Чёртова дюжина. 1-6

Рустем Хасанов

Чёртова дюжина. 1-6

Предисловие.

Сколько себя помню, я всегда сочиняю истории.

Самое яркое из ранних воспоминаний детства: я сижу на стульчике в детском саду, на полу передо мной, полукольцом, прямо на ковре, открывши рты – вся наша группа. Я рассказываю им очередную историю, которую придумываю прямо здесь, на ходу. А воспитательницы спокойно пьют чай.

Когда надоело быть троечником, я начал писать сочинения. И мне понравилось. Настолько, что сочинения я писал не только себе, но и дружкам-подружкам из числа одноклассников. Иногда три, иногда семь, все – за один вечер. А рекорд – три сочинения за одну большую перемену. Татьяна Львовна, простите, я больше так не буду.

Потом, ближе к выпускному, я научился писать романтические письма, которые, натурально, сносили девочкам крышу (у одного из героев Чертовой дюжины тоже есть этот навык – не мог не поделиться, чего добру пропадать спустя столько лет). И практиковал это всю свою дальнейшую холостую жизнь. На последней жертве стрел Амура, выкованных из моих букв, я счастливо и бесповоротно женат. Татьяна Львовна, спасибо; видит Бог – без ваших уроков этого счастья в моей жизни не было бы, и многого другого тоже.

А потом я начал писать сказки. И они начали сбываться.

Самой первой сказки, благодаря которой я (и не я один) в полной мере ощутил мощь древней магии печатного слова, в этом сборнике нет. Приберегу для последующих. Но каждая из тех сказок, которые в этом сборнике есть, была написана для кого-то, и отражала его сокровенное, самое главное на тот момент желание. И все эти желания сбылись, можете мне поверить.

Неописуемое и невероятное рядом. Всегда, каждый миг. Чудеса сопровождают каждый наш шаг. Волшебное и немыслимое только и ждет повода, чтобы обрушиться на наши маловерные головы. Только позови, только протяни руку, только сложи магический узор из слов и искренне пожелай чуду свершиться. Оно свершится, обязательно.

Собственно, все мои сказки – только об этом.

Смерть.

А на тринадцатый день Бог создал Смерть.

Она была восхитительно красива. Неописуемо. Невозможно было даже вообразить такую красоту – в том числе поэтому Бог ее такой и создал. Чтобы доказать, что ничего невозможного для Него нет. Даже рыбы переставали дышать, глядя на нее из-под воды. Даже Солнце замедляло свой бег, увидев юную Смерть, осторожно трогающую босой стопой горячий мрамор растрескавшихся ступеней и в изумлении озирающуюся по сторонам на огромный мир, возникающий вокруг – да-да, когда-то Смерть тоже было чем удивить. На что бы ни обращала Смерть взор своих широко распахнутых, восхитительно прекрасных глаз – все замирало в предвкушении того невозможного, что обещала миру эта красота. Замирало, а потом жило жаждой увидеть вновь этот взгляд, обращенный на себя.

Как и все особенно красивые, но еще очень молодые женщины, Смерть была доброй, наивной и доверчивой. Она любила и рыб, и Солнце, и мрамор – да и вообще все вокруг. И Бога. В те славные времена все еще любили Бога. И никто не задавался вопросом, жив ли Он.

Смерть была уверена, что ей уготована какая-то особенная миссия. Великая, и обязательно светлая, добрая. Миссия, которая принесет в мир много любви и счастья. А иначе зачем Бог создал ее такой красивой? Так считают все женщины, особенно красивые, но еще очень молодые.

И плачут они, рано или поздно, так же горько и безутешно, как заплакала когда-то Смерть.

– Ты будешь прерывать их жизни, сказал Бог. – А пищей твоей станут их боль, их страх, их отчаяние и безысходность.

– За что, Отче?! – о, если бы вы видели заплаканную Смерть. Эти бездонные глаза, эти опухшие губы, эти умоляющие брови. Эта робкая надежда в каждой черте неописуемо прекрасного лица. Эта покорность в каждом движении безупречного, совершенного тела. – Чем я провинилась перед Тобой?

– Дочь моя, ну как ты могла провиниться – усмехнулся Бог. – Тебе и дня отроду нет.

