Шоколадница

Зина Парижева

Шоколадница

Ида

В ту окутанную тьмой пору, когда ледяной воздух пронизывает беспокойные души, а пурга застилает и без того туманный взор, произошла эта история.

Ида, эмигрантка из Германской империи, проводила часы на улицах нового для неё города – Санкт-Петербурга. Светловолосая девушка девятнадцати лет, склонная к полноте, с глазами цвета незабудок и взглядом, отражающим моменты людского счастья, очутилась в Российской империи два года назад, когда, проникнутая верой в безоблачное будущее, к удивлению близких, приняла решение получить высшее образование. До сих пор она не могла привыкнуть к этой чуждой ей атмосфере, так разнящуюся с уютными уголками её малой родины – Трира.

С возраста Поллианны она мечтала о жизни в вызывающей во всём её существе небывалый интерес стране, откуда тётушка Лида привозила маленькие милые сувениры, облачённые в яркие и жизнерадостные одёжки-росписи. Помимо этого, Ида любила слушать рассказы тётушки о России, относящиеся, в основном, к детству графини Крузенштерн, воспоминания которой уносили в бытность её юности, когда статная нынче дама была лишь младшей дочерью чиновника Ивана Костылёва, худенькой и бледной девочкой с, словно горящими пламенем, карими глазами.

Фрейлейн была далеко не глупа и знала это. Родители Иды всегда много читали, увлекались разнообразными вещами и прививали те же привычки своим детям практически с младенчества. А благодаря графине девочка также научилась – хоть и с акцентом – говорить на языке Тургенева, Лермонтова и других великих писателей.

Без особых проблем Ида была принята на Бестужевские курсы. В этом ей безвозмездно помог «русский» родственник – дядя по материнской линии, муж тётушки Лиды – Алексей Крузенштерн, так как, хоть и Высшие женские курсы существовали более двадцати лет, отношение к их слушательницам являлось посредственным. Ида, как известно, была иностранкой, а посему ей приходилось особенно тяжело.

Проучившись два года и заимев множество юных подруг, Ида, всегда делавшая невероятные успехи в познании психологии и логики, не сумела достичь тех же высот в изучении французского и латинского языков и истории педагогики. По сообщениям преподавателей, примерным поведением юная хохотушка тоже не отличалась. Сие побудила руководство, несмотря на мольбы тётушки Лиды, отстаивавшей право каждой на высшее образование, отстранить Иду от курсов.

Теперь Ида пространно шаталась по улицам Петербурга в не самую подходящую для сего занятия погоду. Невысокая девушка со светлой головой, закутанная в тёмно-коричневую шубу, торопливо перебирая нечувствительными более из-за холода ножками по белоснежной поляне, двигалась прямиком к дому приютивших её родственников.

***

На пути домой, у очередного поворота, Ида остановилась, завидев краем глаза незнакомую витрину, богато обставленную манящими сладостями. Через запотевшее стекло это обилие слабо виднелось, но, несомненно, ласково влекло к себе. На секунду задумавшись, Ида постояла, уставившись по ту сторону витрины, но поняв, что мороз пробирается к недрам её создания, фрейлейн мигом юркнула в магазинчик, вывеска на котором гласила «Шоколадный поцелуй».

Хозяин лавки с явным изумлением взглянул на ворвавшуюся из ниоткуда девушку, но сразу же, боясь спугнуть своим недружелюбием предполагаемую покупательницу, сменил недовольное выражение лица на радушное и приветливое.

– Здравствуйте, – улыбнулся полный господин сорока лет.

Ида оторвала взгляд от сладкого и растерянно ответила:

– Здравствуйте.

– Чего желаете? – с натянутой улыбкой, но вполне вежливо полюбопытствовал продавец.

– М… Я… – девушка снова обратилась к океану всевозможных десертов, не знаю, на чём заострить своё внимание, – Мне, пожалуйста, вот этот liebesknochen1.

Продавец недоумённо посмотрел на говорящую с сильным акцентом красавицу с щекастым, добрым, румяным лицом, обрамляемым золотистыми локонами.

– Что, простите, вам? – переспросил он, стараясь оставаться приветливым.

– Вот это, – Ида так резво тыкнула пальцем, указывая на приглянувшийся ей эклер, что тронула шоколадную глазурь, которой тот был украшен.

– Я вас понял, – холодно ответил продавец.

– Ой! – воскликнула бывшая курсистка, оттянув руку, и, отвернувшись, облизала испачканный палец.

