Мисьон, Пасьон, Гравитасьон

Дмитрий Самойлов

Мисьон, Пасьон, Гравитасьон

Демониада

Глава 1

Окольцованный дорогой огрудок земли лежал под отшлифованным морем стеклом старой лампы. Боковым зрением Самогнилов заметил тусклые объекты на дне колбы. Рыча от бессилия, бес сделал попытку сорвать цоколь и дотянуться до фигур в нижней части острова. Он плыл на одной лишь задержке дыхания в скоплении дюралевых звезд, любуясь мерцанием осколков своей души на фоне пластикового неба: он чувствовал бесстрастную суету из тысяч движений, заполнявших смыслом чьи-то раковины, бесчувственность механизмов, стремившихся показать свою лучшую форму. Укрывшееся в крепости детство просканировало его радиочастотные метки на предмет «свой» – чужой», прежде чем он выбрался из воды и подчинился властям города.

Тюрьма была единственным местом, которое не требовало причуд нового времени, клетка с динамическим экраном была хосписом, уводившим затравленную нежить в холодную усталость, принимавшим агонию его угасания. Бушевавшая огненная дыра озарила заклятую духами мглу, вылизанные впадины гор и лавовые купола технологичной горошины. Самогнилов вообразил модуль отцовского автопоезда. Выпотрошенная рыба трепыхалась на его железном троне. Под ним океаническая вода смешивалась с метаном, и где-то на той стороне антимира превращалась в грубую силу, способную договориться с механическим нутром дьявола. Бес сравнил водородный двигатель с вихревым генератором сердца, создававшим всасывание, вращение и ритм. Его сигналы пробивали на перфоленте машины точечную радость и тиреобразную боль.

Кружка термоса выкачала тепловую энергию камеры, восстанавливая равновесие с холодом. Тот, кто не делился теплом, вычеркивал себя из списка человеческого рода. В глубине технопарка механическая рука лепила из морены тела, прикручивала к ним головы. Огонь пожирал плоть. Бренные оболочки доставались инженерам и конструкторам, операторам и утилизаторам опытных серий. Функция, как дымный табак, наполняла пустоту тетрафторэтиленовой сферы. Любой двухполюсной кадр превращался в дурной либо добрый сон за блэкаут портьерой, любой кадр подменялся необработанным сердцем шаблоном.

В тюремную камеру проник вызревший туман желаний. В молочно – белое полотно ворвался поезд из немого кино, разбив призму тупикового упора. Он преодолел островной тоннель, и железная дорога трансформировалась на экране в одномерную точку. Вагоны встали на перегоне. Конвой вылил в овраг дары «ночного золота». Вдохновлённая газами войны органика доедала тело Самогнилова в таликах кратера, как пережиток прошлой цивилизации. Выносившая его под сердцем реальность пощекотала кинзой волосатые ноздри, запустила в омут души коньячных клопов, выдавив из нутра генетический мусор из колючих сорняков, непокорных изюбрей и борзых волков.

В залатанной дыре бесконечности луна пряталась за земной тенью. На обнесенном валом нарыве земли танцевали ученики, пронося через свои низы электромагнетизм очищения. Ломая ноги, расшибая головы, они сближались с выдуманным, героическим миром, в нем они влюблялись, боролись и привыкали к страданиям. От купола школы отделились выпуклые облака, снося забитые илом каркасы колец, сбивая трубчатые своды. Хранилище знаний освободилось от подержанных шаблонов, и прощальный звонок зазвучал на окраине города.

На смотровой площадке «Пастушки облаков» бес смочил сморщенное от обезвоживания лицо кисеей туч и принял избавительные конвульсии города, перегруженного драматизмом театральных представлений. В смутном гуле плачущая струна вибрировала в нижнем диапазоне страстей. Выгоревшее ядро беса сопротивлялось силе, обжигавшей холодом выхолощенные тела в непрерывном людском течении. Эта сила, прибывшая на спинах ледяных комет, звенела капелью исцеляющих слов, стекала пенными каскадами по горбам ледников, возвращая к жизни бездыханные тени людей из бетонной коробки.

