Возьми мое проклятие

– А паспорт-то откуда? – неохотно возвращая фотографию, поинтересовался Андрей. – Неужели же сама делала? Толя, я о ней не так уж много знаю. Сплошные тайны! Если она и общалась с кем-то из наших, те скрывают. Серьёзно, даже сплетен о ней особо не ходило, до того все боялись. И это в селе!

– Ага, знать о ней ничего не знаешь, а убили её «всё-таки», – въедливо протянул Борисов, но не стал больше язвить, а ответил на вопрос. – Что касается документов – дамочка над ней одна шефствовала, из соцслужбы. Она и помогала всё оформлять, не только паспорт. Ваша, сельская. Бодайко фамилия. Сейчас в Староберезани живёт. Она и продукты бабке возила. Хотя та, по её словам, несмотря на годы, не такая уж была и беспомощная. Летом за ягодами в лес ходила, в огороде у себя копалась. Солений да варений полный подпол. А не выходила, говорит, оттого что нелюдимая очень. Мизантроп, по-модному.

– А что с этой Бодайко? Как её зовут, кстати? Проверили вы её?

– Обижаешь. Конечно. Марина. Знаешь такую? В тот день она у бабки не появлялась. Алиби у неё. Родственники и соседи подтвердили. Да и косвенные факты говорят в её пользу. Она обычно к лесу на машине подъезжала – далековато пешком идти. Сам видишь, какая сейчас погода – днём дождь прошёл, ночью мороз ударил и несколько дней держалась минусовая температура. А вот когда мы приехали, аккурат подтаяло. Следов масса, а толку ноль. Мальчишки, что бабку обнаружили, всё затоптали. Черти малолетние. Нет, будь там следы от шин… Их не так-то просто уничтожить. Но их-то как раз и не было. Только от наших машин.

– Погоди, погоди! Я не понял, а что за мальчишки? – удивился Андрей. – Что-то ты мне совсем мозги задурил.

– Обычные мальчишки, числом пять человек, от девяти до двенадцати лет, – хмыкнул Борисов. – Что они делали у бабки – я и сам толком не понял. Ей-богу, какой-то детский лепет. Адреналина, что ли, мало? Похоже, они верят, что погибшая и впрямь самая настоящая Баба-Яга. Цирк, одним словом.

Андрей хмыкнул – цирк или нет, но когда-то он сам был таким же дуралеем, как эти пятеро и на спор полез в дом к одинокой старухе. Тогда-то и познакомился. И так крепко въелись в память те события, что до сих пор помнит каждое слово и мелочь, вплоть до обстановки и случайных движений. То ли Кузнецова так впечатлила, то ли отцовский ремень.

– Так, а что с уликами?

– Да какие там улики! – обречённо отмахнулся Толян. – Говорю же: ничего у нас, по сути, и нет. Гляди: дом находится почти в лесу, от села в двух километрах. Даже если она и орала в голосину, никто не слышал. На тропинке к дому есть отпечатки резиновых сапог, но в таких у вас ходит каждый второй. Опять же, мало ли кто по лесу бродит? Во дворе пацанва здорово натоптала, все старые следы уничтожили. В доме стерильная чистота. Пальчиков нет – только, опять же, пацанят. Старательный убийца. Не поленился даже бабку обмыть и принарядить в чистое платье. Представляешь?

Рассказывая, Борисов копался в папке. Отыскав очередную пачку фотографий, протянул Андрею. Это оказались снимки с места происшествия – он взял их, но просмотрел без особого желания: невелика радость – рассматривать окровавленные трупы. Он же не криминалист.

На первых фотографиях, одетая в нежно-голубое платье Кузнецова, казалась противоестественно умиротворённой, даже счастливой. Спящей. Потом её раздели и обнажили рану на груди, но на неё-то Андрей и не смотрел – лишь удивлялся поджарому телу пожилой женщины. Неужели ей и правда сто сорок шесть лет? Больше восьмидесяти и не дашь.

