Позывные «Соты». С красной строки. Книга I

В первый же месяц жизни ростовчан в Магистральном слухи пошли по посёлку – кто-то из водителей Донского берет с людей за провоз,

Сколько я ездила по Дальнему востоку на попутках! И у нас, на степных дорогах – и «голосовать» не надо, любой шофёр остановится, нагнав пешехода на просёлке. И здесь, на БАМе, подбросят вас по дороге, улыбнутся в ответ на ваше «спасибо» – «счастливого пути!» – и всё.

А тут – деньги, какие-то рубли! Что они могут добавить к зарплате шофёра, полновесной, вдвое выше, чем в средней полосе?

А берёт. И не докажешь, за руку не поймал. И пятно на весь ростовский поезд.

Как-то начальник поезда, Курелюк, человек дотошный и знающий всех своих работников в лицо и по именам, заметил, что второй день нет на работе одного шофёра. Спросил:

– Не болен?

– Нет, здоров. Застрял на дороге, вторые сутки загорает.

– Как же так, почему не помогли, вы товарищи!

– Какие мы ему товарищи, крохоборничает, и пусть стоит.

Машину, конечно, вытащили. Но парень уехал, не смог больше оставаться в посёлке.

И ещё одна история о крохоборе.

Работал человек, хорошо работал. Уважали его люди, на высокий пост выдвинули. Речи он хорошо говорил, заслушаешься. Любил выступать с трибуны. А жил, как все, в хорошей, тёплой удобной квартире в сборном домике с паровым отоплением, обоями, линолеумом.

Собрался уезжать – плафоны снял грошовые, линолеум с пола отодрал, гвозди вытащить не смог, так по линии гвоздей и оторвал. И увёз в Ростов.

А ведь тесен свет, не один он в Ростов возвращается, как он будет людям в глаза смотреть? Неужели эти крохи важней, чем уважение людей и самоуважение…

И ещё о таком рассказали мне на стройке. Крановщик, работал на разгрузке вагонов. Соседи предложили поработать у них на кране за четыреста рублей. Не устоял, бросил неразгруженные вагоны и пошёл подрабатывать. За ним ходили, уговаривали, взывали к его совести, – напрасно. Спокойно положил деньги в карман, не жгли они ему руки.

А ведь память людская живучая, – и добрая, и недобрая, какую заслужил человек. И будут потом рассказывать новичку – был тут у нас один крохобор.., И будут рассказывать – был у нас сварщик, Метлин, работал на трассе до четырёх утра, никто его не заставлял.

7. Вне рабочего времени

Я хожу по посёлку. Cмoтpю на его дома, разговариваю с людьми. Мне кажется, если люди вложили частицу своей души, когда строили дома, планировали улицы, придумывали им названия – посёлок или город обретает своё лицо, свой стиль, свою душу. И пусть это пока временный посёлок, но по его улицам будущих постоянных посёлков и городов возвращаются с работы домой люди, в квартирах тепло и уютно, шторы на окнах, ковры на стенах. Детвора бегает, несмотря на мороз. Сопка Любви осеняет посёлок. И телевизионная вышка, переделанная из старой нефтяной, позволяет светиться по вечерам голубым экранам. И нет пи одного пьяного на улицах, ни одного происшествия в посёлке. И вроде не видна работа милиции и ГАИ – как работа пожарников, когда нет пожаров..

Я хожу по этому посёлку и представляю, каким красивым и нарядным будет постоянный, который сменит его, сколько людей yже не первый год работает для этого!

Как-то мы ходили по его будущим улицам, намеченных сваями и фундаментами, с Юрием Борисовичем Курелюком, начальником Донского. И он рассказывал, как трудно было вначале. Сейчас, конечно, свои трудности, но вначале…

У меня к немy сто тысяч почему, но я пока не трогаю его своими вопросами. Я приглядываюсь к нему и слушаю, что он сам хочет мне рассказать. И улыбаюсь – как по-разному выглядит один и тот жe факт в школьном музее и в его рассказе.

В школьном музее записано, что рабочие строили дома для своих семей «вне рабочего времени» Это звучит куда торжественней, чем сказать, например, в нерабочее время.

Когда приехал первый отрад, Курелюк предложил – давайте год не привозить семей, зачем им эти трудности первого времени! Обживёмся, отстроимся, тогда…

Все согласились. Но первая женa приехала через месяц,

За ней потянулись другие. Теснились в вагончикаx, перегораживая и перегораживая их. Но семьи приезжали ещё и еще, с ребятами, и надо было создавать им условия. Снять рабочих с объектов и начать строить общежития? Это сорвало бы все планы.

