Похождения своевольного персонажа. Роман-фантасмагория

– Это замечательно! – возликовала дама. – Как раз ищу такого специалиста. Если сочтете возможеым, не затруднит заглянуть ко мне?

И с этими словами дама положила перед Ингой изящную визитную карточку с золотым обрезом на старинный манер. Когда Инга оторвала взгляд от этого необычного кусочка тонкого картона, за столиком кроме нее уже никого не было.

Глава 22. Дом с улыбающимися дракончиками

Инга спускалась по пустынной улице, впереди нее шагала вытянувшаяся в лучах вечернего осеннего солнца ее серая тень. Больше кругом никого не было. Вот он – дом под номером, начертаном на визитке с золотым обрезом! Он возник как-то вдруг, так как нумерация зданий была несколько сумбурна, видимо, сложилась исторически, и таблички с цифрами полуторавековой давности сохранялись как артефакты.

Инга волновалась. Точно перед экзаменом. Надо было немного успокоиться и еще раз подумать, как лучше себя подать. Ей очень хотелось получить эту работу и наконец заняться чем-то творческим. Но…она помнила свои промахи в общении с клиентами в начале своей так и не состоявшейся карьеры. А такой даме наверняка будет не просто угодить.

Напротив искомого дома Инга заметила крошечное кафе. Внутри теснилось несколько столиков, за которыми сидели, громко переговариваясь, весьма преклонного возраста обитатели квартала. Они разом замолчали и воззрились на Ингу. Это место редко посещалось «не своими». Инга не любила оказываться в центре внимания, но и сидеть, уставившись в чашку, было глупо. Она стала разглядывать декор кафешки. А он казался весьма необычен.

Кафе было устроено, очевидно, на месте маленького дворика, которые встречаются в застройках начала прошлого века. Под высоким потолком внутрь кафе смотрели два окна с распахнутыми ставнями. Занавески были полуоткинуты. В полумраке Инга не могла понять, нарисованы они или настоящие. Вдруг одна занавеска дрогнула, и на мгновенье из-за нее показалось чье-то лицо. Человек взглянул прямо в глаза Инги, весело подмигнул и исчез. Инга внимательно посмотрела на окно, занавеска была совершенно неподвижна, как нарисованная. «Видимо, у меня галлюцинации от недосыпа, – подумала Инга. – Точно надо менять работу». Но от мелькнувшего на секунду озорного взгляда волнение разом исчезло и сменилось предвкушением приключения.

Инга пересекла улицу и подошла к подъезду. Архитектор, судя по замысловатому фасаду, увлекался готикой. С верхушек украшающих вход пилястр улыбались два дракончика, а вестибюль напоминал старинный католический храм. Инга залюбовалась сводчатым потолком и настенными витражами. Вот бы жить в таком доме! Еще больше ее поразил лифт. Деревянные дверцы открывались вручную, внутри никакого пластика, только красное дерево. Желающих прокатиться встречало овальное потемневшее зеркало в раме и бордовый плюшевый пуфик. Словом, становилось все интереснее и интереснее. Инга уже совершенно не волновалась, наоборот, предчуствовала нечто необычное и стремилась к нему.

Традиционной кнопки дверного звонка она не обнаружила. Его роль выполнял лев, крепко держащий в пасти толстое кольцо. На его стук из глубины квартиры раздались шаги. Девушка уже представила, как сейчас дверь откроется, и она увидит строгую пожилую даму в буклях и длинном темном платье с кулоном на серебряной цепи. Дверь, действительно, распахнулась. Перед Ингой стояла и приветливо улыбалась женщина постбальзаковского возраста в лиловых шароварах и желтой майке оверсайз. С ее канареечного поля саркастически усмехались две принтованные лиловые губы. Никакого кулона не было. Вместо него с одного уха свисала немаленькая серьга типа мандалы.

– Очень рада, что вы, деточка, пришли. Проходите. Давайте, наконец, познакомимся. Гингема, – и дама протянула Инге руку.

– Инга, – пролепетала та ошарашенно.

– Давайте, покажу вам мои задумки, а потом поговорим.

Они прошли по коридору и оказались на кухне. Если бы у Инги спросили, какое ее первое впечатление от квартиры, она ответила бы: запах. Это была смесь кофе, корицы, сдобы, мандарина, примешивался аромат хризантем и старинной мебели.