– Тут, где она в платье, даже раны не видно, – отметил он, возвращая снимки. – Выглядит, будто спит. Как дети догадались, что она мертва?

– Так они и не догадались, – старательно ровняя пачку фотографий, словно это карточная колода, ответил Толян. – Залезли в дом, увидели бездвижную, подошли. Решили, умерла. Сняли на телефоны. Дома кто-то проболтался родителям и показал запись. Те вызвали труповозку, ну и нас заодно. Человек-то одинокий, а труп такой необычный. Когда сердце прихватывает, на лавку улечься не успевают. Ещё и такие нарядные.

Так, слово за слово, Андрей и вытянул у Борисова всю информацию: что из свидетелей у них одна только Марина Бодайко; у Кузнецовой, оказывается, есть молодая наследница – зовут её Кира Багрянцева, но живёт та в Москве. В Малой Талке и Староберезани отродясь не бывала и неизвестно, будет ли. Упомянул, что прошлым летом бабке, на месте прежней развалюхи, построили новые хоромы и, значит, деньги у неё водились. И немалые. Да только вот откуда? Тяжело вздохнув, Толян резюмировал:

– Как по мне, выглядит всё так, будто она знала, что вот-вот помрёт. Сам посуди: жила себе и в ус не дула почти до полутораста лет. А тут как перемкнуло – принялась документы в порядок приводить и дом новый строить. Ерунда какая-то. И ты ещё с ходу заявил – «убили всё-таки». Чуешь, как мне интересно? Давай уже, колись!

– Да не в чем особо колоться, – помолчав, вздохнул Андрей. – К делу ты это всё равно не пришьёшь.

– Ладно, ладно! Давай уже, признавайся в старых грехах!

– Вот именно, что старых. Двадцать пять лет прошло. Мне тогда восемь только исполнилось.

– Двадцать пять? Дай угадаю, – проницательно усмехнулся Толян. – Ты, как и эти оболтусы, тоже забрался в дом к «Бабе-Яге»?

– Ну да, – Андрей неловко дёрнул плечом, испытав лёгкое смущение от стародавней дурацкой выходки. – Жребий вытянул. Правда, в дом забираться было не нужно. Так вышло.

Глава 3

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, возвращаясь в тот день. Казалось бы, столько лет прошло, а помнит каждую мелочь. И спичку ту короткую, со слегка истрёпанным рваным концом, оттого что Юрка отгрыз серную головку, а не отломал. И грязные пальцы товарища, со рваными заусенцами и обкусанными ногтями, и тычок в плечо, от которого у него дёрнулся подбородок и клацнули зубы, и то, как медленно он шёл, неохотно переставляя ноги и трясясь от ужаса. Ему тогда только исполнилось восемь лет, и он очень старался выглядеть смелым, чтобы заслужить уважение старших ребят. Но испуганный шёпот за спиной, долетающий до внезапно обострившегося слуха, лишил моральной поддержки, заставив сердце то падать в пятки, то подпрыгивать к горлу.

Сегодня кажется: что сложного? Всего-то и нужно было – зайти во двор, огороженный потемневшим от времени штакетником, и постучать в окошко, у которого возилась с травами старуха. Но всё пошло наперекосяк, как только он отворил калитку. Дверь в дом оказалась открытой – лишь надувшаяся парусом ситцевая занавеска с ромашками защищала жильё от любопытных взглядов.

Изнутри неслись такие запахи, что на несколько секунд Андрей застыл посреди двора, полностью дезориентированный и оглушённый. Травы, мёд и свежеиспечённый малиновый пирог. Разве так пахнет дом злой ведьмы? Конечно, нет!

Издалека донёсся шипящий шёпот Самойлова:

– Эй! Давай, Андрюха! До конца! Иначе не считается!

Эти слова толкнули вперёд не хуже подзатыльника и, не вполне отдавая отчёт поступкам, Андрей подошёл к дверям, откинул в сторону занавеску и зашёл внутрь.

