Целитель. Принцип Талиона

* * *

Пока индеец шагал к машине, ярость, клокотавшая в нем, подостыла, а снадобье, заваренное Глэйдэйнохче, прояснило сознание, окончательно разгоняя дурманящую мглу.

Ричард скучал не внутри, а снаружи. Стоял, прислонившись спиною к джипу, и с чисто коровьей флегмой перетирал зубами жвачку.

Оглянувшись, Аидже приметил метрах в двухстах знакомый силуэт «Форда». А вон и «Додж» поблескивает открытым капотом – крепкие парнишки даже не притворялись, что копаются в моторе – топтались рядом, смоля сигаретки.

Индеец собрался, будя в себе «латентную энергию», как называл ее Марк Оти, начальник службы безопасности Рокфеллера. Мозг подчинялся неохотно, но шаманская «смазка» помогла – шестеренки в голове раскрутились, защелкали… Аидже молниеносным движением рванул джинсовую рубашку Ричарда, тут же прикладывая ладони к волосатой груди.

Ричард недоуменно дернулся… Вернее, желание вздрогнуть пронеслось по нервам, но окостеневшие мышцы сковали тело, как тяжкие пелены – мумию. Лишь глаза испуганно забегали, да шевельнулись губы, выдавливая скрипучее:

– Что?..

– Сейчас ты мне расскажешь всю правду, – Аидже встал рядом, поворачиваясь спиной к «сопровождающим». – Будешь молчать или соврешь… – зловещая улыбка заплясала на тонких губах. – Окаменеют все твои мышцы! Легкие остановятся на вдохе и… Сам понимаешь. Чем меня отравили?

– Я… не знаю! – выдохнул белый, и заскулил: – Да правда! Там такое название сложное, на целый абзац! Только это не яд вовсе! Что ты, разве ж я им позволил бы! – подпустил он лести, юля. – Это какое-то новейшее, секретнейшее спецсредство – оно ослабляет волю, делает человека пассивным и податливым… – Ричард скривил лицо, будто надкусил лимон. – Кто там всем рулит, точно не знаю, хотя и догадываюсь. Но не скажу – лучше сдохнуть! А кто с тобой занимается… – его губы изломились неприятной улыбочкой. – Рядом с твоей комнатой, прямо за стенкой – большой зал, набитый компьютерами и всякими приборами. Там постоянно крутятся научники. Ту самую отраву с трехэтажным названием они распыляют каждую ночь, когда ты находишься… м-м… в фазе… м-м… О, вспомнил! В фазе быстрого сна! И… Там еще добровольцы или заключенные… не знаю. Их пичкают нейростимуляторами… Какая-то секретная программа… Называется «МК-Ультра 2.0»…

– Ясно, – индеец мрачно поглядел белому в глаза. – Сейчас твои мышцы расслабятся, но ты постарайся забыть о нашем разговоре. Я тебя не трону, но, если ты сам проболтаешься или доложишь Оти… Тебя или убьют, или отдадут ученым для опытов. Надеюсь, ты это понимаешь. Едем!

Через пару минут «Шевроле» неспешно развернулся и покатил, набирая скорость. Накачанные молодчики, едва различимые в зеркале заднего вида, спешно побросали окурки. Моторы взревели, покрышки взвизгнули – и машины сопровождения взяли джип в «коробочку».

Среда, 15 марта. Ближе к вечеру

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

К родительскому дому я подъезжал со скоростью ленивого велосипедиста. Уморился. Весь день, с самого утра, мотался по Москве и области – встречался, договаривался, объяснял, вдалбливал, согласовывал, подмахивал сам или отдавал на подпись вышестоящим, вникал в проблемы, расшивал узкие места…

Гулкий подъезд, узкая кабина лифта приободрили меня знакомыми образами и даже запахами. В парадном вечно пахло масляной краской и, почему-то, свежими газетами.

Поднявшись на «родной» этаж, я толкнул дверь. Ну, разумеется…

Дверь стояла незапертой. Мамулька уже забыла про свои приключения! Сейчас вот как дам втык – за недостаточную бдительность!