Они подошли к дверце, закрытой на огромный, что назвается, амбарный крюк.

«Этому крючечку больше ста лет», – произнесла Гингема, и они оказались на черной лестнице, в терминологии наших бабушек, а точнее – прабабушек. Вниз спускались обычные каменные ступеньки, а вот наверх… Наверх винтом закручивались ажурные чугунные. По ним-то и стали подниматься Гингема и Инга. Спираль казалось бесконечной, хотя, как можно было предположить, это была высота одного этажа. И вот они вошли в мансарду. Пахло нагретым деревом и строительной пылью. Кирпичные стены с модно облупившей штукатуркой, новый дощатый пол и два огромных французских окна. Гингема распахнула створки, и они вышли на крошечный балкончик, огороженный витиеватой решеткой. Ингу охватил восторг от брызнувшего в глаза солнца, волны холодного осеннего воздуха и головокружительной высоты. «Странно, – мелькнула мысль. – Мы всего навсего на шестом, нет – седьмом этаже. Но город кажется далеко внизу». Она как будто плыла над крышами с заброшенными каминными трубами, темными щелями улиц и переулков, золотящимися куполами храмов. Впереди блеснула серебристая гладь реки, по которой еще сновали самые смелые байдарочники в своих ярких суденышках.

«Ну как, нравится? – вернул Ингу из полета голос Гингемы. – Пойдемте, расскажу о своем проекте. Я хотела бы там устроить зимний сад. Давно мечтала об этом. И вот прикупила чердачек. Как вам такая идея?»

Инга была в восторге и от мансарды, и от идеи, и от того, что было перед ней на столе: темно-янтарное айвовое варенье в стеклянной вазочке на высокой ножке, свежие домащние эклеры и – гвоздь программы – благоухающий мятный латте. Она была готова приняться за работу немедленно. Оставался только один вопрос: Гингема – это настоящее имя или псевдоним? Если на визитной карточке указана только фамилия, наверное, это псевдоним. Но если так, то почему выбрано имя злой волшебницы?

Видимо, дама была действительно волшебницей, хотя и не злой. Во всяком случае, как Инга и подозревала, читать мысли она умела: «Вы, наверное, хотите спросить, почему меня зовут Гингема? Конечно, это псевдоним. Я сама его выбрала из любимой детской книжки. Но, согласитесь, что добрые феи очень правильные и поэтому, на мой вкус, скучноваты. А вот злые – всегда изобретательны, изворотливы, всегда что-нибудь придумывают эдакое».

С этим было трудно не согласиться. И Инга, махнув рукой на диету, взяла еще один эклер.

Глава 23. Круассаны как начало новой жизни

Инга накинула на плечи клетчатый палантин и придвинулась ближе к обогревателю. На соседнем стуле уютно свернулся Энлиль, под стулом на стопке картона посапывала Латте.

На подоконнике ютились стеклянная кружка с уже холодным кофе и румяный, но, увы, уже остывший круассан. Из-за окна быстро надвигалась осенняя темнота, она поглотила углы и сгущалась вокруг Инги, Энлиля и Латте. Инга зажгла торшер и направила свет на холст. Натюрморт с кофе и круассаном ей хотелось закончить сегодня. Но рогалик на полотне не походил на воздушное французское хлебобулочное изделие и не просился в рот, о темно-синий фон лишь условно можно было назвать осенним ночным небом. Инга сокрушенно вздохнула и отложила кисть. Ничего не получалось! Лучше б круассан съела и кофе выпила, пока свежие были.