«Баба-Яга» сидела за столом, перебирая свежесобранные травы. Седая коса её, переброшенная через плечо, покоилась на груди, обтянутой весёленьким платьем в мелкий цветочек. Совершенно ничем эта старая женщина не походила ни на одну пожилую обитательницу обеих Талок – слишком прямая осанка, чересчур длинные волосы, очень яркий, для старухи, наряд. Услышав шаги, она оторвалась от работы и улыбнулась застывшему в проёме Андрею:

– Здрав будь, Андрейка. Ты всё-таки пришёл. Я рада.

Это заявление его удивило – склонив голову набок, Андрей пытливо посмотрел на собеседницу. Больше всего в её облике поражали удивительно яркие и искрящиеся жизнью глаза. Именно они, вкупе с правильными чертами лица и осанкой, делали женщину похожей на добрую волшебницу, а никак не на злую колдунью.

– Так ты… знала, что я приду?

И как он, будучи болезненно застенчивым ребёнком, решился не просто заговорить с незнакомой, пугающей всех, старухой, но ещё и обратиться к ней на «ты»? Андрей до сих пор не находил этому объяснения. Но тогда «ты» показалось тёплым и сближающим, а потому, самым правильным словом. Кузнецова глянула с ласковой и весёлой улыбкой, отложила травы и разгладила на груди цветастую ткань:

– Как видишь, даже принарядилась в твою честь. И пирог испекла.

– Малиновый? – по-собачьи понюхав воздух, заинтересовался Андрей. – Вкусно пахнет! И платье у тебя красивое.

Последние слова хозяйки он счёл приглашением и, с детской непосредственностью, зашёл в комнату, устроившись на лавке в ожидании пирога и поглаживая ладонью деревянный, выскобленный до желта, нагретый солнцем стол. От его святой простоты старуха запрокинула голову и рассмеялась, но в смехе её, пусть и хрипловатом, не прозвучало ни издёвки, ни поддразнивания. Поэтому Андрей не обиделся и зачарованно наблюдал, как женщина прижимает ладони к щекам и отбрасывает за спину белоснежную косу.

– И ты красивая, хоть и старая, – добавил он, дождавшись, пока та замолчит. – А почему все говорят, что ты ведьма? Ты же добрая волшебница, да?

Эти слова собеседнице совсем не понравились – нахмурившись, она строго ответила:

– Ведьма я, ведьма. Злая и проклятая. Не сомневайся, правду родители говорят.

Андрей не поверил, но спорить не стал. Он уже тогда уяснил: если взрослые надумали врать, нет смысла с ними спорить. Даже если припрёшь их к стенке аргументами, всё равно будут стоять на своём.

Потом он ел вкуснющий пирог, а старуха делилась историей, подозрительно похожей на страшную сказку. Особо в подробности не вдавалась, говорила коротко: дескать, обидели её когда-то очень сильно. Настолько, что не хватило силы снести боль – отомстила, убила… И так жестоко, что прокляла сама себя.

Слушая исповедь, Андрей умял два огромных куска пирога и принялся за третий. Кузнецова улыбнулась, заметив это, но потом резко посмурнела:

– Знаю, Андрейка… Мал ты ещё, многого не понимаешь. Но это и к лучшему. Позже сообразишь, как вырастешь. Уж я-то позабочусь, чтобы у тебя в голове каждый миг отпечатался. Когда будет нужно, вспомнишь наш разговор. А позвала зачем… Помощь нужна. Не сегодня – потом, когда будешь взрослым. Проклята я за грехи свои тяжкие. Ни жить толком не могу, ни умереть. Хоть и мечтаю об этом уже давно. Уж и покончить с собой пыталась, но Дар мой не даёт – и лечит, и воскрешает.

Баба-Яга запнулась, опустив глаза и поджав губы, отчего на лицо, до того наполненное щемящей светлой грустью, легла печать трагичности и безысходности, мгновенно состарив ещё лет на двадцать. Морщины углубились, кожа обвисла, плечи ссутулились, а красивые белоснежные волосы стали серыми и неопрятными.

