Братья

– Тигран, наверное, сейчас умирает от горя, – сказал он Рубену.

– Да ничего он не умирает, – отозвался тот. – Я украл ее не у Тиграна, а у его ученика.

– Ученика? – удивился Аво. – Как его звать?

Рубен снова глотнул из горлышка.

– Ну, у ученицы. Он отдал эту книгу Мине.

Мина. Девочка, которая во время разговора прикрывала рукой подбородок. Девочка, которую Рубен не любил чуть меньше, чем всех остальных людей.

– А, ты двинул книгу у своей пассии? – рассмеялся Аво.

– Вот и не смешно, – буркнул Рубен.

– Да она же может утопиться, как поймет, что потеряла книгу!

Рубен успокоил брата, сказав, что скоро вернет дневник. Он провел три ночи, копируя текст, и вечером грядущего дня должен закончить.

– Понимаешь, вся сложность в том, что мы должны вернуть ей книгу так, чтобы она не поняла, кто ее украл на самом деле. Нужно придумать уловку… чтобы она подумала, будто забыла, куда положила дневник, а потом сама же и нашла.

– Мы должны? – поразился Аво.

На следующее утро Аво ввалился в комнату, где ежедневно собирался клуб любителей нард перед уроками. Среди семи учеников совсем не трудно было найти Мину. Она беспокойно ерзала на стуле, нижняя губа прикушена. Едва в комнату вошел Тигран – полный, с благородной сединой, в толстом пальто и синей мягкой шляпе, – девочка кашлянула, будто прочищая горло. Аво готов был поклясться, что Мина на грани, что сейчас она сообщит учителю о пропаже единственной в мире книги, а потом залезет на самое высокое здание в Кировакане и сиганет с него вниз. Но прежде чем она произнесла хоть слово, Тигран картинно схватился за сердце, выпучил глаза и, хлопнув Аво по спине, воскликнул:

– Господи боже мой, парень! Да какой же у тебя рост?!

Две недели тому назад Рубен стоял на стуле и карандашом отмечал на стене рост брата. До двух метров оставалось совсем чуть-чуть.

– Метра два, наверное? – угадал Тигран. – Сколько же тебе лет?

– Семнадцать…

– Боже мой, а выглядишь на все тридцать! Может, ты станешь первым в мире человеком, который дорастет до трех метров?

– Тигран, – раздался дрожащий девичий голос. – Мне надо сказать вам кое-что очень важное…

– Да нет. Еще сантиметров десять, и я перестану расти, – торопливо заговорил Аво, заметно повысив голос. – Так врачи говорят. Если человек вырастает выше положенного, значит, у него проблемы с железами. Такие прямо в монстров превращаются. У них железы работают, словно сломанные водопроводные краны, которые выключить нельзя. Гормоны беспрерывно поступают в организм, и из-за этого возникает множество проблем. Но врачи говорят, что мне повезло. Да, я большой – но вовсе не больной.

– Тигран? – снова послышался голос Мины. – Тигран, извините, что я вмешиваюсь, но я должна вам сказать, что…

– И как только я это услышал, – продолжал греметь Аво, – я вдруг подумал, где бы мне еще попытать счастья? Быть может, попробовать научиться бросать кости у вас в клубе и посмотреть, улыбнется ли мне фортуна и здесь?

– Э, – произнес Тигран, – если бы нарды были азартной игрой, то да. Но, в отличие от шахмат, которые являются борьбой наработанных навыков, или от костей, что являют собой чистую случайность…

– Тигран!

Мина, вскочив со стула, крепко треснулась бедром о край стола (синяк не сходил потом месяца полтора). Она схватилась за ушибленное место, а другой рукой за подбородок. В ее крике слышались подступающие слезы, словно раскаты грома перед дождем.

– У меня есть к вам разговор, учитель, и я не могу больше ждать, а этот дебил-переросток постоянно меня перебивает!

– Может быть, ты не расслышала, что я говорил про железы, – сказал Аво, – но дело в том, что я не переросток.

– Ладно, Мина-джан, скажи нам, о чем таком важном ты хотела сообщить?

Но едва Мина раскрыла рот, как ей на глаза попалась та самая книга, поблескивавшая золотым обрезом страниц. Она поняла, что книгу подсунул Рубен, а Аво просто отвлек ее своими глупыми речами.

– Так что же? – вопросил Тигран.

