Родина

В поселок она отправилась только через неделю, когда отца уже похоронили и он перестал быть самой последней жертвой ЭТА. Мама мне этого не простила. Я точно знаю. Все было понятно и без слов. На протяжении всех прошедших лет Нерея читала обиду в каждом ее движении, в тоне некоторых реплик, в упреках, вызванных самыми ничтожными поводами. Наверное, все это Нерея и хотела рассказать раскаявшемуся террористу, освободиться от терзающих ее изнутри старых, но до сих пор не погасших углей. Что ж, сделать этого не удастся, потому что сеньор доктор сказал “нет”, а она не желает ссориться с родными. Ладно, так тому и быть.

– Счет, пожалуйста.

31. Диалог в темноте

Вечером на кухне она устроила мужу нагоняй. Не дала времени даже переобуться. Как же так? Люди из ЭТА шлют ему письма, а он не сказал ей об этом ни слова.

– Я-то ведь всегда считала, что мы с тобой все друг другу рассказываем, по крайней мере самое важное.

Чато сидел на стуле, медленно развязывал шнурки на ботинках и не поднимал глаз на Биттори, которая стояла перед ним с пылающим от гнева лицом и никак не могла угомониться. Все ему припомнила. А он, отработавший долгий день, лишь тяжело вздохнул, словно говоря: когда же, черт возьми, заткнется этот фонтан.

– А ты откуда узнала?

– От Мирен.

– Просто я хотел сам это дело разрулить, чтобы вас зря не волновать.

Но Биттори снова накинулась на него с упреками. Выждав еще немного, он перебил жену. Что у нас сегодня на ужин?

– Жаба под соусом. Почему ты спрашиваешь?

– Потому что мне есть совсем не хочется.

За ужином они почти не разговаривали, каждый думал о своем. Чато свел все объяснения к трем пунктам: во-первых, она своими попреками и руганью только осложняет для него решение вопроса; во-вторых, такие проблемы решаются по-тихому; и в-третьих, безмозглому Хошиану надо язык отрезать за то, что он проболтался жене, да и не только ему одному, как видно.

Из кухни Чато отправился прямиком в постель. Чтобы немного утрамбоваться, по его выражению. А Биттори осталась мыть посуду. Напрасно Нерея время от времени напоминала ей, что их семья вполне может позволить себе посудомоечную машину. Мать в ответ только нет да нет, если, мол, у кого имеется пара рук, дурацкая машина – напрасная трата денег, к тому же изводит прорву воды и прорву электричества, и когда, мол, ты выйдешь замуж, делай в своем доме, что тебе заблагорассудится, а мне в моем уж позволь распоряжаться по-своему.

Чато обычно не вмешивался в домашние ссоры. Есть у них посудомоечная машина, нет у них посудомоечной машины – ему без разницы. Он всегда был ранней пташкой, а потому и спать ложился тоже рано. В рабочие дни в шесть утра, а то и раньше уже сидел у себя в конторе и занимался делами. Да и в выходные, поскольку участвовал в соревнованиях по велотуризму, тоже поднимался еще до восхода солнца. Бывало, конечно, что, увлеченный особенно горячей партией в мус, Чато забывал глянуть на часы, но, если не считать таких исключительных случаев, день обычно заканчивался для него в десять вечера.

Единственное, что могло заставить Чато засидеться перед телевизором, это трансляции матчей по пелоте. Он готов был смотреть их сколько угодно – пока не прогоняла от экрана жена, потому что при телевизоре главной была Биттори, а Биттори любила наслаждаться своими передачами в одиночестве.

Так вот, поужинав, Чато лег в постель – и, как всегда, сначала на сторону Биттори. С первых дней супружеской жизни он согревал ей место. Даже летом. Эта привычка возникла не из какого-то специального договора между ними, нет, но Чато не пренебрегал ею даже после ссор с женой. Та приходила в спальню позднее, в одиннадцать или двенадцать, и он, не просыпаясь, перебирался на свой край.

Наконец явилась Биттори, которая любила перед сном еще и полистать в кровати какой-нибудь женский журнал, но на сей раз с ходу погасила лампу у себя на тумбочке. Какое-то время посидела в темноте, скрестив руки на груди и прислонившись спиной к изголовью кровати. А он, обычно храпевший во сне, сейчас дышал тихо, из чего Биттори вывела, что муж не спит.

