Бабочка в коконе. Роман

– А уходит?

– Уходит она очень рано – или, вернее, поздно. Сразу и не разберешь, как лучше сказать.

– Мне не совсем понятно. Объясни толком.

– В начале она приходила совсем ненадолго, на пару часов. Придет в одиннадцать, а в час уже уходит.

– В час? – изумился я, – но ведь транспорт уже не работает.

– Конечно. Поэтому я вызывал ей такси.

– Но ты же, наверное, разорился на этом.

– Мне на это наплевать. Что деньги? Я, слава Богу, не нищий. Но я, естественно, хотел, чтобы она оставалась до утра.

– Чем она объясняла это?

– Ничем. Когда я попытался это выяснить, она страшно разозлилась и пригрозила, что вообще больше не придет.

– Даже так? Стало быть, у нее есть для этого серьезные основания. Может, она должна возвращаться домой?

– Не знаю. Она взрослая и незамужняя.

– Ну, это она так говорит. Да и вообще, мало ли что бывает.

– Мало ли что! Вот я и хочу тебя спросить, что это такое может быть?

– Надо подумать. Мне нужна еще информация. Ты, помниться, сказал, что в начале она бывала очень недолго. А теперь?

– Постепенно она стала приходить все раньше, а уходить все позже, но все равно рано.

– Вчера она была у тебя?

– Да.

– Когда она пришла и когда ушла?

– А что, по-твоему, это может иметь значение?

– Возможно.

– Пришла она в девять, а ушла в пять с минутами.

– В пять утра?!

– Да, представь себе.

– Опять такси?

– Нет. Она сказала, что доберется сама.

– Очень странно. Это в самом деле очень странно. Похоже, она занимается чем-то таким, что не поощряется законом.

– Ты так думаешь?

– Это очень может быть.

Борис задумался.

– И ты ни разу не попытался ее проводить? – продолжал я.

– Один раз я попробовал, с месяц назад. Еле уломал ее позволить мне проехать с ней на такси. Я хотел узнать, где она живет.

– И куда вы поехали?

– В район Летней. Когда она остановила машину и вышла, я вышел за ней. Естественно, мне хотелось проводить ее до подъезда, но она отказалась, а когда я попробовал пойти следом, ужасно вызверилась. Я остановился, а она бегом побежала в сторону шоссе.

– Шоссе? Но там как будто нет домов.

– Не знаю. Не помню.

– Так, давай подытожим, что нам известно. Значит, она стала постепенно приходить все раньше, а уходить все позже, причем, если в начале она приходила около одиннадцати, а уходила в районе часа, то теперь она приходит в девять – начале десятого, а уходит в пять, так?

– Да.

– Выходит, ты никогда не видел ее днем, правильно?

Борис выглядел растерянным.

– Ну да. Выходит так.

Я задумался. Все это очень странно. Я чувствовал, что здесь не все чисто. Какие-то смутные догадки роились у меня в голове, но я никак не мог их ухватить.

– Так что ты обо всем этом можешь сказать? – голос Бориса вывел меня из задумчивости.

Я хотел было что-то ответить, но в этот момент раздался звонок в дверь.

Когда Борис пошел в прихожую открывать, я остался сидеть в кресле и ждать. Сквозь матовые стекла дверей я видел моего друга беседующим с вошедшей женщиной. Рассмотреть ее как следует я, естественно, не мог, но я слышал в ее голосе недовольные интонации, казалось, она в чем-то упрекает Бориса, хотя слов я не разбирал. Борис, по-видимому, пытался ее успокоить, его голос звучал мягко, уговаривающе, и постепенно он начал все более и более доминировать в разговоре, лишь изредка прерываясь короткими возбужденными женскими репликами. Я догадался, что речь идет обо мне – очевидно, Наташа не хотела, чтобы мы с ней встречались, и чтобы в доме был кто-нибудь посторонний. Конечно, нет ничего удивительного в том, что любящим хочется побыть вдвоем, однако, должна же она была понимать, что у Бориса могут быть и другие дела; в конце концов, у него есть друзья, и почему бы ему с ними не встретиться? Не думал же я, в самом деле, ночевать здесь, я собирался лишь немного посидеть и затем уйти. Такая бурная реакция удивила меня – обычно на подобные вещи смотрят совершенно спокойно, как на нечто само собой разумеющееся. Похоже, она и в самом деле решила окружить себя тайной. Я был заинтригован – мне безумно хотелось взглянуть на эту загадочную женщину, приходящую по ночам.

