Эйтонский отшельник

Крепкий, всегда сытый и вполне сносно ухоженный, Ричард не очень-то представлял себе, что значит «плохо со здоровьем», за исключением того, что нечто в этом роде бывает со стариками.

– Да, брат Павел, – ответил он немного приглушенным голосом, сообразив, что именно это от него сейчас и требуется.

– Сегодня утром твоя бабушка прислала к шерифу своего слугу, – продолжал брат Павел. – Он принес печальную весть, Ричард. Твой отец принял последнее причастие и получил отпущение грехов. Он умер, дитя мое. Ты его наследник и должен быть достоин своего отца. В жизни и в смерти он в руке Господней. Равно как и все мы.

Задумчивое удивление не отступало, Ричард по-прежнему глядел на свои босые ноги, руками он теперь вцепился в край лавки, на которой сидел рядом с братом Павлом.

– Мой отец умер? – переспросил он.

– Да, Ричард. Рано или поздно это ожидает всех нас. Всякому сыну надлежит в свой срок занять место отца, вступить в его права и нести его обязанности.

– Значит, теперь я стану лордом Итона?

Брат Павел не принял сказанное как знак выражения радости по поводу выгодного для мальчика события, но, скорее, как свидетельство осознания важности слов, сказанных самим братом Павлом. На наследника и в самом деле ложилось бремя ответственности, и к нему переходили все привилегии, которые принадлежали его отцу.

– Да, теперь ты лорд Итона. Точнее, станешь им, когда подрастешь. Ты еще должен набраться мудрости, чтобы научиться как следует управлять своими владениями и подданными. Именно на это и рассчитывал твой отец.

С трудом осмысливая практические следствия своего нового статуса, Ричард мучительно пытался вызвать в памяти образ отца, уход которого требовал теперь от него мудрости и благоразумия. Из своих редких в последнее время наездов домой, на Рождество и на Пасху, он вынес одно воспоминание: по прибытии и отбытии его допускали в комнату больного, где стоял запах лекарственных трав и преждевременной старости, разрешали поцеловать осунувшееся серое лицо и услышать низкий, безразличный от изнеможения голос человека, называвшего его сыном и просившего прилежно учиться и хорошо вести себя. Ричарду стало не по себе. Он никогда не принимал этого близко к сердцу.

– Ты любил своего отца и делал все, чтобы угодить ему, не так ли, Ричард? – поспешно и мягко сказал брат Павел. – Ты и впредь должен делать то же самое. Можешь помолиться о его душе, это послужит утешением и тебе самому.

– Должен ли я отправиться теперь домой? – спросил Ричард, которому в эту минуту важнее было понять, что ему делать, нежели услышать слова утешения.

– На похороны отца – разумеется. Но дома ты не останешься, еще не время. Твой отец хотел, чтобы сперва ты как следует выучился читать, писать и считать. Ты еще слишком молод, а пока ты не станешь мужчиной, за твоим манором будет присматривать управляющий.

– Моя бабушка считает, что мне незачем учиться грамоте, – заметил Ричард. – Она очень разгневалась, когда отец отослал меня сюда. Она говорит, что какой-никакой писарь найдется в любом маноре и что чтение книг не самое подходящее занятие для дворянина.

– Полагаю, она не пойдет против воли твоего отца. А раз он умер, его воля тем более священна.

– Но у бабушки свои соображения на мой счет, – с сомнением произнес Ричард, поджав губы. – Она хочет женить меня на дочери нашего соседа, потому что у Хильтруды нет братьев и она наследница Лейтона и Роксетера. И теперь бабушка решит женить меня как можно скорее, – просто объявил он, искренне глядя в глаза брату Павлу.

Монаху потребовалось некоторое время, чтобы осмыслить слова Ричарда и соотнести их с событиями той поры, когда мальчик пятилетним малышом поступил в аббатство. Маноры Лейтон и Роксетер располагались как раз по обе стороны от Итона и, разумеется, были лакомым кусочком, однако покойный Ричард Людел, похоже, отнюдь не разделял честолюбивых замыслов своей матери в отношении ее внука, поскольку самолично отправил мальчика подальше от бабки, а еще год спустя назначил аббата Радульфуса опекуном Ричарда, словно предвидел, что вскоре сам уже не сможет защитить его. Брат Павел подумал, что аббату лучше знать, как следует теперь поступить. Вряд ли он одобрит такое попрание своих опекунских прав, ведь его подопечный еще совсем ребенок.