Андрей наблюдал за этими переменами изумлённо – раззявив рот и роняя на стол комки непережёванного пирога. Глядя на него, старуха усмехнулась, протянула руку и легонько коснулась подбородка. Смутившись, он щёлкнул зубами, сжимая губы.

– Но ничего… Недолго мне осталось. Недавно слышала год во сне – две тысячи семнадцатый. Вот тогда-то и появится человек, которого не жаль. Убьёт меня и заберёт на себя мои грехи. Увы, я плохая пророчица. Имени не назову. Придётся тебе самому его искать, иначе… Меня освободит – проклятье заберёт, но и сам хуже чумы станет.

Андрей слушал, застыв сусликом, не в силах отвести глаз от строгого лица собеседницы. Вкуснейший пирог отчего-то сделался совершенно неаппетитным, застыв во рту разбухшим комом – ни проглотить, ни выплюнуть. И хотя он не очень-то понял суть рассказа, но тягостные эмоции собеседницы ощутил так остро, что с трудом удерживался от слёз.

Видя это, женщина нахмурилась, хлопнула ладонью по столу и, будто подчиняясь её жесту, небо за окном резко заволокло тучами. В избе стало почти темно. В полумраке облик колдуньи мгновенно растерял остатки былой привлекательности: черты лица пугающе заострились, аккуратно подпиленные ногти трансформировались в обломанные когти, а сухопарая фигура показалась обтянутым кожей скелетом.

– Ну что застыл, Андрейка? Доедай пирог и ступай – родители тебя уже ищут.

Изрядно напуганный очередным перевоплощением, Андрей машинально взглянул на пирог и заорал, от ужаса и отвращения. Аппетитный кусок исчез. В руках он держал лист лопуха с завёрнутой внутрь землёй, в которой, тут и там, извивались розоватые сегментированные тельца дождевых червей.

Отбросив «угощение», он вскочил с лавки и заметался в растерянности, не зная, что делать: выплюнуть изо рта жуткое месиво или сразу бежать подальше? Так и не определившись, рванул прочь из проклятой избы, на ходу выплёвывая пирог.

Ведьма хохотала, глядя на его суету, но смех больше не казался Андрею приятным, наоборот, гнал прочь, заставляя бежать быстрее. Но из-за спешки, вместо того чтобы откинуть занавесь в сторону, он запутался, закрутился, задёргался и, сорвав тряпку с карниза, кубарем полетел с порога. Вскочил, вслепую преодолел расстояние до калитки, рванул её на себя и оказался в руках матюгающегося отца, торопливо стаскивающего обкрутившую его ткань.

Позже выяснилось, что он провёл в гостях больше часа. Не дождавшись, ребята уже через десять минут бросились в село, по пути забежав к Горяевым и сообщив, что Андрей залез в дом Бабы-Яги. Эх и всыпал же ему тогда отец!

Но о разговоре с ведьмой Андрей так никому и не рассказал – даже старшей сестре Миле, с которой всегда был очень близок, хоть и роднил их один только отец. Нет, в самом начале пытался пару раз, но стоило подумать о происшедшем, и кто-то сидящий внутри сердито осекал: «молчи»! И он молчал. Больше двадцати лет. Вначале ужасно боялся, потом повзрослел и стал стыдиться нелепых детских страхов. Сегодня же закрыл глаза, «просмотрел» яркое воспоминание, так отчётливо, как фильм на экране, и засомневался: а было ли это всё? Или он выдумал от страха?

– Андрюха, я не понял, ты заснул? – раздалось над ухом возмущённое сопение Борисова. – Нет, ну здорово ты это придумал!

Андрей открыл глаза и, саркастически улыбаясь, повернулся к Борисову, смотрящему на него с детской обидой на лице – смешно надувая губы и усиленно морща лоб.

– Что, надолго подвис? Вспоминал.

