Кто не спрятался…

– Наверное.

– Однако есть один нюанс.

– Например?

Джордж Рафферти откинулся на спинку стула с высокой спинкой, хлебнул из только что наполненного стакана.

– Ну, во-первых, тот доктор съезжал из дома, до усрачки напуганный.

– Напуганный?

– Если верить Пэлмеру – да, еще как. Он там якобы побывал где-то за месяц до того, как старик отбыл, – нужно было подлатать что-то на переднем крыльце, но док сказал, что и возиться не стоит, лучше посмотреть на другое. Они с ним пошли в подвал. Спустились, значит, а там в стене – дырища. Огромная такая, будто кто-то кувалдой поработал. Откуда взялась – непонятно. Пэлмер сказал, доктор тот был довольно странным малым. Однако ясно, почему ему так хотелось дыру заделать – сквозило оттуда долбически.

– Это в подвале-то?

– Ага. Пэлмер сказал, фундамент у Краучей местами проходит через какие-то пустоты в скале. Пещеры, проходы – от эрозии или черт знает от чего. Если ему верить, так все наше побережье на срезе соты напоминает. Так что если где-нибудь кладка посыплется, задувать начнет прям от самого моря. В общем, дырку он доку заделал. А я ему напомнил про то, как мы в детстве у Краучей шарились.

– Я что-то в толк не возьму, а чего доктор боялся? Не сквозняка же. Насморк не хотел все время подхватывать?

– Джимми Пэлмер сам не особо в это дело вник. Но якобы уже тогда доктор поговаривал о том, чтоб место жительства себе сменить. Может, волновался, что в один прекрасный день весь дом под землю уйдет – знаешь, как в Калифорнии. Но тамошний подвал был в крепкой скале выдолблен, так что вряд ли. Нет, что-то мне кажется, в другом была причина.

– В призраках Бена и Мэри Краучей? – Я хитро прищурился.

– А почему бы и нет.

– По голосу слышу, ты недоговариваешь.

– Есть еще кой-чего, не стану отпираться. Ты же в курсе, что Бен и Мэри были полными дикарями?

– Типа чокнутыми?

– Да нет, натуральными пещерными людьми, имбецилами. Мерзкая история вообще-то. Когда банк потребовал деньги по закладной, в городе созвали на этот счет собрание. Понимаешь, Бен только и мог зарабатывать на жизнь фермерством – и даже на этой ниве у него хреновенько дела шли. Никакой возможности обучить его с Мэри чему-то другому не было. Ну и кому-то пришла в голову здравая мысль – пусть городская управа и погасит закладную. Там оставалось-то от силы тысяча – или немножко больше. Люди сразу смекнули, что на одну бумажную волокиту и все сопутствующие нотариальные перипетии уйдет гораздо больше – если держать этих недоразвитых чудиков на пособии тридцать-сорок лет, – чем просто погасить задолженность и дать им спокойно доживать в этом доме. Но в итоге кто-то заявил себя полным жмотом, и предложение отклонили. Мол, раз Дэд-Ривер прежде не занимался поддержкой бедняков – нечего и начинать. Ну, потом-то все равно начали, кстати, – но к той поре Бен и Мэри канули с концами, избавив всех от забот.

– Имбецилы, значит.

– Ну да, полные додики. Бен ни читать, ни писать не умел. С плугом кое-как обращался, ну и Мэри могла курице шею свернуть – вот и весь набор умений. Ну и куда с такой тупостью податься? Куда они в итоге исчезли-то – вот тоже вопрос!

– Наверное, просто умерли в какой-нибудь ночлежке.

– Ну да, это похоже на правду. – Рафферти оттолкнул пустой стакан. Губы его расползлись в хитрой улыбочке выпивохи, и он выписал указательным пальцем некую магическую загогулину в воздухе перед собой. – Но может, с ними иначе вышло?

– И как же?

– А просто. Может, они взяли и ушли жить в те пещеры, как дикарям и подобает. И позабыли о всем прочем обществе с концами. Жрали рыбу и коренья, целыми днями слушали вопли чаек и завывания ветра… больше никогда не выходя.

– Ну ты даешь, Рафферти.

Я почувствовал, как по загривку прополз легкий холодок от его слов. А он глянул на меня – и улыбка у него стала еще более уклончивой и ироничной, как у полицейского в морге, стягивающего покрывало с очередного покойника.

– Тот доктор, – протянул он, – слышал ли он когда-нибудь лай собак?

