Роман без конца. С чего начинается творчество

С Бобом мы подружились в десятом, что я, несомненно, считал честью для себя – сойтись со звездой класса. Сомневался, дотягиваю ли, чтобы Боб вправду, серьезно, считал меня своим другом? Тарас над Бобом посмеивался, называл Бобочкой, и говорил, что Бобочка – простой, как батон за пятнадцать копеек. Это из-за Бобочкиного бесхитростного нахальства.

Мы со Стасиком к окончанию школы в росте подтянулись. На выпускном я счел своим долгом пригласить на медленный танец каждую одноклассницу. Туфли, правда, на каблуке надел, на всякий случай – как раз в моду вошли. Даже Женя Башмачникова не казалась уже такой высокой…

Первого сентября учеба в вузе, едва начавшись, тут же и кончилась – отправились на картошку. Кроме рысаков, в том числе Тараса и Бобочки. Кандидаты остались «трубить» при институте. В итоге в новом, только складывающемся, студенческом коллективе на картофельном поле я оказался один, без старых друзей. Стал присматриваться к новым лицам, своим однокурсникам.

В центровые сразу выдвинулись Князевы, братья-близнецы. У них папа в нашем институте преподавал. Сила и обаяние – море обаяния! – с легким бандитским налетом. Ни дать, ни взять, Жан-Поль Бельмондо, помноженный на два, и Петр Алейников в одном лице. То есть, в двух лицах. Оба бывшие гимнасты, потом карате занимались. После фильма «Пираты ХХ века» народ с ума сошел. Еще несколько вчерашних абитуриентов, выглядящих взрослыми дядями, составили окружение Князевых. Некоторые – после армии. Рабфак тот же. Я почувствовал себя на обочине.

На «обочине», впрочем, тоже есть жизнь. Сперва больше общался с одним шумным холериком (имея в виду его характер, а не заболевание, боже упаси!), типичным «крикуном». Красивый такой, кудрявый, жутко общительный, всем приятель. Но, он быстро утомлял. С другим – длинным молчуном Гошей, получившим прозвище «Кран» – стали вместе ходить по вечерам до девочек, новоявленных однокурсниц.

Мы, пацаны, все вместе жили в школе, прямо в классе, из которого вынесли парты и втащили туда кровати с панцирными сетками. Лежа в постели дымили, окурки втыкали под кровать, между половиц. Когда сигареты кончились, и деньги – тоже, стали потрошить свои бычки и сворачивать козьи ножки. Я в этом весьма преуспел! Девчонок, тех по домам расселили. У нас, в школе, они лишь на танцы собирались по вечерам.

Я все присматривался, может, какая понравится?– но нет. Самых смазливых сразу разобрали Князевы и прочие центровые, с ними не посоревнуешься.

– Они все принимают за чистую монету! – услышал я, как посмеивается один из центровых над той, которую провожает после танцев. Делалось еще обиднее за себя, – кто-то может просто поиграться с красивой девчонкой, какая на меня здесь и не взглянет. Каждая из тех, что остались «не разобраны», чем-то недотягивала в моих глазах. Огненную воду я по-прежнему не употреблял, в отличие от центровых, хотелось романтики.

Я старался быть остроумным в духе «нас со Стасиком». Пытался копировать его манеры, интонацию голоса, иронию, не понимая на самом деле, откуда ноги растут в его шутках. Сам себе пародист! Жалкое, романтическое создание – Паша Уремин.

Готовясь с Мишином к вступительным экзаменам, я прочитал, наконец-то, «Двенадцать стульев» и «Золотого теленка» – потрафил Тарасу. Слушая мой хохот, доносящийся из сортира, он удовлетворенно посмеивался. Книги настолько впечатлили, что попробовал сам сочинить что-то веселое, в духе Ильфа и Петрова. Один рассказ написал про Стасика, другой – про Ершову. Стасик, тоже романтик на свой манер, сохранил эти произведения в своем архиве, я же впоследствии всякий раз, как он вспоминал о них, просил выбросить на фиг.