Прибывшие доставали из трюмов яркие тряпки и спешили в банк, чтобы через судный процент узаконить свое вечное рабство. Трамвай встал перед баррикадой из тел. Пассажиры выходили на аллею Шлюх и били привязанную к столбу вагоновожатую. Женщину били за то, что она не сохранила семью, погубила двух сыновей и не скопила денег на покупку дома. Боль отзывалась бурлящим увещеванием в ее ягодицах, звериная флегма простреливала коленные чашечки. Самогнилов помог Елене забраться в кабину, и сделал так, чтобы трамвай скрылся в черно-белых узорах иллюзорного коридора движения.

Заряженная полуденными неонами река уносила встревоженных прохожих в запруды своих помешательств. Пепельный отлив венчального платья украсил скорбью дорогу цветов, уронил обожжённые клочья небес на руины сгоревшей флористической лавки. Алые, белые лепестки стали венком для белокурой флористки. Цветочный магнат перенес обожжённое тело невесты в оранжерею, обменял корзину роз на мастеровой нож и сел в трамвай, который вела Елена.

Он не видел в глазах пассажиров признаков внутренней борьбы и падал в бездну, задававшую импульсы идущему по лучам проспектов неосязаемого города. Под аркой скорби он нашел свой первый, выросший на бесплодной земле стронгилодон. Цветок был выкрашен в цвета разномастного зла и погибал от холода. Магнат делал надрезы на руке, и чем нестерпимей становилась боль, тем крепче он держался за увядающую реальность. Он брел, пока не почувствовал петрикор, привычный запах земли и не услышал свист паровоза, шум крыльев голубей, перебравшихся на ночлег под купол собора.

Бес сопроводил Елену до заброшенного барака с вывеской ГЕН.КОНСТ и улегся на голый пол. Он лежал на скрипучих досках в обнимку с темнотой, словно в скверно сработанном гробу, и прислушивался к звукам. Чревовещатель с далекого континента направил голос в грудные резонаторы и флегматично объявил об уничтожении великой империи. Огненная колесница из пламенных лилий прокатилась по экватору, обесточив миллионы тел в кукольных домишках. Петунья покрыла черным бархатом обожжённую землю, кровь оживила миллионы расколотых суккулентов. Демонический эль просочился сквозь ветхую крышу, бес захмелел и вылез наружу через чердачную щель.

Самогнилов стоял по ту сторону экрана, как будто что-то поменялось в технике съемки. Теперь он сам создавал план и делал акцент на невидимых глазу деталях. За его спиной простирались заброшенные сады, уходящие в небо линии электропередач, окроплённые персиком горы Кавказа. Мамматусы охладились до точки росы, воздух уже не справлялся с водяным паром и серо-голубые глаза беса заплакали над замшелыми ветвями колхидского леса. Эта местность не была поражена механической усталостью, загрязнена тяжелыми ядрами человеческого эго, притягивавшими к себе игрушки материального мира. Она была сотворена из истонченных пленок души, из картинок, запечатлённых в минуты безбрежного счастья.

Взошедшее солнце накалило зеркала излучателей. Лунная моль поднялась над волнообразными крышами виноделен, прощаясь с бесом в своем полете. За шагающей пинией лежал негроидный альбинос. Его голубые глаза выражали иррационализм экзистенциального кризиса. Это был отец Самогнилова. В отломках его груди, как гейзер в кратерном озере, пузырилась кровь. Три дикарки начертили на песке круг и охраняли старика от падальщиков. Боль пульсировала их родовых путях, страх искажал их чумазые лица. Одна из них решилась стать бесовкой и перенесла умирающего на седое, слоистое облако.

Глава 2

Солярный демон лил воду на сожжённые Полудницей поля, одевая виноградарей в липкие рубахи, выжигая их волевое око, требуя от них добровольной, безоговорочной сдачи. Не было слышно, ни щебетания птиц, ни шума прибоя. Мир будто бы замер в ожидании приговора.