Бесшумно скользнув в прихожую, разулся тихонько, повесил куртку… И заулыбался. Мама в гостиной мурлыкала под нос что-то из репертуара Пьехи. Ну, вот как на нее злиться?

– Опять дверь нараспашку! – сказал я грозным голосом, являясь народу.

Мама в длинном халате и тапках с помпонами олицетворяла собой богиню домашнего уюта. Она живо обернулась, расцветая улыбкой.

– Ой, Мишечка! – защебетала родительница. – Выпугал меня! Что, опять открыто? Это не я, честно! Настька с Ритой в магазин побежали – и оставили!

В маминых объятиях все мои колючки опали, как рыжая хвоя с засохшей новогодней елки.

– Ох, мама, мама…

– Ох, Миша, Миша… Устал?

– Да как-то… – ответил я неохотно. – Иногда так все надоедает… Слушай, всегда забываю спросить. А папа возвращаться думает хоть?

– Думает, думает! – заверила меня мамочка. – А как же! – и добавила с оттенком гордости: – Папочку твоего назначили генеральным директором! Вчера только приказ подписали.

– Опять из Праги вылезать не будет, – проворчал я недовольно.

– Да нет же! – воскликнула родная моя женщина. – Главные-то заводы тут, в Зеленограде! – и похвасталась: – Папа твой и с диссертацией закончил!

– А вот за это надо выпить! – обрадовался я.

– Алкого-олик… – заворковала мама. Встрепенувшись, словно вспомнив о чем-то, она улыбнулась лукаво: – А мне только теперь стало понятно, кому я должна сказать спасибо… Помнишь, лет… лет семь назад ты меня за грудь ухватил? М-м?

– Помню, – забормотал я, краснея.

– Это был рак? – утишила свой голос мамуля.

– Протоковая карцинома… – удалось мне вытолкнуть, да и то через силу. – Ну, как называется, я потом узнал, а тогда… Чувствую хворь, а что делать, не соображу! Ну, вот…

– Целитель ты мой родненький… – притиснула меня мама. – Ой, ё-ё, ёжечки ё-ё… Я тогда распереживалась еще! Может, думаю, это всё выбрыки пубертата? Зря я, что ли, всё о твоих подружках вызнавала? Спасибо тебе! И за то, что вылечил, и за то, что молчал, – ласково сказала она, да так притиснула, что дышать нечем стало.

А мне как-то полегчало. Секунду спустя завозились, захихикали в прихожей. Пришли мои самые родные девчонки. Сейчас полезут целоваться, начнут болтать о важных пустяках, разведут суету на кухне… И станет совсем хорошо!

Глава 3.

Суббота, 18 марта. Вечер

Зеленоград, аллея Лесные Пруды

Отец вернулся из Праги еще утром – мама ездила в Шереметьево встречать – но дома так и не появился. Запуржила, замела министерская круговерть! И по работе, и по защите докторской. Вернее, защититься-то папа успел, будучи в командировке, а нынче ему выпало самое приятное – присуждение ученой степени.

Данное событие означало, что доктор технических наук Гарин Петр Семенович задержится допоздна, ибо новенький диплом следовало обмыть на банкете. Это свято!

Семейство Гариных честно прождало своего главу до восьми вечера, и лишь затем чинно расселось за столом.

– Миша, – церемонно велела мама, поправляя прическу, – наливай!

Я скрутил пробку шампанского, и бутылка задавленно хлопнула. Пенный напиток щедро пролился в наклоненные бокалы, празднично шипя. Настя оживленно заелозила.

– Кто скажет тост? – мама улыбнулась, глядя сквозь хрустальные высверки.

– Я! – воскликнула Настя, подскакивая. Выдержала паузу, и грянула: – За папу!

Все посмеялись над емкой краткостью, и бокалы сошлись, вызванивая дробно и певуче. Да, это вам не рюмками щелкать!