– Да? А я решил, отрубился, – съехидничал полицейский. – Закрыл глаза и будто выключился. Я почти пять минут не мог тебя дозваться. Чего хоть навспоминал-то?

– Да ты понимаешь…– Андрей взъерошил шевелюру, не желая касаться подробностей и наскоро обдумывая как бы отбрехаться. – Такой бред! Вроде бы и помню всё в деталях, но такую ерунду. Даже не верится, что всё это было на самом деле.

– А всё-таки?

– Ну, если главное… Сказала, что ждала моего прихода. Пирог приготовила, принарядилась. Уверяла, что убьют её в нынешнем, две тысячи семнадцатом году, и заявила, что нужно обязательно найти убийцу. Потому что на ней какое-то там проклятие и со смертью оно перейдёт на преступника. Из-за этого, мол, будут умирать невиновные люди. Говорю же, бред. Я и помочь тебе хочу только потому, что надо разобраться. Почему эту Кузнецову все считают ведьмой? Люди старшего поколения впадают в истерику от одного её имени!

Он говорил посмеиваясь, но глядя строго перед собой. Остро ощущая нелепость собственных слов и с трудом подавляя желание сказать что-то вроде: «Ты не подумай, я в это всё не верю, честное слово!»

К его удивлению, Борисов не стал прикалываться. Наоборот, отчего-то разволновался, стащил с головы форменную фуражку и принялся её мять с лихорадочным остервенением.

– Толь, ты чего? Всё нормально? Оставь своё кепи, сломаешь нахрен!

– Нормально… Нормально! – пробурчал полицейский, но совету внял и нахлобучил обратно прилично помятый убор. Но как только руки освободились, он тут же принялся хрустеть суставами, отчего Андрея и вовсе перекосило.

– Толян, да успокойся ты! Что на тебя нашло, не понимаю? Чего такого я сказал? Харэ, говорю! Не беси!

От вопля Борисов вздрогнул и наконец-то пришёл в себя: вздохнул, вытащил из кармана замусоленный платок, вытер вспотевшее лицо и, наконец, заговорил:

– Прости, Андрюха. С этим убийством никаких нервов не осталось. Потап зудит как комар… и не пришлёпнешь же! Люди ваши суеверные достали. Не все её боялись, конечно. В основном те, кто старше пятидесяти. Но молодые толком ничего и не знают, плевали они на какую-то бабку! А ты сказал о проклятии и у меня в мозгах ка-ак щёлкнет! Один пазл на место-то и встал.

– Поделишься?

– Да я бы рад, – Борисов бросил на Андрея виноватый взгляд. – Но эта информация не для широкого круга. Убийство-то я тебе не могу запретить расследовать, но это…

– Не, ну нормально! – театрально всплеснул руками Андрей, с преувеличенным возмущением пуча глаза. – Я тут ему душу наизнанку выворачиваю! Всё как есть рассказал, аж самому стало стыдно! А он… «Нельзя», видите ли!

Как ни странно, его экспрессивная эскапада подействовала – Борисов покраснел, насупился и, сцепив руки в замок, сложил их на груди.

– Да скажу, я скажу! – пробурчал он. – Ты только это… Никому, ясно? Мне Ефимчук холку намылит, если узнает. Я бы и не проболтался никому, но раз ты собираешься вляпаться в эту историю, такое знание тебе не помешает.

Он замолчал, сосредоточенно глядя перед собой, и Андрей не выдержал:

– Ну, Толь! Не тяни! Не обижай котика!