Решили строить в нерабочее время, Ceйчac проблема с жильем в посёлке решена, в общем. А крутая была проблема.

Мне кажется, что с решением этого вопроса был решён и другой, самый важный – закрепление кадров на стройке. И нормальный рабочий ритм, когда человек не думает постоянно, как там жена справляется одна с ребятами, Kaк они учатся, не разбаловались бы!

Интересно было наблюдать за этой детворой, детьми строителей, крановщиков и плотников, каменщиков и шофёров. Они знают географию не понаслышке.

В аэропорту мы ожидали вылета с одним молодым отцом, парнем лет 22-23-x, с трехлетней дочкой Настенькой. Она ходила между скамейками в своих маленьких пинтах, улыбалась незнакомым дядям и тётям и удивительно легко находила общий язык с людьми. Отец предоставлял ей достаточную свободу, только поворачивался так, чтобы она была в поле его зрения. A она, погуляв по залу, подошла к нему, положила локотки ему на колени, заглянула снизу в глаза и спросила:

– Папа, куда мы летим, в Находку?

– Нет.

– В Магадан?

– Нет.

– В Москву?

– В Симферополь мы с тобой летим, к бабушке.

– А на север когда?

Я в её возрасте едва ли знала название своей улицы..

Mне нравится эта детвора – школьники в Магистральном, хорошие, открытые лица, чувство собственного достоинства.

И это славное чувство причастности ко всему, что созидается руками их родителей, гордостью за них. Они вырастут настоящими людьми. Сверстники будут завидовать им – в их жизни был БАМ!

8. Финка в красных валенках

Рельсы ушли на Даван. Там сейчас передний край стройки. И я уже несколько дней говорю об этом Курелюку. Он говорит – туман. Потом отвечает – гололёд. Потом он говорит, что очень трудная дорога и опасная, на этой неделе было две аварии, и разговора о Даване быть не может.

– Но машины туда всё же, ходят?

– Машины ходят, – говорит он кратко, всем своим видом показывая, что эти машины не имеют, и не могут иметь ко мне никакого отношения.

И я решаю действовать самостоятельно. Подхожу к милиционеру на улице посёлка. Оказывается, надо только выйти на нижнюю дорогу, и через несколько часов окажешься на Лаване с любой попутной машиной..

– Только выходить надо в три-четыре часа утра.

Как это я пойду на нижнюю дорогу одна в три часа…

Говорят, здесь медведи ходят, и вообще… Нет, надо с кем-то договориться заранее.

Иду к мэру посёлка, Юрию Афанасьевичу Сенотрусову.

Молодой симпатичный человек – меня это не удивляет, здесь все молодые. Отлично ориентируется в делах и нуждах строителей. Знает по именам и фамилиям, наверно, добрую половину посёлка. Так и нужно работать с людьми!

С гордостью называет несколько цифр. В посёлке сейчас 7000 жителей. В 1977 году было зарегистрировано 87 браков и родилось 155 малышей. В 1978 году – 64 брака и у 100 ребятишек в паспорте будет стоять – год рождения 1978. Место рождения – посёлок Магистральный.

Говорим о кирпиче и о стройке, о шефах.

– Если бы не шефы, – говорит он. – Шефы очень помогают стройке. Трудно переоценить эту помощь.

О Даване он говорит со знанием дела, не понаслышке, знает номера отрядов, работающих на тоннеле, и что было сделано вчера, а что неделю назад.

– Там очень трудная дорога. На один километр – сорок метров подъём. Три локомотива тянут четыре вагона. Тоннель нужен как можно скорее, все это понимают, но очень сложная проходка, три метра в сутки. Нет, ехать я вам не советую.

– Я не совета npoшу, а помощи!

Он смеётся:

– Вот женщины! Мужчине скажешь — невозможно, он понимает. А с женщинами просто беда! Была у нас тут недавно финка одна, журналистка. Тоже – нужно, говорит, мне на Даван. Я ей, как и вам, объясняю – дорога плохая, ничем не могу помочь. И зачем вам непременно на Даван, там такие же люди, работают себе. Она говорит – понимаете, я пишу книгу «Глазами финнов», называется. Как же я могу её написать,, когда я так мало видела собственными глазами?