– Ну так что, расскажешь ты мне все или нет?

Чато ничего не ответил, но она знала/чувствовала, что он прекрасно ее слышал, и потому не стала повторять вопроса. Прошло несколько секунд, он раздраженно щелкнул языком и с явной неохотой ввел жену в курс дела, описав главные детали неприятной ситуации, в которую попал, не скрыл при этом ни указанных в письмах сумм, ни подробностей своей поездки во Францию. Зато ни словом не обмолвился о том, что в последнем письме упоминалась Нерея.

– И что ты намерен делать?

– Ждать.

– Ждать чего?

Биттори почувствовала в темноте, как он повернулся к ней.

– За нынешний год я им уже заплатил, и больше они из меня ничего не вытянут. Эти сволочи требуют бог знает какие деньги, и как раз сейчас, когда я взял кредиты, кое-что купил, а некоторые нерадивые клиенты тянут с платежами. Не забывай также, что мы еще должны выплатить оставшуюся часть за квартиру в Сан-Себастьяне. И вообще, кто знает, может, у них там случилась ошибка. Какой-нибудь болван, который занимается бухгалтерией, не записал мой взнос или записал не туда, куда надо. А вдруг тот тип, получивший от меня конверт, взял да и заныкал деньги, чтобы потратить на собственные прихоти? А может, прав Хошиан и второе требование поначалу предназначалось вовсе не мне, а кому-то другому. Поэтому мне кажется, что пока лучше ничего не предпринимать и подождать, чтобы время расставило все по своим местам. А если я ошибаюсь, ну, тогда они свое в любом случае потребуют.

– Знаешь, если честно, я немного побаиваюсь.

– Только от твоего страха толку никакого.

– Это плохие люди, и в поселке у них полно друзей.

– В поселке меня знают. Я здесь родился, говорю по-баскски, не суюсь в политику, даю людям работу. Каждый раз, когда собирают деньги на праздник, или для нашей футбольной команды, или еще для чего-то, Чато первым раскошеливается. Скажи, разве кто-нибудь другой дает столько? Если какой чужак сюда к нам и явится, чтобы расправиться со мной, его наверняка приструнят. Эй, ты, поосторожней, это ведь наш человек! Кроме того, со мной всегда можно договориться, а?

– Слишком уж ты легковерный.

– Не думай только, что я сижу и жду их сложа руки. Кое-какие меры я уже предпринял. Кроме того, у себя на фирме я в безопасности. Во всяком случае, смогу защититься.

– Правда? И каким же это образом, интересно знать? Держишь пистолет в ящике?

– Ну, что я держу у себя в ящике, касается только меня одного, но еще раз повторяю тебе: там я в безопасности. Допустим, ситуация осложнится. Ладно, тогда я переведу свои грузовики из нашего поселка в другое место. В Ла-Риоху или куда-нибудь еще в тех же краях. В молодости я с меньшего начинал, и вот суди сама, добился чего или нет.

– Знаешь, хоть ты и здешний, я бы не удивилась, если бы сведения для ЭТА поставлял кто-то из твоих же работников.

– Не исключено.

– А ты не обсуждал свою историю с другими здешними предпринимателями?

– Зачем? Наверняка платят все. Я как-то забросил удочку на эту тему в разговоре со старшим из братьев Аррисабалага. И понял, что откровенности от него ждать нечего. Из таких дел, как я уже сказал, каждый сам должен выпутываться, своими силами.

Биттори плавно скользнула под простыню и одеяло. До них доносились приглушенные звуки из соседних квартир, редкие голоса с улицы, грохот мусорного грузовика. Муж с женой уже повернулись друг к другу спинами, задница к заднице, и только тогда Чато не выдержал и сказал, не мог не сказать, то, что тяжким грузом лежало у него на душе:

– Я хочу, чтобы Нерея уехала учиться в другой город. Куда угодно, только подальше отсюда. Сразу после летних каникул.

– Чего это ты выдумал?

– Того и выдумал: я хочу, чтобы дочка училась в другом городе.

– А с ней самой ты говорил?

– Нет. При случае начни ее к этому готовить.

Они замолчали. Под их балконом прошла развеселая компания. Потом наступила тишина, которую нарушил церковный колокол, отбивавший очередной час. Чато, вопреки обыкновению, за всю ночь ни разу не захрапел.

