Та, что стала Солнцем

Уезжая, он слышал, как Алтан бормочет проклятия, но это не было для него чем-то новым.

– Будь прокляты восемнадцать поколений предков этого собачьего ублюдка! Как он смеет так поступать, когда он сам даже не мужчина!

Юрта, принадлежащая господину Эсэнь-Темуру, наследнику Великого князя Хэнань и командующего армиями империи Великая Юань на юге, сияла огнями в центре лагеря подобно кораблю в ночи. Из его круглых стен наружу лился свет. Оюан ничего другого и не ожидал: у его господина характер был общительный, ему всегда больше удовольствия доставляло общество других людей, чем содержание своих собственных мыслей. Он коротко кивнул стражникам и скользнул под клапан входа.

Эсэнь, который отдыхал в компании своих командиров, поднял на него взгляд. Высокий и мускулистый, с аккуратным, красиво очерченным ртом и бородкой, он был настолько идеальным образцом монгольского воина, что походил на житийный портрет одного из великих ханов даже больше, чем реальный хан.

– Наконец-то! – воскликнул он и небрежно махнул всем рукой, приказывая им уйти.

– Мой господин? – Оюан удивленно поднял брови и сел. Как обычно, его движение вызвало поток воздуха, и языки огня в центральном очаге наклонились в противоположную сторону от него. Давным-давно один лекарь объяснил это тем, что у Оюана избыток темной, влажной, женской энергии инь, хотя такой диагноз мог поставить евнуху любой дурак. – Вы за мной посылали? – Когда он потянулся к бурдюку с айрагом[14] рядом с Эсэнем, тот с улыбкой передал ему напиток.

– Посылать надо за подчиненным, который обращается ко мне, называя мой титул. А я надеялся приятно провести время в обществе друга.

Они давно спорили по поводу неформального обращения друг к другу. В течение всего времени, за которое Оюан поднялся от раба до телохранителя, а потом до генерала и самого близкого друга, Эсэнь настаивал на отказе от формальностей в их общении, а Оюан так же упорно сопротивлялся, доказывая, что следует соблюдать общепринятые нормы. Эсэнь в конце концов признал свое поражение, но продолжал пользоваться этим козырем при любом удобном случае.

– Надеялись? – переспросил Оюан. – Возможно, я вас разочаровал. Я мог бы сначала освежиться, а не поспешить сюда с докладом. Или мы могли бы поговорить завтра, и я бы не помешал вашему общению.

– Я об этом не жалею: твое общество доставляет мне в три раза большее удовольствие.

– Следует ли мне ожидать тройную награду за то, что я вам его предоставил?

– Какую угодно, – лениво произнес Эсэнь. – Я знаю, что ты так привязан к своим доспехам, что готов спать в них, если бы тебе позволили, но они дурно пахнут. Я тебе подарю новые.

Оюан был тщеславен в вопросе о доспехов: зеркальные нагрудные пластины, которые он предпочитал, были уникальны, узнаваемы они заявляли о его статусе самого грозного генерала Великой Юань. Он резко ответил:

– Прошу прощения за то, что оскорбил тонкое обоняние моего господина. По-видимому, вы бы предпочли, чтобы я переоделся.

– Ха! Тогда ты бы нацепил столько слоев одежды, что они, наверное, защищали бы тебя от стрел не хуже настоящих доспехов. Прояви сострадание и сними свой шлем; мне даже смотреть на тебя жарко.

Оюан недовольно поморщился и снял шлем. Действительно, сняв доспехи, он любил носить многослойную одежду. Самым простым объяснением было то, что он легко простужался, его предки были родом не из каких-то жалких промерзших степей. О другой причине он предпочитал не думать.

Сам Эсэнь недавно искупался. Его темный загар скрывал от природы светлую, румяную кожу лица уроженца степей, но грудь, виднеющаяся в разрезе халата, при свете пламени сияла, как слоновая кость. Он удобно растянулся на подушках, разбросанных по войлочному полу, устланному коврами. Оюан сидел рядом с ним очень прямо, и ему было не так удобно. Доспехи не позволяли вытянуться и лечь в удобной позе, и в любом случае он считал это ниже своего достоинства.

– Слышал, ты нагнал страху на Алтана сегодня утром.

– Он говорил с вами?

– Он знает, что мне жаловаться бесполезно, даже если жалобы обоснованы. Они обоснованы?

Оюан слегка улыбнулся, вспомнив гнев Алтана.