Лицо у него становится задумчивым, даже какое-то удивление таится в глазах, и он продолжает:

– А морозы стояли, метель, ветер, ну, в общем, погода – хуже не придумаешь. A она стоит на своём! Думаю – ладно, поезжай, сама не обрадуешься. День нет её обратно, два нет. Поехал туда, смотрю – ходит она по этой погоде, разговаривает с людьми, серьезная такая, в своих красных валенках…

– Молодец она, и я ничего не боюсь, говорю – машины ходят, люди ездят…

– С этим – к Курелюку, вы же к нему приехали.

Но я-то знаю, что с этим к Курелюку идти бесполезно.

И вдруг узнаю, что начальник мостостроительного участка едет в воскресенье на Даван!

Анна Степановна, хозяйка нашей гостиницы, показывает мне с порога, где он живет, я пол квартала повторяю про себя его имя и фамилию – Софрон Петрович Фурфуляк. И иду к нему в гости.

9. Хранить вечно

Иду кратчайшей дорогой, через линии теплотрассы. Лайки, отличные псы, с такой густой шерстью, хоть на полюсе живи, спокойно провожают меня глазами – признали.

Двери здесь не запираются. Стучу – никто не отвечает. Вхожу, стою посреди кухни. Никого, ну и положение! И тут в кухню выходит здоровенный парень, под потолок, и спрашивает:

– Вам КОГО?

– Софрона Петровича.

– Софрон Петрович, к тебе женщина!

Женский голос отзывается:

– Женщина? Ну, ты растешь в моих глазах,

– Я не по этой части! – кричу я из кухни, и они появляются в дверях одновременно, Софрон Петрович, молодой смуглый парень, черные волосы с проседью, и его жена – совсем девочка на вид, смеющиеся глаза, волосы длинные, лёгкое платье среди зимы.

Мы сидим за столом, меня кормят и расспрашивают, но я только машу рукой – что я, у меня всё обычно, вы о себе расскажите.

Приехали из Молдавии с одним сыном, он в школе учится. А второй родился здесь уже. Вот мы какие, смотрите – улыбается, видит, что человек хороший, никакого зла от него не будет, вот и улыбается! Вот мы какие черноглазые, в папу, и волосики уже большие…

Малыш смотрел на меня и улыбался – все вокруг улыбались, ласковый голос звучал, и крепкие отцовские руки держали его высоко-высоко. И он улыбался спокойно и счастливо.

А потом как-то незаметно мы снова начинаем говорить о главном – о стройке, о мостах, о том, ради чего приехали сюда эти люди из родной теплой Молдавии.

Софрон Петрович показывает альбом с чертежами:

– Смотрите – гриф на документации моста – «хранить вечно». Вечно хранить! Потому, что мост должен стоять всегда.

Какие это прекрасные слова – хранить вечно! И я думаю о своей работе, о своем месте в жизни. Невольно думается, когда сталкиваешься с чем-то вечным, выходящим далеко за привычные временные рамки.

И Михаил – так звали парня, что встретил меня на кухне, будто подслушал мои мысли.

– Вы, конечно, пишите, что хотите, вы можете писать, что угодно, a мы здесь работаем! Без дураков. Мы вкалываем. Вы знаете, что такое работать с железом на морозе?

Представляю, как трудно работать на морозе с железом.

Я так ему и сказала, что представляю. Он посмотрел как-то искоса нa мои руки, и мне захотелось спрятать их – рядом с его кулачищами они выглядели, мягко говоря, несерьезно.

– Вы, конечно, можете писать что угодно, у нас тут было-перебыло, и писатели, и журналисты, a мы – работаем.

– Да, – сказала я снова, – я вам завидую, у меня такое чувство всё время, – вот в вашей жизни есть БАМ. И у вас это теперь на всю жизнь останется. У меня же ничего такого не было.

– Да, у нас есть БАМ, а что вы напишете, нам всё равно. Хоть бы правду писали.

Я замолчала. На него набросились все – и его жена, удивительно милая и красивая женщина, и Надя, жена Софрона Петровича, и сам он, хозяин дома

– Что ты такое говоришь!

– Постойте. Знаете, Миxaил, если вы уважаете свой труд, надо уважать и чужой тоже. Если бы вы говорили конкретно, мы могли бы с вами поспорить. Вы ошибаетесь, если думаете, что у нас не работа, а так, прогулки при луне.,, И пишу я правду, но что об этом говорить.