– Но я надеялась, что Тобой мне уготована другая участь. Что я буду нести людям любовь и счастье…

– Неужели ты забыла, что нет любви превыше Моей? Что нет большего счастья для любого творения Моего, чем вернуться в любящие объятия Творца? Кстати, именно этими словами все жрецы, что многие тысячи лет будут кормиться около тебя, станут утешать свою перепуганную паству. Хотя мало кто поверит, конечно.

– Но страх? Страх, Отче? Отчаяние и ненависть? Слезы матери, потерявшей ребенка? Безудержное горе родных, близких, любящих? И это – мой корм? Я создана для любви, Отче, я не вынесу чужих страданий!

– Не вынесешь, утвердительно кивнул Бог. – Именно поэтому они – пища для тебя. А заодно и защита.

– Я не хочу, чтобы меня ненавидели, Отче. Я хочу любить и быть любимой.

– Никто не будет ненавидеть тебя, дочь моя. Никто из них даже не увидит тебя и не обвинит тебя в своей утрате. Мать, потерявшая ребенка, юная дева, овдовевшая до срока – спроси любого из них, и они сразу скажут, что стало причиной их самой страшной потери. Но ни один не назовет тебя.

Они всегда будут умирать от чего-то. От камня. От клыков и когтей. От стрелы. От огня, дикого и рукотворного. От множества болезней, от разнообразных несчастий. И от человеческих рук, в конце концов, своих и чужих.

Они так полюбят свои тела и удовольствия, через них получаемые, что сама мысль о временности и недолговечности этих тел станет для них невыносимой. Человеческий век ограничен, таковы правила. Никакая, даже самая роскошная жизнь, проводимая в неге и плотских утехах, не будет вечной. Но сладость этих утех столь велика, что они не захотят останавливаться. Они будут требовать: еще! Еще! Еще дольше. Еще комфортнее. Еще слаще.

Они настолько полюбят жизнь в своих телах, что предпочтут забыть о неизбежности расставания с ними. Они изучат все то, что их наука сможет посчитать причиной прерывания человеческой жизни, и станут всячески избегать этого. Станут бороться за то, чтобы прожить как можно дольше. Они будут хотеть жить вечно.

Пройдет много веков, и они забудут, как все обстоит на самом деле. Забудут, что жизнь прерывается не болезнью и пулей, а твоим ангельским взором, твоими трепетными губами, твоей нежной рукой, дочь моя. Они скажут: он заболел, она попала в аварию, его застрелили. И никто не скажет: за ними пришла Смерть.

За бесконечным карнавалом медицински обоснованных и логически безупречных причинно-следственных связей никто не увидит и не узнает тебя, моя милая. И никто не будет ненавидеть тебя. Они будут ненавидеть тиранов и убийц, палачей и лихачей, пьяниц и глупцов. Они будут ненавидеть даже бактерии и вирусы – но не тебя. Ты будешь невидима. И сыта, уверяю тебя: они сами создадут себе такое количество мнимых причин смерти, а следовательно – страхов, что пиршество твое будет безграничным и роскошным во все времена.

Но я вижу, что твоя участь печальна и прискорбна для тебя. Ты плачешь и грустишь. Так вот: я знаю, как возместить тебе эту боль и уменьшить твою скорбь по всем тем, за кем ты рано или поздно придешь. Тот, кто поймет, что умирает не от болезни, старости или оружия, а просто потому, что пришел его срок; тот, кто поймет, что умирание тела – не стечение обстоятельств, которого нужно любой ценой избегать, а всего лишь один из этапов жизни – тот сможет увидеть тебя во всей твоей красоте. Он увидит тебя и поймет тебя, в нем не будет ни ненависти к тебе, ни страха перед тобой. Он сможет полюбить тебя. А ты сможешь полюбить его, дочь моя. И я разрешаю тебе помиловать такого, и не одного, а каждого из таких, кого ты встретишь на своем бесконечном пути. Я разрешаю тебе сохранить ему жизнь, и сохранять впредь столько раз, сколько тебе захочется.

Любая женщина, особенно юная и красивая, мечтает любить и быть любимой. И будет идти к этой мечте, несмотря ни на что. Даже если вам не очень нравится ее работа.

БГ 2022

Видавший виды, потрепанный, но все еще (слава российскому автомеханику, слава!) непобежденный, служивший верой и правдой мне (три года) и еще двум страдальцам (три и два года соответственно) грузовичок-пикап подвел, как обычно, в самый неподходящий момент. Ford Ranger, прирожденная гроза полей и огородов (а у нас что ни дорога – то либо поле, либо огород, даже в центре города), натужно чихая мускулистым дизельным двигателем, мучительно пытался завестись. У него не получалось.