Рита, пригубив полусладкого, улыбнулась мне, как будто поздравляя взглядом, и развернулась к маме.

– А кандидатскую Петр Семеныч когда защитил? Давно?

– У-у-у… – комично затянула «матриарх». – В Первомайске еще. Мы тогда полдома снимали на Автодоровской. Настя… Это сейчас она винишко хлещет, а тогда я ей молочко в бутылочке грела…

– Мам! – с укором глянула сестричка. – Можно подумать, дочка у тебя алкашка!

Я притянул девушку к себе, успокаивающе воркуя:

– Это она в воспитательных целях!

– Хоть ты меня понимаешь! – прижалась Настя, горестно задирая бровки.

– Давай, я тебе салатика наложу, – хихикнула мама, подмигивая. – Закусывать надо, пьянчужечка моя!

– Вот так всегда, – вздохнула сестренка, ковыряя селедку под шубой. – Суровые семейные будни!

А маме и самой взгрустнулось.

– Как же вы выросли… – покачала она головой. – Совсем взрослые уже… Кажется… Ну вот же, недавно Мишу в пионеры принимали, а Настю – в октябрята…

– С возрастом время начинает бежать быстрее, – философически заметил я. – Хотя… Наверное, с годами мы просто начинаем замечать его бег. И неприятно удивляемся: «Как? Уже столько лет прошло?»

– Истину глаголишь, сын мой, – печально улыбнулась мама. – Только самое неприятное не в прошедшем времени, а в потерянном. Хлопоты, хлопоты, суета сует… Оглянешься назад, а всё без толку. Ну, дали нам квартиру. Ну, съездили мы в Болгарию. И всё? Знаешь, Миш, как тебе папа завидовал! Даже не самим твоим успехам, а тому, как рано ты начал, не тратя жизнь зря. Да ты и мне заодно дал пинка для ускорения! – в ее улыбке проявился задор. – А то бы так и не решилась! И всё равно… Знаешь, бывает, что сомневаюсь, а стоило ли вообще начинать?

– Стоило, Лидия Васильевна, – серьезно сказала Рита. – Стоило! Вспомните бабу Клаву. Я как-то зашла к ней, прошлым летом еще, а она сидит на лавочке под вишнями – сгорбилась, глядит как-то потерянно. Ну, какие тут сразу мысли? «Не заболели?» – интересуюсь. А она посмотрела на меня, и говорит, как причитает: «Господи, откладывала я, откладывала, да и отложила жизнь насовсем. Не одно, так другое, не другое, так третье… Дом, хозяйство, дети… А я все жду, когда же мне жить начинать, чтобы по-настоящему, как мечтала! Дети переженились – внуки пошли… Внуки выросли, бабушка им не нужна больше… Дождалась. А жизнь-то прошла! И не начнешь ничего, потому как кончить не успеешь…»

– Ну, мне кажется, баба Клава все-таки была счастлива, – неуверенно заговорила мама.

– Да мы постоянно твердим о счастье, желаем всем подряд, – вступил я, – и не понимаем, что же оно такое. Еще и делим его, классифицируем! Личное счастье, женское счастье, семейное… А, может, единственно тот счастлив, кто реализовал себя? Не обязательно добиваться премий, званий и чинов, а просто заниматься любимым делом! Проще некуда, ведь на работу уходит треть жизни, день за днем… Вот и считай: или радоваться, что понедельник начинается в субботу, или тяготиться буднями! Так что… Не вздыхай, мамулечка! И на папу не равняйся – ему уже полтинник светит, а ты у нас совсем еще молоденькая! И ведь не ждешь, не откладываешь, а учишься! Окончишь, поработаешь, защитишь кандидатскую… И однажды мы выпьем за доктора химических наук!

Мама расчувствовалась и поцеловала меня, кое-как дотянувшись.

– А ты чего молчишь? – сощурилась Рита на Настю.

– Думаю, – глубокомысленно заявила сестричка. – Какое мне платье надеть на выпускной?

– А ведь правда… – поразилась Гарина-старшая. – Ей же летом аттестат получать!