Глава 10

Несколько дней спустя я решил, что чувство юмора Рафферти сделалось уж совсем гротескным, почти абсурдным.

Может, причиной тому стали ранние пташки-туристы, привлеченные к нам хорошей погодой, – люди, сотканные из денежных излишков и плохих манер. Те, в которых ты, с одной стороны, нуждаешься, а с другой – от одного вида этих с жиру бесящихся типов, которые, наплевав на квоты, рыбачат сетью и сосут вино прямо на улице из картонок, тебе делается дурно. Такой народец способен расшевелить в любом горького циника, сдается мне.

В тот же самый день Рафферти стравил мне байку о женщине, подавшей в суд на итальянского производителя соуса для спагетти с требованием возместить ей моральный ущерб – якобы, откупорив банку маринары, она нашла внутри чей-то палец в ошметке резиновой перчатки, указывающий точно на нее.

Следующим днем у него обнаружилась еще историйка, на этот раз – откуда-то с газетных страниц. На мясокомбинате на юге Чикаго в свинарнике нашли труп ночного сторожа, частично обглоданный хряками. Их там была добрая сотня, так что от лица и живота того мужика мало что осталось. Но вот что настораживало – обнаружили труп голым; вся его одежда была аккуратно развешена на ближайшей перегородке.

Рафферти позволил себе пару тошнотворных шпилек – не сказать, чтобы по сильно неочевидному в данном случае поводу, – и я подумал, что он в последнее время какой-то странный стал.

Но возможно, дело и не совсем в нем было.

Порой мне кажется, что на определенную перемену атмосферы реагирует – пусть по-своему – каждый; от этого просто не отвертеться. Пояснить свой взгляд на эту вещь глубже я не смогу. Иногда реакция очевидна и энергична, совсем как в год убийства Кеннеди; иногда – довольно скромна, как при победе региональной футбольной команды. Иногда она накатывает волнами, возвращается снова и снова – и ее приноравливаешься не замечать. Может, на Дэд-Ривер как раз пошла волна.

Собственно, вот почему я был склонен думать, что дело не только в моем друге Джордже Рафферти: достаточно было взглянуть на меня.

Эти магазинные кражи и прочие учиненные нами глупости, происшествие со Стивеном, угнанная тачка – прибившись к новой пестрой компании, с поистине деструктивной тягой, слепо, я шел у четверки новых знакомцев на поводу. На все, что они вытворяли, – смотрел сквозь пальцы.

На городской площади стояла статуя всадника, солдата времен Революции. В одну ночь мы выкрасили яйца коня в красный цвет, в другую – в синий.

Однажды днем мы сидели на пляже; Кейси плавала – вода потеплела, но все еще оставалась слишком стылой по моим меркам, – а Стива не было, он до сих пор возился с поврежденной рукой дома, так что на песке сидели только я и Кимберли. Разговор сам собой зашел о происшествии со Стивом – о казусе, как повадились мы его уклончиво называть. Скучная довольно-таки болтовня: когда снимут швы, когда он сможет нормально сгибать руку, все в таком духе. Мы вспоминали, как это было в тот день, ни разу не приблизившись к сути дела, не уточняя, почему так поступила Кейси. Этот насущный вопрос мы обходили стороной.

Но я думаю, это навело Ким на мысль о другой истории, которую я упомяну здесь, – она-то имеет отношение к загадочным переменам атмосферы в Дэд-Ривер, повлекшим за собой преображения и в здешних людях.

Ким сказала, что тогда была еще совсем маленькой, по соседству с ней жила семья с дочкой-подростком – единственным ребенком. Девушка та не отличалась ни красотой, ни умом, обычная такая до зевоты, разве что слегка недружелюбная и всегда угрюмая.

Как бы то ни было, на день рождения – семнадцатый – родители подарили ей два подарка: машину и щенка добермана. Вероятно, сказала Ким, девушка была непопулярна в школе, и один презент – машина – должен был повысить ее статус в обществе, в то время как другой – утешить ее, если первый не сработает как надо.

И девочка взаправду сильно полюбила щенка.

Оба ее родителя работали, поэтому собака большую часть дня торчала дома одна, и Ким помнила, как машина хозяйки щенка с ревом въезжала на подъездную дорожку каждый день в половине четвертого и как ее соседка торопилась вверх по ступенькам, пока собака громко лаяла и царапалась в сетчатую дверь. Вскорости за этим следовали визги, объятия и лобзания, которые даже в детстве Ким находила довольно-таки противными. Огромный «щенок»-добер нарезал дикие круги вокруг дома, порой заскакивая и на ту территорию, что номинально принадлежала семье Ким – и так каждый день.