Существо неуместности момента заключалось в трех объемистых пакетах, едва ли не трещавших по швам. Дорвавшаяся до шоппинга после затянувшегося на полгода безденежья жена набрала бы таких пакетов еще с десяток, но я, слава богу, в этот раз отважно вызвался сопроводить ее хищнический рейд по магазинам, посему наконец-то поправившийся семейный бюджет пострадал не слишком уж сильно. Хотя совершенно ненужного, на мой взгляд, барахла набралось на два пакета из трех – но с женщиной в вопросах шоппинга сложно спорить. Особенно если женщина любима, давно не баловала себя покупками и уже восемь недель как беременна твоим первенцем.

Каждый следующий поворот ключа приносил ровно тот же результат: бессильное тарахтение стартера, отсутствие признаков жизни и понимание того, что с машиной проблема. Проблема осложнялась рядом дополнительных неприятных обстоятельств. Во-первых, машина у меня, мягко говоря, не маленькая, и без эвакуатора не обойтись. Во-вторых, беда стряслась на крытой парковке торгового комплекса. Торговый комплекс большой, одноэтажный и на ножках, пространство под ним – парковка. Расстояние между столбами – метра три, высота потолка и того меньше, следовательно, эвакуатор сюда не заедет. А если и заедет, то не развернется, а если и развернется, то мой танк загрузить точно не сможет. В общем, караул.

Супруга окинула меня смертоубийственным взглядом, вызвала такси и укатила восвояси. А я остался решать проблему. С тремя огромными пакетами ненужного барахла, не желающим заводиться автомобилем, мобильником, в котором почти села батарейка, и острым желанием оказаться не на парковке, а в хорошем пивняке, и озадачить себя вместо аварийно-погрузочных работ холодной кружкой темного.

На город надвигалась гроза, и эвакуаторы, похоже, были перегружены работой – дозвониться ни в одну службу было невозможно. У нас вообще странный город – аварии и пробки тут словно только и ждут повода, чтобы возникнуть. Жара – пробки. Мороз – пробки. Снег – пробки. Тучи, не говоря уже о дожде – тоже пробки. И аварии. Машин здесь едва ли не больше чем людей. Уж не знаю, как они без нас ездят, но ездят наверняка: население города чуть больше полутора миллионов человек, а автомобилей – миллиарда три, не меньше. Золотой век, будь он неладен.

Хотя – не такой уж и золотой, судя по моей сегодняшней невезухе. И не только моей, оказывается. Через три парковочных места от моего закосившего под памятник танка точно так же, как я несколько минут назад, безуспешно пыталась завести свою предсказуемо красную Kia Rio юная блондинка. Автомобиль не заводился, блондинка наоборот – заводилась все сильнее и сильнее. В конце концов яростно шарахнула кулачками по рулю (на руле чехол в цветочек, утипусечки), вылезла из салона и в манерной позе закурила сигарету. Тонкую, конечно же, и длинную. Сигарету барышня держала в левой руке, мобильник – в правой. Кому-то нервно названивала и не могла дозвониться. Видимо, тем же эвакуаторщикам, что и я. Ну, привет. коллега по несчастью.

Мое печальное созерцание несчастий блондинистой автоледи прервал негромкий, деликатный стук в окно. Стучал мужчина, тоже негромкий и деликатный: есть такие, знаете, вечные преподаватели, тихие, незаметные, вежливые, улыбчивые, добрые и в очках. Легендарный киношный Шурик, сменивший охранно-строительную деятельность на преподавание каких-нибудь невнятных менеджменто-маркетинговых дисциплин в среднем провинциальном институтике. Сходство с Шуриком усиливали квадратные очки в толстой оправе и клетчатая рубашка, не вписывалась в общую картину некрасивая большая родинка на щеке и уголовно-нефтеперерабатывающий BMW X6, оклеенный к тому же черной матовой пленкой. Плюс наглухо затонированные окна и зловещее «666» на номере. Глядя на машину, ни в жисть не подумал бы, что за рулем эдакий ботаник – Гоша Хмурый, товарищ по Чертовой дюжине (так нашу банду друзей детства назвал военком), в свою бытность опером такие автомобили провожал присказкой «Кому на Руси жить хорошо, предъявите документы».