Танцующим смерчем бес проникал в глаза гревшейся на песке старухи, просачивался в открытый космос женских Вселенных, насыщаясь энергией прошлого, сгустками накопленных желаний. Делая очередной переход, он сталкивался с опустошенной, повторяющей себя женской сущностью, автоматом, добывавшим из грубой материи свинца алхимическое золото. Каждой из них не хватало глотка любви, порции свободного воздуха.

Самогнилов уложил в голове символы гексаграммы, которую изучил в бараке Елены. Черточки, мелькавшие в его сознании, означали позиции. Нечетные линии символизировали свет. Единственная теневая черта была центром притяжения и тянула за собой все остальные. Он чутко реагировал на полярность этого мира, борьбу противостоящих друг другу сил, порождавших волны мирового движения. Бес въелся в ядро гексаграммы, высчитал замкнутый цикл, в течение которого развивалась, угасала и погибала опытная серия человеческих машин.

Сизое облако, которым управлял бес, укрылось в бахроме снежного дерева. Небрежно подвешенные куклы с оплавленными лицами преследовали посетителя парка взглядом. На альпийских горках покоились посмертные маски известных людей. Бес не водил знакомства с ними и представлял их как верстовые столбы, указывавшие путь развитому сообществу. В центре парка стояла полуразрушенная колоннада с ротондой из колючей проволоки. Оптическая игра превращала конструкцию в проекцию древних руин. В ней были соединены древнегреческий Парфенон, храм Весты и древнеримский Форум. Увиденное зависело от воображения смотрящего. Земля примерила марсианский наряд. Свет ауры посетителей пробивался через облачный туман, играя в каплях воды. Человеческие модели, приносившие цветы к памятнику флористки, на время, переставая быть воинами и купцами, распорядителями и мастерами.

Самогнилов нашел на перекрестке увеселительное заведение, где часами пытался пришвартоваться к меренговому берегу и высадиться на взбитую, сладкую пену. Елена вышла из трамвая с обагрённым кровью пером птицы. Они взялись за руки и вошли в море, приняв его прохладу как молодость и избавление. Бес погружался в бездну ее глаз и получал насыщение, как будто он читал добрую, умную книгу. Люди давно не обменивались взглядами. Глаза перестали быть зеркалом души, в них не горел огонь, не мелькал соблазн, не хранилась загадка чьей-то жизни. Отрицательные эмоции разрушали не только людей, они воздействовали на окружающий мир, природу и материю, вызывая землетрясения, цунами и оползни. Все эти разрушительные процессы протекали на частоте излучения волн человеческого страха.

Бес заплыл так глубоко, что услышал, как земная кора стонала под чудовищным давлением. Дым вулкана уносил его сознание вверх, пока дух – союзник в образе водоплавающей птицы не соединил небо с водой. Чайки подхватили его спящее тело и понесли по дымовому туннелю. Где-то вдалеке, вихри изумрудного света дрейфовали над снежными пиками гор. Крики чаек смешались с голосами из другого мира. Кто-то предупреждал людское племя о начале конца: «На третий день на горное селение упадет железная птица. На пятый потемнеет море. На седьмой зайдет спор о небе. На десятый день мужчины уйдут на север, а юг запылает без единой искры».

Воздух стал теплее воды, и море уснуло под пологом призрачного тумана, оживившего на лунной дорожке чреду мистических образов. В облако ударила молния, и из него, как из яйца, вылез сверхчеловек, собранный из разных моделей. Сценическая мгла превратилась в кровавый гриб. Взрывная волна прошлась по побережью, смыв райское место из пляжных хижин. В зашторенном небе притаился автоматизм смерти, инерция боли, навязчивая мысль, что бестелесная пустота вновь накроет сновидца. Бес испытал дежавю, он вспомнил, как Земля некогда прикидывалась Марсом, и он питался принтами бытовых сцен, содранными со стен многоэтажных склепов.