– Тренировка пошла на пользу воинам. Несколько человек погибло. Из провинции Шаньси. Это не создаст проблем вашему отцу?

– Об этом не беспокойся. Жаль, что я был занят, я бы хотел это увидеть.

– Это было скучно.

– Что именно?

– Все. Не только те упражнения, в которых участвовал Алтан. Большая часть.

Эсэнь рассмеялся и потянулся к бурдюку с арагом. От этого движения его халат приоткрылся, и Оюан увидел промелькнувшую тень у него между бедрами. При виде нее он ощутил обычное болезненное притяжение. Идеальное мужское тело, в котором его владелец живет так небрежно, – он даже никогда не думает о его целостности. Разум Оюана избегал любого сравнения этого тела со своей собственной изувеченной оболочкой.

Не замечая состояния Оюана, Эсэнь налил им обоим арага.

– А как насчет других батальонов?

Оюань поделился своими выводами. За долгие годы у них выработался формат общения, напоминающий ритуал. Ему нравилось ощущать внимание Эсэня, который смотрел на него с удовольствием и привычно играл с бусинами в своих волосах, лениво слушая его.

Когда он закончил, Эсэнь сказал:

– Благодарю. И как бы я справлялся без тебя?

– Если бы вы спросили мнение Алтана, он бы ответил: замечательно.

Эсэнь застонал:

– Я не могу от него избавиться, его отец слишком важная фигура.

– Он не глуп. Вы сможете, вероятно, подготовить его к должности запасного генерала за следующие десять лет. Или пятнадцать.

– Я бы этого не вынес, – театрально произнес Эсэнь. Его улыбка намечалась в морщинках вокруг глаз, свет играл на его чуть приоткрытых губах. – Не покидай меня.

– Кто бы еще меня принял?

– Это обещание? Я его запомню.

– Я когда-нибудь шутил?

– Ха! В этом тебя никто не может обвинить.

Когда Оюан поднялся, собравшись уходить, Эсэнь спросил:

– Не хочешь задержаться еще немного и поговорить? Не могу понять, почему ты поставил свою ужасную голую юрту так далеко. Как тебе может нравиться все время проводить в одиночестве?

Эсэнь никогда не мог понять, почему Оюан предпочитает держаться особняком и почему он живет так аскетично, почти как монах. Большинство мужчин, статус которых так резко возрастал, наслаждались роскошью, и Оюан знал, что Эсэнь с радостью дал бы ему все, что он пожелает. Но что еще нужно солдату-евнуху, кроме оружия и доспехов? Оюан вспомнил слова Настоятеля, проклятия Алтана. «Существо». «Не мужчина». Орудие, которое ни в чем не нуждается, не имеет никаких собственных желаний.

Эсэнь с надеждой смотрел на него. Красивый, очаровательный Эсэнь, которому никто никогда не отказывал. Внутри у Оюана все сжалось. Но это только из-за напитка – он никогда не выносил крепкого алкоголя.

– Уже поздно, мой господин.

Он подавил в себе чувство вины при виде разочарования Эсэня. Но завтра им предстояло отправиться в путь, и Эсэнь прав: его доспехи, а следовательно, и он сам дурно пахнут. После нынешней ночи больше не будет возможности искупаться до самого Аньфэна и победы.

Загремели барабаны. Оюан стоял во главе выстроившейся армии, когда Эсэнь вышел из своей юрты в церемониальных доспехах и в шапке из серебристого меха, которая красиво оттеняла его загорелую кожу. Бороду он подстриг, и теперь стала ясно видна гладкая шея. Он шагал вперед подобно жениху в день свадьбы, восходящее солнце окрасило его в красные тона. Теплый, приятный ветерок, необычный для этого времени года, принес с собой запахи металла и коней.

Оюан ждал, за его спиной стояло шестьдесят тысяч солдат. Его зеркальные доспехи были отполированы так, что сверкали даже под низким серым небом. Словно он был маяком на поле боя, на который смотрели солдаты или который обращал их в бегство.

Когда Эсэнь подошел ближе, Оюан опустился на колени. Сапоги Эсэня остановились у его головы. Оюан выкрикнул, склонив голову над этой благородной ступней:

– Мой господин! Да здравствует мой господин, сын Великого князя Хэнань!

– Да здравствует сын Великого князя Хэнань! – закричали солдаты.

– Мой господин! Ваша армия готова.