– А давайте выпьем за «корочки»! – вдохновилась моя суженая. – И за Настины, и за ваши!

– И за мои, – вставил я, исполняя обязанности виночерпия. – Мне тоже сдавать летом. Ну, чтобы все мы были здоровы!

– И образованы! – быстро добавила Настя.

– И занимались любимым делом! – подхватила мама.

– И чтобы все любили друг друга! – заключила Рита.

* * *

Шампанское мы быстро «уговорили». Настя включила музыку, и я по очереди танцевал со всеми – с «диджеем», с мамой, с Ритой, опять с сестричкой. Тут Михаил Державин зазвал всех в «Кабачок «13 стульев», а я вышел на балкон – подышать и проветрить голову. На улице было холодновато, но терпимо. В темноте зависли мутными шарами фонари, высвечивая мокрый асфальт, а дальше чернела чащоба, насылая запахи прели. И тишина…

Лишь за близким окном пани Катарина пела голосом Халины Францковяк.

Я с наслаждением вобрал в себя холодный сырой воздух, и тут завопила Настя, запищала мама, и я понял, что вернулся блудный доктор технических наук.

Женщины моего племени затащили вождя прямо в гостиную, где и набросились на него втроем, целуя, теребя, мутузя… Посмеиваясь, я дождался, пока они выпустят растрепанного, счастливого отца, и обнял его. Папа, всегда стеснявшийся проявления чувств, сам закалачил руки, тиская меня.

– Ну, вот, – ухмыльнулся он, оторвавшись, – выбился в люди! Догоняй, сын!

– Лет через десять! – смешливо фыркнул я. – Тебя как раз из член-корреспондентов в академики переведут!

Отец рассмеялся – вольно, не удерживая веселье в себе, и мама воскликнула, выглядывая из кухни:

– Всем шампанского!

– Так ведь кончилось уже! – заголосила Настя.

– А у меня еще есть! Миша, открой, пожалуйста…

И гулянка вышла на новый уровень.

* * *

Заночевали мы с Ритой в моей бывшей комнате, разложив диван-кровать. Я лежал и улыбался. Просто так. Уж слишком хорошо складывалась жизнь – и у родителей, и в моей «ячейке общества», и вообще. Да здравствует счастье и безмятежность!

Рита навалилась на меня, потерлась щекой о щеку, погладила мою руку. Я тут же вмял пятерню в тугую грудь, с наслаждением оглаживая атласную округлость.

– Ми-иша… – жарко зашептала девушка. – Ну… ты что? Шуметь же будем!

– Родители сейчас сами зашумят, – парировал я.

– Настя за стенкой…

– Она уже большая девочка! Себя вспомни.

– Сравнил… У меня же был ты!

– А я и сейчас есть…

– Правда? – мурлыкнула Рита, зажимая мою нахальную руку между ног.

– Ага! – выдохнул я.

Мы расшалились, и стали шуметь.

Пятница, 24 марта. День

США, Южная Каролина, Хобкау Барони

– Мистер президент! Подлетаем!

Джеральд Форд вздрогнул, выходя из дремы, и глянул в иллюминатор. Под брюхом вертолета проплывали топкие солончаки, сверкая зеркальцами луж. Вдоль широкого песчаного пляжа клонились бурые злаки, а сабаловые пальметты мотали космами болотного цвета. Стая уток, испугавшись ревущего «Марин Уан»,1 полетела над самыми дюнами, заполошно крякая, сея мелкие перья и сор.

«Будто и не ступала сюда нога белого человека… – подумал Первый Джентльмен. – Всё, как триста лет назад, застыло в дикости».

Тяжелая винтокрылая машина, чуть кренясь, взяла к западу, минуя перепады бескрайнего поля для гольфа, и зависла над площадкой с огромной буквой «Н», выведенной белым по зеленому.

Несильный толчок, и вертолет грузно просел на шасси, попирая траву. Бешеный разлет лопастей трепал верхушки сосен, выстроившихся по краю плантации и бросавших зыбкую тень на заросшую колею. К самой дороге притулился скромный домик-шелтер, рубленный из тонких бревен гикори.