– Твой отец не известил нас о своей воле относительно твоего будущего, когда ты станешь совсем взрослым, – промолвил брат Павел весьма уклончиво. – Такие вещи решаются в свое время, а оно еще не наступило. Поэтому тебе совершенно незачем забивать голову тем, к чему не придется возвращаться еще много лет. Ты находишься на попечении отца Радульфуса, и ему лучше знать, как с тобой поступить. – Однако, давая волю любопытству, брат Павел не преминул спросить мальчика: – А ты видел ту девочку, я имею в виду дочку вашего соседа?

– Она не девочка! – Ричард скорчил гримасу. – Она совсем старая. Ее уже раз просватали, но жених умер. Моя бабушка была довольна. Ведь Хильтруда несколько лет ждала своего жениха, а другие к ней потом и не сватались, потому что она не слишком хороша собой. Так что, скорее всего, она достанется мне.

Эти объяснения совсем не понравились брату Павлу. Наверное, «совсем старой» Хильтруде перевалило чуть за двадцать. Но и эта разница в возрасте была, разумеется, совершенно неприемлемой. Вообще-то говоря, такие неравные браки были делом обычным, когда речь шла о крупных состояниях и землях, однако мало кто одобрял их. Аббат Радульфус давно уже мучился угрызениями совести, принимая в монастырь малолетних детей, которых присылали к нему их отцы, и решил больше не брать мальчиков в аббатство до тех пор, пока те не смогут сделать выбор самостоятельно. Поэтому вряд ли он одобрительно отнесется к идее связать ребенка жестокими и почти убийственными узами такого брака.

– Короче говоря, выбрось все это из головы, – твердо сказал брат Павел. – Еще несколько лет у тебя будет одна забота – как следует учиться и, как это пристало мальчику твоего возраста, развлекаться. Ну теперь, если хочешь, можешь идти к своим товарищам, а нет – посиди здесь.

Ричард осторожно освободился от обнимающей его плечи руки брата Павла и быстро встал с лавки, лелея одно желание – поскорее оказаться на свежем воздухе в кругу своих друзей – и не имея никакой охоты продолжать этот разговор. Он еще не вполне осознал случившееся, однако не умом, но сердцем чувствовал, что пока ему не о чем беспокоиться.

– Если что-нибудь будет неясно, если тебе понадобится утешение или добрый совет, возвращайся ко мне, и мы вместе сходим к отцу Радульфусу, – проговорил брат Павел. – Он мудрее меня и лучше моего знает, как помочь тебе в это нелегкое время.

Еще чего! Была охота простому ученику по доброй воле нарываться на беседу со столь значительной персоной. Подобающее моменту торжественно-печальное лицо Ричарда приобрело озабоченное выражение, как у человека, которому предстоит незнаемый и тернистый путь. Мальчик поклонился на прощание и поспешно, даже слишком поспешно, вышел из приемной. А брат Павел, проследив за ним из окна и не обнаружив в парнишке ни малейших признаков отчаяния, отправился к аббату, чтобы сообщить ему о видах, которые леди Дионисия Людел имеет на своего внука.

Аббат Радульфус внимательно выслушал брата Павла и в задумчивости нахмурился. Он вполне понимал желание леди объединить Итон с двумя соседними манорами. Тогда это объединенное владение будет представлять собой значительную силу в графстве. И само собой разумеется, что сия грозная госпожа намерена управлять этим владением самолично, через голову невесты, ее отца и малолетнего жениха. Страсть к приобретению земель – это страшная сила, и ради вожделенной цели вполне можно было пожертвовать детьми.

– Напрасно мы тревожимся, – изрек аббат Радульфус, как бы решив что-то для себя. – Забота о мальчике возложена на меня, у меня он и останется. Чего бы там эта леди ни желала, она не получит его. Забудем об этом. Она не представляет никакой угрозы ни для Ричарда, ни для нас.

Однако как бы ни был мудр аббат, вышло так, что вскоре ему пришлось признать свои выводы глубоко ошибочными.

Глава вторая

Монахи находились в зале капитула, когда утром двадцатого октября в обитель прибыл управляющий Итонского манора с посланием от своей госпожи.

Джону Лонгвуду было лет пятьдесят – дородный, бородатый мужчина с изрядной лысиной и благородными манерами. Выказав положенные знаки почтения аббату, он, как человек, исполняющий свой долг и не претендующий на собственное мнение по данному делу, ясно и просто изложил суть своей миссии.