Я опустил стекло.

– Извините, стеснительно улыбнулся мне Шурик. – Вы не могли бы дать мне телефон, буквально на секундочку? Машина не заводится, а на сотовом, кажется, деньги закончились. Мне бы эвакуатор вызвать.

Опаньки, как интересно. Три незаводящихся автомобиля, три неработающих мобильника? Любопытно, любопытно.

– Вы знаете, у меня такая же беда. Машина умерла, телефон тоже. И вот у этой девушки, кажется, все аналогично.

– Однако. – Шурик, не теряя оптимизма на лице, пожал плечами. – Ну, пойду искать дальше.

– Найдете – вызывайте сразу два эвакуатора. А то меня жена дома прибьет.

Шурик понимающе улыбнулся, дескать – жена, знаем–знаем, нет зверя страшнее, и отбыл восвояси, искать хоть какой-то проблеск цивилизации в этом странном месте беспричинно умирающих приборов и устройств. А я, следуя древней инструкции для жертв изнасилования, потыкал кнопки на магнитоле, расслабился и попытался получить удовольствие.

За последующие десять минут удовольствие мне доставили: лысый потный мужик на Шеви Ниве, благообразная седая чета из удивительно белого Mercedes E320, кучка наглых пацанов на традиционной «четырке», нервная беременная мадам на трехдверном Mitsubishi Pajero, похожий на отставного гестаповца сумрачный господин из Audi A4 и еще человек двадцать потрясенных несправедливостью судьбы автомобилистов. У всех была одна и та же проблема: автомобиль не заводился, мобильник отказывался звонить эвакуатору. Исключением из общего правила были пацаны на четырке и седовласые супруги – крах мобильной связи в их случае пережили не только водитель, но и пассажиры.

А между тем, по классике, вечерело. Парковка под торговым комплексом пустела, и на выездных дорожках начинался классический для последнего часа работы молла сумбур, бардак и кромешный ад. Спешно покидающие место расставания с наличностью (а также мы принимаем пластиковые карты) граждане ехали кто куда, как бог на душу положит, без смысла, системности и признаков трезвого ума – лишь бы побыстрее прорваться к единственному выезду на магистраль. Пробка росла, нервничала и орала клаксонами, парковка пустела, страшнела и навевала мрачные думы. Эвакуатор, тем временем, не ехал – вызвать его так никому и не удалось.

Как это всегда случается в катастрофических ситуациях, люди сами собой сбились в кучку возле жизненно важного места, у источника пищи и воды. На нашей парковке роль такового исполнял кофейный автомат, гостеприимно подмигивавший зелеными лампочками на черной панели. Кофе пятнадцать рублей, чай пятнадцать рублей, горячий шоколад двадцать пять рублей, отличный вкус – отличное начало. Во внешнем мире потихоньку начинался давно обещанный тучей и синоптиками дождь, а мы, Ложа Парковки, стояли под непромокаемой, хоть в этом повезло, крышей, попивали горячие напитки приемлемой стоимости и обсуждали невеселое положение, в котором оказались всей нашей случайной компанией.

– Я считаю, нам нужно обязательно дозвониться до ГАИ и вызвать вообще все эвакуаторы, которые у них есть – заявил лысый дядька из Шеви Нивы, явно претендовавший на роль спикера, лидера и вообще верховного жреца нашей маленькой общины. – Не может такого быть, чтобы вечером, после часа пик – и ни одной свободной машины!

– Да, неплохо было бы дозвониться. Только не с чего – мобильники не работают, философски изрек еще один очкарик в клетчатой рубашке, почти брат-близнец давешнего Шурика, только на более бюджетном детище немецкого автопрома, Wolksvagen Jetta. – Наверное, сеть грохнулась. Или разрыв какой-нибудь.

– Разрывов не было – машинально пробормотал я.

– Что, простите? – вежливо осведомилась женская половина благообразной четы мерседесоводов.

– Нет, ничего, это я так. Скажите, а телефоны у всех одинаково умерли, вместо гудков – короткое пипипи, или еще какие-то симптомы есть?

– У меня просто вырубился и не включается – отозвалась блондинка из Kia Rio. Пожиравшие ее глазами пацаны из четырки присоединились:

– И у нас такая же фигня. Причем у всех четверых.

– А машины у всех умерли одинаково – вздохнула беременная джиперша по имени Татьяна. Не то чтобы мы все перезнакомились, но на ее майке так и было написано: «Йа Татьяно». – Кто-то из присутствующих здесь мужчин умеет их чинить?

