посадил небольшую группку во главе с жестоким и ловким организатором, известным под кличкой «Киртеп».

В кратчайший срок Киртепу удалось сколотить хорошо вооружённый отряд из семисот боевиков, объявивших себя «Волынской повстанческой армией». Лишь через год с небольшим её ликвидировали житомирские чекисты во главе с Потажевичем.

Так же была разгромлена банда Тютюнника. Вблизи местечка Базар её настиг и полностью уничтожил кавалерийский корпус Котовского. Но Сушко и Тютюннику удалось вместе с небольшой охраной бежать в Польшу. По дороге полковник Сушко расстрелял начальника штаба тютюнниковского отряда, галицийского немца полковника Отмарштейна. На него командование националистов свалило ответственность за провал банды.

Всё это было давно. Но с тех пор неудачи стали неизменными спутниками Сушко. Он взбадривал себя, но червь сомнения в том, что борьба даст желанные результаты, всё глубже вгрызался в его душу. То и дело возникала чуждое его характеру безразличие ко всему происходящему. Но внезапно он загорался, словно готовый мгновенно вскочить в седло, взмахнуть шашкой. Правда, такое состояние длилось недолго.

Сонными глазами Сушко снова взглянул на часы. Третий час пошёл с тех пор, как должен был появиться Коновалец. Беспокоился и Андрейченко.

Неожиданно объявился Барановский, о чём-то осведомился у хозяина квартиры и сразу же исчез. Следом, не сказав Андрейченко ни слова, вышел Сушко. Вскоре Сушко вернулся и сообщил Андрейченко, что Коновалец подойдет с минуты на минуту.

Действительно, не прошло и четверти часа, как в сопровождении того же Ярослава Барановского появился Коновалец. А с ним известная оуновка Анна Чемеринская – красивая, молодая, энергичная террористка. Ещё в тридцать первом году, когда член ОУН Мацейко застрелил министра внутренних дел Польши Бронислава Перацкого, Аня помогла убийце бежать через Карпаты в Чехословакию и оттуда некоторое время спустя переправиться в Аргентину. Там при её непосредственном содействии он влился в орудовавшую на Американском континенте абверовскую агентурную сеть.

Нацисты высоко ценили заслуги Чемеринской. Их ставленник в Австрии Зейсс Инкварт, главарь местных национал-социалистов, предоставил ей в центре Вены со вкусом обставленную квартиру, а за городом небольшую, расположенную в живописном месте уютную виллу. Заместитель фюрера и главный расистский идеолог Альфред Розенберг распорядился закрепить за ней автомобиль.

В сумочке, с которой Чемеринская не расставалась, всегда лежал небольшой револьвер. Не столько для уверенности, сколько для пущей важности, некой саморекламы… Она постоянно носила припрятанную на талии и легко извлекаемую из потайного кармана золингеновскую бритву, с которой обращалась мастерски.

В беседе с Андрейченко Аня Чемеринская сетовала на то, что, если русские часто вспоминают своих героинь, таких, как, например, княгиня Волконская, то украинцы о своих из ложной скромности помалкивают.

Андрейченко усмехнулся: княгиня Волконская ничем не походила на отъявленную террористку. Он возразил: «Украина знает и чтит своих героинь, к примеру Ольгу Бессараб, казненную поляками». И все же признал, что сами украинцы, и прежде всего ОУН, повинны в том, что недостаточно заботятся о популяризации своих выдающихся женщин, как это делают москали.

При первом же знакомстве Андрейченко запомнился Чемеринской своим умом, тактом, мужественной внешностью. Впоследствии Коновалец частенько передавал ему поклоны от Ани.

Вот и сейчас, увидев Андрейченко, Чемеринская приветливо улыбнулась ему, а вождь ОУН нахмурился. Последнее время это выражение лица стало для него обычным, словно он старался подражать своему доверенному, вечно хмурому Ярославу Барановскому.

Не дав провиднику договорить, чего прежде никогда не случалось, Барановский завёл разговор с критикой работы контрразведки подпольщиков на Украине. По его мнению, главная причина произошедших в сети подполья провалов и последовавших за ними арестов, высылки целых семей в Сибирь на принудительное поселение кроется в том, что энкавэдистам удалось внедрить своих осведомителей не только в среду подпольщиков, но и в контрразведку подполья.