– В общем, одна правительственная организация очень живо интересуется почившей бабуленцией, – решился Борисов. – Какие-то серьёзные парни так прижали за яйца нашего Потапа, что тот, срываясь на фальцет, установил нам крайний срок – две недели. Если за это время мы не найдём убийцу или не предоставим серьёзные улики, они сами займутся расследованием. И устроят в селе шухер почище, чем при бомбёжке. Очень им нужен этот ублюдок…

Борисов оборвал фразу на полуслове и многозначительно посмотрел Андрею в глаза. После недолгих гляделок вздохнул и продолжил:

– Вот ты сказал – проклятье. Я и подумал, а что если правда? Да-да, захлопни пасть – это говорю я! На самом-то деле, что мы знаем о нашем мире? Не так уж много. А эта версия очень неплохо объясняет интерес к делу спецслужб. Что если Кузнецова находилась у них под колпаком? Ты не смейся Андрюха, но когда мы обыскивали дом, то столкнулись с кое-чем необъяснимым, и я скептицизм основательно подрастерял. И не думай, что я ку-ку, наоборот. И с глазами, и с ушами у меня полный порядок. Да и не один я это видел.

Смеяться Андрей не собирался, но попытка Борисова оправдаться, не объясняя сути дела, всё-таки его позабавила. Что у них там случилось, если неунывающий циник Толян Борисов зарядил такое витиеватое предисловие, убеждая в обоснованности собственной позиции?

– Толь, да ты не оправдывайся. Давай уже колись, с чем вы там столкнулись?

– Чёрт его знает… Я бы сказал, полтергейст. Кукушкин заявил, домовой. Они, мол, эфирные создания и видеть их может только человек с особенным зрением.

– Ага. То есть у него оно как раз особенное? Ну, знаешь! По-моему, Кукушкина слушать – с «кукушкой» не дружить.

– Это да, – легко согласился Борисов. – И всё-таки, я своими глазами видел, как по дому летали предметы, а на стенах и полу появлялись отпечатки мокрых босых ног. А я человек взрослый, самокритичный – как-никак, каждый день вижу в зеркале свою широкоформатную рожу и не убеждаю себя, что я красавец, от которого все женщины приходят в восторг. Так что в разуме своём я уверен и не собираюсь убеждать себя, что мне показалось. Да и наши ребята подтвердят.

– Ясно, что ничего не ясно, – буркнул Андрей, мысленно досадуя, что не попадёт в дом Кузнецовой. Глянуть бы на этого домового! Но вслух об этом не сказал – спросил, меняя тему: – Ты, Толь, может, ещё что-нибудь добавишь? Ну, не знаю… Характер ранений, оружие? Следы какие-нибудь. Что, неужели совсем ничего нет?

– Говорю же – в доме чистота, как в реанимации. Дворик у старухи не бетонированный, если бы не пацанва, то в такую погоду следов была бы куча. Но… Пять человек. Пять! Да они там раздолбали всё нахрен своими копытами, засранцы мелкие!

– А что насчёт ран? Оружие нашли?

– Нашли. Во дворе, под порогом. Отпечатки затёрты. Раны, как я говорил, две. Одна на спине, другая в груди. Судя по ране на спине, убийца слабосильный и высокий. Подросток или старик. Ну или женщина, в принципе… Если дылда.

Борисов замолчал и стал прохлопывать карманы. Не найдя желаемого, слегка приподнялся, упираясь ступнями в пол, сунул руки в штаны и принялся вытаскивать барахло, среди которого Андрей разглядел несколько смятых купюр, скомканный платок, зажигалку, семечки и, почему-то, спички. Переложив эту гору на приборную панель, полицейский начал перебирать её и снова рассовывать по карманам.

Какое-то время молча понаблюдав за этой сортировкой, Андрей всё-таки не выдержал:

– Ищешь что-то?

– Визитку, – ответил Борисов. – Или у тебя остался мой номер?

– Да, успокойся. Конечно, остался. Он же не изменился?

– Нет, старый, – кивнул Толян, протягивая руку за лежащим на приборной панели платком, но неожиданно дёрнулся и сбросил его на коврик, под ноги. – Зар-раза! Чёртова поджелудочная!

Скривился от боли, застонал, схватился за бок и принялся растирать ребром ладони ноющий участок.

– Погоди Андрюх, я сейчас.