Мина оглянулась, словно искала хоть какое-то оправдание своего порыва. Она с облегчением посмотрела на Аво, а его сердце усиленно заколотилось в груди. Сердце дебила-переростка…

– Она имеет в виду, – пояснил Аво Тиграну, – что не может сосредоточиться на игре, когда я нахожусь рядом.

В комнате раздался дружный смех.

– И вот еще что. Дело не только в моем росте. Тут еще и мои карие глаза, и сросшиеся брови, и мои медвежьи лапы, которые вы, смертные, по ошибке именуете руками. Так что мне нужно уйти отсюда, пожалуй. Вы только гляньте на нее – она же просто одержимая!

Смех не прекращался. Даже Тигран натянул свою шляпу на глаза и, качая головой, что-то насмешливо пробормотал себе под нос.

Мина взглянула на Аво с выражением ненависти и одновременно признательности. Что же до Рубена, то тот сидел на своем месте, смиренно ожидая начала занятий.

– Все в порядке, я ухожу, – сказал Аво, сгибаясь, чтобы пройти в дверь. – Я не вернусь, так что можешь спокойно сконцентрироваться на игре, Мина-джан! Помни: удача и стратегия! Всем до свидания! До свидания!

Все же иногда дождь переставал. В один из таких редких солнечных дней у фонтана на площади скрипнул тормозами белый автобус с бледно-голубой крышей. Сидевший в тени памятника Кирову Аво увидел в окне Мину, которая по привычке подпирала рукой подбородок. Она вышла из автобуса и направилась по улице Московяна, зажав под мышкой лакированную доску для игры в нарды. Около школы девочка остановилась поболтать с подругой, и Аво заметил, что она смеется. Мина буквально согнулась от смеха, и доска в ее руках засверкала в солнечных лучах так ярко, что он не удержался и чихнул. Потом он увидел, что Мина смотрит на него, и помахал ей рукой. Мина махнула ему в ответ.

– Вот мне интересно, – подал голос Рубен, напомнив Аво о своем присутствии, – вот что такого могло произойти между ней и учителем, что он отдал книгу именно ей? Объясни мне, а?

– Может быть, потому, что она играет лучше тебя? – предположил Аво.

– Да нет, – помотал головой Рубен. – Но ты знаешь, я еще не видел более удачливых игроков, чем она.

Рубен снова уткнулся в книгу на русском языке о геноциде. Он не переставая говорил о ней, превознося российскую помощь беженцам. Книга была перечитана им вдоль и поперек, так что Рубен мог свободно вести разговоры на какие угодно темы, даже не отрываясь от текста.

– Не знаю, как так получается, – продолжал он, – но мне кажется, что кости всегда выбрасывают ту самую комбинацию, которая ей нужна.

Он перевернул страницу.

– А тот, кому везет, может принести неудачу тем, кто его окружает.

Аво ничего не ответил и вернулся к своей книге. Ованес Туманян, сын священника, по его мнению, был чересчур религиозен, но время от времени в его стихотворениях сквозила мысль, которую можно было бы выразить словами: «Приходи иногда взглянуть на мою могилу, друг», – то есть об искренней и крепкой дружбе. Эта мысль ему нравилась.

Рубен отправился в туалет в здание, где размещалось управление по переписи населения, и вдруг рядом раздался голос:

– Я даже не знаю, бываешь ли ты когда-нибудь один.

Перед Аво стояла Мина. Он повернул голову – маленькая фигурка Рубена поднималась по ступенькам. Брат то и дело снимал очки и проверял стекла на предмет пятен.

– Да он ненадолго, – сказал Аво и рассмеялся. – Даже странно, какой короткий у нас с ним поводок.

– И кто же собака, а кто хозяин? – спросила Мина, перекладывая доску в другую руку.

– Да мы по очереди.

Хоть Мина и не присела рядом, по ней было заметно, что ей очень хотелось этого.

– Нет, я не могу сказать, что не люблю Рубена. Просто я каждый день вижу его на занятиях. А вот тебя почти никогда, – сказала она.

– Да ну? – удивился Аво. – Меня, вообще-то, трудно не заметить.

Мина достала игральную кость и кинула ее Аво в лоб.

– Да, действительно. Даже промахнуться трудно.

– А у тебя есть чувство юмора. Даже побольше, чем у меня. Ты точно родом из Кировакана?

– Мы тут не такие унылые, как Рубен, – сказала Мина.

– Он немного странный, но мне это даже нравится. Тем более он мой брат. Что тут еще скажешь?