– Милорд, леди Дионисия Людел послала меня к вам, дабы почтительно приветствовать вас, и просит прислать к ней вместе со мной ее внука Ричарда, дабы тот занял свое законное место лорда Итона в доме своего отца.

Аббат Радульфус, откинувшись на спинку кресла, бесстрастно смотрел в лицо посланнику.

– Разумеется, Ричард будет присутствовать на похоронах отца, – сказал он. – Когда назначена церемония?

– Завтра, милорд, перед обедней. Однако моя госпожа имела в виду другое. Она хочет, чтобы молодой лорд оставил свои занятия в аббатстве и занял место лорда Итона. Я должен сказать, что леди Дионисия самолично намерена взять на себя попечение о Ричарде, тем более что теперь он вот-вот войдет в права наследства, а она уверена, что так оно и будет, без всяких задержек и препятствий. Мне приказано привезти наследника домой.

– Боюсь, что тебе не удастся выполнить этот приказ, – осторожно заметил аббат. – Ричард Людел поручил опеку сына мне, на тот случай, если он умрет, не дождавшись его совершеннолетия. Он желал, чтобы его сын получил достойное образование, дабы, вступив в права наследства, он мог разумно управлять своими владениями. Я намерен исполнить данное Ричарду Люделу обещание. Молодой Ричард останется под моей опекой, пока не подрастет и не сможет отвечать за свои поступки. А до той поры, я уверен, ты будешь служить ему столь же верно, как служил его отцу, содержа его владения в надлежащем порядке.

– Вы можете быть совершенно уверены, что так оно и будет, милорд, – промолвил Джон Лонгвуд, уже значительно дружелюбнее, нежели когда он говорил о сути поручения своей госпожи. – После битвы при Линкольне лорд Ричард оставил все дела на меня, и у него не было случая пожалеть об этом, и сын его никогда не будет в чем-либо ущемлен мною. Можете не сомневаться.

– Я и не сомневаюсь, – улыбнулся аббат. – А мы тут, переложив на тебя все заботы о владениях Ричарда, продолжим его обучение и долженствующее наставление.

– Что же прикажете передать леди Дионисии? – спросил Джон, не выказывая никаких признаков разочарования или гнева.

– Передай своей госпоже, что я почтительно приветствую ее во Христе и что Ричард будет доставлен завтра, и, как полагается, с надлежащим эскортом, – ответил аббат с ударением на последних словах. – Однако я имею священные обязательства перед его отцом относительно опеки сына, вплоть до совершеннолетия последнего, и намерен твердо придерживаться воли покойного Ричарда Людела.

– Так я и передам, милорд, – коротко объявил Джон Лонгвуд, глядя в глаза аббату, затем почтительно поклонился и быстрым шагом покинул зал капитула.

Когда брат Кадфаэль и брат Эдмунд, попечитель лазарета, вышли на большой монастырский двор, они успели увидеть, как подле привратницкой посланец из Итона сел верхом на своего коренастого валлийского коня и неторопливо поехал в сторону Форгейта.

– Я не сильно ошибусь, если скажу, что это поехал настоящий мужчина, – рассудительно заметил брат Кадфаэль. – Он не расстроился, получив решительный отказ. И похоже, вовсе не боится привезти его своей госпоже. Можно даже подумать, он попросту остался доволен.

– Он ведь не зависит от доброй воли своей госпожи, – возразил брат Эдмунд. – Покуда мальчик не станет сам себе хозяином, только шериф как сюзерен может угрожать его правам управляющего, а кроме того, Джон прекрасно знает свои достоинства. Знает о них и практичная старая леди, и она благодарна ему за рачительное управление владениями Люделов. Не желая ссориться с нею, Джон исполнил ее приказ, разумеется без особой радости. Делал свое дело да помалкивал.

Надо заметить, что Джон Лонгвуд и в куда более приятных обстоятельствах был молчуном, так что ему не составило особого труда постоять несколько минут с каменным лицом перед аббатом и промолчать.

– Этим дело не кончится, – сокрушенно заметил Кадфаэль. – Раз уж эта леди надумала прибрать к рукам Роксетер и Лейтон, так просто она не отступится. Наверняка мы еще услышим о леди Дионисии Людел.