За последние пару недель ее жизнь сделала еще один крутой поворот. Она оставила нудно-изнурительную работу в хостеле и отдалась устройству зимнего сада в мансарде. Она понимала, что это занятие временное и потом опять придется искать работу, но думать об этом не хотелось. Сейчас Инга творила: она делала бесчисленные наброски будущего сада, составила список растений и объезжала питомники и цветочные магазины, не доверяя сайтам и выбирая нужные экземпляры сама, продумывала обогревательную систему и схему освещения и подсветки, определяла места для миниатюрных водоемов. Она уже видела, как по кирпичным стенам взбирается плющ, на балконе вьется девичий виноград, непременно с красными листьями осенью, у окна высится драцена и ветерок колеблет огромные листья авокадо. Задумок было много. Пока же в мансарде громоздились коробки с проводами, лампами и прочим. А бригада, которой предстояло все это исталлировать, опять не появилась. Инга понимала, что ждать придется то одно, то другое и притащила в мансарду краски, купила дешевый мольберт и несколько небольших холстов. Поколебавшись, она сбила давно навешанный ее замок и открыла тяжелую дверь, закрывающую подвал, где томилось желание заняться живописью. Оно сначала даже оробело, не веря своему счастью, а потом широко улыбнулось и засияло, как блин на сковороде. Так сказала бы бабушка Инги. Но пока, то, что Инга видела перед собой на холсте, ее не устраивало.

На лестнице послышались мягкие шаги.

– Деточка, не пора ли перекусить? Пойдем вниз, попробуешь, какую шарлотку я испекла.

С этими словами в мансарду вошла Гингема. Она взглянула на встрепенувшихся Латте и Энлиля.

– И им тоже пора что-нибудь съесть, – улыбнулась она.

Гингема псмотрела на холст.

– Кофе бодрящий, только что аромат не чувствуется.

Судя по всему, она хотела ободрить Ингу.

Яблочная шарлотка, чуть сдобренная корицей, была восхитительна.

– Да у вас просто талант! – Инга уписывала второй кусок и возрастающим чувством вины подумывала, что не отказалась бы и от третьего.

– Люблю печь. Не готовить, а именно печь, иметь дело с тестом. Замешивать, вылепливать разные формы, придумывать начинки. К сожалению, сейчас редко этим занимаюсь. Не для кого, а самой мне много не нужно. Да и вредно уже.

– А раньше? – не удержалась и спросила Инга. И тут же пожалела об этом.

Гингема, как показалось Инге, подавила вздох и принялась с подробностями рассказывать о секретах приготовления начинки для шарлотки. Она хотела сменить тему.

Но у Инги уже включилась программа «create», а остановить ее было не так-то просто.

– Вашими замечательными круассанами и шарлотками могли бы лакомиться, например, ваши соседи. Нет, нет не имею ввиду приглашать их всех в гости, – заторопилась Инга, перехватив удивленный взгляд Гингемы. – Это, наверное, было бы утомительно. Можно было бы (и тут творческая мысль понеслась вскач) поставить столик на лестничной площадке и в красивой корзиночке выложить круассаны или другие булочки. Соседи приходили бы за ними и оставляли донаты. Могу написать зазывное объявление и повесить внизу. Как вам такое?

К удивлению Инги она не услышала от Гингемы «да нет, никто не придет, это будет странно» и прочие отговорки.

– А мне, деточка, идея кажется симпатичной. Помню, когда была девочкой лет пяти, по утрам у дверей стояла корзиночка с молоком и свежим хлебом. А еще раньше, это уж мне моя бабушка рассказывала, можно было вечером выствить за дверь обувь, а утром она стояла вычищенная. Так что почему бы не продолжить традицию этого дома? Заодно и соседей узнаю. Раньше-то все друг друга знали и в гости ходили. Помню Рождество вместе четыре квартиры отмекчали. Вот детворе было где побегать! А сколько подарков получали! Собранные донаты пущу на помощь бездомным животным, – по-деловому закончила свою речь Гингема и с умилением посмотрела на Латте и Энлиля, доедающих сосиски.

– Давайте, напишу объявление. Нет, лучше приглашение. – Инга боялась, как бы Гингема не передумала, и, дабы не утратить охватившего их вдохновения, достала большой лист акварельной бумаги.

Гингема, придирчиво осмотрев содержимое кухонного шкафа, вытащила из его глубины большую стеклянную миску для теста и решительно завязала за спиной лямочки фартука.

Утром Инга зашла в подъезд и сразу уловила бодрящий аромат свежей выпечки. Вместе с ней в лифте на шестой этаж поднимались мужчина в домашних вельветовых брюках и женщина в джеллабе и сандалиях на босу ногу. Выйдя из лифта они огляделись и подошли к столику около двери Гингемы. В корзинке, выстеленнной кружевной салфеткой, лежали, благоухая, румяные круассаны. Мужчина взял один и положил мелочь в баночку с пробуждающей ностальгию надписью «Original Salzburger Mozartkugeln». Ожидая лифт, он надкусил круассана, тут же развернулся, не обращая внимания на поднявшейся лифт, вернулся к столику и прихватил еще пару. Женщина выбирала круассаны порумянее.