Он почувствовал, что Эсэнь выпрямился во весь рост, окидывая взглядом выстроившуюся армию. Стоящий на коленях Оюан слышал вокруг себя слабый звон и потрескивание. Даже армия, стоящая совершенно неподвижно, производит шум. Он мысленным взором видел колонны воинов, покрывающие равнину, десятки тысяч одинаковых солдат вдали сливались в сплошную массу темного металла. Лес пик, а над ними бесконечные ряды знамен, чистая синева пламени или безоблачное степное небо, провозглашающее мощь монгольской империи Великой Юань.

– Встаньте, мой генерал. – Поднявшегося Оюана озарила улыбка Эсэня. – Меня радует ваша армия. И я рад наградить вас за нее. – Эсэнь сделал знак помощнику. Когда к нему подвели подарок, его улыбка превратилась в ухмылку. Интимную и довольную, насмешливую.

– Как только я ее увидел, сразу же понял, кому она подойдет.

Подарком оказалась черная кобыла, шея которой была почти такой же мощной, как у жеребца. Она насторожила уши в сторону Оюана и заржала, вернее, издала тот странный звук, какой издавали все животные при первой встрече с ним. Она была уродливой, могучей и великолепной – предназначенной для тех людей, для которых кони были самым драгоценным товаром, царским подарком. Оюан смотрел на нее с чувством грусти. Всегда один только Эсэнь считал, что Оюан заслуживает награды. Только он отказывался видеть то, что видели все остальные.

Их руки без перчаток соприкоснулись, когда Эсэнь вручал ему повод.

– Держитесь рядом со мной, мой генерал. – Эсэнь вскочил на своего коня и посмотрел вдаль. Потом произнес звенящим голосом: – Великая армия империи Юань! Воины Великого князя Хэнань! Вперед!

Оюан громко выкрикнул приказ; его подхватили и повторили все командиры десяти тысяч солдат, все младшие командиры тысяч и сотен. Их голоса слились в единый могучий хор, в песню, подобную эху, громом отражающемуся от стен ущелья. Могучая армия одновременно начала движение. Поглощающие свет колонны текли по равнине, металл уничтожал траву и создавал волну запаха сырой земли. А над ними реяли знамена: господин Эсэнь и генерал Оюан бок о бок выступили в поход во главе армии Великой Юань и двинулись к Красным повязкам и к Аньфэну.

6

Аньфэн, Южная Хэнань, одиннадцатый месяц

Аньфэн, столица Красных повязок, в дождь была местом неприятным. Девушка Ма Сюин с трудом шагала по грязи без зонта по направлению к дворцу Первого министра Лю. Этого вызова давно все ждали: Первый министр наконец-то собрался выбрать нового генерала Красных повязок. От этой мысли Ма затошнило. Ее отец, генерал Ма, водил мятежников в победоносные бои за южные города Великой Юань столько раз, что все стали считать его непогрешимым. А затем, неожиданно, он не только потерпел поражение, но и был убит. Почему-то, с горечью думала Ма, никого из его доверенных людей не оказалось рядом, когда он в них нуждался. Она представила себе, как ее отец встретился лицом к лицу с генералом-евнухом Великого князя Хэнань и оказался один. Его предали. Она была совершенно уверена, что это подстроил Первый министр. С тех пор как они обнаружили Сияющего Принца, Первый министр Лю изменился. Обещанная Сияющим Принцем победа над империей Великая Юань превратила его в параноика. Чем большую власть он представлял себе в будущем, тем больше подозревал всех остальных в том, что они хотят присвоить ее себе. Генерал Ма не согласился с Первым министром за два дня до того, как уехал сражаться с войском Великого князя Хэнань. А теперь он мертв.

Когда Ма свернула за угол, она увидела знакомую высокую фигуру, шагающую под моросящим дождем. Вряд ли этот человек способен поднять ей настроение, но достаточно и того, что она его хорошо знает.

– Го Тяньсюй! – окликнула она, подобрала юбки и побежала. – Позволь мне идти вместе с тобой.

– Иди одна, – возразил ее жених и прибавил шагу. Командиру Го было всего двадцать два года, но из-за постоянно сердито сдвинутых над переносицей бровей между ними уже залегли три вертикальные морщинки, похожие на иероглиф «река». В Аньфэне его называли «Малыш Го», что ему очень не нравилось. Его отец, Правый министр правительства Красных повязок, обладал привилегией быть старшим Го. – Ты слишком медленно шагаешь.

– Если ты так боишься опоздать к Первому министру, может, тебе стоило выйти пораньше, – ответила раздраженная Ма.

