17

Было грустно от того, что тень, как нежелаемого ребенка, солнце отправляло домой, стоило наступить утру, так что темноте приходилось прятаться, где попало – под сомнительного вида кустами, за подъездными дверьми, внутри стоящих на клумбе стоек крашеных покрышек, исполняющих роль украшения для старого дворика. Было жалко, что даже ночью тень никто не любил, люди, изобрели электричество, чтобы вдоль каждой безвкусной аллеи поставить ровные ряди светодиодов. Все ради безопасности, я понимаю, человек может удариться, или его может кто-то ударить, такой же, впрочем, человек, например.

Ученье – свет, а в темноте – красота человеская.

Забавно, но у меня никогда не получалось искренно писать о чём-то светлом, о чём-то действительно положительном, будто бы мой мозг противился самим размышлениям о подобном. Мне проще было запоминать страшные, уродливые во многом сцены, большая часть из моих воспоминаний до тринадцати лет – сплошь одни болезненные моменты, то, как я впервые упал в обморок, ударившись головой о кафель в родительской ванной, то, как я впервые серьезно упал с велосипеда, слишком поздно обнаружив отсутствие тормоза, о своих многочисленных кошмарах и сонных параличах и вспоминать не хочется. Кажется, что мой организм, сознательно или бессознательно, – не важно, при описании и запечатлении страшных сцен использует куда более яркие краски, чем при обрамлении хорошего.

Каждый раз, когда я готовлюсь описать что-то приятное, что вижу, или просто выразить собственные фантазии о радостном на бумаге, моя голова со скрежетом полуржавых шестерёнок выдает клише, которые я уже видел, фразы, которые я читал в любимых книгах, но никак не может дать мне карт-бланш на кисть и краски.

Единственное, что мне может приглянуться из светлых чувств, эмоций, называйте как вам угодно, – это надежда. Удивительно комплексная вещь, позволяющая месяцами голодать, претерпевать, страдать ради высшей цели, которая, вполне вероятно, неосуществима, но человеку все равно. У человека есть сильнейший мотиватор – надежда на лучшее.

За окном на протёртой ткани небосвода тут и там проглядывались дырки. Звёзды, одна за другой, покрывали бесконечное чёрное пространство, будто веснушки на лице подростка, как рябь на воде, они давали понять: здесь точно есть жизнь. Она должна была там быть. Не может статься так, что на все мириады этих звёзд, на все эти планеты не найдется хотя бы одной разумной цивилизации. Мы обязательно должны встретиться.

Я не знал ни одной из этих звёзд, не знал принципов их классификаций, все, что я знал, – то, что некоторые из них были больше, чем другие, некоторые были более жёлтые, некоторые более белые, чем остальные.

Разумеется, они всегда были там – на небе, – просто внимание на них обращаешь только ночью, когда нет отвлекающих факторов.

В одном из окон напротив горел свет. Я надел очки, подбежал к окну и окинул весь дом взглядом, – да, кто-то из людей, живущих там, не спал сейчас. Но никто из них не стоял точно так же у окна и не смотрел на белые блестящие сталактиты на потолке пещеры, в которой мы живём уже много тысячелетий.

Зато темнота смотрела вместе со мной, и в эту минуту она казалась мне много роднее тех призрачных и невероятно далёких от меня миллионов человеческих особей.

16 августа 2022

Человечество

Человеческая жизнь – самоцель, человек живёт ради того, чтобы жить. Человек учится, ради того, чтобы пойти работать, работает – ради того, чтобы прокормить семью, занимается этим, ради того, чтобы его дети смогли учиться. И так, круг за кругом, человек обеспечивает жизнь, собою рыхля почву для будущих семян-поколений. В итоге не изменяется ничего, просто по наследству вместе с одеждой от старших приходит и бесполезная социальная роль, вследствие которой ты должен заниматься чем-либо. Ты должен найти работу, но ни один из людей на земле не сможет адекватно объяснить тебе зачем. Человеческий организм подобен организму обычного животного, но есть разница – осознание собственной смертности. Не осознание смерти, т.к. когда есть человек, его смерти ещё нет, а когда человек умирает окончательно, он уже не осознает себя, так что смерть самого себя "в моменте" человек осознать не сможет. Зато человек может осознавать собственную роль в масштабах вселенной, а точнее – свою бесконечно малую долю ответственности за этот мир, тот факт, что человек является крупицей песка на безхозном пляже, и никто ему не в силах объяснить, зачем он там нужен. Человек способен понять, насколько он ничтожен, забавно, что именно в этом его величие.