Продавец тем временем уложил заварной пирожок в маленькую коробочку и огласил цену:

– Тридцать копеек.

– Что?! Да за такой… да… такую цену! Да вы… – заикаясь, возмущалась покупательница.

– Успокойтесь, барышня! – не в силах себя держать прокричал лысый продавец, красное лицо которого обрамляли густые бакенбарды, – Эти сладости прямиком из Германии! Из Германии, милочка! Не думайте, что я буду продавать качественные и вкуснейшие в Европе десерты по пять копеек!

– Я сама из Германии и таких тонких liebesknochen никогда не видала!

Продавец на мгновение опешил.

– Так вы из Германии? – не теряя самообладания, смутился он, – Что ж, тогда двадцать.

– Десять, – не уступала фрейлейн.

– Пятнадцать, и на этом всё. К тому же, вы буквально собственными руками испортили мой эклер, который я старательно готовил.

– Хорошо, – беззаботно, будто бы ничего не было, улыбнулась Ида, обменивая у продавца деньги на сладость.

– До свидания! – крикнула, захлопывая дверь, девушка.

– Скатертью дорожка, – сам себе буркнул под нос недовольный продавец.

Рождество

Двадцать пятого декабря приехавшие из Германии гости в лице всех представителей семьи Краузе: родителей – Вольфганга и Натальи, а также многочисленных детей – Герды, Феликса, Артура, Людвига, Озетты, Петры и даже годовалый Отто. Ида радостно встречала родных у порога поместья Крузенштерн, чуточку припорошенного пушистым снегом.

Вольфганг – отец Иды – единственный сохранял хладнокровие, будучи суровым и молчаливым человеком. Наталья была полной противоположностью мужу: она с радостью дарила положительные эмоции своему окружению. Ида, и внешне, и внутренне похожая на Наталью, продолжала заданную матерью традицию.

Белокурая, двадцатитрехлетняя девушка Герда, будучи старшей, войдя в дом, мгновенно принялась за готовку. Петра – пятнадцатилетняя брюнетка – последовала за сестрой. Артур и Людвиг – одиннадцатилетние мальчики-близнецы, любимчики матери – скорее побежали к крепкой и высокой, тщательно украшенной милыми новогодними игрушками, ели, восторгаясь её нарядом, а после поспешили играть, бросаясь друг в друга мягкими клубочками снега. Озетта, семнадцатилетняя, стройная леди с ледяным снобистским взглядом отца, после длительных поисков по обширной библиотеке развалилась в травяного цвета кресле с томиком отечественной литературы. Феликс – двадцатилетний студент Гёттингенского университета, элегантный юноша в умбровом2 пиджаке – бродил по скрупулезно обставленной тётушкиной усадьбе, оценивая красоту и практичность её убранства. Тем временем маленький Отто сладко сопел в чёрной ажурной люльке.

Семья Краузе ежегодно приезжала на католическое Рождество к родственникам из Петербурга, весело проводя время в российской столице, готовой к празднованию Нового года. Не забывали они и о бабушке Тоне, матери Натальи и Лиды, несколько лет проживающей во Вдовьем доме. Бабушка со спокойным довольствием встречала внуков, внимательно рассматривая каждого из-под круглых очков в черепаховой оправе. Как только семейство начинало выпроваживаться, бабушка, печально смотря вслед родне, уже мечтала о следующем её посещении.

Навестив одинокую старушку, Краузе отправлялись по неизменному плану мероприятий, составленному лет тридцать назад, глядеть на те же достопримечательности и захаживать в те же музеи. Только малыш Отто вместе с мамой ещё не дорос для столь продолжительных прогулах, а потому проводил время под кровом дружественного поместья, в котором ненадолго обосновалась его семья.

Вечером уставшие взрослые и раззадоренные дети собирались за одним большим столом, педантично накрытом Гердой, совсем юной и послушной Петрой и заявившейся в последний момент Озеттой, прозванной в семье Лавлейс, ввиду увлечения фрейлейн алгебраическими вычислениями.

Взрослые делились планами и обсуждали последние новости, происходящие в жизни обеих стран и всего мирового сообщества. Младшие дети, толком не поев, выпрыгивали из-за стола и носились по дому, играя и веселясь. Девушки, отужинав направлялись в комнату, где проживала Ида. Там они общались, придумывали разные забавы и, в общем, приятно проводили часы до празднования. Феликс, явно скучающий, сидел в стороне, изредка поглядывая на остальных оставшихся сидеть за столом.