Самогнилов сидел на подиуме трамвая, пытаясь ощутить пульсацию скорости в турбулентном потоке жизни, захватывавшей город. Он прокараулил момент, когда в кабину вошёл старик с намотанным на руку ремнем и начал ругаться матом. Елена вывела достававшего ей до пояса пассажира, и уселась рядом с бесом. Уличный поезд выкатился на шоссе и, высекая искры об асфальт, пронесся мимо сидевшего на акульей шкуре хозяина кабриолета. Стриткар быстро набрал высоту и горожане, потерявшие свою значимость и вес, устроили погоню за шариками водки. Хватаясь за поручни, Елена поднялась на верхнюю палубу.

Пассажир второго яруса прятался за сполохом полярного сияния. В нем не было ничего такого, за что можно было бы зацепиться. На него не действовала ни карма, ни темные силы. Единственным, что определяло его судьбу, был срок жизнеспособности его модели. Генеральный конструктор позвонил в колокольчик, и народ стих. Он сообщил о провале испытаний и сравнил людей с курами на ферме. Они дрались за корм и продолжали не замечать того, кто его принес, того, кто занес нож для заклания.

Трамвай заехал на открытую стоянку. В депо толпились городовые. Они задержали Елену за нечестивые сношения и слухи, и имели намерение проверить её на наличие полузвериного потомства. Кварталы наполнились запахом ада перед грандиозным жертвоприношением, демоны сжигали покрышки и бродячих животных, развеивая прах по ветру. Елена сошла с экрана, и бес впервые увидел объект своего обожания вживую. Она медленно шагала по тюремному коридору, оставляя за собой шлейф озорства и заряд электричества.

Металлический лязг из адской кузницы разбудил Самогнилова. В камеру зашёл цветочный магнат, и они обнялись, как это было свойственно людям в последние дни своего существования. Он выглядел так, словно бутон его искусственной жизни распустился вновь и страх больше не управлял одноразовой моделью. Тюрьма опустела, влюбленные оказались ее последними узниками. Выйдя на воздух, они увидели, как закручивались в спираль улицы города, окружённого бело-голубым куполом. У его границы теснились белокаменные церкви и домики. Во дворах толкались люди, сотканные из эманаций страданий. Они бились о ступени домашнего алтаря, чтобы показать Спасителю свое усердие.

По радио транслировали послание от генерального конструктора. Из репродукторов донесся стук метронома, биение сердца, задававшее резонансную частоту. Над городом образовалось электромагнитное поле, внутри которого не было ни страха, ни боли, а лишь ощущение чего-то близкого. Тук-тук-тук. Полевые вихри вытолкнули беса в менее плотную среду. Он плыл на одной лишь задержке дыхания в скоплении дюралевых звезд, любуясь мерцанием осколков своей души на фоне пластикового неба.

Бландери ВЦ III

Близкие вспоминали меня среди кожистых телескопических деревьев фахверкового острова. Дух малой планеты лежал далеко за пределами смертных тел типа Бландери ВЦ 3. Тысячи, таких как я, покидали саркофаг, покоившийся на мыслях малахитового океана. Тройные ножницы гидропривода вошли в кровоточащий виток, снижая механические потери, преодолевая заряженный харизмой деспотичного мира сверхзвуковой ураган, нагоняя волну смерти человечества. Цветовые примеси алюминия создали дымчатый кристалл моей «ракушки», поцелуй, авансированный мне девчонкой с серебряной медалью. Чувства и стихи, учителя и приятели пробивали мою кабину, словно электронные импульсы. Из вращающихся пиллерсов выплывали выпускники, принимая в золотой визор скафандра ширь своей родины. Я приземлился на зеленой ладони дерева, в усах гудел «лампенфибер», завладевшая мной оглушительная страсть цветка. Я распылял сяжками агрегации соцветий радужного диска от сокрушительного синего до созидательного желтого, сползая к горизонту незабудкового поля, щекоча свои нетронутые чувства ядовитым плющом, жгучей крапивой.