Наблюдая за происходящим, Инга пожалела, что не купила букетик хризантем, чтобы поздравить Гингему с удачным началом мини-бизнеса. А если посмотреть повнимательнее – то и новой жизни.

Глава 24. Метаморфозы бухгалтера

Инга усердно сворачивала длинные тестяные колбаски в изящные крендельки. Не прошло и двух недель, когда первые круассаны были выложены на столике у дверей, а мини-бизнес Гингемы набирал обороты. И вот, можно сказать, крупный заказ – тридцать кренделей для детского праздника в соседнем подъезде. Родители отмели идею покупки торта (не столько торта будет съедено, сколько его останется на тарелках, детской одежде и ковре), а вот румяные миндальные кренделя – это как раз то, что надо.

Гингема сварила кофе, вынула из духовки первую партию и отложила на тарелочку пару горячих кренделей.

– Пора попробовать, что у нас получилось.

И в этот животрепещущий момент снятия пробы раздался осторожный стук в дверь.

– Кто же это мог пожаловать? – и Гингема отправилась открывать.

– Проходите, проходите, Как раз к кофе, – зазвучал из прихожей ее радушный голос.

– Да нет, что вы. Извините, побеспокоил вас, Отвлек, так сказать, от дел. Я только хотел попросить…, – смущенно глуховато бормотал в ответ мужчина. С этим невнятным «я только хотел попросить» он и вошел в кухню. Внешность его была подстать голосу: лет, скажем так, пятидесяти и выше, невысоко роста, сутуловатый, седой, невыразительные бледно-серые глаза сморели на мир через стекла очков в старомодной опарве. Красно-зеленая клетчатая рубашка, которую во времена его юности назвали бы ковбойкой, имела на воротнике и рукавах выразительные аквамариновые и розовые пятна.

– Это Марко, наш художник, маэстро кисти и холста, – представила гостя Гингема. – А это Инга, талантливый дизайнер и художник. Так что вы коллеги.

Перед Марко уже стояла чашечка кофе, рядом с которой на блюдце возлежал румяный крендель.

Ингу очень смутило, что ее представили как талантливого дизайнера, а уж тем более художника, но, судя по тону, каким она была представлена, возражения не предполагались.

– Что-то вас давно не было видно, Марко. Уже думала, вы куда-нибудь уехали.

– Нет. Все время здесь. В мастерской. Отпраляю картины на выставку. Столько папирологии с этим связано, вы не представляете!

И Марко вцепился зубами в румяный бок кренделя, точно это были ненавистные многочисленные формы, которые он заполнял для выставки.

– Жаль, что не удастся посмотреть.

– Почему же не удастся? Приходите ко мне в мастерскую. Завтра только паковать начну. Вас, барышня, тоже, разумеется, приглашаю, – обратился он к Инге.

Мастерская была большая, светлая, не очень теплая, пропахшая краской и разбавителем. На столе толпились банки и пивные кружки с кистями, тут же расположились корзиночки, коробки и даже цветочный поддон с тюбиками. С краю ютился древний граненый стакан с всунутым внутрь кипятильником и початый сендвич в пленке. Впечатление было, что съеденным он уже не будет никогда.

Инга рассматривала картины, расставленные на подоконнике, стульях и просто на полу. На первый взгляд, они не отличались замысловатыми или оригиналными сюжетами. Загородные домик в снегу, тыквы с айвой на деревянном столе, аллея, залитая осенним солнцем, луг с зарослями иван-чая в сиреневых лучах заката. Два пейзажа – аллея и луг на закате – показались знакомыми. Вроде бы она их видела на выставке, но принадлежали они кисти очень известного художника. И звали его точно не Марко.

Она рассматривала эти казалось бы незатейливые картины и чем больше она в них вглядывалась, тем больше они ее притягивали. Это были картины – истории, и на полотне зритель видел лишь ее мимолетный эпизод.