Но однажды произошло по-другому.

Девочка подъехала к дому, и не последовало ни лая, ни царапанья в дверь. Просто тишина. Ким, как обычно, играла во дворе и заметила, что что-то не так. К тому времени все уже привыкли к собаке, так что она просто спокойно наблюдала. Девушка вошла внутрь.

Через пару минут соседка выбежала со щенком на руках и очертя голову помчалась к машине. Уложив собаку на задние сиденья, она прыгнула за руль и на всех газах рванула с места. Только это и произошло на глазах Ким – об остальном она узнала позже, из третьих рук.

Когда девочка вернулась домой, щенок-добер лежал на кухне и задыхался. Что-то застряло у него в горле, так что она подхватила его и повезла к ветеринару. Ветеринар осмотрел собаку и велел ей подождать снаружи. Какое-то время она так и делала. Но потом ожидание стало ей надоедать, поэтому она решила ехать домой и попросила медсестру позвонить ей, когда доктор закончит.

Она пробыла в доме всего несколько минут, когда зазвонил телефон. Это был ветеринар. Он сказал, что с собакой все в порядке, и спросил, одна ли сейчас девочка дома. Та сказала – одна. Тогда он велел ей немедленно убираться наружу, пойти постоять на лужайке или на улице. Полиция, сказал он, уже в пути, а ей пока лучше не задавать вопросов – просто уйти как можно скорее.

Полицейский наряд застал ее ожидающей на лужайке перед домом, ходящей кругами, смущенной и обеспокоенной. Две патрульные машины высадили четырех копов на лужайке у ее дома.

Наверху, в шкафу ее отца, они нашли спрятавшегося мужчину с рубашкой, туго обернутой вокруг кровоточащего указательного пальца. Вернее, того, что от пальца осталось. Доберман, как оказалось, зарекомендовал себя отличным стражем – и весьма неловким едоком. Он оторвал незваному гостю палец от костяшки – и проглотил его целиком. И именно этот огрызок встал у него поперек горла.

– …И я должен в это поверить? – уточнил я скептически.

– Все так и было.

Две истории о пальцах за одну неделю, подумалось мне.

– Ежели мне не веришь, спроси Кейси. Ее родители ту девчонку подряжали иногда посидеть с ее братом.

– С братом?..

Наверное, это слово вырвалось у меня слишком поспешно.

– Ну да. Ты… ну, ты ведь знаешь про ее брата, да?

– И да и нет.

Ким поняла, что сболтнула лишку. На моих глазах ей становилось все более и более неловко – у нее явно не выходило с ходу сообразить, как выпутаться. После долгой паузы она выдала:

– Ну, можешь спросить у Кейси про Джину Драммонд. Она все расскажет.

– Лучше ты расскажи мне про ее брата, Ким.

Она задумалась. У меня было такое чувство, что там было что-то такое, что, по ее мнению, я должен был знать. И, по-моему, именно тогда я понял, что тоже ей нравлюсь… хоть немного. Вспомнил, как она предостерегала меня насчет Кейси в кафешке, где мы пили кока-колу. Но верность другому, что бы иные люди на этот счет не говорили, не так-то просто перебороть.

– Знаешь… нет, лучше не стоит. Это дело Кейси.

– Точно не мое? Ни капельки?

– Ну, так я не сказала.

– И что в итоге? Стоит ли спрашивать ее об этом, Кимберли?

Она помедлила с ответом.

– Может, и стоит. Я не знаю. Зависит от обстоятельств.

– От каких?

– От того, насколько хорошо ты хочешь ее узнать.

– Думаю, чем лучше – тем лучше.

Ким вздохнула, отвела глаза.

– Тогда валяй, спрашивай. Ради бога. Я-то за тебя не могу решить. – Встав, она пошла прочь от меня, к мелководью. Насколько я помнил, это был первый раз, когда она вошла в воду за все лето. Я окликнул ее, предупреждая:

– Погоди, не торопись! Околеешь же!

Она обернулась и посмотрела на меня. И промолвила – тихо-тихо:

– Ты тоже смотри не околей.

Глава 11

Случай расспросить о брате Кейси представился два дня спустя.