Поздним вечером, когда мрак улицы озаряли лишь высокие солдаты-фонари, семейство вновь собиралось на первом этаже, у огромным дубовым столом, накрытым теперь более скромно, и принималось праздновать рождение Христа. Дети восхищались полученным подаркам, взрослые же больше относились к презентам, как к вынужденной обязанности, а потому их реакция не могла сравниться с детским, непосредственным удивлением и радостью от приобретения новой и оттого необычной штуковины.

Ближе к ночи юнцы угомонялись и, кутаясь и обнимая мягкие одеяла, засыпали в специально приготовленных для них заранее тётей Лидой чистых, белых постелях. Взрослые, следуя примеру детей, тоже быстро ложились спать, обсудив всё волнующее и высказав неуёмные мысли, частенько мешающие здоровому засыпанию. Одна Ида не могла уподобиться мирно спящим родственникам: внезапно взявшиеся из ниоткуда тревоги не отпускали её.

Не спал, вопреки всему, и Алексей. Он не появлялся ни в момент встречи гостей, ни во время празднования. Мужчина тихо сидел в тёмном, освещаемом одним светом лампы, кабинете, что-то читая и ища в пыльных страницах вековых архивов. Он не любил, когда Краузе приезжали в его дом. Сам не зная причину немого конфликта, он сторонился общения с ними. Только Иду он принимал и, казалось, понимал с полуслова.

На следующий день семья Краузе, за исключением Иды, рано утром собравшись и распрощавшись с тётей Лидой и расстроенной дочерью и сестрой, скучающей по теплу близких, находясь вдали от дома, возвращалась на родину, в Трир.

«Шоколадный поцелуй»

Близилась середина января, и Ида, проведя последний месяц в беспутном существовании: новинки беллетристики и бездумные прогулки сменялись пустыми разговорами с подругами и катанием на коньках. В конце концов девушка, изголодавшись по настоящему труду, направилась искать незамысловатую работу, достойную её незаконченного образования.

Тяжёлый физический труд леди автоматически отвергала, но и к лёгкому не лежала душа.

Позже Ида вспомнила о «Шоколадном поцелуе» и тонком liebesknochen`е. «Вряд ли этот мужчина захочет меня вновь видеть, не говоря уже о работе на него,» – думала девушка.

Но, отбросив сомнения и набравшись уверенности, Ида всё же вернулась в злосчастную лавку на углу. Это было маленькое помещение прямоугольной формы. Стена с входной дверью с правого края далее была полностью занята витриной. Вся площадь от витрины до противоположной стены была занята сильно вытянутым столом, длина которого равнялась примерно трём обычным столам, с угощениями, которые оканчивались маленьким столиком продавца. Напротив входной двери имелась такая же дверь, только, вероятно, более прочная и надёжная (с какой целью – неизвестно). Параллельная стойке со сладостями стена была пустой. Лишь маленькие картинки и карточки с изображениями Германии и немецкими надписями украшали её (или закрывали неприятные глазу трещины).

– Здравствуйте, – робко приоткрыла дверь самозванка.

Продавец сидел, откинувшись на стуле и погружённый в размышления. Голос, показавшийся знакомым, вернул его в ненавистную реальность.

– Здравствуйте, – пробурчал он, узнав в лице девы ту раздражающую покупательницу, что наведалась к нему незадолго до Нового года.

Ида, спустя пару нереализованных попыток начать разговор о сути своего прихода, продолжила, нервно перебирая пальцами:

– Господин продавец, я хотела бы узнать, не нуждаетесь ли вы в помощниках?.. Понимаете, мне нужна работа. Я могла бы подменять вас… Или вы могли бы только готовить, а я – продавать, или наоборот… Что скажете?.. Только не прогоняйте меня. Я буду честно работать.

Глаза продавца пугающе блеснули исподлобья.

– Поплачь ещё, – прервал он речь молодой девушки и, помолчав, добавил, – Откуда я знаю, как ты будешь работать? Приходили такие же. Плакались, просили работы, а то и приюта. Проститутки, в основном. И что? Поначалу всё хорошо: работают, а после – опоздания, прогулы. Бывало и хуже – претензии, споры, крики. Одному всегда спокойнее.

– Но пожалуйста! Я не многого прошу!

– Да, и так тоже говорили.

Ида капризно надула губы, но мигом опустила голову, дабы мужчина не заметил этого.