32. Бумаги и вещи

Пока его накрывали плитой, Биттори – глаза сухие, потому что никогда больше я не стану плакать, даже если мне натрут их луком, – подумала, что в следующий раз свет в эту яму попадет, когда хоронить станут ее саму. А еще ее преследовала мысль, что Чато наверняка унес с собой в могилу прорву всяких тайн.

Она часто так и называла его – обманщиком, особенно во время первых своих посещений кладбища:

– По твоей милости я витала в облаках. Думаю, ты не говорил мне и половины того, что вокруг тебя творилось, и того, как они с тобой поступали. Чато, дорогой, в тот день, когда меня положат рядом с тобой, тебе придется мно-о-о-гое мне рассказать.

Перед тем как уйти, она прощала ему все. Всегда. Да и как его было не простить? Бедный Чато, он был такой добрый, а как о нас заботился. И еще очень упрямый, добавляла Биттори уже совсем другим тоном, чтобы свыкнуться с мыслью, что не она одна считала его таким.

– Тебя убили ЭТА и твое упрямство.

После гибели хозяина фирма прекратила свое существование. Четырнадцать уволенных. Сколько раз Биттори и Нерея слышали из уст Шавьера, что это еще один пример того, как террористы пекутся об интересах рабочего класса. Сын Чато ликвидировал фирму – а что еще ему оставалось делать? Правда, сперва спросил мать, не желает ли она взять дело в свои руки. Я? Тот же вопрос Шавьер задал Нерее, когда сестра наконец соизволила приехать в поселок. Я? Сам он тоже не хотел взваливать на себя эту обузу. В итоге они продали при помощи консультационной фирмы все, что можно было продать, а остальное отправили на металлолом.

Шавьер повесил на ворота объявление: “Закрыто в связи с похоронами хозяина”. Его мать, вынырнув на миг из состояния апатии, прошептала, что надо бы написать: “Закрыто в связи с убийством хозяина”. Но он этого не сделал. А рабочие? Ни один не явился на отпевание. На похоронах в Сан-Себастьяне присутствовали двое.

Несколько дней спустя кто-то один подошел к Шавьеру и от лица всех прочих спросил, когда им можно будет выйти на работу. Но даже в такой ситуации этот человек не сообразил, что следовало бы выразить сыну погибшего соболезнования. Шавьер посмотрел на него со смесью жалости и отвращения. Неужели они думают, что после убийства владельца фирмы ничего не изменится? Шавьер с профессиональной невозмутимостью попытался отвязаться от него, правда, разговаривал все-таки довольно резко. А так как тот все никак не желал его понять и опять и опять спрашивал, когда они должны снова приступить к работе, Шавьер, теряя терпение, сказал, что он простой врач и не имеет ни нужных знаний, ни опыта, чтобы управлять транспортной фирмой.

У него и так голова шла кругом: он проверял документы в конторе отца, вел переговоры с банками, аннулировал заказы (некоторые поступили из-за границы), продавал принадлежавшее фирме имущество, демонтировал строения, сталкивался с тысячью и одной бюрократической заморочкой. И в конце концов по совету коллеги из больницы решил воспользоваться помощью специалистов.

Тот же коллега предложил/посоветовал некий вариант, который помог бы сохранить рабочие места. Какой? Передать фирму на выгодных для себя условиях в руки тех, кто там трудится. Шавьер рассказал об этом матери.

– Ни за что.

Биттори словно сразу забыла о своем горе. И как только Шавьеру в голову пришло обсуждать с кем-то подобную глупость! Они ведь сколько раз устраивали забастовки, случалось, даже стекла в конторе били, ставили пикеты у входа, угрожали. Был у них там и один запевала, очень прыткий, вечно в бой рвался, некий Андони, носивший на рабочем комбинезоне наклейку профсоюза LAB[34]. Скольких бессонных ночей стоил хозяину этот Андони. И Чато в конце концов уволил его, но уже через пару часов тот явился с двумя громилами из профсоюза и буквально заставил хозяина взять его обратно. А что сказать о других работниках? Есть там, конечно, и хорошие люди, но разве посочувствовали они нам, встали на нашу сторону после убийства? Ведь могли бы послать хотя бы жалкую карточку с соболезнованиями. Нет, ничего подобного. Только двое из них явились на кладбище Польоэ, но не подошли к нам и ни слова не сказали. Так что Биттори без колебаний решила:

– Я скорее все на свалку выкину.