Думаю, о той ночи я помню все, что только стоило запомнить. Запах свежей скошенной травы на ее лужайке, тепло воздуха, аромат ее волос, приближающийся ко мне, а затем уносящийся ветром через открытые окна, когда мы ехали в машине, ощущение влажной земли подо мной чуть позже – и то, как опять-таки пахла эта земля. Я запомнил долгую пустую тишину, сверчков, крики ночных птиц и жуткое, прерывистое дыхание Кейси – первобытный хриплый свист в сумерках.

Я помню все до мельчайших подробностей, ведь та ночь положила начало всем дальнейшим событиям. Следующим днем настала суббота, а за ней субботняя ночь… и с тех пор суббота для меня – особый черный день. Вы, должно быть, сразу думаете – преувеличивает мужик. Может, вам трудно поверить. Но вас там не было – понимаете? И не вы тащите этот крест на себе до сих пор.

Вас там не было, поймите же наконец.

* * *

Я снова попросил отгул, чему на сей раз мой босс совсем не обрадовался. Я вроде как снова «приболел», но старину Макгрегора на мякине нельзя провести. Он лишь разок увидел Кейси рядом со мной – и, думаю, мигом смекнул, что почем.

Я рисковал работой, но меня это не колыхало.

Мы поехали на Кампобелло[6], посмотреть на летний домик Рузвельта. Кроме нас приобщиться к истории желающих не нашлось, так что вся опека экскурсовода досталась нам. Стивен, до сих пор носивший повязку на руках, явно еле-еле терпел треп этой жизнерадостной женщины.

– Много шума из ничего, – пробурчал он в сторонку.

И, в общем-то, был прав, как по мне. Дом хороший, большой, но ничего из себя не представляющий запредельного. Леди-гиду он явно больше нравился, чем всем нам вместе взятым. Ну, такая у нее была работа, в конце концов – зря обижать человека тоже не хотелось. Из нас только Стив позволял себе нетерпеливый вид и ершистость – мы слушали экскурсию внимательно и даже изредка кивали.

Однако освободиться от нее стало большим облегчением.

– Боженька, помилуй, – бросил Стив, когда мы все забрались в машину. – И как среди американских туристов не нашлось еще никого с коротким фитилем, кто ее попросту удавил бы или пристрелил? В толк не возьму.

– Американцы все еще верят в силу образования, – заметила Кейси.

– Да в херню они верят, вроде курсов самосовершенствования. Нью-эйдж и прочее говно в том же духе. – Стив сморщился, будто от лимона откусил.

– Ну, истории-то на таких курсах не учат.

По дороге домой мы заехали выпить в бар. Хэнк всегда обслуживал нас – и я уверен, он знал, что мы несовершеннолетние. Но деньги, видать, не пахнут. Если хочешь сохранить бизнес – и не на такое закроешь глаза.

Стоял ранний час, толпа работяг еще не набежала, и мы были почти одни. Стив заправил в музыкальный автомат Джерри Ли Льюиса. Я заказал себе «ерш», Кейси и Стив – по «Кровавой Мэри», утонченная особа Кимберли взяла «Санрайз». Опрокинув по одной, мы заказали еще. И вот тогда-то и начались разногласия.

В тот вечер мы планировали поехать послушать местную группу, которая, как оказалось, понравилась Ким. Мы со Стивом были вполне согласны. Но Кейси не связывала себя обязательствами – оказалось, в Трескотте крутят фильм, который она жуть как хотела посмотреть. В любом случае для меня это ничего не значило, но Стив разозлился на нее.

– Ну конечно, Кейси. Ты у нас первая скрипка – мы все так, на подсосе.

Она помешала лед в «Кровавой Мэри». Выпад нисколько ее не тронул.

– Ну да, так и есть.

– Ты иди в кино, а мы с Ким поедем на концерт.

– Идет.

– А ты куда двинешь, Дэн? С нами или как?

Стив снова показывал на меня пальцем по-адвокатски; пользовался при том забинтованной рукой, и это выглядело довольно забавно, но я не позволил себе над ним потешаться. Я ведь не мудак.

– Я пойду в кино с Кейси.

– Ну, как знаешь.

Было видно, что он был готов уйти в одну из своих десятиминутных обид. У него еще оставалась недопитой половина стакана, но он встал со стула.

– Ты сядь, Стивен, – сказала ему Кимберли. – Завтра вечером соберемся все вместе и сгоняем куда-нибудь. Расслабься.