– Работать больше не кем, что ли? – ехидно усмехнулся лавочник.

В ответ – тишина.

– А готовить-то умеешь? – более серьёзно спросил господин.

– Да, – в несвойственной ей манере проговорила Ида.

– Продавщицей раньше работала?

– Нет.

Мужчина нахмурился, однако решил продолжить собеседование:

– А кем работала?

– Никем.

– Никем?! – вспылил тот, – Такая взрослая девушка, и ещё не работала?! Барышня, вы явно не из бедных. Это и по вашей одёже видно. Что это вас побудило пойти в продавщицы? Или это новое развлечение в «высшем» свете? Может, я вас разочарую, милочка, но это всё же, как-никак, труд.

Теперь полный господин глядел на красавицу с неприкрытым интересом.

– Я прекрасно вас понимаю.

– Ничего прекрасного.

Ида приподняла наконец голову и посмотрела в лицо продавца. Оно всё было изрезано морщинами; узкие губы прямо и строго, может, даже слегка высокомерно, складывались в ровную полосу; тёмные, холодные и бесстрастные глаза были опоясаны сине-фиолетовыми кольцами. На затылке у мужчины виднелась обширная лысина, и тот недостаток волос, который, вероятно, ощущал хозяин, он восполнял наличием густых бакенбард, бистровый цвет которых разбавлялся редкой серебристой сединой.

– Я действительно не из простой семьи, – продолжила барышня, – однако светских забав никогда не любила. По правде сказать, родители мои скупы, а потому жизнь наша не полна излишеств, которые иные позволяют себе в огромных размерах… Я надеялась, что вы позволите мне приобрести опыт профессии, с представителями которой мы встречаемся практически ежедневно. Вы мне действительно мне помогли. Понимаете, я училась, посещала женские курсы, но – так вышло – меня попросили покинуть то чудесное место, и я осталась жить в доме своих дядя и тёти. Родители мои живут в Германии. Когда они узнали, что я хочу учиться в России, отец пожелал не видеть меня больше в их доме; матушка с ним согласилась, но лишь частично – она сказала, чтобы я приезжала в гости, когда получу диплом. Вообще родители мои – умные люди, образованные. Они всегда подавали пример мне и моим братьям и сёстрам. Но они, к тому же, невероятно упрямые патриоты. Потому меня они восприняли как изменницу, забыв о том, что я ещё и дочь. Зря я рассказываю это незнакомому человеку. Тем более, вы не получили ответы на ваши вопросы. Короче, я хочу получить опыт хоть какой-то – не в обиду вам – работы, чтобы в будущем не остаться без гроша и, что самое ужасное, не упасть на дно общества.

Продавец внимательно слушал рассказ иностранки, сперва приняв его за обычную душещипательную историю, какими богата популярная литература. Как только женский голос стих, мужчина промолвил:

– Да, не простая у тебя житейка, но и похлеще бывает. Ладно, работай, раз так хочется. Но будешь только продавать. Готовить буду я. В эту дверь, – продавец показал на глухую мрачную дверь, находящуюся по правую руку от него, – не заходить. Поняла? Там у меня кухня и спальня. Думаю, это должно удовлетворить твоё любопытство в сим отношении, если таковое, конечно, возникло. Теперь ближе к делу, – толстяк, на удивление, резво поднялся со стула, – Завтра придёшь в девять утра. Без опозданий. Сядешь на моё место, – мужчина повернулся и указал на стул, – Начнёшь работать. Клиент приходит – здороваешься. Всегда улыбаешься, даже если грубят. Цены на бумажке записаны. Здесь, в этом ящике листок, – и начал рыться в ящике, – Сейчас… А, вот. Ну, в общем, смотришь всегда сюда, цены все указаны поштучно. Поняла? – Ида кивнула, – Кажется, всё объяснил… А! Ещё. В дверь эту не заходи, хорошо?

Мужчина, слегка улыбнувшись, похлопал юную прелестницу по плечу.

– А ты дородная такая девица. Небось, от ухажёров нет отбоя? – расфамильярничался он.

– Совсем нет.

Ида, краснея, приподняла уголки пухлых лепестков губ.

– Да ты не смущайся, – сказал продавец, всё также держа тяжёлую руку на плече красавицы, – И, кстати, зовут меня Василий Ефимович. А вас как, барышня?

– Ида.