– Бесполезно – озлобленно рявкнул ковырявшийся неподалеку в капоте Лады Калины мужик. – Третью машину смотрю – свечи в порядке, стартер крутит, бензонасос работает, движок – не заводится!

– Ой, а вы механик? – заинтересовалась блондиночка из Kia Rio – А не посмотрите мою машинку? Ну пожааалуйста…

– Говорю же, бесполезно – предполагаемый автомеханик окончательно хлопнул капотом и принялся ожесточенно вытирать перепачканные руки невесть откуда взявшейся влажной салфеткой. – В сервис ехать надо, движок вскрывать. И у этой, и у этой, и у вот этой. И у вашей тоже наверняка. Так не бывает, но, твою мать, оказывается, бывает – разные машины померли в одно время в одном месте!

Сказал он, на самом деле, жестче и красочнее, ничуть не устеснявшись присутствовавших дам, включая дам в положении. Потрясенные красотой и силой автомеханического слова, мы некоторое время молчали. Кто-то курил, кто-то цедил остывший кофе, кто-то в стотысячный раз пытался дозвониться до эвакуаторов и шепотом проклинал очередного оператора сотовой связи.

А за пределами парковки лютовала непогода. Дождь усиливался, поднялся недетский такой ветерок, заметно похолодало. Люди ежились, прятали руки в рукава и как-то затравленно озирались по сторонам. Лампы парковочного освещения пару раз как-то недобро мигнули., и вдруг погасли. Кто-то из дам ойкнул. А потом на улице застучало. Мелко, дробно, сначала тихо, а потом все громче и громче.

– Что за ху… – очередной перл красноречия автомеханику помешал договорить донесшийся с улицы истошный вопль. Потом громкий удар, треск чего-то сильно ломающегося, звон разбитого стекла и снова крики. Первыми среагировали пацаны из четырки – переглянулись и побежали к выезду с парковки, поближе к открытой местности. Следом за ними – все остальные. То, что творилось на улице, напрочь вышибло из головы мысли об эвакуаторах, неработающих телефонах и обо всем вообще.

На улице шел град. Не град – градище. Огромные, чуть не с кирпич размером, куски льда сыпались с неба, перемалывая все в мелкую труху. Фонари уличного освещения лежали на асфальте, разбитые вдребезги – их просто срывало с опор, как перезревшие яблоки. У меня на глазах очередная глыба льда расшибла в мелкое крошево лобовое стекло какого-то серебристого седана, марку которого уже было невозможно установить – настолько помятой была машина. Седан судорожно дернулся и уткнулся капотом в столб. Из машины никто не вышел.

Вопли доносились со стороны автобусной остановки. Остановочный павильон, под которым люди пытались укрыться от непогоды, разваливался – стен и крыши уже не было, стальные балки, к которым крепились пластиковые перегородки, были погнуты и скрючены. У меня на глазах кусок льда попал в голову убегавшего мужчины, который пытался прикрыться от непогоды каким-то журналом. Голова взорвалась аккуратным, почти геометрически шарообразным красным облаком. Следующий кусок льда впечатал в газон мальчика лет семи, два соседних добили его маму. Я зажмурился и заорал.

Вокруг творился такой ад, что на него необязательно было смотреть – можно было просто слушать. Крики, стоны, грохот. Автомобили разносило в клочья, людей рвало на куски. Козырек над крыльцом торгового комплекса сорвало, и он накрыл всех, кто под ним стоял – из-под покореженного карниза торчала чья-то нога в модном найковском кроссовке. В самом торговом комплексе почти вся крыша была стеклянной, и там, внутри тоже наверняка были трупы. Много, много трупов – как и на остановке, усеянной телами. И фрагментами тел.

Еще недавно серо-зеленый пейзаж стремительно становится бело-красным. Пространство перед торговым комплексом, проходящая рядом автомагистраль, двор соседнего дома – все было завалено кусками льда. От них шел пар, особенно заметный в тех местах, где под градинами лежал человек. А в ливневку уже потихоньку стекали мутные реки грязной талой воды, смешанной с бензином, тосолом и кровью.