Было ясно, что уступать просто так он не хотел. Его так и подмывало всех нас вовлечь в склоку – пусть даже и напоказ. Самые банальные, глупые инстинкты соперничества и самоутверждения играли в нем, но сиюминутно – ведь к завтрашнему дню он реально спишет все со счетов, так уже бывало. В таких волевых стычках с Кейси он все равно никогда не выигрывал – неясным оставалось, зачем вообще играл.

Итак, он сел, осушил стакан… и затем – все равно ушел, не сказав ни слова и не улыбнувшись никому из нас. Я повернулся к Кимберли:

– Ты что, спустишь ему это с рук? Может, с нами двинешь?

– Нет, все нормально. Он спустит пар. А я все еще хочу на концерт.

Кейси ждали домой к ужину, так что я поел в одиночестве в харчевне. Мне подали что-то очень резиновое – и это у них хватало наглости обозвать стейком, – а потом поехал к ней домой и стал ждать. Не хотелось заходить внутрь без крайней необходимости. В те несколько раз, когда я это делал, мать Кейси чувствовала себя очень неловко. Я нутром чуял, что во мне она видит неотесанный провинциальный сброд. Вечно на нервах, с мышиными лицом и повадками, эта женщина, честь по чести, мне совсем не нравилась. Внешность Кейси унаследовала от своего отца. От человека, из-за которого уже я ощущал себя не в своей тарелке.

Всяко стоило выяснить, почему.

На улице было так тихо, что можно было почти почувствовать, как сумерки вокруг тебя превращаются в сумрак, словно опускается пелена тумана. Я услышал стрекотание сверчков, как кто-то уронил кастрюлю несколькими домами ниже; где-то в дальнем конце квартала кричали дети, играя в какую-то игру, и голос матери звал одного из них домой на ужин.

Кейси опаздывала.

Вскоре в ее доме все вдруг заговорили на повышенных тонах. Иллюзий по поводу теплых отношений в этой семье я не питал, но в то же время и за ссорами их никогда не заставал. На часах было десять минут восьмого; киносеанс начинали ровно в восемь. Нам потребовалось бы полчаса, чтобы доехать до Трескотта. Что ж – придется поддать газу, но пока времечко есть.

Я ждал. Мне это было не в тягость. Даже поймать какую-нибудь радиоволну не тянуло. Мне всегда нравилась пора вечерней тишины в Дэд-Ривер. Пожалуй, единственный сугубо эстетический опыт, который мог предложить город, – своего рода мягкое охлаждение духа, приходящее вместе с охлаждением земли. Ночи лета почти что искупали здешние периоды черноты в зимнюю пору, когда всем только и оставалось, что запираться в четырех стенах из-за лютых морозов. Можно было почти почувствовать, как одна за другой загораются в небе звезды – даже не видя их самих.

Я сполз на сиденье пониже и, кажется, задремал.

Меня разбудила хлопнувшая – так громко, что я вздрогнул, – дверь.

Перед домом Кейси не горел свет, поэтому сначала было трудно разглядеть ее лицо, когда она шла к машине, но по чему-то в ее походке, по тому, как она двигалась, я понял, что она очень расстроена. Ее движения всегда были такими контролируемыми и уверенными – рожденные тренированными и от природы не хилыми мышцами. Но сейчас прослеживалась в них какая-то дерганность, к коей я совершенно не привык. Кейси открыла дверь со стороны пассажира.

– Поехали.

Она прямо-таки бросилась на сиденье. Ее голос казался хриплым, сердитым.

– Что случилось?

– Пожалуйста, просто увези меня отсюда.

– Ты все еще хочешь посмотреть тот фильм?

– Да. Мне начхать. Поехали. Хоть к черту на куличики!

– Кейси, осади коней.

Сдается мне, она отняла добрых пять лет жизни у двери моей машины. В ушах у меня зазвенело – в унисон с оконным стеклом. Я завел мотор.

– Ну, успокоилась?

Она повернулась ко мне, и что-то екнуло у меня в животе. Эти прекрасные светлые глаза сверкнули на меня. Я никогда раньше не видел, чтобы она… плакала. Я потянулся к ней – желая лишь обнять, утешить…

– Прошу тебя! – с мольбой в голосе выкрикнула она.

Кейси… умоляла. Хотелось ущипнуть себя – проверить, не сплю ли.

Я выполнил ее просьбу – и вырулил на трассу.

Мы ехали без особой цели. Сперва поколесили по городским задворкам, затем – вверх-вниз по главным улицам. И потом снова – прочь, на самые окраины.