Судя по всему, Борису удалось, наконец, уговорить ее, дверь комнаты открылась, и я увидел перед собой высокую, стройную молодую женщину с короткой стрижкой. Как я заметил, волосы у нее были подкрашены в темно-каштановый цвет, а ее большие красивые карие глаза смотрели на меня с настороженностью и плохо скрытым недоверием. В них явно читалось желание, чтобы я поскорей убрался отсюда, но, несмотря на это, она улыбнулась и подала мне руку, представившись при этом:

– Наташа.

Я пожал протянутую мне руку, назвав свое имя:

– Владимир. Очень приятно.

Рука ее была крепкой, и рукопожатие получилось энергичным, почти что мужским.

– Ну, зачем же так официально? – продолжая натянуто улыбаться, сказала она. – Друзья Бориса – мои друзья.

Я внимательно посмотрел на нее, отчего она почувствовала себя явно неуютно. Только теперь, под светом люстры, я заметил, что волосы у нее местами какие-то вылинявшие. Такая интересная женщина – и так невнимательно, даже, пожалуй, небрежно относится к своему внешнему виду?

– Конечно, Наташа, – ответил я, – называйте меня Володей.

– Вот и чудесно, – сказал Борис, – теперь вы знакомы. Вы тут поговорите пока, а я пойду, сварю кофе.

– Да, хорошо. Мы здесь пока немного пообщаемся, – ответила Наташа, но очевидно было, что ей не очень-то по душе оставаться со мной тет-а-тет.

Она села напротив меня, и я смог рассмотреть ее более внимательно. Определенно, она была очень хороша собой, и все же было в ней что-то странное, что-то такое, что дисгармонировало со всем остальным, но я никак не мог определить, что же конкретно. Она сидела с отчужденным видом, и в какой-то момент мне показалось даже, что она не дышит – но, присмотревшись, я увидел, что ее грудь, прикрытая просвечивающим через полупрозрачную блузку белым лифчиком, слегка вздымается и опускается. Молчание становилось неловким, и я предложил ей коньяка, стоявшего, как всегда, у Бориса в баре. Сначала она отреагировала неопределенно, но затем, словно взвесив и обдумав что-то, согласилась.

– Только, пожалуйста, немного, – попросила она, – я почти не пью.

Я налил ей полрюмки «Хеннесси», а затем наполнил свою, только уже до краев. Я испытывал потребность выпить, чтобы обрести душевное равновесие – мне было малость не по себе. Как-то незаметно я стал чувствовать легкое подрагивание и покалывание во всем теле, особенно в конечностях, как если бы через меня пропускали слабый электрический ток. Похожие ощущения вызывает действие электростимулятора. В голове у меня словно что-то пульсировало, а левая рука начала постепенно неметь. Это очень напоминало то, что я однажды испытал в студенческом стройотряде, когда положил руку рядом с проводом электросварочного аппарата. Правда там лежал только один провод, но и этого было вполне достаточно. Из дурацкого юношеского любопытства и бравады я стал понемногу приближать к проводу руку, чувствуя, как усиливаются неприятные ощущения, а затем уже и настоящая боль.

Я поднял свою рюмку.

– Ваше здоровье, Наташа. Выпьем за знакомство.

Она вновь улыбнулась. Мне показалось, ее словно что-то позабавило в моих словах, хотя было совершенно непонятно, что бы это могло быть.

– Ваше здоровье, – ответила она и пригубила коньяк.

Я смотрел на нее поверх своей рюмки. У меня возникло впечатление, что она пробует этот напиток впервые. Заметив мой взгляд, она быстро опрокинула коньяк в рот, как будто желая доказать мне, что мое впечатление является ошибочным.

Тогда я тоже выпил, почувствовав, как коньяк медленно растекается по моим жилам вместе с волной глубокого, приятного тепла. Мне стало полегче.

– Борис много рассказывал мне о Вас, – начал я, – он говорит, что Вы – загадочная женщина.

– В самом деле? – в голосе Наташи слышались нотки беспокойства.

– Ну да, – продолжал я, – ему кажется, что Вы храните какую-то тайну.

– И он поручил Вам выяснить, что это за тайна?

Я понял, что допустил оплошность в самом начале. Это было непростительно для журналиста, но она буквально выводила меня из равновесия.

– Что Вы! Боже сохрани! Просто я люблю задавать вопросы. Ведь я журналист.