Человек слаб, человек смертен, человек голоден, человек болен. Человеку позволительно чувствовать боль, боль от пореза бумаги или боль от утраты, но только в тот момент, когда это "выгодно" остальным людям. Человек должен быть чувственным, но не нытиком, человек должен быть серьезным, но не душным, человек должен быть хорошим, но ровно до того момента, как его окружению от него станет тошно.

Человечеству нет дела до каждой из песчинок собственного пляжа, поскольку все вместе они никогда не откажутся от собственной "роли" в обществе. Они не откажутся от работы, не откажутся от бессмысленных покупок и иллюзорного "театра" человеческой колыбельки, где для всех, якобы, уготована любая роль. "БУДЬ ТЕМ, КЕМ ТЕБЕ ХОЧЕТСЯ БЫТЬ!" – кричит социальная реклама по ящику, эту прекрасную на вкус лапшу на уши вешают тебе все, кто желают тебе лучшего, лучшего, естественно, только с их точки зрения. Все эти люди даже не подумают о том, что в условиях существующего мира никто не вправе выбирать роль только на собственных предпочтениях. Опять же, просто потому что нужно работать, чтобы прокормить семью, чтобы твои отпрыски учились, завели собственные семьи, тоже работали и так далее, пока кому-то в голову не взбредёт вместо того, чтобы вешать лапшу на уши детям, взять и повеситься самому. Просто потому что глобально от этого не изменится ничего – ну будет в твоей семье горе, будет и сломанная психика у твоих детей, но на самом деле огорчены твоей смертью будет примерно один совок песка из бесконечного человеческого пляжа.

В том мире, что люди называют "настоящим", никто не равен, никто не может выбирать себе роль, актеры подбираются исключительно режиссером отнюдь не по профессиональному признаку, вспомните всех тех, кого "по блату" отмазывали от армии, кого устраивали в институт или на работу за счёт знакомств. Вспомните, наконец, тех кретинов из списка "Форбс", о том, что у каждого из них денег, то есть универсального решения для любой проблемы, больше, чем у половины человечества будет когда-либо.

Человеку не стать богатым, если он беден, умным, если он родился в семье исключительных болванов, да, такое бывает, но, поверь, – этого явно не будет с тобой. То, что это случилось где-то у десяти людей за историю человечества, только подтверждает этот факт. Если ты будешь двигаться согласно иллюзорной системе твоих современников, твой потолок – быть офисным планктоном/клерком/человеческим мусором, вкалывать за гроши на сомнительных личностей, которые неизбежно получат больше тебя, и тебе придется терпеть все их нападки, просто потому что они получают больше тебя, и, что более важно, они тебе платят. Они в случае чего, могут просто взять и выгнать тебя, – а почему нет, таких же планктонов на улице пруд пруди, вас же бесконечность, давайте заменим одну песчинку на другую, хуже не станет. Никто и не заметит. И ровно так, пресмыкаясь, ты проживёшь свою жалкую жизнь и умрёшь в окружении родни, которая тебя не то, что не любит, которая дожидается последнего твоего вздоха, лишь бы забрать наследство. В итоге, тебя презирали при жизни, а после смерти родственники начнут вспоминать, какой хороший был человек, за глаза не считая его достойным хоть малейшего уважения. Лицемерие – то, к чему прекрасно приспособилось человечество за все свое нелегкое существование.

И все вокруг, телевизор, образование, окружение направлено на то, чтобы ты жил ровно так же, просто потому что от этого будет лучше для абстрактного "человечества". Если все крестьяне в мире бросили бы вилы, ни один правитель в мире не прожил и трёх недель, – умер бы от голода. Но нет, человек – существо исключительно приспособленческое, так что стоит заменить слова "империя" на "демократия", "раб" на "наёмный рабочий" или, не дай бог, "пролетарий", замените "война" на более подходящее слово и тупые обыватели не заметят разницы, – да и в целом им же плевать, просто дайте им пару ласковых обещаний о том, что трава станет зеленее, солнце над головой ярче, цены ниже и так далее, за эти, не менее наглые, чем окружающий мир, иллюзии люди готовы будут сожрать "противника" с потрохами.