У нас в Ростове строится дом для Радиокомитета. Все работники обязались отработать по неделе на отройке, И вот как-то пришли две женщины в перерыв, редактор и режиссёр, и говорят:

– А хорошо работать на стройке. Только одеться потеплей. Клади себе кирпичи до пяти часов, и всё, И ни о каких передачах не надо думать, и волноваться не надо, что не получается какой-то кусок. Есть поговорка – Легко только щи хлебать, да и то, обжечься мoжнo.

Я собираюсь уходить. Мы еще раз договариваемся с Софроном Петровичем, как он заедет за мной в ночь на понедельник в три часа, и я буду совершенно, совершенно готова, меня не придётся ждать на морозе.

Меня провожают, я иду по тёмному поселку через теплотрассу к себе в гостиницу, и всё думаю об этом разговоре. Конечно, это прекрасная и трудная работа – строить мосты. А тут – сколько раз берёшься, не выходит так, как хочется, и сомневаешься, и переделываешь, и ночей не спишь. Правду и только правду. Да я и не умею иначе! А всю ли? Всю, что знаю. Но незнание никого от ответственности не освобождало!

И надпись эта всё светилась у меня перед глазами – «хранить вечно».

Мост

Бамовцам

Он говорил о стройке века,О капле своего труда, —Есть мост в судьбе у человека,Есть мост, и это – навсегда!Профессий множество, конечно,Но знаете, ведь неспростаЕсть штамп,Чтобы хранили вечноДокументацию моста!Вот он – бетоном и металлом,Вот мера нашего труда!А приходилось вам —С начала,Со сваи строить города?И я ему тогда сказала:– Нет у меня в судьбе моста.Что до начал —Всю жизнь с начала,Как в пропасть —С чистого листа!– Совсем не лёгкая работа! —Ему тогда сказала я…А он:– Да вы пишите, что там,Но уж хотя бы без вранья!И ночь моя была бессонной,Был спор с самой собою крут:Его – металлом и бетоном,А чем останется мой труд?Ведь даже в простоте сердечнойНе отыскать и пары строк,Где штамп, чтобы хранили вечно,Наш строгий век поставить мог!Не отдавать бы дань минуте!Жизнь, научи и вразуми —Во всём дойти до самой сутиПред временем и пред людьмиИ разглядеть такие дали,Прийти к словам – таким простым,Чтобы людей соединяли,Соединяли, как мосты!Не по плечу —А брать на плечи,И снова с чистого листа…Есть штамп, чтобы хранили вечноДокументацию моста.

10. Cто тысяч почему

Поздно ночью в гостиницу пришёл парень. У него был здоровенный тулуп, шапка в руках, волосы теплого золотистого цвета и совершенно замёрзшее мальчишечье лицо. Я слышала, как Анна Степановна говорила ему:

– Тебя и не возьмут здесь на работу, всё забито, нет приёма. Не жди понедельника, не теряй времени. Езжай дальше, ночью поезд идёт, ты успеешь, там ещё нужны люди.

Он ушёл, а я всё мучилась со своими вопросами – почему не берут людей, когда нужно расширять строительство? Почему такие низкие годовые планы, когда к концу 80-го года нужно сдать первую очередь посёлка? План ведь легче выполнять, чем перевыполнять.

Конечно, в жизни всегда есть место подвигу. Но разве не бывает, что необходимость подвига вызывается тем, что в другом месте какие-то другие люди попросту работают не в полную силу, не мыслят стратегически, не учитывают все стороны проблемы.

Я вспоминаю рассказ Тамары Захаровой, как добирался отряд по зимнику, который с наступлением весны фактически существовал только на бумаге. А ведь можно было как-то ускорить формирование отряда, не держать состав в тупиках, ведь календарь – дело бесспорное, здесь каждый день имел значение, И в результате – трудности которых можно было избежать, не рисковать людьми и техникой.

Иду к секретарю партийной организации Донского.

Валентин Григорьевич болен, и мне неловко за свой приход.

Но он не отпускает меня, я снова слышу о кирпиче и о фондах, о машинах и планах.

И о приезде руководителей треста – когда выступаешь перед рабочими, надо отвечать за свои слова. Мне уже рассказывали об этом, была обещана помощь, но ничего не изменилось, ничего!

Валентин Григорьевич говорит о прекрасных людях, работающих здесь о первого дня, с первого десанта. о Викторе Николаевиче Парфентьеве, о Гранкине и о Кураковском, многих других. Люде хотят работать, и надо дать им возможность работать в полную силу.