Аббат Радульфус принял все возможные меры предосторожности. Юного Ричарда в Итон сопровождали брат Павел, брат Ансельм и брат Кадфаэль – охрана вполне надежная, даже на случай попытки захвата силой. Впрочем, надеялись, что обойдется без этого. Куда более вероятной представлялась возможность того, что леди Дионисия станет использовать личное обаяние и кровные узы, воздействуя на мальчика слезами и уговорами, чтобы пробудить в нем тоску по дому и переманить на свою сторону. Поглядывая по дороге в лицо Ричарда, Кадфаэль думал, что если старая леди рассчитывает обстряпать дело таким образом, то явно недооценивает и детскую непосредственность, и детскую рассудительность. Мальчик вполне отдавал себе отчет, в чем состоят его интересы, и никогда не упускал своего. При монастырской школе он жил в свое удовольствие, у него были друзья-сверстники, и вряд ли он ни с того ни с сего променяет привычную и беззаботную жизнь на неведомое ему одинокое житье – ведь у него нет братьев – и угрозу женитьбы на девушке, которая по его понятиям совсем стара. Разумеется, Ричард высоко ставил свои наследственные права и жаждал поскорее вступить в них, но они и без этого оставались при нем, и, будь он в обители либо дома, все одно пока не мог воспользоваться своими правами и поступать по своему усмотрению. Нет, чтобы завоевать ум и сердце Ричарда, леди Дионисия наверняка прибегнет к какому-нибудь более сильному средству, нежели бабушкины слезы и объятия. Тем более что этих ее слез и объятий никто от нее никогда не ожидал и не видел.

От аббатства до Итонского манора было немногим больше семи миль, но, к чести монастыря Святых Петра и Павла, по столь печальному случаю монахов и мальчика отправили верхом. Леди Дионисия заранее прислала слугу с крепким валлийским пони для своего возлюбленного внука, что было, видимо, первым шагом на пути переманивания мальчика на свою сторону. Подарок был принят с огромным удовольствием, но леди Дионисии вряд ли стоило этим особенно обольщаться. Поскольку подарок есть подарок, а дети достаточно проницательны, остро чувствуют, чтоґ движет старшими, и знают, когда дар приносится им от чистого сердца, без тайного умысла получить что-то взамен. Тем не менее осенним утром, ясным и росистым, Ричард, гордый и счастливый, сел верхом на своего пони, радуясь, что сегодня не будет уроков, и почти забыв о печальном поводе своей поездки. Слуга, длинноногий парень лет шестнадцати, бежал рядом и, держа пони под уздцы, перевел его через брод у Роксетера, в том самом месте, где несколько сот лет назад переходили Северн римляне. Здесь от их пребывания не осталось ничего, кроме мрачной разрушенной стены, бурой лентой тянувшейся вдоль зеленых полей; камни, из которых она была некогда сложена, местные жители давным-давно растащили на свои хозяйственные нужды. В этих местах, где прежде, говорят, стоял город с крепостью, ныне раскинулся богатый манор с плодородными, тучными землями и процветающей церковью.

В дороге Кадфаэль с любопытством поглядывал по сторонам, поскольку Роксетер был одним из тех двух маноров, которые леди Дионисия вознамерилась присоединить к владениям Люделов, женив Ричарда на Хильтруде Эстли. Это был и впрямь лакомый кусочек. Земли, раскинувшиеся перед ними к северу от реки, были заняты заливными лугами и волнистыми полями, поднимавшимися там и сям на пологие зеленые взгорки; по краям виднелись небольшие рощицы, уже тронутые золотом осенней листвы. Вдали, на горизонте, маячил лесистый кряж Рекин, тяжелое кружево леса тянулось вниз по склонам к Северну, простирая длинную прядь своей темной гривы через земли Люделов к принадлежащему монастырю Эйтонскому лесу. Между фермой Эйтон и домом Ричарда Людела в Итоне было не более мили. Да и сами эти названия, Эйтон и Итон, происходили от одного корня, однако время развело их, а нормандская страсть к порядку закрепила различие в их написании.

Вскоре путники достигли манора Люделов. Перед ними теперь возвышался даже не холм, а целая гора с выходами скальной породы, видневшимися среди древесных крон ближе к вершине. У самого подножия, на лугу, располагалась деревня. Сам же дом, окруженный высоким частоколом, стоял над криптой вместе с расположенной рядом церковкой. Первоначально она была просто часовней при Лейтонской церкви, что располагалась всего в двух милях ниже по реке.