На его пороге стоял, рукою прижимая стетсон, невысокий человек средних лет. Он был одет в строгую черную пару, и впрямь напоминая плантатора-южанина.

– Сэр?.. – неуверенно обратился начальник охраны, накачанный и быстроглазый.

– Побудь здесь, Томми, – мягко пророкотал Форд. – Тут безопасно.

Винт уже еле вращался, когда президент покинул «Марин Уан». Аккуратно скошенная трава пружинила под ногами, а налетавший ветерок струил будоражащие запахи – терпкая гниль, нанесенная с болот, мешалась с соленым, йодистым духом океана.

– Приветствую вас, мистер президент, – Бернард Барух-младший небрежно приподнял шляпу. – Прогуляемся?

– Пожалуй, сэр, – наклонил голову Форд.

Он ощущал себя безродным крестьянином, представленным монарху. Благословенные Штаты выпестованы отъявленными республиканцами… заложившими американскую империю. Всей разницы, что новая знать кичится не древностью рода, а богатством. Не зря же местный автомобильный король окрестил внука Генри II…

– Скажите, сэр… – заговорил президент, лишь бы задавить в себе неприятную робость. – Ворочать триллионами – это удовольствие или тягость?

Барух усмехнулся.

– Число с двенадцатью нулями – нечеловеческое, Джеральд. Для безбедной жизни хватит и миллиона. А сотни миллиардов… Это чрезмерная, неодолимая сила. Это войны и голод у непослушных наций или стабильность и благополучие – у покладистых. Чего уж тут приятного… Лично мне тяжко, хотя и подкатывает порой довольство. Ну, что выросло, то выросло, – развел он руками. – Отец был куда жестче меня, холодней и… бесчувственней? Да, пожалуй… Порой он напоминал мне уэллсовского марсианина! А я всего лишь тщусь походить на него. Однако копия всегда хуже оригинала, даже если носят они одинаковые имена…

Форд слушал – и поглядывал искоса на своего визави. Барух мог позволить себе такую вольность, как искренность. Ведь он, и подобные ему, всегда в тени. Барухи, Рокфеллеры, Морганы…

Deep state, «глубинное государство». Истинные хозяева Америки! А он кто? Да так… Наемный управляющий. Верно служил – оставили на второй срок. Заартачится – могут и шлепнуть, как Кеннеди.

Оглянувшись на вертолет, уныло свесивший лопасти, Бернард сказал:

– Ну, можно поговорить спокойно, без пронырливых свидетелей… Я думал над вашей докладной запиской, Джеральд. К сожалению, вы правы. Помните историю со Лжемихой? Нет, нет, меня вовсе не тянет бередить язвы самолюбия! Просто тогда я не поверил, что нам удалось вывезти из Советского Союза настоящего предиктора. Да скорее русские уволокут все золото из Форт-Нокса и перегрузят его на свой крейсер! За «железный занавес» ходу нет.

– Согласен, сэр, – помрачнел Форд. – Но и терпеть нынешнее положение невозможно! Наша политика терпит крах повсюду – в Африке, в Азии, даже в Европе! Что толку задумывать всякие многоходовки, если русские всегда в курсе? Для них нет ничего тайного! Поэтому выбор прост. Уж коли мы не в состоянии переправить этого Мику к нам, ergo – объект подлежит ликвидации. Sic!

Бернард согласно покивал.

– Думаю, вам лучше не привлекать к этой акции ЦРУ, – зажурчал он, – лишняя огласка… м-м… чревата.

– Я ищу «вольного охотника», сэр, – Форд внимательно посмотрел на собеседника, словно стараясь донести до него и высказанную мысль, и невербальное желание. – Не порекомендуете?

Барух-младший будто и не услышал президента, задумавшись о своем, но вот он отмер, и украсился обаятельной улыбкой.

– Джонни Кид вас устроит?