– Вы напишите» напишите подробно, – говорил он, а я кивала и думала – какая вера у наших людей в печать, в её правдивое действенное слово, и как важно это доверие не обмануть.

Теперь к Курелюку, начальнику Донского.

Было воскресенье, и неторопливость сквозила в движениях людей.

– Юрий Борисович, мне неловко отрывать вас от такого славного занятия – отдыхать. Но, во-первых, у меня сломался магнитофон, и мне сказали, что только вы мoжere помочь.

– Сейчас, ceйчаc мы посмотрим, в чём тут дело.

Пока он отвинчивал крышку, я ему сразу выложила и во-вторых, и в третьих. Я еду на Даван, за мной заедут ночью, я договорилась. Он очень удивился, но не протестовал.

В третьих, у меня к нему несколько серьезных вопросов, которые я не могу выяснить ни у кого другого. У меня уже, конечно, есть представление о здешних делах, но чтобы оно было полным, мне необходимо….

Он копался в моём магнитофоне и молчал. Потом сказал:

– Ну, вот вернётесь с Давана, утром перед самолетом приходите в контору.

– А мы успеем?

– Понимаете, я не думаю, чтобы нам было о чём долго беседовать.

Что-то было в его тоне такое…

– Почему?

– Потому, что недавно к нам приезжал спецкор одной уважаемой газеты. Мы попросили его нам помочь. Всё рассказали, все свои беды выложили. Печать – дело серьёзное. А он говорит – извините, товарищи, не мoгy я выступать с такими вопросами, должность мне не позволяет. Вот если бы я был руководителем отдела, тогда другое дело.

Я посмотрела на него внимательно – может, он шутит?

Но лицо у него было грустное и решительное. Казалось, он говорил, как Михаил накануне – мы работаем. Что бы там ни было, мы работаем и дали два плана в 1978 году. И дальше будем работать, будут нам помогать или нет, будут о нас писать в газетах или нет – мы будем работать!

– Вы же производственник. Этот ваш спецкор никогда и не будет начальником отдела, понимаете? Нужно делать больше, чем тебе положено, проявлять какую-то инициативу, не бояться – так же, как и на производстве,

– И всё же нам надо встретиться в конторе. Я людей приглашу, поговорим все вместе.

11.Ночь

Как меня снаряжают на Даван!

Тамара Захарова дает свою теплую куртку вместо пальто, варежки с мехом внутри, Анна Степановна – валенки. Мне дают будильник, чтобы я не проспала, и все вместе мы заходим в воскресенье вечером к Фурфуляку – помнит ли Софрон Петрович, ничего ли не изменилось.

Дома одна Надя, моет полы босиком, как в Молдавии, – конечно, Софрон Петрович заедет, вам не о чём беспокоиться.

Будильник звенит в ночи так громко и властно, что невольно вскочишь. Одеваюсь и сижу с зажжённым светом в спящей гостинице.

Три часа ночи. Выхожу на крыльцо. Тишина такая, как может быть только глубокой ночью в маленьком зимнем посёлке. Даже собаки спят. Может, у него не завелась машина? Надо подождать ещё немного, человек же обещал!

В 4 часа отправляюсь к нему домой. Гулко стучит сердце – что – то я не помню, чтобы путешествовала одна в такое время.

В доме напротив просыпается собака и поднимает лай на всю улицу. Я бегу назад, стою несколько минут на крыльце в чyжoй куртке и валенках.

Потом снова перехожу улицу, иду по обшитой досками теплотрассе, спускаюсь с неё в маленький дворик. И вот я уже на другом крыльце, и дверь открыта. они здесь, по-моему, вообще не запираются. Теперь не так страшно.

В одной комнате спит старший мальчик, в другой – Надя с младшим. Хозяина нет, и тулупа его нет на вешалке. Уехал.

12. Что могут короли

Ранним утром в кабинете Курелюка сначала горит люстра под потолком, и мы сидим в пальто, потом становится тепло и солнце заполняет комнату. Я не смотрю на часы.

Звенит телефон, разыскивают главного инженера, спрашивают, тогда будет кран, и почему до сих пор нет какой-то машины.

За столом кроме Курелюка – главный инженер Григорий Васильевич Быта, секретарь объединённого парткома, начальник планово-производственного отдела.

Юрий Борисович говорит о подчинении, о тех, кто призван решать все вопросы строительства.