– Вот как? Наверное, это ужасно интересная профессия.

– Как когда. Иногда от нее хочется залезть на стену, но часто мне кажется, что без нее я не смог бы жить.

– Вы репортер?

– Нет. Давно уже нет. Теперь я главный редактор газеты, но конечно, когда-то я был и репортером. Без этого журналист состояться не может, я уверен.

– Вероятно, Вы правы. Вам видней.

– Да, наверное. Но чисто репортерский, да и вообще просто человеческий интерес ко всему вокруг у меня сохранился. В свое время мне приходилось брать немало интервью, и у меня выработалась чисто профессиональная привычка задавать вопросы, причем, порой они оказываются, возможно, не совсем тактичными. Может быть, именно поэтому нашего брата – журналиста многие недолюбливают. Так что, если я допустил бестактность, прошу меня извинить. Я не хотел вмешиваться в Ваши личные дела.

– Ничего страшного, Володя, я совсем не обижаюсь.

– Вы должны понять: мы, то есть, журналисты часто копаемся в вещах, до которых нам как будто не должно быть никакого дела, но поверьте, далеко не всегда нами движет праздное любопытство. И нам всегда интересен человек, особенно если он не «одноклеточный».

– То есть? – Наташа насторожилась.

– Я имею в виду «неординарный», «не одноплановый», «не прямолинейно простой». У нас так говорят.

– А, понятно, – Наташа, как мне показалось, облегченно улыбнулась.

– Впервые слышу это слово в таком смысле.

– Эта наш журналистский жаргон. Да впрочем, и не только журналистский. Вообще таков подход у тех, для кого в центре внимания находится человек. Но это должна быть личность, а не примитив, у которого сразу все видно, как на ладони.

– Но у меня вовсе нет каких-то там тайн и всего такого. Просто я не хочу, чтобы Борис знал, где я живу, по крайней мере, пока.

– Наташа, я и в мыслях не имел…

– Не стоит, Володя, – перебила меня она, – Борис Вам наверняка рассказал. Поймите, у меня просто есть причины семейного характера.

Она немного помолчала.

– Может быть, со временем это изменится, – добавила она, – а то, что я прихожу только ночью… Видите ли, у меня попросту нет другого времени. Если Вы друг Бориса, Вы не должны ему мешать.

– Бог с Вами, неужели я…

– Подождите, – вновь прервала меня Наташа. – Я понимаю, что Борис пригласил Вас сюда не спроста – он хотел, чтобы Вы посмотрели на меня, не так ли? Возможно, что-то во мне может показаться Вам странным или необычным, но Вы должны знать – я люблю его.

– Хорошо, – ответил я, – я не собираюсь подвергать это сомнению, да это и не мое дело. Но раз Вы любите Бориса, то я как его старый друг должен обратить Ваше внимание на то, что он в последнее время чувствует себя не очень хорошо. Он говорит, что у него развилась слабость, быстрая утомляемость и тому подобное, хотя раньше он на такие вещи почти никогда не жаловался.

Наташа встревожено посмотрела на меня. В ее глазах мелькнуло какое-то странное выражение, но это было мимолетно.

– Он мне этого не говорил, – сказала она.

– Естественно, – ответил я, – он не хочет Вас тревожить. Поэтому я говорю Вам об этом.

– Спасибо. Теперь я буду знать это.

– Он говорит, что проходил медицинский осмотр, но возможно, ему надо обследоваться более основательно. Вы не медик?

– Нет, я по образованию филолог.

– Выходит, почти коллеги?

– Да, пожалуй.

– Если не секрет, какая у Вас специальность?

– Русский язык и литература.

– Ну, совсем близко! Вы работаете в школе?

– Работала когда-то, но это было давно, пять лет тому назад.

Она задумалась. Мне показалось, что она испытывает досаду. А может, я ошибаюсь?

В этот момент вошел Борис, держа в руках поднос, на котором стояла большая дымящаяся турка и три чашки.

– О, я вижу, вы уже потягиваете коньячок! Ты же говорила, что не пьешь.

– Мне было неудобно отказать. К тому же коньяк был очень вкусный.

– Вкусный? Ммм, ну хорошо. Ты мне смотри, не спаивай мою Наташку, – Борис посмотрел на меня.

– Будет тебе, – ответил я, – она выпила всего полрюмки.

– Да, кстати, Вовунчик, может быть, ты хочешь немного перекусить?