Кошмар, названный впоследствии Большим Градом 2022, длился минуты три. Эти три минуты унесли больше тысячи жизней только на парковке у торгового комплекса, и больше шестисот тысяч по городу – менты так и не смогли определиться с точной цифрой. Люди гибли на улицах, в автобусах и трамваях, в офисах и мансардах, на балконах – везде, где между головой и небом не было толстой бетонной плиты. Дороги были забиты автомобилями без стекол, с пробитыми крышами – стоны из некоторых доносились до следующего утра, но спасатели просто не могли добраться до всех раненых. Да и спасателей осталось всего несколько человек, почти весь наличный состав в этот день проходил учения. На открытом воздухе.

Мы даже не пытались выйти наружу. Даже когда дождь утих, и даже на следующее утро, солнечное и ясное. Сидели возле своих так вовремя сломавшихся автомобилей и старались не съехать с катушек. Кто-то плакал, кто-то пытался дозвониться до родни. Потом, когда пришли солдаты, все потихоньку, крадучись, разъехались по домам – подсчитывать убытки и потери.

Машины, кстати, завелись с первой же попытки.

Когда отшумела истерия в прессе (как обычно, во всем была виновата власть, не сумевшая должным образом обеспечить оповещение населения о стихийном бедствии), и в новостях замелькали совсем другие кадры, когда о Большом Граде еще говорили, но говорили уже все реже и реже, я вдруг поймал себя на мысли, которая теперь кажется простой и логичной. Не то чтобы я долго думал, и вдруг додумался – нет, просто голова была занята совсем другим: в этот жуткий июльский вечер я потерял двух братьев, тетку и половину коллег по работе. Жена, слава богу, успела добраться до дома вовремя. Вынырнув через полгода из мутного круговорота похорон, поминок, юридической волокиты и прочих мелких бытовых неприятностей, которые всегда следуют за неприятностями крупными, я вдруг понял – не может, ну не может быть такого совпадения. Двадцать восемь машин, сломавшихся в одном месте и в одно время – в очень даже подходящее время.

И только сейчас, спустя без малого четыре десятка лет, я окончательно убедился: нет. Это не совпадение. Это судьба.

Шурик на BMW, оказывается, был не просто преподом, а маститым, несмотря на молодость лет, ученым-медиком. Спустя шесть лет после Большого Града он изобрел лекарство от рака. Правда, рак к тому времени был уже далеко не самой актуальной проблемой человечества.

Седая пара из Мерседеса, как и все состоятельные пенсионеры, любила путешествовать. Именно они первыми заметили странного парня с большим рюкзаком во время экскурсии по плотине Гувера.

Пацаны из четырки остаток жизней так и прошли вместе. Попали в один призыв, служили в Чеховской бригаде спецназа. В тот день, когда в Москве давили людей бронетехникой, именно они патрулировали ВДНХ, и именно они накрыли троицу смертников, а заодно – ехавший в толпу автобус со взрывчаткой. Пацаны шли на пули в рост, но положили всех. Вечная память.

Безуспешно пытавшийся реанимировать Калину автомеханик-матершинник (по имени, кстати, дядя Валера. И никак иначе) оказался единственным рукастым мужиком в забитом перепуганными женщинами и детьми бомбоубежище. Когда встал компрессор, гнавший снаружи еще не зараженный воздух, он, все так же матерясь, сумел привести в чувство древнюю советскую технику. Никто не задохнулся.

Сумрачный гестаповец из Audi, когда начался бардак, первым в нашем городе собрал из соседей по двору мини-дружину гражданской самообороны. Тогда над ним только посмеивались. Никто не думал, что через два года дружины гражданской самообороны будут единственной силой, способной реально противостоять грабителям, мародерам и прочей швали, полезшей из всех щелей.

Потом, когда шваль полезла не только из всех щелей, но и через границу, в том числе и по воздуху, силы гражданской самообороны превратились в маленькие территориальные комендатуры, пытавшиеся поддерживать хоть какой-то порядок в воюющей стране. Очкарик номер два, счастливый обладатель Wolksvagen Jetta, а по совместительству – главный инженер одной сотовой компании, умудрился обеспечить этим комендатурам связь на остатках уже никому не нужных ретрансляторов.

Йа Татьяно сделала сразу две важные вещи: создала в Вконтакте группу «БГ2022», благодаря которой мы, выжившие на парковке, не потеряли друг друга, и родила сына. Того самого Александра Казакова, которому сейчас присягают наши войска. Самый молодой главнокомандующий в истории страны. И самый молодой президент в истории планеты.