Шавьер погрузил в машину несколько коробок с бланками, накладными, счетами и всякого рода документами – некоторые содержались в идеальном порядке и были собраны в папках на кольцах, другие лежали вразброс. Увезти все это он решил на всякий случай. На какой случай? Ну, например, если кто-нибудь, воспользовавшись тем, что на месте нет ни хозяина, ни работников, проникнет в контору, чтобы что-то оттуда забрать, а что-то и уничтожить. Например, должники, мечтающие ликвидировать доказательства своих долгов. Или националисты, чья ненависть не ослабла после расправы с Чато.

Нерея:

– Мы скоро превратимся в параноиков.

– Не исключено.

На все эти горы бумаг Биттори смотрела с полным равнодушием. Пусть ей скажут, где ей надо поставить подпись, – и точка. Она ничего не желала знать про фирму. Фирма, говорила она, была частью Чато, так же как и его большие уши, как и его любовь к велосипеду. Шавьер внимательно посмотрел на мать, не понимая, шутит она или нет. Нет, она не шутила. А еще Биттори мрачно предрекла, что, если ее дети вздумают взвалить дела фирмы на свои плечи, их будет ждать судьба отца.

Зато она очень трепетно отнеслась к личным вещам мужа, которые тот держал в конторе. Шавьер сложил их в картонные коробки и отвез на квартиру в Сан-Себастьян. Время спустя они перевезли все к Нерее, которая до сих пор хранит это у себя дома.

Биттори сказала сыну, что он может уезжать, так как она хочет в одиночестве разобрать то, что принадлежало Чато.

– Позволь мне сперва кое-что сказать о содержимом этих коробок.

– Нет.

– Ты знала, что aita…

– Я сказала тебе: нет.

Нет значит нет. Она проводила его до двери. Поцеловала – и agur[35]. Оставшись одна, Биттори прогнала кошку с дивана – брысь отсюда! – села и стала одну за другой открывать коробки. Чато никогда не говорил ей, что хранит на работе пистолет. Неожиданность? Ни в коем случае. Я всегда что-то такое подозревала. Разве он не утверждал, будто чувствует себя там в безопасности? Она подержала черный предмет в руке. Заряжен? Черт, ну и тяжелый же! Холодный металл, пальцы лучше держать подальше от спускового крючка, на всякий случай. Но соблазн был слишком велик, и она прицелилась в лампу под потолком. Что, интересно, чувствует стреляющий, когда жертва падает и когда кровь начинает вытекать через отверстия, проделанные в теле пулями?

Биттори достала полдюжины маленьких коробочек, двадцать упаковок патронов 9х19, все запечатанные, кроме одной. Чатито, гангстер ты мой, бандит ты мой, в кого же ты собирался стрелять, если в жизни и мухи не обидел? Послушай, но тогда почему ты шел без пистолета в тот день, когда?.. Не знаю, не знаю, а ведь мог бы дать им отпор.

Она опустила эти смертоносные предметы на пол и извлекла из коробки фотографии в рамках – муж держал их у себя в конторе на полке, на видном месте: вот сам Чато вместе с Биттори, оба молодые, улыбающиеся, рядом с Пизанской башней, а еще по одной фотографии сына и дочери по отдельности. Шавьер в возрасте двенадцати-тринадцати лет. Нерея, очень красивая, в платье для первого причастия. А вот они вчетвером, нарядные, у дверей церкви в Аспейтии, куда всей семьей ездили на свадьбу к родственнику, и еще две фотографии самого Чато – с каждым из детей.

Биттори достала еще какие-то вещи, но они заинтересовали ее меньше. Шариковые ручки, авторучка, кубки, полученные в клубе велотуризма, и трофеи с чемпионатов по игре в мус, свеча в форме кактуса, которую когда-то подарила ему Нерея, его принцесса, его любимица, которая даже не явилась на похороны. Короче, всякие мелочи, связанные с какими-то воспоминаниями, безделушки, сувениры. Ну а где же письма с требованиями заплатить “революционный налог”? Их нет. Надо полагать, Чато письма уничтожил. А может, Шавьер сунул куда-нибудь вместе с другими бумагами.