– Не знаю, но почему ты предлагаешь только мне? Разве Наташа не голодна?

– Наташка у нас вообще никогда ничего не ест – говорит, что сыта.

Я удивился. Что-то уж очень много странностей. У меня снова возникло нехорошее предчувствие.

Внезапно я ощутил легкую тошноту. Должно быть, я в самом деле переутомился, что и неудивительно – день был страшно тяжелый. Надо ехать домой и отдохнуть.

– Ну, тогда я тоже не буду, – сказал я, – уже поздно, я жутко устал, и мне пора ехать. Прошу меня извинить.

Я встал.

– Тем более что тянуться мне к черту на кулички. Ко мне пока доберешься, все на свете проклянешь, не то, что у вас, на Летней, – я повернулся к Наташе, – совсем не далеко. И главное, чудный район – зелень, чистый воздух. Разве только, кладбище почти что под окнами. Такое соседство, наверное, не очень приятно?

Наташа напряженно смотрела на меня. В глазах у нее появилось какое-то новое выражение – его было трудно сразу определить, но оно мне не понравилось.

– Нет, ничего, – наконец ответила она. – Покойники ведь не разгуливают по улицам и не нападают на прохожих, не так ли?

– Конечно, – ответил я с напускной небрежностью, хотя на душе у меня кошки скребли, – опасаться следует живых, это верно. Спокойной ночи. Надеюсь, мы еще увидимся.

– Спокойной ночи, – довольно холодно ответила Наташа.

Я направился к двери.

– Я тебя провожу, – сказал Борис, и мы вышли в прихожую, затворив за собой дверь комнаты.

– Ну что? – спросил он, когда мы оказались вдвоем.

– В каком смысле?

– Как в каком? Ну, Наташа?

Я в нерешительности провел рукой по волосам, как я всегда делал, когда не мог ответить что-либо определенное.

– Вот что, старина, – наконец сказал я, – это все не сформулируешь в нескольких фразах, к тому же мне самому еще надо подумать, разобраться. И потом, здесь не место, да и не время. Давай, я позвоню тебе на днях, и мы встретимся где-нибудь в городе, идет?

– Ну, хорошо, – согласился он. – Я буду ждать звонка. Но все-таки, хотя бы общее впечатление.

Впечатление у меня было явно неблагоприятное, но ничем определенным, таким, что я мог бы привести в подкрепление его, я не располагал. Мне не хотелось задевать Бориса, так как я знал по опыту, что любимая женщина затмевает для человека все и вся на свете, и он мог принять мою нелестную оценку в штыки и даже всерьез обидеться, поэтому я ответил уклончиво:

– Она, безусловно, очень необычный человек, и не скрою, что некоторые моменты настораживают меня, но я вижу, что ты любишь ее, и мне хотелось бы воздержаться от необдуманных, скоропалительных оценок. Я обмозгую все, как следует, и сформулирую свои соображения. Но прежде всего я хочу задать тебе один вопрос.

– Да?

– Скажи мне, только откровенно, и хорошо подумай, прежде чем отвечать: ты действительно хочешь знать мое настоящее мнение, каково бы оно ни было? И не получится ли так, что ты воспримешь его, как обиду?

– Что за дурацкие вопросы?

– Нет, погоди, они вовсе не дурацкие. Мне важно это знать. Я желаю тебе только добра, и я хочу тебе содействовать, но я не хочу быть неправильно понятым. Поэтому я повторяю: ты действительно хочешь знать мое настоящее, объективное мнение?

– Да, я хочу знать твое объективное мнение. Именно поэтому я тебя и позвал.

– Хорошо. Тогда я поразмыслю над этим дома, в спокойной обстановке и позвоню тебе. Договорились?

– Ладно. Звони. Счастливо.

– Счастливо, – ответил я, и мы пожали друг другу руки на прощание.

Глава III. Дни становятся короче

Когда я открыл дверь своей квартиры, мой кот Григорий уже сидел в прихожей и ожидал меня. Как только я вошел, он принялся расхаживать вокруг, заходя то справа, то слева, и тереться о мои ноги. Это было большое, красивое животное, упитанное, с мощной мускулатурой, красивой белой «манишкой» на груди и такими же белыми «перчатками» на всех четырех лапах. Я нагнулся и погладил бархатистую шерсть. Григорий довольно заурчал – целый день он сидел в одиночестве и теперь был счастлив моему приходу.