Слушая Барановского, отвечавшего в ОУН за безопасность, Андрейченко решил, что эти высказывания, по всей вероятности, неслучайны и, возможно, что-то серьёзное замышляется и против него самого. Судя по тону Барановского, тот абсолютно уверен в наличии большевистской агентуры и в самом руководстве националистического подполья.

Андрейченко заметил в ответ, что по этому поводу уже высказал свое мнение Его превосходительству.

– По крайней мере, до моего отбытия с Великой Украины никому подобная мысль и в голову не приходила, – парировал Андрейченко. – В нашем руководстве, как вы знаете, серьёзные люди.

Неожиданно Барановский жёстко спросил:

– И вы никого из руководителей движения не подозреваете?

Андрейченко, удивлённо глядя в глаза Барановскому, подчёркнуто недовольным тоном ответил:

– Некоторое время назад, повторяю, я высказывал Его превосходительству своё опасение в том, что наличие вражеской агентуры в подполье не исключено. В то же время подозревать можно не кого-то вообще, а конкретного человека, располагая при этом точными фактами. Если бы они имелись у нас, все точки над «i» были бы сразу поставлены. Это отнюдь не означает, что данный вопрос никого в подполье не беспокоит. Разоблачений более чем достаточно, и все виновные получили по заслугам.

Андрейченко помолчал и, несколько изменив тон, добавил:

– Мы переживаем не самые лёгкие времена. Немало различных голосов, кстати, я слышу и здесь. Но меньше всего хотелось бы необоснованным подозрением вносить раздор в нашу среду. Это немедленно скажется на положении и деятельности организации. Тем самым мы только окажем услугу москалям. Но пока, как видите, руководство подполья, да и я, живы и невредимы. Осмотрительность, бесспорно, нужна во всем. Но в меру. В противном случае будем рубить сук, на котором сидим.

Барановский, слывший тугодумом, посмотрел куда-то в сторону, потом покосился на Коновальца и Чемеринскую, молча наблюдавшими за перепалкой связного подполья и главы оуновской «безпеки», стараясь, видимо, обнаружить в поведении посланца родных краев какую-либо фальшь. На протяжении всего разговора провидник не проронил ни слова.

Из всех членов Центрального провода Барановский особенно славился грубостью и непримиримостью, злопамятством. Его боялись и остерегались, многие вообще избегали попадаться ему на глаза. В его руках была сосредоточена вся сеть нелегальных связей Центрального провода с Волынью и Галицией; он по-прежнему возглавлял «безпеку» в ОУН, а также, что немаловажно, распоряжался денежными средствами для низших звеньев. Только после его одобрения назначались или снимались с постов вожаки подразделений ОУН.

Это он, Барановский, категорически потребовал от украинского подполья создания малочисленных, но обязательно независимых друг от друга и хорошо законспирированных групп. Именно из них, по его мнению, следовало отбирать наиболее способных молодых украинцев для их внедрения на службу в НКВД.

Андрейченко охотно поддержал в этом Барановского, сочтя его предложение разумным и логичным. Но тот продолжал недоброжелательно поглядывать в его сторону. Невольно Андрейченко подумал, что не зря провидник доверил Барановскому столь высокую в ОУН должность.

Барановский долго и придирчиво проверял Андрейченко, но, видимо, ничего предосудительного не обнаружил. Тем не менее продолжал относиться к нему с нескрываемым недоверием. Делал это без всякого стеснения, преднамеренно стараясь унизить не только его, но и вообще руководство подполья на Украине.

Андрейченко деликатно ставил на место доверенного провидника, подчас делал вид, будто не относит к себе его выпады, либо давал понять, что считает ниже своего достоинства дискутировать с ним.

Оставаясь наедине с самим собой, Андрейченко ещё и ещё раз критически анализировал своё поведение и каждый раз приходил к мысли, что Барановского, очевидно, не обманывает «шестое чувство». Оставаясь верен ему, тот продолжал наблюдать за связным подполья, время от времени провоцируя, устраивая ему ловушки.

На очередной встрече с Андрейченко Барановский завёл разговор о намеченной им новой программе действий, более широкой, чем прежняя, и сказал, что хотел бы узнать его мнение о ней. Андрейченко согласился, но предупредил, что будет принципиален и ни о каких снисхождениях не может быть речи. Закончив беседу, Барановский сообщил Андрейченко, что провидник назначил ему очередную встречу в Париже.