– Не то чтобы странный, – отозвалась Мина, несколько раздраженная тем, что приходится тратить драгоценные минуты на обсуждение Рубена. – Он напоминает мне моих дядюшек и их друзей, таких же стариков. Они ни о чем больше не могут говорить – только о турках. Это настолько…

– Скучно? – подсказал Аво.

– Я хотела сказать «настолько по-мужски». Но «скучно» тоже подходит. Не смейся, это действительно так. Бесконечное переливание из пустого в порожнее! Видел лимонные деревья у горнолыжного подъемника? А теперь представь, что они никогда бы не роняли созревших плодов – лимоны так бы и висели, пока ветви не опустятся до земли; места для новых завязей там бы не нашлось.

– Да ты, я смотрю, поэт, – заметил Аво.

Но Мина сразу же прикрыла рукой подбородок, и Аво догадался: девчонка подумала, будто он издевается над ней. Говоря по правде, он бы хотел уметь выражать подобным образом свои мысли или хотя бы иметь смелость высказываться. Но вместо этого он продолжил гнуть свою линию:

– Если у тебя зайдет об этом разговор с Рубеном, то он скажет, что мы всегда должны помнить о геноциде, поскольку турки отрицают то, что было на самом деле.

– О, видишь? Видишь, как сразу стало скучно? Конечно, это все так, но… Как только ты заговорил о геноциде, у тебя сразу же потускнел взгляд.

– Долг памяти – это серьезно, – усмехнулся Аво.

– Ой, вот давай поговорим как раз о несерьезном. О кино или о музыке. Вот, например, у моей сестры есть маленький переносной проигрыватель. Но она слушает ужасную русскую эстраду. Так что я познакомилась с одним парнем, который фарцует зарубежными пластинками. Купила у него альбом Pink Moon, английский. Это что-то необыкновенное! Не похоже ни на что, что я раньше слушала. И ведь альбом издан только в прошлом году. Мир движется вперед, люди создают новое, а не цепляются за прошлое. У тебя есть проигрыватель?

– У меня?

– Нет, так ничего страшного. Одолжу у сестры. А куда бы нам пойти так, чтобы Рубен нас не нашел?

Аво буквально ощущал флюиды, исходившие от этой девушки с огромными глазами и маленьким подбородком, что стоит сейчас перед ним и спрашивает, где бы они могли уединиться.

Тут он заметил, что у него развязаны шнурки. Быстро нагнулся и так туго завязал их, что скрипнула кожа ботинок.

– Я бы хотел послушать пластинку, но нужно взять и Рубена. Мы с ним всегда вместе.

Мина снова переложила доску.

– Ах да, – сказала она, посмотрев на здание, в котором скрылся Рубен, – собачий поводок. Но если вдруг передумаешь, приходи сегодня вечером к тем самым лимонным деревьям у подъемника. Я возьму проигрыватель и пластинку.

– Сегодня?

– Завтра будет дождь. У нас тут дожди могут хлестать целыми неделями.

Мина поспешно удалилась, зажимая под мышкой лакированную доску, от которой во все стороны брызгали солнечные зайчики.

– Я пролистал твою книгу по истории, – сказал Аво Рубену, когда тот вернулся.

– Вот как?

– Ага. Она заставила меня вот о чем задуматься: мы, армяне, просто одержимы нашим прошлым. Это подобно тому, как если бы лимонное дерево перестало избавляться от зрелых плодов, мешая появляться новым. Тогда бы и не было свежих лимонов – одни сморщенные.

– Какие еще лимоны? Ты о чем, брат?

– Ну… Ладно, давай сначала. Помнишь те лимоны, что растут у подъемника?

– Что за шутки?

– Ничего я не шучу. Просто я думаю, что сегодня можно заняться чем-нибудь другим – нет дождя, и на улице славно. Прекрасный денек!

– Ты считаешь, что это – прекрасный денек? А знаешь, какой день станет по-настоящему прекрасным? День, когда мы заставим турок признать резню армян, что они до сих пор отрицают!

Рубен уткнулся в свою книгу.

– Или тот день, – вскинул он голову через какое-то время, – когда нам удастся доказать, что никто, кроме самих армян, палец о палец не ударил, чтобы обнародовать данные о гибели почти двух миллионов наших соотечественников. Случится такое – тогда и настанет прекрасный денек!

– Нас сегодня вечером пригласила Мина, – сказал Аво.

– Нас? – оторвался от чтения Рубен.

– Да, нас обоих. Она проходила мимо, пока ты бегал в туалет. Случайно. И сказала, что у нее есть новая пластинка, которую можно послушать.

– Армянская?