– Хорошо. Меня можешь звать и по имени, хотя больше мне нравится «хозяин». Я ведь хозяин? – Василий резко хлопнул Иду по плечу, стараясь вызвать в девушке добродушный отклик, но новоиспечённая продавщица лишь удивлённо взирала на мужчину, продолжая улыбаться всё также робко, – Этого заведения, я имею ввиду.

Пухлый господин, словно ястреб, пронзал юное создание своими чёрными зрачками, растянув и без того широкий рот в поганой искусственной улыбке.

– Да, хозяин. Я всё поняла и завтра обязательно приду, – поспешила удалиться собеседница, рывком выбравшись из крепких объятий подозрительного продавца.

***

Этой туманной и промозглой ночью Ида не могла сомкнуть глаз. Мысли о будущем не давали покоя юной фрейлейн. Она размышляла о предстоящей работе в магазине, пророча сама себе неудачи. От подобных безрассудных выводов не редко начинает болеть голова, не выдерживая негативного потока сознания.

Сквозь тьму часы показывали два часа ночи. Ида лежала без одеяла, в одной ясминовой3 сорочке, помутневшими от усталости глазами смотря в даль, открывающуюся ей не зашторенным окном и освещаемую загадочным светом уличных фонарей. Стояла белая мгла.

В такие моменты Ида не могла понять сама себя. Её с детства лёгкий и непринуждённый нрав будто преобразовывался в что-то ещё не ясное и чужое. Ида не узнавала себя. Всё чаще она придавалась тревожным мыслям и печали. Утро не радовало своими лучами, а ночь казалась бесконечной, словно пожирающей изнутри.

Бессонница больше не была жалобой какого-то незнакомца в толпе. Теперь она явилась, чтобы встретиться с Идой лично.

Сие знакомство тяготило Иду, и каждый новый визит отнимал её энергию не хуже, чем усердная работа – у шахтёра.

В итоге разочарованная в себе девушка зажгла свечу, аккуратно взяла с полки первую попавшуюся книжку и принялась с запоем читать её.

Наступил чарующий рассвет. Иде оставалось спать четыре часа. Нежное и светлое, подобно бизе, тело красавицы распростёрлось поперёк дубовой кровати. Изящная ручка свисала с бортика маленького корабля сновидений, а книга – не ясно, за что – была выкинута с палубы в открытое море, но осталась, однако, крейсировать неподалёку от штирборта.

***

Вот и наступил новый день. Ида спешила, боясь опоздать. Она с лёгкостью львицы перемахивала через напоминающие сахарную пудру сугробы, соседствовавшие с замёрзшими лужами, противоречиво смотрящимися в симбиозе на зимнем пейзаже.

Ида чуть не пробежала знакомую дверцу, но, резко остановившись напротив магазина, отдышалась и медленно скользнула внутрь. Старинные часы под потолком, покоящиеся напротив входа, показывали восемь часов пятьдесят семь минут. Ида с облегчением вздохнула и принялась снимать пушистую шубку.

Внезапно загадочная дверь отварилась. Владелец магазина, пошатываясь, вышел из неё и одобрительно взглянул на запыхавшуюся и разрумянившуюся барышню. Далее он перевёл взор на часы и, незамедлительно нахмурив густые брови, злобно промолвил:

– Я же сказал тебе: «Без опозданий».

Ида оторвалась от привычных действий. В её испуганных глазах отражалось лицо хозяина, становившееся ещё более некрасивым, чем при спокойном утреннем свете и гармоничном ему выражении, от негативных эмоций, которые источало всё его существо. Ида, волнуясь, ответила:

– Но ведь до девяти ещё три минуты.

– Какие три минуты?! Откуда ты, корова, взяла эти цифры?! – стремительно и жутко приближаясь, вопрошал продавец.

– Посмотрите на часы, – послышался тихий голосок леди.

Василий Ефимович мигом обернулся и спустя секунду, громко рассмеялся.

– Ах, какая ты дура, – сказал он, – Эти часы давно не ходят! Сейчас девять часов восемнадцать минут. Ты опоздала. Но, ладно, на первый раз я тебя прощу. Всё равно покупателей в это время нет.

На этом хозяин, развеселившись, потирая своё мерзкое пузо, зашагал к мрачной двери, после чего вошёл в неё, и эхо его громкого смеха пугающе раздавалось из-за тонкой потёртой стены.