Смирись. Если ты будешь подчиняться окружающей системе, воспитывающей из тебя песчинку, тебя и запомнят подобающим образом. Будет одинокая могилка среди сотен таких же, и всему миру будет плевать на то, существовал ты когда-нибудь или нет. В таком случае, не лучше ли быть куском битого стекла? Да, на тебя кто-то наступит, будет море крови, криков и слез, но тебя точно не забудут после этого. Тебя будут проклинать, тебя будут ненавидеть, но запомнят тебя в любом случае.

Человек давно болен, а человечество слишком здорово. Человеку нужно стать болезнью, черный пиар – тоже пиар, да и впрочем, а не будет ли тебе плевать? Ты же умрёшь, а память о тебе останется. Битое стекло в итоге выбросят, зато сколько эмоций.

Если нет никакой разницы, существовал ли ты в этой галактике, на этой самой планете, в этой самой стране, которую ты одновременно любишь за то, что вскормила тебя, и при этом ненавидишь ту кучку сволоты, что ей управляет, тогда сделай так чтобы твое существование было заметно. Пока человек будет оставаться в системе, – я имею в виду тех самых семь, или сколько там уже их, миллиардов людей, что живут от зарплаты до зарплаты, у которых нет сверхвлиятельных родственников или друзей с девятизначными счетами, – человек будет не нужен никому. Его смерть не будет ничего значить.

Будь куском стекла, будь острым и ломким, режь и кромсай, ценой себя, ценой всего. Выходи на улицу и разбивай нахуй витрины тех магазинов, в которых ты все равно не смог бы ничего купить, даже если бы не спал, не ел и только работал, работал и работал.

Относись к миру ровно так же, как он относится к тебе, – с ненавистью в каждом шаге, который ты ступаешь по этой земле, с той ненавистью, которую ты чувствуешь каждый раз, когда видишь несправедливо обделенного человека, особенно если ты видишь его в зеркале.

Будь осколком от бутылки, будь розочкой, без разницы, если каждый из нас в противном случае будет песчинкой на пляже, которую смыла приходящая в полдень волна, будь осколком стекла, что зацепит МАКСИМАЛЬНОЕ количество окружающих.

Ненависть порождает ненависть. Мир, а самое главное – человечество, порождает отношение к нему.

Я ненавижу человечество в целом, ненавижу его за излюбленную им схему "приспособленца", схему, при которой каждый человек в своем домике, у каждого человека хата с краю, ненавижу человечество за то, что пока в одном месте на мили вокруг разверзлась бездна, находится то, что до молекулярной структуры походит на ад, а в этот момент люди просто ходят по магазинам, сидят в кафе, ходят на работу, учебу и ведут свою максимально усредненную жизнь, закрыв глаза на тех, кого убивают ежедневно, закрыв глаза за полицейский и судейский произвол, закрыв глаза на всяческую коррупцию и хищение средств властью, я ненавижу человечество за то, что каждый в моем родном и любимом доме не прирезал его "руководителя", этот чертов рудимент на теле человечества, что мешает всем спокойно дышать днём и ночью. Я ненавижу человечество хотя бы за то, что человечество всячески поощряет "приспособленчество", а на всё, что выходит вон из ряда расстреливаемых, либо в лучшем случае плюют, либо всю жизнь открещиваются. Стабильность. Лучше стабильная бедность и голод, чем секундный шанс на безоблачное будущее.

Я ненавижу отдельно взятые песчинки за то, что выставляют меня посмешищем каждый раз, когда я берусь писать, что угодно, текст, музыку, стихи – песчинки все ненавидят. Они не хотят, чтобы ты становился чем-то лучшим, чем они. Они хотят, чтобы ты оставался на прежнем, на приземленном от них уровне.

Пока в человеке есть топливо, ему стоит гореть.