– Кто боится? – Малыш Го нехотя остановился. – Я просто терпеть не могу идти рядом с низкорослыми людьми. И даже если я опоздаю, ты думаешь, Первый министр может начать совещание без меня? Пускай подождет.

Ма поспешно оглянулась, не слышал ли кто-нибудь.

– Ты сошел с ума? Ты не должен говорить о Первом министре так неуважительно.

– Буду говорить что хочу. А ты меня не учи, чего не надо говорить. – Возможно потому, что Ма отправили в дом Го слишком много лет назад, ее отношения с Малышом Го напоминали скорее не отношения жениха и невесты, а враждебные отношения между братом и сестрой от разных жен. Малыш Го снова быстро зашагал дальше со словами: – Жаль генерала Ма, но это все в прошлом, у нас теперь новые идеи насчет того, как развивать восстание. И мне выпал шанс воплотить их в жизнь.

Ма неуверенно спросила:

– Ты… ты будешь следующим генералом? – Это казалось разумным и в то же время не было таковым. Малыш Го не был ни самым опытным, ни самым талантливым из командиров Красных повязок, и это понимали все, кроме него.

– А кто же еще? Первый министр уже обещал это моему отцу. – Он оглянулся на Ма: – Что, разве ты не считаешь меня достаточно способным?

– Не в этом дело. Просто у Первого министра свои представления о стратегии. Если ты захочешь выдвигать собственные идеи… – Вспомнив об отце, Ма снова почувствовала тошноту. – Не будь слишком честолюбивым, Го Тяньсюй.

– Первый министр, вероятно, был не согласен с идеей твоего отца, потому что понимал, что ничего не получится. И не получилось! Он воспринимает хорошие идеи, когда слышит их. И в любом случае теперь у нас есть Сияющий Принц. Если мы покажем Небесам, что достойны их Мандата, как мы можем проиграть?

– У нас уже был Сияющий Принц, когда мой отец потерпел поражение, – хмуро возразила Ма. Она знала, что присутствие на земле Сияющего Принца обещает начало новой, возможно, даже лучшей эры. Но если убийство ее отца было указанием на то, какие именно перемены потребуются, чтобы они в нее вступили, то им следует ужаснуться.

Внезапно они услышали страшный шум. На середине улицы образовалась толпа. Возбужденные люди сгрудились вокруг какой-то фигуры, возвышающейся над ними на уровне плеч. Затем толпа расступилась, и эта фигура ринулась вперед, не на людских плечах, а верхом на коне. Как ни странно, у него была бритая голова, и он носил серые одежды монаха. Конь поскакал вперед по улице, врезался в прилавки, чем вызвал взрыв проклятий; толпа возбудилась до крайности; а затем конь резко уперся в землю передними копытами и сбросил всадника в грязную лужу. Толпа захохотала.

Недовольный конь затрусил к Ма. Она ухватила его за повод.

– Эй! – крикнул Малыш Го, подходя ближе. – Вы, никчемные черепашьи яйца! – Увидев своего командира, люди виновато умолкли. – Эй, вы! Да, вы. Тащите этого… человека сюда.

Монаха выудили из лужи и поставили, не грубо, перед Малышом Го. Монах был молодой и жилистый, с запоминающимся лицом. Слишком широкое в верхней части и слишком заостренное в нижней, оно напоминало голову сверчка или богомола.

– Да благословит Будда командира Го, – произнес он тонким голосом и поклонился.

– Ты, – грубо произнес Малыш Го. – Что тебе надо в Аньфэне?

– Этот монах – всего лишь монах облаков и воды. Бродячий монах, не приписанный ни к одному монастырю или храму. Я в вашем городе проездом. Приятно снова видеть людей после пустынной сельской местности. – Глаза монаха улыбались. – Вы заметили, что в наше время люди в сельской местности не те, каких хотелось бы встретить?

– Ты меня за идиота принимаешь? Хочешь, чтобы я поверил, будто ты настоящий монах? – Малыш Го взглянул на коня. – Тебя поймали с собственностью Красных повязок в руках. Это доказывает, что ты вор.

– Если бы этот монах пустил в ход руки, он бы, наверное, дольше продержался бы в седле.

– Значит, ты плохой вор.

– Мы играли, – сказал монах, улыбка в его глазах стала еще заметнее. Он говорил застенчивым тоном, его выговор был как у образованного монаха, но это лишь усиливало подозрение, что он тот, за кого себя выдает. – Этот монах случайно выиграл.

– Скорее всего, ты смухлевал. И поэтому ты – вор.