Инга не могла оторвать взгляд от заснеженного домика. Она почуствовала, что у нее стали мерзнуть ноги, а щеки пощипывал мороз. Очень хотелось зайти в этот уютный домик и погреться. Дверь отворилась, и на крыльцо вышел мужчина в толстом свитере, лыжной шапочке и со снеговой лопатой. Быстрыми размашистыми движениями он расчистил снег возле крыльца. Широко улыбаясь, взгянул на Ингу: «Погреться не хотите зайти? Матушка как раз на столе чай собирает».

Инга кивнула и двинулась к дому.

– Барышня, вижу вам этот пейзаж понравился? – Инга вздрогнула. Гостеприимный хозяин со снеговой лопатой исчез, вместо морозного воздуха она опять вдохнула запах красок и разбавителей. Инга оглянулась, рядом с ней стояли Марко и Гингема.

– И этот пейзаж тоже, – улыбнулась Инга. – Ваши картины производят очень необычное впечатление. Как нарисованный очаг у папы Карло, извините за такое сравнение. Кажется, что это холст, покрытый слоями масляной краски, но в действительности, если присмореться, они как вход в чью-то жизнь.

– Ну что ж, я очень рад, что вы нашли общий язык с моими творениями, – немного загадочно усмехнулся Марко.

– Может быть я ошибаюсь, – начала было Инга, хотя она знала, что не ошибается насчет авторства пейзажа. У нее была отличная зрительная память. Но Марко не дал ей закончить.

– Вы не ошибаетесь: имя художника, нарисовавшего зимний пейзаж, да и все другие картины тоже, совсем другое. Это мой псевдоним. Использую его на всех выставках и во всех продажах.

Инга опешила. Выходило, что вот этот, скажем прямо, невзрачный господин с пятнами краски на ковбойке, и есть тот известный художник, имя которого было знакомо всякому мало-мальски интересующемуся живописью человеку.

– Да, это я. Тот самый великий и ужасный.

Марко и Гингема засмеялись.

– Почему же вы решили взять этот псевдоним? Марко – очень симпатичное имя.

– Видите ли, – замялся великий художник, – Мои родственники считали и продолжают считать, к сожалению, что занятие живописью – это баловство. Для них я остаюсь бухгалтером. Да-да, это моя специальность. Так я, по их мнению, надежно зарабатываю деньги.

Вот это сюрприз! На бухгалтера Марко, действительно, походил больше. Еще бы черные нарукавники добавить, как в старых фильмах. Но какой талант скрывается за этой непритязательной внешностью!

– Хотелось бы мне так писать картины, – мечтательно выдохнула Инга. – Так, чтобы зритель не просто восхищался красивым изображением на куске холста, а чтобы картина разговаривала с ним.

– Ничего недостижимого нет. Всему, и этому тоже, можно научиться.

Инга чуть не спросила, дает ли Марко уроки, но промолчала. Не хотела показаться навязчивой. На помощь пришла Гингема.

– Марко, ты же давно хотел, чтоб у тебя были ученики. Вот пригласи Ингу, будет твоя первая ученица.

На следующий день она сидела перед Марко. Рядом стоял холщевая сумка, куда она собрала все, что имела для занятия живописью.

– Это хорошо, барышня, что вы все принесли. Ваши красочки конечно пригодятся. Но позже. Мы начнем с подготовки холста. А это займет не мало времени. Это дело наиважнейшее, иначе ваша картина, независимо от качества красок и ваших художественных талантов, будет просто куском холста с нарисованной на нем картинкой. И хотя зритель и восхитится прекрасно нарисованными елочками или цветочками, но взгляд его, а также и мысль, упрется в слой масляной краски.

Эпилог

Николай Евграфович сидел в «кантинке» с пачкой студенческих контрольных. Конечно, хотелось, чтоб как можно больше этих листочков, исписанных крупными загогулинами или подернутых мелкой рябью (эх, где вы, уроки чистописания?) содержали как можно меньше ошибок. На вариант «совсем без ошибок» Николай Евграфович уже давно перестал надеяться. Но за наибольшее попадание в правильные ответы можно было бы поставить «автоматы» и минимизировать время выслушивания на зачете невразумительных бормотаний.

Кто-то отодвинул стул и несмело присел за его столик.

Николай Евграфович прервал работу дешифровальщика очередного листочка, испещренного каракулями, и поднял глаза.