Я ненавижу человечество за то, что существа, имеющие по умолчанию разум, самосознание, то, что отличает их от животных, стали просто заложниками своего образа потребления. Поздравляю, вы сменили локацию! Раньше вы были волком, который гнал толпу оленей, теперь вы болван на "прекрасной" работе. В обоих случаях ваша семья прокормлена, а окружение действует на вас так, чтобы вы думали, что это – нормально, что именно к этому и нужно стремиться.

Человек вместо того, чтобы стать чем-то большим, чем животные, просто стал таким же животным, но чуть более изобретательным. Человек придумал себе новый способ охоты, человек придумал себе новое жилье, новые, якобы новые, цели. В итоге человечество – все ещё кучка загнанных собак, не знающих, чего они ждут, и к чему они стремятся.

Я искренне человечен и оттого человечество вызывает во мне лишь ненависть.

Давайте, вам же все равно, закидайте меня камнями, я же чем-то на вас не похож, хотя у меня вроде как тоже две руки, две ноги, глаза и рот, – но вы же найдете, чем я от вас отличаюсь. Вы найдете, к чему прикопаться. Вы найдете мои положительные, сильные стороны и попытаетесь сказать, что это плохо, что это никуда не годится, что человеку это не нужно. Я умею думать, более чем уверен, что вы найдете и в этом досадную ошибку эволюции.

Заставьте хотя бы вашу пару извилин заработать на минуту, вы поймёте, что сумасшедшие ничем вас не хуже, они просто менее приспособлены к человечеству. Вы все ещё останетесь песчинкой, вы заранее мертвы в рамках этого мира, в масштабах всего времени и вселенной вы безгранично малы, все время во вселенной вы либо ещё не родились, либо уже умерли и были похоронены на кладбище в двух кварталах от вашего дома.

Ваша жизнь в реалиях современной человеком созданной системы является досадной пылью на чьих-то ботинках, и самое болезненное в том, что этот путь вы себе выбрали сами. Вы сами захотели быть "паинькой" и терпеть, терпеть и терпеть вашу бесполезную роль в замечательной комедии под названием "жизнь". Самая смешная шутка в ней – это вы, а режиссером выступают те, кому досталась роль получше.

Переставайте быть бесполезным хламом на свалке истории, становитесь поэтами, художниками, будьте фотографами, попробуйте петь, играть музыку, что угодно, лишь бы не быть песчинкой на пляже.

Если вы хотите стать битым стеклом, кто запретил вам собрать собственный витраж.

Единственное, что спасает человека от смерти в глазах других, – творчество. Песни люди помнят сквозь десятилетия, для них это практически святое, книги люди читают на протяжении долгих веков.

Творчество – это просто консервы из эмоций, в которых, как кильки в томатном соусе, плавают мысли их автора, читатель смакует их и интерпретирует вкус по-своему.

Пока человечество существует в том виде, в котором оно есть, оно пародоксально вызывает у меня эмоции, я искренне ненавижу человечество в том виде, в котором оно пребывает и люблю всем сердцем то, что сейчас в нем плавает мертвым грузом.

Я до боли в связках буду кричать о том, что тянет человечество вниз, я буду воспевать то, что из раза в раз поднимает меня над всеми остальными. И чёрта с два мне кто-то помешает.

Я искренне люблю человечество. И только от этого мне больно, когда я вижу сотни пустых глазниц, обладатели которых и сами не знают, куда хотят идти и что хотят сделать с собственной жизнью.

21 августа 2022

Беспомощным лабораторным крысам посвящается

Несмотря на ненависть к бесчеловечной системе социума, я всё так же являюсь ее частью и отношусь к ней скорее как беспомощная лабораторная крыса, явно недолюбливаю всю эту свору ученых. Мало что я могу сделать самостоятельно, вот только и остаётся, что выражать собственные мысли, создавая бортовой дневник для нулевого читателя.

В последнее время я начал ловить себя на мысли, что в разговоре собеседника обычно не слушаю, жду своей очереди высказаться, чтобы избавиться от грузила мыслей на своей удочке. Самым благодарным собеседником, с которым мне довелось обходиться, был белый билет пустого текстового документа, он же и был наиболее благодарным из слушателей, читалей и прочих. Во всяком случае, он не жалуется, не перебивает и спокойно воспринимает все, о чём тебе захочется сказать. Он – моя подопытная, белая с красными бусинами-глазками крыса.