33. Надписи на стенах

Контора Чато располагалась на некоторой высоте. Для нее было сооружено что-то вроде помоста на стальных столбах, и в самом помещении одна стена была стеклянной, что позволяло хозяину обозревать территорию полностью. Имелось также окно, выходившее на эспланаду. Чато, по его собственным словам, распорядился устроить свой командный пункт именно таким образом, чтобы контролировать также и внутренний двор. Он вообще обожал все контролировать. И рад был бы сам делать все на своей фирме: отдавать распоряжения, заключать контракты, вести проверку при погрузке и разгрузке, смазывать двигатели, измерять давление в шинах, мыть грузовики и даже водить их. Он наблюдал за прибытием и отъездом машин и сразу замечал, если появлялся клиент или кто-то неожиданно шел к нему по делу. Едва заслышав шум мотора, он высовывался в окно.

Их территория была обнесена цементной стеной в два метра высотой с пущенной поверху колючей проволокой. На ночь откатные ворота запирались. В рабочие дни вход оставался открытым. Когда Нерея была еще девчонкой, местные парни спрашивали, не тюрьму ли построил ее отец. И она, подхватывая шутку, отвечала, что да, тюрьму, а рабочие там – заключенные.

Как-то ранним утром Чато стоял у окна и следил, как к грузовику присоединяют прицеп. Он им не доверял. Никогда не доверял. Даже самым опытным своим водителям. Операция завершилась, и грузовик тронулся с места. И тогда ему стала видна та часть стены, которая прежде была скрыта от глаз. Чато прочитал надпись, выведенную большими кривыми буквами с помощью краски из баллончика: ЧАТО УГНЕТАТЕЛЬ.

Это была первая из надписей, направленных против него. Поначалу он решил: хулиганская выходка. Но больше, чем нелепое обвинение, которое его, конечно, разозлило, больше, чем неприличный сам по себе и чернивший его поступок, который разозлил его еще сильнее, больше, чем испанизированное написание его прозвища, что просто взбесило его, Чато возмутило/насторожило то, что надпись была сделана с внутренней стороны стены. Это означало, что на территорию проник кто-то чужой. Ночью? Биттори, вытирая руки о фартук, заявила, что не исключает вины кого-то из работников.

Чато спустился сверху по узкой и крутой металлической лестнице, на которой, по словам Биттори, в один прекрасный день он сломает себе шею. Но сейчас хозяин изо всех сил старался не показать своего гнева и не смотрел, куда ступает. Чато зашел в помещение, приспособленное под ремонтную мастерскую. Попросил краскопульт. Он мог бы, конечно, отдать распоряжение рабочему: закрась, пожалуйста, эту дурацкую надпись. Но Чато был человеком взрывным, порывистым и нередко делал что-то прежде, чем успевал подумать, а еще брал на себя массу самых разных дел, и не важно, касались они работы руками или работы чисто бумажной. Короче, никого ни о чем он просить не стал, а взял и в мгновение ока сам закрасил оскорбительную надпись.

Дома за обедом Чато рассказал об этом жене. Вместе они перебрали имена всех работников (она называла их рабочими), прикидывая, который из них мог такое сотворить. Допустим, кто-то почувствовал себя обиженным или кто-то посчитал, что хозяин несправедливо с ним обошелся. Но раз нет свидетелей и нет доказательств, сделать ничего невозможно. Обычная история. Ни самому Чато, ни Биттори не пришло в голову связать надпись с письмами о “революционном налоге”. Прошло несколько недель, они забыли тот случай и продолжали жить, как жили всегда.

До одной субботы в середине марта – после нее все решительно переменилось в жизни Чато и его семьи. Который был час? Где-то около одиннадцати вечера, чуть больше или чуть меньше. Чато с Хошианом шли по улице, споря о том о сем, потому что, как и положено добрым друзьям, не любили ни в чем друг другу уступать. Они составляли пару в игре в мус, при этом оба играли очень прилично, хотя иногда, как всем известно, карты вдруг начинают помогать соперникам. И тогда по дороге домой приятели частенько ссорились, взваливая вину за проигрыш друг на друга.

Поужинали они в гастрономическом обществе. Каждый свое – то, что приготовила дома жена. А поскольку оба собирались назавтра встать пораньше, то играли в карты до ужина, а не после, как обычно. На следующий день их ожидал довольно длинный этап по программе велотуризма, конечным пунктом которого был бар в центре Сумаи.