Накануне отъезда Андрейченко передали, что с ним хочет встретиться представитель ОУН в Чехословакии Емельян Гржибовский.

Предложение насторожило Андрейченко. Три с лишним года назад в Финляндии, когда он впервые нелегально перешёл границу, Гржибовский проявил к нему острое недоверие. Он предложил представителю Центрального провода в Хельсинки оставить гостя в Западной Европе, установив за ним постоянное наблюдение, и одновременно провести в подполье тщательную проверку: чем он там занимался, кто его знает лично, с кем поддерживает связь, чем проявил себя, кто из руководителей конкретно с ним работал, имел ли он ранее отношение к оуновцам, арестованным ОГПУ или НКВД.

Гржибовский тогда специально задержался в Хельсинки, предвкушая, как он сам конфиденциально доложит Центральному проводу о «добром улове». Он частенько наведывался к Андрейченко на квартиру, подолгу с ним беседовал о положении в подполье и вообще на Украине, касался причин провалов и арестов, расспрашивал о мерах предосторожности, предпринятых руководством движения.

Рассуждая на отвлечённые темы, Гржибовский вновь и вновь пытался прощупать взгляды Андрейченко, касавшиеся его оценки националистических настроений в народе, перспектив подполья. Конечно, он был не настолько глуп, чтобы рассчитывать поймать гостя на какой-либо словесной оплошности. Но надеялся уловить фальшь, которая непременно должна всплыть на поверхность, как масло на воде.

Андрейченко всё это понимал и, хотя ему не стоило больших усилий отвечать на вопросы Гржибовского, беседы с ним оставляли неприятный осадок, вселяли беспокойство, хотя его легенда и была всесторонне продумана.

Положение Андрейченко во время пребывания в Хельсинки было незавидным, оно могло закончиться провалом. Настороженное окружение, накалённая атмосфера, вдобавок неизбежное общение со злобными, мстительными, фанатично настроенными националистами, бежавшими из страны, где ими были совершены тяжкие преступления, вплоть до убийств, создавали для Андрейченко невыносимые условия совместного с ними проживания. Моментами он чувствовал, что не выдержит. Одно мало-мальски авторитетное свидетельство против него могло оказаться достаточным для немедленной расправы. Собственно, к этому и вёл дело Гржибовский.

Только благодаря тому, что в Хельсинки он случайно встретил знакомого по подполью на Украине Дмитрия Андриевского, бежавшего за границу из-за грозившего ему ареста и пользовавшегося здесь определённым влиянием, Андрейченко удалось уйти от подозрений. Это и дало ему возможность выехать в Берлин.

Дмитрий Андриевский, тогда представитель ОУН в Бельгии, работал в брюссельской ратуше архитектором, жил в достатке, вёл себя просто, но в то же время был труднодоступен, держался в стороне от радикально настроенных членов Центрального провода.

Все эти годы Андрейченко поддерживал с ним добрые отношения, бывал у него дома, где они вели долгие беседы на самые разные темы. И в первую очередь о будущем Украины, положении подпольщиков, эмигрантов, обстановке на мировой арене…

Андриевский был интересным собеседником, трезво оценивал положение в националистическом движении и в то же время оставался ярым противником Советов.

…И вот сейчас перед Андрейченко стоял тот самый Гржибовский. Но теперь от былого Гржибовского в нём мало что осталось: осунувшееся лицо, бегающие глазки, жалкий, растерянный вид… По иронии судьбы он приехал в Вену специально для того, чтобы просить Андрейченко выручить его из беды, переговорить о нём с Коновальцем.

Андрейченко в роли защитника Гржибовского – далеко не лучший выбор, но, видимо, иного не нашлось. А положение оказалось более чем серьёзным, даже опасным.

Дело заключалось в том, что во время начавшейся недавно в Польше серии процессов против одного из руководителей ОУН Степана Бандеры и его сообщников, замешанных в убийстве польского министра внутренних дел Перацкого, Гржибовский не проявил должной предусмотрительности и расторопности, что, судя по всему, грозило ему гибелью. Жил он в Праге, где представлял Организацию украинских националистов. О её существовании и деятельности чешские власти знали и относились к ней лояльно.