Кошек я любил всегда. Они нравились мне, сколько я себя помню.

Меня восхищает их изысканная грация, совершенство пластики, точность координации. Меня поражает, например, как Григорий перешагивает через препятствие задними лапами. Передними – я понимаю. Но откуда он знает, куда ставить задние лапы – ведь он не видит! И, однако же, не только ставит их абсолютно точно, но и поднимает их именно на нужную высоту, как раз необходимую для того, чтобы перешагнуть.

Еще то зрелище, когда Григорий разворачивается всей своей почти десятикилограммовой тушей на узком подоконнике в кухне! Как он умудряется с такой филигранной точностью управлять своим грузным на вид телом – это надо видеть! А еще прыжки! Это просто феноменально, как этот здоровенный котяра взвивается в воздух, выталкивая свое тело без видимых усилий. Я с трудом поверил своим глазам, когда он как-то раз одним движением взлетел с пола на высокий холодильник. Все эти прыгуны в высоту со всей их техникой и прочими прибамбасами ему в подметки не годятся! А он без всякой техники, без всяких тренировок проделывает эти трюки играючи, без напряга. И эти роскошные зеленые глаза, отражающие свет, как рефлекторы, почище любых катафотов.

Но главное в этих «тиграх асфальтированных джунглей» все же не это. Самое важное и ценное – это поразительное свободолюбие, настоящий инстинкт свободы, заложенный в этих обаятельных зверьках. Кошку невозможно заставить, принудить, подчинить, выдрессировать – она всегда делает только то, что сама хочет. Кошку можно убить, но нельзя поработить. Недаром же, хотя об этом мало кто знает, на знаменах повстанцев Спартака была изображена именно кошка – давний символ свободы.

Как раз это восхищает меня более всего – внутренняя свобода, независимость, самодостаточность и, конечно, чувство собственного достоинства, столь присущее «усатым – полосатым». Я чувствую духовное родство с этими мини-тиграми, потому что в моей шкале ценностей именно свобода и достоинство занимают первое место. Я не терплю подчиняться сам и не жду подчинения от других, мне не нужно преданно смотреть в глаза. Мне не нужны рабы, или хотя бы слуги. Мне нужны равноправные партнеры. Молчалин говорил: «Служить бы рад. Прислуживаться тошно»1. Я бы развил его мысль: и служить-то тошно, а уж прислуживаться…

И я Григорию – не хозяин. Вернее сказать, что мы друзья. Да-да, именно друзья! Ведь дружба может быть только между равными. И поэтому я – «кошатник».

***

Я взял пушистого зверька на руки – приятное, успокаивающее тепло стало разливаться по телу. Я почувствовал, как буквально заряжаюсь энергией, словно от аккумулятора. Отвратительное покалывание, которое не прекращалось все время, пока я добирался домой, начало слабеть и через пару минут совсем прошло, также как и онемение в левой руке, но чувство тошноты осталось. Опустив Григория на пол, я направился в кухню – кот помчался передо мной, давая понять, что он хочет есть. Покормив его, я решил сначала принять душ, а затем перекусить.

Освежившись и окончательно придя в себя, я приготовил себе несколько бутербродов и сварил кофе, которого я, кстати, так и не попробовал у Бориса. Я тщательно, как меня учили, пережевывал хлеб с сыром, пытаясь сосредоточиться и сделать какие-то выводы. Что я видел? Чему я был свидетелем? Есть ли во всем этом что-либо тревожное или же все в порядке вещей?

Поев, я пошел в комнату и уселся за письменный стол. Отставив в сторону пишущую машинку – уже не новый, но по-прежнему надежный «Унис» – я взял стопку чистых листов бумаги и положил ее перед собой. Я решил проанализировать все методически, подробным образом, по возможности ничего не упуская. Достав из карандашницы несколько разноцветных фломастеров, я положил их справа от себя. Немного подумав, я написал наверху листа крупными буквами: АНАЛИЗ – обычным синим фломастером – и подчеркнул. Итак, чем я располагал? В чем заключались, прежде всего, странности, связанные со всем этим делом?