Свобода слова, свобода выбора настолько же разнообразна, насколько и иллюзорна. Свобода художника заключается в том, чтобы выразить свои идеи на холсте, замаскировав их под обыденный пейзаж или что-то подобное, они создают причудливые картины, отзывающиеся где-то в подкорке. Свобода писателя в целом походит на свободу художника, с той разницей, что использует слова для определения собственных художественных образов. Это же все свобода творческая, свобода создавать, творить.

Я хочу иметь свободу разрушать, хочу там, где иные пытаются подобрать ключ к замку на человеческом сердце, иметь лом, или, по крайней мере, отмычку. Пусть там, где иные рисуют миры, отличные от реального, бегут далеко за пределы собственных глаз, пусть там я останусь в мире реальном, пусть там я буду кисти в кровь разбивать о кривые зеркалки неудачного витража. Пусть там где иные пытаются походить на демиурга, я буду режиссером, строящим эту причудливую композицию, а после гордо выйду к зрителям с криком: "Это все беспомощная иллюзия!"

Дайте мне выстроить стенку, выгородить себя от остальных "индивидуумов", от тех, кто настолько корнями врос в причудливую почву для беспомощного семени, что не представляет жизни извне. Я хочу быть бездомным-ребенком, что словами, как затупленным ножичком копошится у вас где-то под ребрами, не в силах найти то, за что цеплялся годами ранее.

После того, как я опишу эмоции, вызываемые у меня собственным окружением, становится на порядок легче. Внутри образуется определенного рода пустота, когда я выбрасываю тоннами радиоактивных отходов слова, что чем-то мешают мне дышать, застряв костью в горле и так и не нашедшие беспомощную подопытную крысу. Мне нравится это чувство, это ощущение ничего, ощущение отсутствия собственных мыслей, отсутствие потребности в человеке, что меня выслушает, что будет стоять со стетоскопом напротив и упорно твердить, что все хорошо, что все образумится. Я-то, разумеется, знаю, что это не так, что лучше не станет, но если в мой самообман будет верить и кто-то другой, то чем я хуже.

Когда я ни о чем не думаю, мне не хочется свободы разрушать, я абсолютно безволен и оттого счастлив.

Однажды я заберусь внутрь своей головы так далеко, что уже не вернусь во внешний мир. От того, что это перестанет иметь для меня всякий смысл. Когда-то я докопаюсь до истины, найду способ отвлекаться от любого внешнего раздражителя, окончательно дострою несущую стену собственной фантазии и не буду чувствовать ровным счётом ничего. И мне будет прекрасно, мне будет радостно от отсутствия яда, к которому я с рождения толерантен.

Иногда собственные слова походят на бред, но от этого не вызывают ни боязни, ни отторжения. Иногда кажется, что слова, мной написанные, придуманы не мной, но они не чувствуются чужими. Будто бы их складывал в хрупкий карточный домик я же, но не тот, кто на публике, а другой я, более скрытый, более боязливый и оттого более эмоциональный. А значит и более творческий.

Будто бы у каждого художника под рукой был невидимый ассистент, тот, кто всегда за спиной аккуратно пересчитывает твои позвонки и шепчет на ухо, в какую сторону сбрызнуть краску.

Мой помощник ещё не приобрел форму голоса, завывающего в моей голове по ночам, он не приходит ко мне во снах, не диктует мне текст, просто иногда неловко направляет меня, подбрасывает в мою сторону пару слов из которых я пишу абзац, пару секунд, которые превращаются в час, пару имён, которые сами влекут за собой по бесконечно далёкой тропе в лес, в котором я никогда не был, да и не пошёл бы туда по собственному желанию, – меня столкнули в эту яму, сам я её не рыл. Или рыл, но отказываюсь это воспримать от страха, что меня поднимут на смех.

Это нечто вроде компаса, блеклая от старости путеводная точка, зовущая далеко, так далеко, что не дойти, не добраться ни в плавь, ни даже если я научусь летать. Пусть Икар и возмужал, подбросил в костер пару дров, поднял меня и на крыльях унес на небо, я все ещё на заднем сидении дряблого ржавого рейсового автобуса.