У частокола путники спешились, и как только Ричард ступил на землю, брат Павел крепко взял его за руку. Тем временем навстречу им из дома вышла леди Дионисия, поспешно спустилась по ступенькам, решительно подошла к своему внуку и, склонившись, поцеловала его. Ричард безропотно поднял для поцелуя несколько испуганное лицо, но руку брата Павла не отпустил, продолжая крепко держаться за нее. Он знал, что его охраняют, но был не вполне уверен в надежности этой охраны.

Кадфаэль с любопытством поглядывал на старую леди, поскольку, хоть и был наслышан о ней, никогда прежде не видел ее. Леди Дионисия была высока и стройна, ей никак нельзя было дать больше пятидесяти пяти, и на здоровье она явно не жаловалась. Более того, она была по-своему красива – правильные черты лица, серые глаза, холодный взгляд. Однако в этом ледяном взоре трудно было не заметить пламени, вспыхнувшего, когда она увидела эскорт Ричарда и осознала силу противника. За ее спиной толпилась челядь, рядом стоял приходской священник. Приступ, похоже, пока откладывался. Быть может, после, когда покойного Ричарда Людела похоронят и гости войдут в дом на поминки, она сделает свой первый ход. Едва ли в такой день наследнику удастся избежать общества своей бабушки.

Пышная похоронная процессия направилась в сторону кладбища. Не без любопытства брат Кадфаэль разглядывал челядинцев покойного, начиная от Джона Лонгвуда и кончая совсем еще юным деревенским пастухом. Все говорило о том, что Итон процветал под управлением Джона и его жители были довольны своей судьбой. Так что у Хью имелись все основания не беспокоиться. На похороны пришли и соседи, среди них Фальк Эстли, жадно оглядывавший владения Люделов, которые намеревался заполучить в свое пользование, в случае если намечавшийся брак его дочери не сорвется. Кадфаэль видел его пару раз в Шрусбери – крупный, начинающий полнеть осанистый мужчина лет под пятьдесят, движения замедленные – полная противоположность неугомонной, неистовой женщине, с мрачным видом стоявшей над могилой своего сына. Рядом с ней замер Ричард, бабушкина рука лежала у него на плече – скорее рука хозяйки, а не защитницы. Глаза мальчика были мрачны, как могила, которая отверзлась, чтобы вот-вот поглотить тело его отца. Одно дело, когда смерть далеко, и совсем другое, когда она прямо перед тобой. До сей минуты Ричард не вполне еще понимал всю бесповоротность этого разрыва и этой потери.

Бабушка так и не сняла своей руки с плеча внука, когда процессия плакальщиц потянулась обратно в манор, где в доме были накрыты столы для поминок.

Старческие пальцы леди Дионисии, длинные и крепкие, намертво вцепились в ткань плаща мальчика. Бабушка провела внука среди гостей и соседей, не особенно подталкивая его, но властно, как бы показывая всем, что он здесь хозяин и главная персона на похоронах своего отца. Ничего худого в этом не было. Впрочем, Ричард и без того был вполне осведомлен о своем положении и мог дать отпор любым посягательствам на свои привилегии. Брат Павел наблюдал за всем этим с некоторой тревогой и шепнул Кадфаэлю, что надо бы увезти мальчика отсюда еще до того, как разъедутся гости, а иначе они рискуют вернуться в обитель без него, поскольку свидетелей уже не будет. Вряд ли мальчика станут удерживать силой на глазах священника и приезжих соседей.

Кадфаэль разглядывал прибывших в Итон: кое-кого он никогда раньше не видел. Вот двое монахов в серых одеждах, приехавшие из монастыря Савиньи, что в Билдвасе, расположенном в нескольких милях ниже по реке, за Лейтоном. Монастырь пользовался покровительством Люделов. Вместе с монахами был еще один человек, державшийся скромно, но достойно, и Кадфаэль не сразу догадался, кто это такой. Тот был в черном монашеском одеянии, выцветшем и порядком заношенном, нестриженые темные волосы спадали ему на отворот капюшона, на плече поблескивали в солнечном свете две-три металлические бляхи, свидетельствовавшие о том, что обладатель их совершил, видимо, не одно паломничество в Святую землю. Быть может, в монастыре поселился какой-нибудь странствующий монах? Вот уже лет сорок, как Роже де Клинтон, епископ Личфилдский, основал монастырь Савиньи в Билдвасе. Эти трое свидетелей как раз то, что надо. В их присутствии не будет никакого насилия.