– Этот монах считает, что ему просто повезло, – печально возразил монах.

– Позволь мне напомнить тебе, что здесь случается с ворами. – Малыш Го кивнул на земляную стену Аньфэна: – Вот что.

Монах посмотрел на ряд голов на пиках. Глаза его широко раскрылись.

– О! Но этот монах действительно монах. – Затем он упал на колени. Ма подумала, что он собирается просить сохранить ему жизнь или заплачет, но она услышала слова. Он пел молитву.

– О, ради… – произнес Малыш Го, лицо его сморщилось от раздражения. Он потянулся к мечу, но не успел вынуть его из ножен, как Ма бросилась к нему и схватила его за локоть:

– Он и правда монах! Слушай!

Малыш Го бросил на нее убийственный взгляд и выдернул руку:

– Он просто пердит ртом.

– Нет, это сутра Сердца![15] – прошипела Ма. – Как ты мог не узнать? Думай, Го Тяньсюй. Если Сияющий Принц – это знак, что Небо к нам благоволит, как долго, по-твоему, это продлится, если ты будешь казнить монахов на каждом шагу?

– Ты знаешь сутры, а ты не монахиня, – угрюмо ответил Малыш Го.

– Посмотри на его одежду! И ты думаешь, он ради развлечения выжигал эти узоры на голове? – Они уставились на поющего монаха. На его склоненной голове виднелась сетка круглых шрамов, будто кто-то приложил к ней раскаленный докрасна коврик под горячие тарелки, расшитый бусинами. Его юное лицо светилось от напряжения и сосредоточенности. На мгновение Ма приняла это напряжение за страх, пока не встретилась взглядом с его темными глазами. Его взгляд, совершенно бесстрашный, потряс ее. Именно в тот момент она поняла, что это было за напряжение. Это была уверенность: полная поглощенность, почти религиозная сосредоточенность человека, который отказывается верить в то, что исход будет не таким, какого он желает.

В душе Малыша Го при виде доверчивого выражения на лицах толпы, наблюдающей за монахом, явно шла внутренняя борьба: стремление не потерять лицо боролось в нем с заботой о следующих жизнях.

– Прекрасно, – произнес он. От его тона Ма поморщилась; Малыш Го славился упрямством: он не заплачет, пока не увидит гроб, а когда его загоняют в угол, обижается. Монаху он сказал:

– Ты думаешь, что здесь нужны бесполезные люди? Это армия, здесь все сражаются. Надеюсь, твои монастырские клятвы этого не запрещают.

Монах прекратил петь:

– А если запрещают?

Малыш Го несколько мгновений смотрел на него, потом подошел к ближайшему командиру подразделения, схватил его меч и бросил монаху. Монах тут же уронил его в лужу. Малыш Го с едким удовлетворением произнес:

– Если он настаивает на том, чтобы остаться, поставьте его в головной отряд! – и зашагал прочь.

Это была его месть, разумеется. Головной отряд, составленный из самых никчемных рекрутов, существовал исключительно для того, чтобы принять на себя град стрел монголов, с которого начиналось любое столкновение. Дня монаха это была верная смерть, и даже Небо не сможет обвинить в ней Малыша Го.

Толпа рассеялась, а монах остался счищать грязь с одежды. Ма увидела, что ростом он не выше, чем она, и худой, как стебель бамбука. Она с удивлением поняла, что он еще почти мальчик, и это не вязалось с тем, что она в нем увидела.

– Уважаемый монах, – сказала она, вручая ему поводья, – может быть, в следующий раз вам следует научиться ездить верхом до того, как выиграть коня.

Монах поднял глаза. Ма во второй раз испытала потрясение: его лицо было таким светлым и солнечным, что она поняла, что раньше ошибалась. В нем совсем не было напряжения, казалось даже, что он не понял, что избежал одной смерти только для того, чтобы встретить другую.

– Это предложение помощи? – спросил он, явно обрадованный. – Или… вы умеете ездить верхом? – Он оценивающим взглядом посмотрел на круглое, как блин, лицо Ма, потом на ее большие ступни. – О! Вы не из наньжэней! Вы из племени кочевников-сэму[16], конечно, умеете.

Ма удивилась. Конечно, она была сэму: ее отец был генералом династии Великая Юань, а генералами были или монголы, или люди из касты сэму, степных кочевников и людей с запада. Во всей империи Великая Юань был только один генерал из наньжэней, и все знали, кто это. Поэтому монах оказался прав, но он увидел это с первого взгляда.