– Нет, английская.

– На фиг надо. Забудь.

– Ну, быть может, у нее есть и армянские записи. Я не знаю.

Рубен призадумался.

– Знаешь, – наконец сказал он, – единственные, кто, кроме самих армян, могут нам помочь, это Ленин и Иисус.

– Слушай, как я могу не смеяться, когда ты несешь такую чушь?

– А Ленин с Иисусом могли, а? Могли они вообще шутить? Шутить, когда правда стала кривдой? Или же они убедились, что жизнь есть не что иное, как шутка, и они сами сделались солью этого анекдота? Что им еще оставалось, как не смеяться? Плакал Иисус или смеялся? Вот в псалмах Бог говорит царям, что замышляли против Него: «Смеется восседающий на небе!» Понимаешь, смех – это награда за праведную жизнь, а не средство ее достижения!

– Мина сказала, что альбом довольно хорош.

– Признайся, – сказал Рубен, – признайся, что ты не валял дурака перед Тиграном, а просто старался понравиться Мине.

– А ты сам не старался?

Рубен закрыл свою книгу:

– Слушай, ты же мужчина, правильно? Значит, тебе не нужно спрашивать меня, идти с нею или нет. Так что выбирай.

– Я выбираю и то и то, – сказал Аво, потрепав брата по волосам.

– И то и другое – не выбор, – отозвался Рубен.

Тем вечером контрабандная пластинка – сначала ее незаконно ввезли в Советский Союз, а потом незаконно продали в Кировакане – вращалась на диске проигрывателя, словно планета. Мина не понимала ни слова из песен, но подпевала каждой. Над ее головой, маленькие, словно пламя от свечки, зеленели в сумерках молодые лимоны. Мина радовалась и музыке, и погожему вечеру – убедила себя в том, что это хорошо. Прослушала пластинку четыре раза, а потом отправилась домой.

Глава пятая

Лос-Анджелес, Калифорния, 1989 год

Добраться из округа Кинг до бунгало Джонни Трампета в пустыне Мохаве можно было двумя путями – через Айдахо и Неваду, двигаясь на юго-восток, или через Орегон и Калифорнию. Мне не хотелось пробираться через горные разломы, и я выбрал второй вариант. Мы с Фудзи ехали вдоль равнин западных штатов, словно нас засосало в аэродинамическую трубу. Если не считать нескольких остановок на заправочных станциях, через мрачные леса графства Гумбольдт и виноградники Центральной долины прокатили почти без отдыха. При такой-то скорости мы должны были появиться на раскаленной пыльной сковородке калифорнийской пустыни раньше срока, оставив за собой день в запасе. Но после шестнадцати часов пути, невыспавшийся и одуревший, я пропустил поворот на восток и оказался на дороге, ведущей в Лос-Анджелес.

К моменту, когда я понял, что ошибся, было уже десять часов вечера. У меня слипались глаза, свет уличных фонарей стал сливаться со свечением габаритных огней впереди идущих автомобилей, и я едва удерживался, чтобы не уснуть. О том, чтобы вернуться на автостраду и продолжать путь на восток, даже и речи не шло. И тут мне повезло – в стояночном «кармане» я заметил свободное место. У меня был час времени, чтобы передохнуть. Я перенес Фудзи в кузов грузовичка и залез в спальный мешок.

Час пролетел мгновенно, как в бытность мою на флоте, когда я дежурил в «вороньем гнезде» и слезал оттуда с красным, обветренным лицом. Однако этого часа хватило, чтобы я проснулся достаточно бодрым и мог продолжать свой путь.

Было около полуночи, и я мог бы добраться до бунгало горчичного цвета, обещанного Трампетом, где-то часам к двум-трем, причем без особого труда. Однако стоило мне выглянуть из окна, чтобы пропустить встречный поток и выехать на автостраду, я внезапно понял, куда меня забросила судьба.

Вряд ли я когда-нибудь смогу понять – что в нашей жизни случайно, а что нет. Как выяснилось, я припарковался в одном квартале от забегаловки, где в семьдесят восьмом познакомился с Броубитером. Короче, это был бар «Выстрел в желудок».

Весной семьдесят восьмого я поссорился со своим лучшим борцом Микки Старром – по причинам, о которых не буду рассказывать, – и разорвал с ним контракт. Несколько недель после этого я варился в собственном соку в трущобах Северного Голливуда, думая, что делать дальше. Понятно, я был уже стар, к тому же у меня болела поврежденная шея, из-за чего мне пришлось расстаться с карьерой рестлера и превратиться в менеджера лет десять тому назад. На выбор оставалось два варианта: либо вообще уйти из этого бизнеса, либо найти замену Старру, чтобы поправить дела и начать зарабатывать. На все про все я положил себе месяц сроку.