Короче, возвращались они домой не трезвые и не пьяные, увлеченные одним из обычных своих споров, и не стеснялись в крепких выражениях, потому что между друзьями такое позволительно. Вот и вышло, что в пылу перепалки, а также из-за скудного фонарного света они не обратили внимания на свежие надписи на стене, которые появились среди старых привычных, а также среди разного рода афиш и объявлений, в большом количестве покрывавших нижнюю часть фасадов. Не сразу увидели и ту, где краска еще не успела высохнуть, ту, что была теперь рядом с подъездом Чато. Как раз там приятели и остановились, чтобы довести спор до конца. И уже собрались разойтись, уже сказали – один: только бы завтра не было дождя, и другой: ладно, растяпа, в половине восьмого встретимся на площади, – но тут внимание Хошиана привлекло имя друга на стене.

– Господи помилуй.

– Что там еще?

TXATO TXIBATO[36]. Святые небеса. Хошиан: закрась надпись, прежде чем ляжешь спать, с такими вещами шутить нельзя. Они распрощались, и Чато, кипя от ярости – туда их и растуда, – даже не стал подниматься к себе домой, а направился в гараж, где у него хранилось несколько старых банок с краской. Это я-то стукач? Понятно, что они это для чертовой рифмы придумали. Да я за всю свою жизнь ни разу ни с одним полицейским словом не обмолвился! Сразу возникла проблема: у него не было кисти. А может, и была, но он так разнервничался, так раскипятился, что не сумел ее найти. Ну и черт с ней, обойдемся тонкой кисточкой и газетной бумагой. А краска? С комками, конечно, но еще не совсем высохла. Кое-как он замазал два слова на стене, сделав их нечитаемыми. Перемазал краской брюки. Сейчас Биттори ему устроит. Ну и пусть устраивает. Стукач. В таком поселке, как их, хуже оскорбления не придумаешь. Не лучше того, что несколькими неделями раньше появилось на стене его фирмы.

Он твердо решил на следующий же день купить новой краски, когда будет возвращаться на велосипеде домой. Жене он сообщил о случившемся, уже лежа в постели.

Биттори:

– Насколько я понимаю, ты уверен, что надписи будут появляться и дальше.

– Что-то мне подсказывает: это не простое хулиганство. Надо быть ко всему готовым.

– Но тогда какой смысл их замазывать? За теми, кто их пишет, тебе в любом случае не угнаться. Скажи, а ты проверил, других-то надписей на улице не было?

– Мы шли вместе с Хошианом и других вроде не видели.

– Точно?

– Ну, нет, наверняка я бы не сказал. Но сейчас уже поздно, к тому же я в пижаме.

Стукач, угнетатель-кровопийца, предатель. В надписях его обзывали по-всякому – и на баскском языке, и на испанском. Они появились и на его улице, и на близлежащих, и на площади. Настоящая травля по всем правилам. Не меньше двадцати надписей только в старой части поселка. Столько не сделать зараз ни одному хулигану. А еще поди узнай, что там понаписано на окраинах. Тут явно просматривались четкий план и работа многих рук. Рано утром он вышел из дому с велосипедом и в велосипедном снаряжении и не поверил собственным глазам. Чато такой, Чато сякой. Herriak ez du barkatuko[37]. И все в том же духе. Придя на площадь и присоединившись к группе велосипедистов, он тотчас заметил – что? – будто здоровались с ним холоднее обычного. И еще были глаза, которые избегали его глаз. Чато без труда угадал причину, хотя могло быть и такое, что это сам он вдруг сделался слишком мнительным и стал жертвой собственного воображения и собственной подозрительности.

Они тронулись в путь. Человек четырнадцать-пятнадцать – те же, что и всегда. Другие члены клуба выехали раньше или выедут чуть позже. И единственным, кто крутил педали рядом с Чато, был Хошиан, который тоже казался более молчаливым, чем обычно. Прежде чем они оставили позади последние дома поселка, из окна послышался голос какого-то парня:

– Чато – суки-и-ин сын!

Никто из ехавших в группе даже не подумал вступиться за него. Никто не высказал своего мнения и не выругался в ответ на оскорбление. Постепенно группа начала рассеиваться. Такое бывало и раньше. Одни ехали быстрее, другие медленнее. И Чато остался вдвоем с Хошианом, который все время отставал от него на два-три метра и по-прежнему не произносил ни слова. А когда они поднимались в горку к порту Орио, отстал еще больше, хотя обычно одолевал подъемы куда легче, чем Чато.