– О-о! – изумился Джеральд. – Это был бы наилучший вариант! А разве «Крошка Джон» еще жив?

– Да ему всего сорок! – фыркнул хозяин имения. – Разумеется, услуги Джонни стоят очень дорого, но ради нашего общего дела… я все оплачу.

– Благодарю, сэр! – с чувством высказался Форд. – Такой ганмен, как Джонни, решит все мои проблемы!

– Наши проблемы, – мягко поправил его Бернард. – И еще… – помолчав, он добавил раздельно и веско: – Нам импонирует ваша твердость, Джеральд. Так почему бы вам не переизбраться на третий срок? А за выборы не беспокойтесь – народ проголосует, как укажут газеты.

– Но… – промямлил президент, чувствуя радостный трепет. – Но поправка… чтоб не больше двух сроков…

– А это уже наша забота, Джеральд, – мягко настоял Барух-младший. – Конституция – не скрижаль, надо будет – перепишем. Действуйте! И да поможет нам бог.

Воскресенье, 2 апреля. День

Московская область, Малаховка

Пикничок удался на славу, как говорится. В кои веки выбрались на природу, посидели, поболтали, никуда не торопясь, не взглядывая на часы! Я и баньку растопил – такого пару нагнал, что мы с отцом лишь на карачках ползали, глаза выпучив и рты пооткрывав. А только приподнимешь голову – от жара волосы трещат!

Нет, мы, конечно, героически вели себя – до того расхрабрились, что аж на второй полок забрались. А папа, жалобно так: «Только пару больше не поддавай, не надо!» А я, с этакой суровостью в голосе: «Надо, батя, надо!» И пол-ковшика квасу на раскаленные камни…

Из парной мы буквально выползли, исхлестанные вениками, зато как вольно дышалось после «пыточной»! Я уж не говорю про аппетит. Женщины после нас пошли, чтобы освободить мужчин для важного дела – шашлыки жарить.

Мне для таких дел умельцы сварганили неубиваемый мангал из серебристого сплава, а уж шампуры у Игоря Максимовича имелись отменные. Длиннее только шпаги…

Любезнейшее дело – обсыхать под солнцем, всей кожей ощущая на диво теплый воздух! Порыв ветерка то бесподобный запах хвои накинет, то дунет коварно – и тебя окутывает ольховый дым. Жмуришься, отворачиваешься, слезу точишь, а все равно – улыбка до ушей! Простые человеческие радости – они древнее всех сомнительных удовольствий, дарованных цивилизацией.

Я внимательно следил за нанизанным мясом, переворачивая шампуры любовно, вовремя гася огоньки, слушая, как капает шипящий жир и следя голодными глазами за поджаристой корочкой. А благоухает до того аппетитно, что желудок в узел завязывается от нетерпения!

Наши прелестницы вышли еле живые – розовые, распаренные… Волосы распущены… Даже у Ритки, с ее исконно прямыми прядями, кончики завиваются… И вся троица, жалостливо так: «Мы есть хотим!» А мужское меньшинство гордо доставляет в беседку две полные миски горячего, сочного, в меру прожаренного, чрезвычайно аппетитного… Смели за каких-то полчаса! Настя, по-моему, урчала даже, когда выхватила последний кусочек…

Пошли разговоры, хихиканья, подколы… Сытые и ублаженные, мы разбрелись по даче. Dolce far niente – вот как это называется. А уж итальянцы знают толк в ленивых приятностях.

Солнце садилось, когда семейство решило подаваться до дому. Я вывел «Ижика» на улицу, и сидел, развалясь, бездумно следя за подрагивавшей стрелкой тахометра. Щелкнула дверца, и папа, кряхтя, устроился рядом.

– Ух! – выдохнул он. – Хорошо! Вообще, хорошо!

– Еще бы! – хмыкнул я. – Гендиром утвердили, да еще и доктор наук! Будешь теперь ва-ажный ходить, секретаршу заведешь с ногами от ушей…

Отец весело засмеялся, опуская стекло.