К последней неделе установленного срока я бросил попытки найти новую звезду и переключился на поиски самого щедрого бармена в городе. В конце концов я набрел на «Выстрел в желудок» и познакомился с барменом, Лонгтином. Он был весь седой, хотя и намного младше меня, и только недавно стал отцом. С момента рождения дочки Лонгтин бросил пить и, как мне показалось, выставил мне дополнительную порцию бурбона, которая предназначалась ему.

В самую последнюю ночь перед концом злополучного месяца он открыл банку ананасового сока и чокнулся со мной, приветствуя мое решение: я переезжал в Тусон, чтобы быть поближе к бывшей жене. К такому решению меня подвигли бесконечные разговоры Лонгтина о своей крохотной дочке. Под парами я забывал о том, какие проблемы доставил своей бывшей, когда женился на ней, и искренне думал, что она как-никак самый близкий мне человек. Нам обоим было уже за пятьдесят. Возможно, у нее появилась новая семья – я не знал наверняка, но думал, что еще не поздно проявить к бывшей хоть каплю доброты.

Едва я объявил о том, что окончательно ухожу из рестлинга, и чокнулся с барменом, как заметил в зале Броубитера. Не скрою – поначалу меня привлекли его габариты, и моя умиротворенная виски душа впечатлилась от такого зрелища.

По обе стороны от его широкой шеи отходили два могучих плеча, напоминавшие гигантские эполеты. Даже фартук, повязанный вокруг его талии, не мог скрыть мощи тела, которое при этом выглядело не глыбой, а сгустком энергии. Он зевнул, и мне показалось, что на миг раскрылась его душа. В тот момент я подумал, что чихал и пердел этот парень с такой же душевностью. Потом он повернулся ко мне лицом, и я сразу понял, что может стать его отличительной чертой на ринге – густые, темные сросшиеся брови, проходившие через переносицу. То есть я сразу стал думать, как можно представлять его публике. Я понятия не имел, что там скрывается в глубине его черных глаз – змеи или сокровища, но это только раззадорило меня. Кошмары или благодать – я не мог понять, зато твердо понимал, что это деньги. То, что можно выгодно продать.

Однако помимо его габаритов меня привлекло и нечто иное. Я обратил внимание, как он исполняет свои рабочие обязанности. Выглядело это довольно странно: парень, зажав в руке кусочек мела, то и дело подходил к большой грифельной доске (там, к слову, стояли самые дорогие бутылки) и рисовал на ней какие-то странные закорючки.

Бар уже закрывался. Табуреты у стойки опустели – остался только я. Мне было хорошо слышно, как этот амбал напевает, чиркая мелком по доске. Не выдержав, я сказал Лонгтину, который стоял спиной ко мне, склонившись над кассой:

– А ты в курсе, что этот верзила разрисовывает твою доску?

– А, это мигрант, – отозвался бармен. – Мы зовем его Браво.

Я снова посмотрел в сторону черной доски, но парня там уже не было. На доске остались цепочки непонятных символов, которые, должно быть, являлись буквами его национального алфавита, сложившимися в слова. Много позже, когда я напомнил Аво эту историю, тот сказал, что совсем не помнит, что он там писал. К тому времени мы достаточно поколесили вместе по Америке, и я полагаю, он вполне мне доверял, чтобы сказать правду.

– Может быть, я переводил названия сортов пива, – со смешком пояснил он.

– Да, но слова казались чем-то более значительным, чем пиво.

– Это же армянский язык, бро, – отозвался Аво. – У нас даже проклятия напоминают молитву.

В тот вечер я понял, что этот парень – мой шанс снова вернуться в рестлинг. Едва только он, как бульдозер, прорвался в зал через дверь подсобки со шваброй и ведром, я спрыгнул с высокого барного табурета, и стянул волосы в хвост.

– Здорово! – сказал я, когда он толкал свое ведро мимо меня.

– Братан, мы закрываемся, – сказал он, не останавливаясь.

– Видишь ли, нам надо познакомиться, как мне тут посоветовали, – возразил я, соображая, как бы мне себя отрекомендовать. В его глазах я выглядел, наверное, неважнецки – средних лет, загорелый, с обесцвеченными волосами до плеч, собранными аптечной резинкой, рубашка расстегнута до груди, словно у голливудского прощелыги.