Конечно, самое характерное – это то, что Наташа приходила всегда только ночью. Я взял красный фломастер и поставил цифру 1, а затем написал: «Приходит только ночью. Борис никогда не видел ее днем». После этого я задумался. В самом деле, почему только в темное время суток? Сама она сказала, что у нее попросту нет другого времени, но так ли это? Мне это представлялось малоубедительным. Неужели за два месяца ее знакомства с Борисом, она все время была так занята, что ни разу не смогла освободиться пораньше, тем более что, по словам Бориса, они встречались почти каждый день? Вернее, конечно, каждую ночь. Кстати, почему почти каждую? Были ли на это какие-либо определенные причины? Об этом, я не успел, к сожалению, спросить. Так или иначе, она никогда не появлялась днем. Объяснить это простой случайностью, совпадением было все равно, что допустить, будто обезьяна, произвольно ударяя по клавишам пишущей машинки, может напечатать девяностый сонет Шекспира. Нет, это была не случайность, а необходимость. К тому же, время ее пребывания у Бориса медленно, но постоянно возрастало.

И тут у меня мелькнула догадка: может быть, это связано с продолжительностью светового дня? Я пододвинул к себе перекидной календарь. Насколько я помнил, они встретились впервые два месяца назад, то есть, в начале июля. Допустим, числа пятого. Может, конечно, и не пятого, но это было несущественно. Я открыл соответствующую страницу календаря и прочел: «Восход»: 4:45, «Заход»: 21:43. Ночи в это время очень короткие. Она приходила сначала в районе одиннадцати, то есть, тогда, когда даже в начале июля было уже давно темно, а уходила, не дожидаясь утра, около часа, несмотря на то, что городской транспорт уже не работал. Я не мог отделаться от мысли, что она хотела поспеть куда-то до рассвета – ведь он был тогда ужасно рано. А со временем, по мере того, как ночь удлинялась, у нее становилось все больше и больше времени. Я вспомнил, как Борис говорил, что она чувствует себя все увереннее. Не связано ли это с удлинением темного периода суток? По-видимому, эта тенденция будет продолжаться. Скоро, уже в конце сентября, ночь сравняется с днем, а потом она будет становиться еще длиннее. К чему это приведет? Ответить на этот вопрос определенно было невозможно, но вряд ли для Бориса это была отрадная перспектива. Я интуитивно чувствовал, что ему грозила опасность. От кого она исходит? От Наташи? А может быть, наоборот, она пытается его охранить, ведь сказала же она, что любит его. Все здесь было как-то смутно, зыбко, построено на одних догадках. Может статься, что все мои предположения ошибочны, но все-таки мне казалось, что связь со временем суток тут прослеживается. Возможно, Наташа, действительно занимается какой-то противозаконной деятельностью. Но это было только допущение, ничем не подкрепленное и ни на чем, в сущности, не основанное. Характер ее занятий по-прежнему представлял собой загадку.

Еще одним важным моментом было то, что она не позволяла себя провожать. Она предпочитала добираться домой сама, а, кроме того, и приезжала к Борису тоже самостоятельно, не желая встречаться с ним где-либо в городе. О чем это может говорить? Сама она объяснила это семейными обстоятельствами. По-моему, в этом нет ничего невозможного – личные и семейные обстоятельства нередко складываются самым неожиданным и причудливым образом. Вполне может оказаться, что дома у нее есть нечто такое, чего она крайне не хотела бы показывать кому бы то ни было, тем более, человеку, которого она, по ее словам, любила. Я вспомнил одного своего университетского друга – он тоже все никак не хотел допустить, чтобы я зашел к нему, ища и находя любые предлоги, объясняющие невозможность моего прихода. В конце концов, выяснилось, что его мать – алкоголичка и часто уходит в запой. Что-нибудь в этом роде могло быть и у Наташи.

Это было не исключено, но все же это не могло объяснить всего. К тому же, она не хотела встречаться с ним в городе. Значит, она не только не желала, чтобы Борис знал, куда она уезжает после пребывания у него, но и откуда она приезжает тоже. Все-таки, не чересчур ли тут много тайн? И потом, у меня не выходила из головы история о том, как Борис пытался ее проводить. Почему она вообще позволила ему ехать? Проявила слабость? Не смогла устоять? Я хорошо знал Бориса – когда ему что-нибудь взбредет в голову, он бывает упрям, как бык, и его трудно остановить. Вероятнее всего, она сразу поставила условие, чтобы он не вылезал из такси, но он, конечно, и не думал его выполнять – это было очень похоже на него. Он всегда действовал с женщинами подобным образом – по нахалке. Однако тут он встретил, по-видимому, такой бешеный отпор, что вынужден был уступить и вернуться в машину. Она же побежала. Почему? Просто хотела от него оторваться или на это были еще какие-то причины?