Он широко улыбался ей.

– Имя этого скромного ученика – Чжу, уважаемая госпожа наставница. Пожалуйста, научите его!

Сама наглость этой просьбы заставила ее расхохотаться:

– Слишком смело! Это было бы чересчур обременительно. Позвольте мне кое-что вам сказать, господин Чжу. Просто берите вашего коня и уезжайте. Вам не кажется, что так вы дольше проживете? – Качая головой, она погладила коня (он попытался ее укусить) и пошла прочь.

За ее спиной раздался вопль: конь потащил монаха за собой. Она ощутила укол жалости. И в головном отряде Красных повязок, и в странствии по сельской местности, полной бандитов, какие шансы у бродячего монаха выжить? Но, с другой стороны, во времена столкновения мятежников с империей, которые только и знала Ма в своей жизни, выживание никому не гарантировано.

Ма стояла в дальней части тронного зала Первого министра, прижимая к себе чайник. Поскольку Аньфэн никогда не был столицей до того, как его заняли Красные повязки, это был не настоящий тронный зал – и, разумеется, не настоящий дворец. Когда мятежники, которые потом стали Красными повязками, много лет назад отвоевали Аньфэн у Великой Юань, большая его часть сгорела, в том числе и резиденция губернатора. В результате Первый министр Лю Футон руководил движением из большого, но ветхого двухэтажного деревянного здания с несколькими внутренними дворами. Тронный зал первоначально был храмом предков, и в нем до сих пор стоял запах ладана и сухих мандариновых корок. На темных стенах цвела белая плесень. На возвышении в передней части комнаты сидел Первый министр на меньшем из двух тронов. Белая борода и бегающие глазки над потертым воротом одежды делали его похожим на злобного зимнего горностая, страдающего паранойей. Рядом с ним сидел Сияющий Принц.

По сравнению с Первым министром это материальное воплощение света и огня сияло так ярко, как только что отчеканенная монета в руке нищего. Маленький мальчик лет семи или восьми, облаченный в жесткую одежду рубинового цвета, которая, казалось, сияла изнутри, его личность не имела возраста. Его взгляд, доходящий до них сквозь многочисленные нити нефритовых бусин, свисающих с его тиары, излучал свет; улыбка была благожелательной и неизменной, как у статуи. Ма знала, что это настоящий ребенок; он дышал; но за все месяцы, которые он провел у Красных повязок, она ни разу не слышала, чтобы эти бусины щелкнули друг о друга. Вид этого безмятежного личика, не меняющегося, но обещающего перемены, вызывал у нее ощущение, будто по коже головы ползают муравьи. О чем он думал, пока сидел там? Или он совсем не думал, а был просто пустым – проводником воли Небес? Она содрогнулась, и крышка чайника задребезжала.

Старшие предводители Красных повязок стояли на коленях перед троном. В первом ряду в одинаковых почтительных позах, прижав обнаженные головы к полу, стояли на коленях Правый министр Го Цзысин и Левый министр Чэнь Юлян. Во втором ряду стояли два из трех молодых командиров Красных повязок: Малыш Го и его закадычный друг Сунь Мэн. Третий, командир By, отсутствовал: на него взвалили незавидную задачу сдерживать постепенно отодвигающуюся под напором генерала-евнуха линию фронта.

И еще отсутствовал генерал Ма. Несмотря на траур, Ма ощущала его отсутствие абстрактно. Она жила в семье Го с тринадцати лет, и до своей гибели ее отец только здоровался с ней, проходя мимо, словно они были чужими людьми. Но она уже выполнила свой долг, принесла ему пользу: скрепила его союз с Правым министром Го.

– Встаньте, – произнес Первый министр, спустившись с трона к песчаному столу, который они использовали для планирования. Он подал знак Ма, что пора разливать чай. Когда другие лидеры Красных повязок присоединились к нему, он оглядел их со сдерживаемой яростью. – Нам давно пора назначить нового генерала. Не такого, который умеет выигрывать только мелкие стычки, а истинного лидера, который поведет нас к окончательной победе над ху. И не надо заблуждаться: это будет человек, который ставит миссию Красных повязок выше собственных амбиций. Генерал Ма… – Он поджал губы, и Ма вздрогнула, увидев на его лице жесткую нетерпимость. Если у нее и были какие-то сомнения, этот взгляд с ними покончил: Первый министр расценил несогласие ее отца как предательство. И чтобы наказать его, он был готов рискнуть всем, чего уже добились Красные повязки.