Я хочу в бок колоть других заострённой стекляшкой, что была когда-то найдена мной на бесконечном бесхозном человеческом пляже. Но пока что у меня нет других подопытных крыс, кроме самого себя, так что я аккуратно вскрываюсь и ищу в собственном нутре что-то другое, что-то не от мира сего, то, чего я не знаю и к чему стремлюсь. Копаюсь в бессмысленно грязных собственных внутренностях, залезаю в укромные уголки собственной круглой головы, круглой, от разницы давлений внутри и извне. Не находя там ничего нового, не отчаиваюсь, зашиваю белыми нитками разрез на темени, ровно до того момента, пока не опустится солнце и я не останусь один, чтобы ночью, когда никто на меня не посмотрит, снова копаться в собственных воспоминаниях, в том, с кем я говорил и о чем, в своих планах, вернее не своих, а себя прошлого, себя-ребенка, в том, что я считал счастьем себя-ребенка и в том, что считать счастьем буду завтра или вчера, – все равно погрешность нулевая, как и сами изменения.

Тяжёлое небо давит, как и музыка, давит снаружи как враждебное неизведанное существо, в зрачках которого я пытаюсь увидеть себя, ну или в худшем инварианте собственное отражение.

В попытках разобраться в себе находишь все более гнетущий свет или ласковую темноту, аккуратно обволакивающую собственный разум, и как бы я ни старался противодействовать окружающей бесчеловечной системе социума, я все равно наступаю на собственные грабли, все равно ведусь на удочку, все равно тяну за крючок, чувствую боль, но вместе с тем утоляю внутренний голод. Как итог, я все ещё стою в одном ряду с остальными, с той лишь разницей, что меня над остальными поднимает осознание того, что я, как и вся моя жизнь, – одна несмешная бесполезность.

23 августа 2022

Осень

Стоит только поднять глаза к небу и посмотреть на безмятежно кочующие облака, – и глаза щиплет, и дрожит небо над тобой, и нестерпимо хочется плакать. И никак не понять отчего, – вроде и не беден, вроде и идёшь по аккуратно вымощенной части дороги исторического центра города, а внутри все щебечет, то о своём, то о погоде. Белый пух надо мной кружился и нёсся куда-то далеко от меня, ему не нужно было думать, ему не нужно было ничего делать, ветер сам гнал его в сторону. Казалось, облакам дорога одна – на Запад, по крайней мере так показывал флюгер, – ржавый кусок металла, уже побагровевший, все ещё исполнял рудиментарную функцию, одиноко возвышаясь над верхушкой сломанной крыши.

Мне бы хотелось, чтобы был дождь, он мне к лицу, я привык к нему, к этому странно приятному ощущению свежести и холода по коже.

Полотно белого и пушистого время от времени покрывалось дырами – облака рассеивались, уступая место голубо-розовому небу.

Улица, на редкость пустая в тот вечер, в вечер понедельника, одиноко уходила вдаль. С одной стороны дороги виднелись останки от старой деревянной церквушки, пострадавшей при пожаре пару десятилетий назад. По-видимому, так никто и не смог выкупить "святую" землю – двери были заколочены, окна разбиты.

У порога рос кустарник, – сейчас уже и не вспомню какой, но цветки на нем были белые. По сравнению с соседствующим зданием растение казалось премилым чудом природы. И сколько бы человек ни старался, сколько бы не строил вокруг своих бетонных, однотипных конструкций, образующий серый и унылый лабиринт каменных джунглей, здесь и сейчас, в этом укромном месте посередине промышленного ада, победила природа, – победила с отрывом, не дав ни единого шанса. И белые цветки с уже осыпающимися лепестками на могилке здания упрямо говорили, с какой ценой природе досталась эта победа.

Осень. Такая неровная, такая неоднозначная.

Ранняя осень – это что-то, что ещё сохранило остатки тепла, но помимо того заставила леса гореть, заставила светиться даже одинокие стоящие в парке деревья. Стоит тебе пойти на улицу – и почти при каждом шаге под твоей ногой окажется что-то настолько яркое, красочное, такое тёплое, что ты возьмёшь и отнесёшь этот грязный листок домой, положишь у батареи, а зимой, положа его на грудь, будешь вспоминать веселые ушедшие дни. Дни, ушедшие вдаль, так же далеко и в том же направлении, что и облака, гонимые ветром на Запад.