***

Ида честно проводила часы, сидя за сладким прилавком. Дни её работы проводили в скуке, время от времени развеивающейся безосновательными криками вечно недовольного хозяина. Покупатели заходили редко, набирали множество вкусностей, но, узнавая цену, брали что-то одно, нехотя отдавали деньги и быстро уходили, пропадая в снежной буре навсегда.

Когда сумерки начали ласково укрывать своим одеялом российскую столицу, Василий Ефимович со скрипом отворил толстую дверь и торжественно внёс противень, до краёв набитый шоколадным печеньем.

– Василий Ефимович, но сейчас же так поздно! Вряд ли кто-то придёт, а у нас ещё это не распродано, – нежным, по-детски порицающим тоном проговорила немецкая Даная.

– Ха! Не учи учёного, дорогуша! Стал бы я готовить такую партию за просто так? Я лучше тебя в этом деле разбираюсь, – после небольшой паузы, заполненной стариковской улыбкой, хозяин продолжил несколько серьёзнее и холоднее, перекладывая сладости с подноса на дно яркой праздничной коробочки, – Граф Евдокимов повелел сготовить в честь дня рождения его дочери Натальи. Очень она любит эти печенюшки. Граф сказал, что те, что я пеку, – лучшие во всём Петербурге! Намечается, как у всех этих богатеньких бывает, большое празднование. Скоро прибудет слуга господина Евдокимова и заберёт печенье, а также передаст от графа кругленькую сумму. Вот как, – мужчина самодовольно глядел в сторону улицы, – Я, Василий, сын простого пекаря, начинал с того, что продавал леденцы за две копейки. А теперь сама знать молит о том, чтоб я им печенюшки испёк.

– Это чудесно, хозяин! – искренне ответила Ида.

– Ещё как.

В магазинчик неожиданно вбежал мальчик лет десяти. Он раскраснелся от мороза, а его чёрные волосы выбились из худой шапки.

– Лучше займись клиентом, – шепнул продавец на ухо Иде. Сам же он продолжал аккуратно укладывать печенье в коробку.

– Что тебе, мальчик? – спросила новоприбывшего Ида, внимая словам хозяина.

– Мне? А? Ну… – мальчик замешкался, – Э, простите, я просто хотел погреться. Простите, тётенька, у меня нет денег. Я не могу ничего купить. Если хотите, я уйду. Просто мне холодно, простите…

– Ничего-ничего, не извиняйся, – оторопела Ида, – Всё хорошо.

– Да? Можно? Спасибо.

Мальчик облегчённо улыбнулся, но, переметнув взгляд на стоявшего поодаль хозяина, он, словно почувствовав тревогу, окаменел.

– Куда ты смотришь? – голосом, вызывающим доверие, задала вопрос Ида, сама инстинктивно глянув в сторону.

– … Простите, тётенька, я… я пойду.

После этих слов мальчик отшатнулся назад, ко входу развернулся, суетливо начал нажимать на ручку и, после того как, ударившись об дверь в попытке её открыть, всё же распахнул спасительную створку, стремглав помчался по пустынной улице.

Ида взволнованным взглядом провожала его.

– Странный мальчик, – заключила она.

– Дети все со странностями, – подтвердил Василий Ефимович.

В воздухе повисла неуёмная тишина.

– А… Василий Ефимович, а вы были единственным ребёнком в семье? – робко спросила, прервав общее молчание, дева, посчитав, что хозяин будет не против личных расспросов, находясь в неплохом расположении духа.

– Смешно! Где ты видела, чтобы в семье рабочих был один ребёнок?! Нет. Но я был старшим в семье. У меня был младший брат, Ваня. В четыре года он умер от дифтерии. Я это хорошо запомнил, хоть и сам был маленьким. Ещё были сёстры – Марья, Ольга, Фрося и Настасья. Настасья была самая слабая. Я заботился о ней, так как был старшим, но она умерла. С другими тремя я постоянно ругался. Сейчас мы не общаемся. Знаю только, что Ольга осталась с родителями, печёт хлеб. Не слышал, чтобы она замуж выходила, но ухаживали за ней знатно. Марью вот рано выдали замуж за какого-то гуся. Странный был тип, но с деньгами. И вот приглянулась ему Марья, на радость нашим родителям. Её, конечно, никто не спрашивал. В пятнадцать уже была беременна от него первенцем. Сейчас – не знаю. Фрося была самая бестолковая. Это можно простить, если девушка красивая, но Фрося и красотой не блистала. В мать пошла, как и я. Когда я ушёл из дома, ей было одиннадцать. Больше я её не видел.