– Заказчик дороги – Министерство путей сообщения. главное управление в Тынде. Строительство осуществляет Министерство транспортного строительства, свой главк в Тынде, Главбамстрой. Имеется три строительных участка – Западный, Центральный, Восточный. Генеральный подрядчик – Ангарстрой, город Братск. Все остальные строительные организации – так называемые субподрядчики. Имеется управление по нашему, Западному участку.

Станции строят шефы, подчинение – по принадлежности. Ростовчане подчиняются Минтяжстрою, вернее, даже не главку, как краснодарцы и ставропольцы, и не самому министерству, как грузинский участок, а строительному тресту №7, что также затрудняет роботу – как лишние шестерёнки, которые к тому жe дают сбой.

– О планах. Пo генеральному плану первая очередь посёлка. должна была войти в эксплуатацию в 1982 году, В связи с тем, что строители дороги опередили план на год и четыре месяца, она должна быть сдана к концу 80-го года.

Это работы более чем на одиннадцать миллионов pyблей.

А к началу 1979 года выполнено работ только на 2 с небольшим миллиона. В 1978 году план был всего 600 тысяч рублей и при всех трудностях его перевыполнили вдвое. На 1979 год ориентировочный план ещё ниже – 500 тысяч рублей. А для рентабельной работы отряда в 240 человек он должен быть не менее 1600 тысяч т.е. в три с лишним раза больше!

Вce знают, что такое план – это и фонды, и материально-техническое снабжение – всё. И если выполнение плана в условиях БАМа требует немалых усилий, и не только физических, то чего требует его перевыполнение! И как быть с контрольными цифрами сдачи очереди? Через сколько лет можно подойти к ним, перевыполняя планы даже?

– Вопрос финансирования. Вы спрашиваете, почему у нас постоянно нет денег да счету, хотя планы выполняются и перевыполняются.

Мы работаем на хозрасчёте. Но промышленное строительство планируется нам по северной, 15-ой зоне, а гражданское – по ростовской, 6-ой. Естественно, и то, и другое обходится по местным, северным условиям.

А разница – ну, к примеру, в стоимости одного кубометра бетона. По ростовской зоне он стоит 70 рублей, а по северной – 130. И все другие материалы, и оплата роботы – соответственно.

– Но ведь растёт расхождение между затратами и финансированием! – недоумеваю я.

– Нет, все затраты учитываются и идут общую стоимость.

– Зачем такая путаница, непонятно.

– В середине 1978 года было указание – до нового года, временно, разрешить оплату по местным условиям. Хорошо бы решить этот вопрос не временно, а раз и навсегда. – Вот я всё время слышу, что Ростов не пoмoгаeт с кирпичом, с плитами и так далее. Но ведь основные поставки должны идти от Ангарстроя?

– Шефствующие организации должны были поставить людей и специальное строительное оборудование, которым не располагают строители железных дорог – например, машины для асфальта. На деле же шефы поставили практически всё оборудование, и значительную массу строительных материалов, если не основную.

Самый больной вопрос для нас – это кирпич. С железобетоном вопрос решается, а кирпич на остаток работ нам необходим более 9 миллионов штук кирпича, В 1978 году получили от Ангарстроя 660 тысяч, а от Ростова 153 тысячи. И всё. Гоним нулевые циклы. Июнь, июль и август практически стояли. В 1979 году нам необходимо хотя бы 2,5 миллиона.

– Соседям лучше помогают их области и республики, больше уделяется внимания. Всё, что выделялось нам обкомом, облисполкомом, —70% оседало в тресте, на БАМ не отправлялось. Даже договор о кирпиче, который был подписан вышестоящими организациями, трест не выполнил, мотивируя тем, что не дают вагонов, и т. д.

По решению обкома Красносулинский завод выделил нам 120 тонн арматуры. Эту арматуру получил трест и выделил нам всего 15 тонн. Шахтстрой выделил нам два КрАЗа, один отправили нам, другой оставили.

– В мае 1978 года вышло постановление об оказании помощи БАМу. Было записано выделить нам два башенных крана, мы не получили ни одного.

Для очистных сооружений нам необходимо 30 плит. Выделили их нам. Но рacпopяжением замначальника главка отдали эти плиты на Комбайновый завод. Они там до сих пор лежат не смонтированными. А у нас бы стояли уже. Часто трест посылает сюда неликвиды, которые нам просто не нужны. Было выделено 2000 метров плитки – осела в тресте. В майском же постановлении было решено выделить экскаватор для строительства канализации, в наши-то морозы до сих пор удобства во дворе. Нет экскаватора у нас.