Я несколько сбавил тон, чтобы не отпугнуть его.

– Обычно меня зовут Волосы Ангела, но, как ты понимаешь, я вполне вменяемый чувак.

Понял ли он, о чем я говорю?

Я протянул ему руку:

– Терри Крилл.

Его исполинских размеров ручища на мгновение отцепилась от ручки швабры, тряхнула мою, и он снова принялся тереть пол.

– Эй, Терри, – крикнул мне Лонгтин из-за барной стойки, – тебе, кажется, уже пора!

Не обращая внимания на его слова, я засыпал Аво кучей вопросов. Поначалу он вообще никак не реагировал, но стоило мне заикнуться о борьбе, парень сразу заинтересовался. Сказал, что участвовал в юниорских состязаниях. Я поманил его пальцем, и тот согнулся, чтобы расслышать меня:

– Это прекрасно, сынок, но я имею в виду не борьбу, а профессиональный рестлинг. Знаешь, в чем их отличие?

Он не знал, и я совершил тяжкое преступление в отношении принципа «кейфеб» – сказал ему, что собираюсь нанять его для развлечения публики, что это всего лишь представление, и единственное, что в рестлинге реально, – это деньги. Деньги и мили, накрученные на спидометре автомобиля. «Этому научил меня Капитан Лу Альбано», – сказал я, но это имя не произвело на парня никакого впечатления. Тогда я спросил его, сколько он получает у Лонгтина, и продолжил расписывать сказочные перспективы, не забыв упомянуть о больших деньгах, что мы могли вместе заработать. Но Аво только без конца повторял, что бар закрывается, и елозил шваброй по полу, едва не задевая носки моих мокасин.

Только потом, гораздо позже, я понял, как мало повлияли деньги на его решение. Но тогда я не переставая твердил ему о долларах. Возможно, надо было попытаться соблазнить его чем-то другим – вниманием со стороны девушек, славой или необычайно пьянящим ощущением, что ты можешь заставить людей или обожать тебя, или ненавидеть. Но пока я распинался, Лонгтин вдруг вмешался в разговор из-за барной стойки:

– Так ты вроде собирался в Тусон?

Именно эта брошенная барменом фраза неожиданно заинтересовала Аво.

– Вы уезжаете из Лос-Анджелеса? – спросил он.

В его глазах появился какой-то особенный блеск.

– Если ты примешь мое предложение, то многие годы тебе придется жить в номерах отелей и в машинах, – честно сказал я.

Когда Аво спросил, как скоро мы сможем отправиться в путь, я понял, что достиг своей цели.

– С самого утра, – сказал я, поигрывая ключами в кармане.

Аво сказал, что раньше полудня не сможет. Я немного поломался для вида, но согласился.

На следующий день он подошел к моей «Каталине» с той самой красной поясной сумкой-кошельком на талии. На его лбу красовалась свежая ссадина.

– Что, прощальный подарок от Лонгтина? – поинтересовался я.

Впрочем, винить Лонгтина было бы несправедливо – он буквально за мгновение потерял хорошего работника. Но я был рад тому, что сделал. Во всяком случае, какое-то время я испытывал удовлетворение.

Возвращение в «Выстрел» чем-то напоминало вторжение в чужую собственность, ладно хоть вторгался я, а не ко мне. Думая, что вряд ли я еще когда-нибудь окажусь в этих местах, я решил все же зайти и посмотреть, помнит ли меня Лонгтин, как я его. Дочке Лонгтина, должно быть, уже исполнилось двенадцать. Черт возьми, почему к памяти прилипают чужие имена? «Выстрел в желудок», Лонгтин, его дочка – кажется, ее звали Харпер…

Открыв для Фудзи банку с тунцом, чтобы та не скучала в мое отсутствие, я направился знакомым переулком к «Выстрелу». К выкрашенной желтой краской двери бара вели пять ступенек, но не вверх, а вниз. Само помещение мало изменилось за эти годы – те же покосившиеся картинки с героями перестрелки у корабля «О’Кей», – но я сразу заметил главную перемену: за стойкой был не Лонгтин, а какой-то тип с выкрашенными в розовый цвет волосами, да к тому же весь в пирсинге. О как… Я забрался на табурет в дальнем углу напротив стайки подростков, которые, судя по металлическим побрякушкам на теле, явно были друзьями бармена. А тот согласился подождать, пока я обдумаю, что пить, и налил мне с собой стаканчик сливок – Фудзи любила это дело.