Но на судебном процессе всплыли факты, указывавшие на то, что нити преступления тянутся в резиденцию украинских националистов в Праге. Поляки реагировали на это обстоятельство бурно и болезненно. И чехи решили отмежеваться от оуновцев: окружили их офис в Праге, учинили обыск, изъяли секретный архив.

Поляки тотчас потребовали выдать им этот архив. И чехи были вынуждены выдать…

Заполучив оуновские документы, поляки использовали их в интересах обвинения на процессе, доказав, что Бандера причастен не только к убийству министра внутренних дел Перацкого, но и к целому ряду других диверсионно-террористических актов, направленных против Польского государства.

От Бандеры, находившегося в польской тюрьме, последовал приказ своим подельникам о незамедлительном уничтожении Гржибовского как предателя интересов украинского националистического движения.

Гржибовский заметался. Потерял покой. На протяжении многих лет он являлся одним из ведущих деятелей ОУН, считался сподвижником самого «вождя», ещё со времен Гражданской войны стоял у истоков создания Организации украинских националистов. Но вина его была очевидна, и ему, несмотря на высокое положение, предстояло принять кару, которую ещё совсем недавно по его приказу применяли в отношении других.

Встретившись с Андрейченко, Гржибовский попросил во время беседы с провидником объяснить ему, что без указания Центрального провода он не имел права вывозить из своей резиденции архив ОУН, тем паче что никогда и в мыслях не допускал нелояльности чешских властей по отношению к ОУН. Что начиная с бывшего президента Масарика и вплоть до нынешнего Бенеша, Чехословакия всегда оказывала украинским националистам моральную и финансовую поддержку. Это, кстати, соответствовало действительности.

Андрейченко пришлось извиниться: он далёк от всех этих дел и, к великому сожалению, не сможет содействовать Гржибовскому.

Встреча Андрейченко с Коновальцем состоялась в Париже на квартире члена ОУН Бойко, редактора газеты «Украинское слово». Она издавалась во Франции и распространялась в Западной Европе, США, Канаде, Австралии, Латинской Америке.

В Париже Андрейченко стало известно что, несмотря на отчаянные старания, Гржибовский доказать свою непричастность к изъятию чехами архива ОУН не смог. Его оправданий никто не принял во внимание, даже не удосужился выслушать. Гржибовскому отрубили голову…

При встрече с Коновальцем Андрейченко как бы между прочим обмолвился об этом деле, но расправа с человеком, служившем ОУН и ему лично верой и правдой на протяжении многих лет, вождя, видимо, мало тронула. Он поспешил сменить тему разговора на уточнение некоторых деталей, касавшихся активизации украинского подполья, а также мер по защите от проникновения в него агентуры НКВД.

Коновалец предложил Андрейченко познакомить его с Николаем Сциборским, назначенным неделю назад представителем ОУН во Франции. И одновременно довольно красочно рассказал историю, связанную с арестом этого самого Сциборского органами НКВД и с тем, как он обвёл их вокруг пальца.

Николай Сциборский некоторое время назад действительно был арестован НКВД за националистическую, антисоветскую деятельность, причастность к диверсионно-террористическим акциям на территории Советской Украины.

На следствии он раскаивался, называл сообщников, явки, связи, выдал материалы, документы, часть которых, как оказалось позже, были фальшивыми. Высказывая сожаление о содеянном, мотивировал свои поступки заблуждением, давлением на него руководства оуновского подполья.

Сциборский заинтересовал начальство республиканского НКВД. В нём нуждались. И это стало главным аргументом. Преступник был образован, владел несколькими иностранными языками, пользовался доверием руководителей местной оуновской организации. И в НКВД, поразмыслив, обсудив обстоятельства, решили рискнуть – привлечь агента ОУН на свою сторону.

Сциборский долго не поддавался. Тянул, темнил, канючил, разыгрывал из себя наивного, неспособного, несведущего в подобных делах. Даже заявил, что ему не справиться с такими сложными поручениями. А на него продолжали наседать, под конец пригрозили. И он сдался. Подписав согласие сотрудничать с органами НКВД, обязался не разглашать эту тайну, заверил, что будет добросовестно выполнять все поручения.

Ему поверили. Сциборский знал, что нарушение обязательств грозит наказанием. Его предупредили об этом. Более того, пригрозили: вздумает отклониться от обязательств – прощения не будет, с НКВД не шутят. А он-де молод и понимает, что жизнь даётся один раз…