– Ну уж длинней, чем у твоей Наташи, вряд ли найду! – чуть посерьезнев, но не сгоняя улыбку с лица, он спросил вполголоса:

– А ты Рите еще… ни с кем? – и выставил ладони: – Только без обид!

– Да о чем ты… – фыркнул я. – Риточка – красоточка, с ней даже пройтись под ручку приятно. Все оглядываются! Мужики трусливо вожделеют, а женщины завидуют и злятся. Однако ж… возможны варианты! Думаешь, я не вижу, какая Наташка сексуальная? Не, с основным инстинктом всё в порядке – тянет! То к той, то к этой…

– Ну, это как раз нормально… – затянул папа, наверняка вспоминая кого-то, кроме мамы. – Здоровое влечение!

– Аналогично, – улыбнулся я уголком рта. – Но дальше флирта не иду все равно. И тут дело даже не в моей верности… Или трусости… Нет. Просто не хочу обманывать Риту. Вранье – это такое паскудство… А признаться… Ну, как? Это же разрыв! Ну, или трещина в отношениях, которую хрен, когда залатаешь. А любовница? Она ведь тоже не хочет тебя с кем-то делить! В общем, измена – это целая куча проблем. Решить их, в принципе, можно – разрушив налаженную жизнь. А оно мне надо? Да и люблю я Ритку…

– Аналогично, – развел губы отец, блестя зубами. – Твоя мама – прелесть, какую не сыщешь! А женщин столько вокруг… Так и вьются! Попами вертят, глазки строят…

– Это нормально! – хихикнул я. – Здоровое влечение!

Справа, между «Ижиком» и забором, неожиданно вписалась «Волга» ГАЗ-24-24. «Дублерка» наехала на плети малины, проросшие из-под штакетника, и замерла, качнувшись. Я нахмурился, узнавая кого-то из прикрепленных, а тот тоже опустил стекло.

Сотрудник 9-го управления выглядел, как и полагается телохрану – крепким, неприметным. Я не стал выговаривать ему, ожидая оправданий. Холодок, правда, сквозанул по спине, мышцы привычно напряглись, но разомлевший организм отторгал даже мысль об угрозе.

Отец мельком глянул на «Волгу», нагибаясь и кряхтя:

– Крошка, что ли, в носок попала… Мелочь, а неприятно…

Дальнейшее произошло за долгую-предолгую секунду, самую поганую секунду во всей моей жизни.

Неуловимым, отточенным движением прикрепленный выхватил ПБ с трубчатым глушителем. Мой мозг разом опустел, и только одно четкое осознание засело в голове: пуля предназначена мне.

А папа выпрямился, довольно выдыхая – удалил крошку, щепочку, камешек… Пустячок, мешавший наслаждаться жизнью.

– Нет! – крик исторгся из меня, но поздно.

Хлопнул выстрел. Пуля вошла папе в бок, он вздрогнул, и поник, мягко перекатывая голову по спинке сиденья. Широко открытые глаза заблестели льдистой корочкой.

Мертвея от ужаса, подвывая тихонько, я вышиб дверь, краем глаза замечая, как паутинками трещинок разошлось кругленькое отверстие в ветровом стекле «Волги». Убийцу отбросило на спинку, гвоздя снайперской пулей. Зазвякал оброненный пистолет.

А я рванул дверцу «Ижа», и подхватил тело отца. Выволок его на травку между двумя машинами, опустился рядом на колени… Закричала Настя:

– Папа! Папочка!

Рита, бледная впросинь, перехватила ее. Выбежала мама. Прислонилась без сил к забору, застонала и стала съезжать на землю, пока не уселась, распуская волосы по голым коленкам. Плечи ее затряслись в неслышном плаче.

– Мишечка… – всхлипнула Рита. Слезы жгли ее, она то жмурилась, то встряхивала головой, смахивая с ресниц горючую влагу.

Я всё это видел, но отчаяние было настолько велико, что эмоции будто выключились. Мои руки тряслись, когда пальцы раздергивали папину рубашку. Отец не дышал. Пульса не было.