Наконец брат Павел приблизился к леди Дионисии и учтиво, но настойчиво потребовал мальчика обратно, однако та не собиралась сдаваться просто так.

– Брат Павел, – сверкнув очами, произнесла она деланно ласковым голосом, – я прошу позволения оставить Ричарда, пусть он переночует дома. У него был такой тяжелый день, и, наверное, мальчик очень устал. Не надо бы ему уезжать до утра.

Леди Дионисия и словом не обмолвилась о том, что утром пришлет мальчика в Шрусбери, и все еще крепко держала внука за плечо. Говорила она намеренно громко, чтобы все слышали, как она печется о Ричарде.

– Госпожа, – сказал брат Павел с самым смиренным видом, – к сожалению, я вынужден сообщить, что нам придется уехать. Увы, не в моей власти позволить Ричарду остаться вместе с вами, ибо к вечеру нас ждут в аббатстве. Прошу не гневаться на нас.

Леди Дионисия сладко улыбнулась, но взгляд ее был холоден и жесток. Тем не менее она сделала еще один ход. Скорее всего, это была просто игра на публику, а не попытка немедленно добиться своего, так как старая леди понимала, что в данных обстоятельствах бессильна что-либо изменить.

– Я полагаю, аббат Радульфус внял бы моему желанию побыть с ребенком хотя бы еще один день. Ведь это все, что у меня осталось, плоть от плоти моей, и я так редко видела Ричарда в последние годы. Если вы сразу заберете его, я буду безутешна.

– Госпожа, – твердо произнес брат Павел, вздохнув, – я сожалею о том, что вынужден идти против вашего желания, но у меня нет иного выхода. Я обязан выполнить приказ аббата и к вечеру вернуться в Шрусбери вместе с мальчиком. Пойдем, Ричард, нам пора ехать.

На мгновение старая леди еще крепче вцепилась в плечо своего внука, словно намеревалась действовать даже при свидетелях, но вовремя спохватилась. Сейчас ей нужно было вызвать сострадание, а не возмущение соседей. Поэтому она отпустила Ричарда, и тот неуверенно пошел к брату Павлу.

– Передай лорду аббату, что я как можно скорее хотела бы поговорить с ним, – промолвила она по-прежнему мягко, хотя очи ее сверкали от гнева.

– Обязательно передам, госпожа, – ответствовал брат Павел.

Сказано – сделано. Уже на следующее утро леди Дионисия верхами, со свитой, во всем блеске своего величия, прибыла в аббатство, дабы испросить аудиенции у аббата Радульфуса. Почти целый час она провела с ним с глазу на глаз, после чего вышла, меча холодные, гневные взгляды, как вихрь пересекла большой двор, разметав, словно осенние листья, ни в чем не повинных послушников, и ускакала восвояси таким резвым аллюром, какой вряд ли долго выдержала бы ее низкорослая испанская лошадь; свита, молчаливая и напуганная, потащилась следом.

– Эта леди привыкла идти напролом, – заметил брат Ансельм. – Но на этот раз она встретила достойного противника.

– Полагаю, мы еще услышим о ней, – с беспокойством сказал брат Кадфаэль, глядя на оседающий по дороге шлейф пыли.

– Дамочка, конечно, упрямая, – согласился брат Ансельм. – Но что она может сделать?

– Скоро узнаем, – промолвил Кадфаэль. – И боюсь, что слишком скоро.

Ждать им не пришлось и двух дней. От леди Дионисии прибыл ее поверенный. Церемонно представившись в зале капитула, он потребовал выслушать его. Этот тощий человек с быстрыми движениями и каким-то недовольным выражением лица вошел в зал капитула, держа в руках несколько пергаментных свитков. Он приветствовал собравшихся сухо, но с достоинством и скорее с печалью в голосе, нежели с гневом. Потом он выразил свое сожаление по поводу того, что такой ученый, честный и благородный человек, как аббат Радульфус, вынужден был выступить против кровных уз и отказывается передать Ричарда Людела в любящие руки его единственной близкой родственницы, которая, желая внуку только добра, намерена сама наставлять и направлять его, нового хозяина манора. Таким образом, в отношении бабушки и внука была совершена вопиющая несправедливость, ибо негоже ставить препоны на пути их естественной тяги друг к другу и взаимной любви. Поверенный еще раз выдвинул требование исправить содеянную несправедливость и отослать Ричарда Людела вместе с ним обратно в Итон.