Отдышавшись, прижался лицом к коленям – с такой объёмистой комплекцией это оказалось не очень-то и просто, поднял белеющий на полу платок и разогнулся, пыхтя как паровоз.

– Ладно, давай. Появятся какие-нибудь новости – звони.

Глава 4

Проводив взглядом укатившегося за поворот Борисова, Андрей потянулся к пассажирскому сиденью – поправить перекрутившуюся накидку, и увидел сбитый в гармошку коврик, в одной из складок которого лежал ключ.

Повинуясь рефлексу, он схватил с приборной панели мобильник и принялся забивать имя, но, осенённый догадкой, резко погасил экран и, озадаченный, застыл с трубкой в руке. Услужливая память воскресила нелепейшую по исполнению сценку с расшалившейся поджелудочной в мельчайших подробностях: театрально дёрнувшийся Борисов, сброшенный на пол платок и пухлая ладонь, вцепившаяся почему-то в правый бок.

Ну Толя! Ну толстый лис!

С улыбкой качая головой – удивляясь предприимчивости бывшего коллеги, Андрей положил ключ в карман брюк, завёл авто и тронулся с места.

Непредвиденная встреча существенно задержала в пути, и в село он попал значительно позже чем планировал. Именно что «попал» – как кур в ощип. На подъезде к дому пришлось лавировать между разномастных авто, разукрашенными лентами и воздушными шарами. Благо, из-за близости реки, дома здесь располагались по одной стороне улицы и большинство водителей припарковались справа. Но всё равно: дорогу заставили машинами. Одних «Жигулей» он насчитал больше десяти – начиная с «копейки», заканчивая «девяткой». Среди пёстрого ассортимента отечественного и зарубежного автопрома особенно выделялась роскошная тюнингованная «Победа», смотревшаяся огромным шмелём среди роя пчёл. Интересно, чья же эта красавица?

Рассматривая шарики, ленточки и кукол на капоте сверкающего белого автомобиля, Андрей мысленно матерился. И как он забыл, что сегодня Вовкина свадьба? Мать ведь предупреждала! Эх и не хочется же туда идти! Но придётся заскочить к Самойловым – столько народу, наверняка кто-нибудь что-то сболтнёт о Кузнецовой. Они, кажется, два дня собирались праздновать? Значит, завтра и сходит. Сегодня к такому подвигу он не готов. Воскресенье – другой разговор. И поздравит, и информацию пробьёт. Пьяные люди благодушные, глядишь, расскажут что-нибудь.

Родительская саманка расположилась по соседству с самойловскими хоромами – окружённая хозяйственными постройками и деревьями, она затерялась в глубине сада, незаметная с дороги. Другие дома в селе смотрели фасадом на улицу или находились вблизи ограды, но их «гнездо», построенное прадедом по отцовской линии ещё в 30-х годах прошлого столетия, единственное в Малой Талке пережило Великую Отечественную войну и встретило XXI век, почти не изменившись.

Уже в новом тысячелетии отец с матерью облагородили простую прямоугольную конструкцию – поставили новые окна, добавили рельефности гладкому фасаду и сделали внутри современный ремонт. С красной черепичной крышей и резными лакированными ставенками, домик смотрелся сошедшим с пасторальной картинки, особенно летом, в разгар цветения подсолнухов, обязательно каждый год росших в огороде.

Заглушив мотор, Андрей вышел из машины и подошёл к старенькой ухоженной «Ауди», нахально оккупировавшей площадку перед воротами. Секунд тридцать смотрел на неё расфокусированным взглядом, всё ещё витая в мыслях о Кузнецовой, потом вздохнул, тряхнул головой и постучал по колесу обнаглевшей «немки». Ноль эффекта. Тогда, плюнув на приличия, взгромоздился на капот и стал ждать. После пятисекундной задержки сигналка всё-таки заверещала. Родительский пёс, и до того захлёбывающийся лаем, теперь вовсе поднял вой, существенно обогатив безумную какофонию звука заливистым бэк-вокалом.