Перед ним сидела улыбающаяся Инга.

– Рад тебя видеть, – Николай Евграфович отложил контрольные. – Как идет обучение у Марко?

– Что вы! Он гениальный художник, но уже давно не беру у него уроки. Работаю сама.

– Вот как! Ну за тобой, Инга, не угонишься!

– Да, с двадцать четвертой главы жизнь ушла далеко вперед, – засмеялась Инга.

– И куда ж она ушла?

– В мою мастерскую. Сейчас готовлю выставку.

– И как твои картины? Душа с душою говорит?[19]

– Вы знаете, наверное, говорит, – посерьезнела Инга. – Когда пишу картину, думаю о том, что человек будет смотреть на нее, и ощущать, как его душа успокаивается, умиротворяется. Моя бабушка сказала бы: благодать снисходит. Человек же, как многослойный торт «наполеон», – улыбнулась Инга. – И я пишу картины не для того, которого мы видим, а для того, который внутри, для того человека, какой он есть на самом деле.

– Знаешь, я тоже кое-что понял. Насчет многослойного пирога, или торта, если больше нравится, – Николай Евграфович перевел взгляд за окно. Там тянулась унылая зимняя улица, машины мчались, разбрызгивая из-под колес грязную жижу талого снега, а дворник усердно сыпал на тротуар мелкие белые горошины, которые превращали этот самый тротуар в одну длинную лужу.

– Я ведь уезжаю.

– Куда ты уезжаешь? – пробасил рядом голос, разумеется, Алексея Константиновича.

– Как это ты подкрался? Даже не слышал.

– Ничего себе, «подкрался».

Стул возмущенно скрипнул под Алексеем Константиновичем.

– Ты что-то задумался. Прям как барышня. Так куда ты собрался?

– Да вот, не хотел пока говорить, – замялся Николай Евграфович, немало удивленный происшедшей за его столиком метаморфозой. – Да уж ладно. Меня приглашают украсить коврами старинный замок. Прислали фотографии комнат, и уже эскизы начал рисовать. Вроде заказчику понравились.

– Ну и отлично. Пора что-то менять в жизни. А как же жена и дети?

– Там и художник тоже нужен, – лукаво улыбнулся Николай Евграфович. – Дети, разумеется, с нами.

– Ну, в добрый путь, – с энтузиазмом одобрил Алексей Константинович. – За мной – стильная переноска для Лукреции. Ведь путешествовать нужно красиво, не правда ли?

Что бы ты ни делал – ты делаешь себя.

Восточная мудрость

Если увлеченно заниматься любимым делом, можно пропустить даже апокалипсис.

Макс Фрай

Примечания

1

Евграфий – имя греческого происхождения, на древнегреческом означает «хорошо пишущий».

2

Музыкальные термины, обозначающие усиление и уменьшение силы звука.

3

Церковный указ «О запрещении наречения именем Светлана». Имя Светлана отсутствовало в церковном календаре.

4

Альбрехт Дюрер, один из величайших живописцев эпохи Возрождения (1471–1528).

5

Аллюзия к картине Василия Пукирева «Неравный брак».

6

Подробности см. Ветхий завет. Книга Бытия.

7

От французского la cantine – столовая.

8

Слова из трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов».

9

От французского mille fleurs – тысяча цветов. Изначально гобелены-шпалеры, фон которых был усеян множеством цветов.

10

Гобелен принцессы Матильды или гобелен из Байе. XI век.

11

Ансельм Кентерберийский, богослов и философ. XI–XII вв.

12

Прорыв Салоникского фронта сербскими и французскими войсками имел огромное значение для окончания Первой мировой войны.

13

Слова Оскара Уайлда.

14

Бог ветра в древней Месопотамии.

15

Гентский алтарь – створчатый алтарь в католическом кафедральном соборе в бельгийском городе Гент. 1432 г.

16

Странствие – это жзнь. Перевод с латыни

17

«Правильная задача жизни – искусство». Фридрих Ницше.

18

Юбер Робер – один из крупнейших французких пейзажистов конца 18 – начала 19 века. Получил известность, благодаря картинам с изображением античных руин.

19

Стихотворение М.Ю. Лермонтова.

«Когда душа с душою говорит,Ей не нужны любые ухищренья».