Я хотел разговорить ее, но она заткнула меня таким болезненным взглядом, что после я продолжал смотреть на дорогу впереди и долго молчал, что, очевидно, было всем, чего она хотела от меня, и всем, что я мог ей дать. Я чувствовал, как ее тело слегка дрожит, и понял, что она плачет. Мысль, что в ее семейке толстосумов, обесцвеченной и стерильной, могло происходить что-то способное пробить Кейси на слезы, вымораживала меня. Мне-то казалось, она вообще не способна плакать. Командирский норов как корова языком слизнула, жесткая аура развеялась – и вот уже рядом со мной обычная девушка, не лучше и не хуже других. И хотя мне в ней нравилась эта почти военная хватка, я понял, что долго уже выжидаю возможности увидеть ее именно такой – без защитных заграждений.

Было приятно осознавать, что я могу помочь ей, просто находясь рядом. Я почувствовал странное утешение. Едва ли я когда-то неподдельно заботился о ком-либо другом больше, чем о ней – тогда. То был очевидный пиковый момент.

Когда мы сворачивали на Нортфилд-авеню, Кейси, громко шмыгая носом, стала утирать слезы – отрывистыми движениями, подушечками пальцев обеих рук. Мы одновременно повернулись друг к дружке. Для меня то был всего лишь взгляд, прежде чем мне пришлось снова посмотреть на дорогу; но я еще долго после этого чувствовал, как она пристально смотрит на меня, как-то оценивая.

Когда она заговорила, голос был нежным, но я почувствовал, что она снова притворяется, делает вид. Покрывает фальшивой эмоцией истинную, неизвестную. С каждым новым произнесенным словом она свивала вокруг меня холодную сеть, точно паучиха.

– Я хочу вернуться, Дэн.

– Мне везти тебя домой?

– Пожалуйста, да.

– Ладно.

Оказалось, мы не успели отъехать слишком далеко. Я вел машину молча. Когда автомобиль сворачивал к ее улице, я заметил выбоину на дороге – которую ни разу не замечал прежде. Роззыбь казалась жутко неуместным явлением на единственной на весь Дэд-Ривер респектабельной улице.

Я припарковался напротив ее дома и поставил пикап на ручник. Фырча и рокоча, мотор пошел вхолостую. Я положил руку на сиденье и повернулся, чтобы спросить Кейси, не хочет ли она рассказать мне о том, что стряслось, – прежде чем снова ступить под своды этого дома. Мне и правда хотелось знать – не из простого любопытства. Что-то менялось, и менялось стремительно. Но я знал, что Кейси меня снова «срежет», твердо и незамедлительно – и от этого желание дознаться не умалялось ни капли.

Она открыла дверцу со стороны тротуара.

– Подожди меня здесь.

Дверь затворилась за ней, тихо и осторожно.

Я заглушил машину окончательно и стал наблюдать за ней.

Кейси пересекла улицу и зашагала по выложенной камнем дорожке, которая делила газон надвое и вела к крыльцу; в саду камней, обступавшем крыльцо, с двух сторон были высажены низкие кусты. Они тянулись ввысь, и их симметрия едва ли радовала глаз – скорее уж мозолила. Кейси остановилась перед первой ступенькой и посмотрела налево. Она что-то искала на земле.

Ну, и что теперь?

Что, черт возьми, у нее на уме?

Она сделала несколько шагов влево, неотрывно глядя под ноги. На миг меня посетила дурная мысль, что она там ищет червяков, и мы потом поедем порыбачим – посреди ночи, в темной водице. А потом она наклонилась и подхватила что-то с земли, предварительно взвесив в руке, – и я, похоже, понял, что вот-вот будет.

Ее движения молниеносно преобразились, сделались отточенными: старая недобрая Кейси – во всей красе, всецело в форме. Очевидно, она прекрасно знала, что делает. Отступив на три шага к лужайке, она уставилась в левое переднее окно. За стеклом горел торшер. Прикидывая в уме планировку дома, я понял: где-то там – кабинет-мастерская ее отца.

Есть что-то ужасное для меня в звуке бьющегося стекла.

Помню, когда был ребенком, у нас жил кот. Он однажды ночью перебудил нас всех, сбив с кухонного стола дешевую хрустальную вазу. Я вскочил на ноги и бросился на кухню так быстро, что не вполне еще проснулся, когда добрался туда. В итоге мне пришлось зашивать распоротую осколками пятку.

На сей раз – нечто похожее.