Стасик пишет письма из Одессы. Ершовой тоже. Он – студент! В отличие от нас, их там посылали не на картошку, а на виноград. Интересно живет, ввязывается в приключения, и конечно, находится не на обочине, как я для себя свое место определил, а в самой что ни на есть гуще событий. Что его слова надо делить надвое (это как минимум), такая мысль мне в голову не приходит. Сам я в ответных письмах также пытаюсь что-то выжать из своих институтских впечатлений, пребывая в убеждении, что это все бледнеет в сравнении с жизнью друга – настоящей, не то, что у меня. Я жутко скучаю по нему и с нетерпением жду встречи. Стасик обещает прилететь в Горький при первой возможности.

Когда это случается, подливает еще масла в огонь. У него появилась наставница, соседка – живут в одном дворике, она старше его, «центровая телка», дает ненавязчивые советы, как себя вести с девушками. Вроде как приобрел с ней свой первый опыт… Впоследствии выяснилось, что Стасик брехал, как не знаю кто, я же слушал его развесив уши. Нет, что-то там все же было, но – так, ерунда… Потом он закрутил романтическую историю с однокурсницей, я принимал отчеты из Одессы. Еще, обзавелся корешем из группы, вместе ходят пить пиво в «Гамбринус» и на всякие «мадапаламы» (ткань здесь не причем, так прозвали пирушки).

– Вы со Стасиком пишете письма, как настоящие писатели! – говорит мне комплимент Ершова при встрече. Он ей цитировал некоторые выдержки из моих писем, желая сказать обо мне лестные слова, – достойный друг!

В институте у меня – серая, скучная жизнь. Тарас оказался в другой группе, в своей я близко общаюсь лишь с Бобом. Ни с кем из однокурсников не сдружился, в общагу, туда, где настоящая жизнь, не хожу. Раз погонял с общагой в футбол, понял, что футболист из меня, на фоне других, никудышный, на этом все закончилось.

На лекциях, записывая материал, часто делаю это автоматически, в мыслях отвлекаясь от темы за наблюдением лиц. Среди однокурсников есть интересные, красивые люди. Не только братья Князевы, и другие. Да почти каждый чем-то интересен. Девушки – само собой, но речь не о внешности. Вижу чужую красоту, наверное, лучше, чем сами ее обладатели, но, к несчастью, не наблюдаю никакой в себе.

Первый курс отучился ни шатко ни валко. Летняя практика на Заводе коробок скоростей наводит на меня ужасающую скуку. Страдаю, намазывая агрегат белой эмульсией, чтобы наложить на него паронитовую прокладку и прикрутить поверх болтами крышку лючка. Такова операция на конвейере. Облегчение наступает, лишь когда удается о чем-то задуматься, унестись в мыслях далеко-далеко от промышленного производства. А дома, по возвращении со смены, как назло, делать нечего. Все дворовые «крикуны» разъехались, кто куда. Я валяюсь в оцепенении, словно осенняя муха, на диване. Как-то раз рука, безвольно опустившаяся на пол, нащупывает под диваном стопку журналов. Не то, чтобы рука моя стала неестественно длинной от тяжелых заготовок на заводе, просто журналы лежали недалеко. Вытащил на свет одно издание, прочитал на обложке название: «Здоровье». «Нет, это мне читать еще рано», – решил и дотянулся до другой стопки. Это был любимый мамин «Советский экран».

Я никогда не страдал киноманией, фигней – случалось, однако задевало, если Стасик или Тарас начинали щеголять знанием имен актеров, и в каких фильмах те снимались. Поскольку делать было решительно нечего, подумал, вот хороший повод пополнить, наконец, свой культурный багаж… Выяснилось, что у меня тоже давно есть свои любимые актеры, только я этого не знал. Так что ничем я, Паша Уремин, не хуже этих доморощенных интеллектуалов – Тараса и Стасика. За месяц так вырасту над собой – родная мама не узнает! Знал бы я наперед, чем это закончится…

Дома, после того, как нашел себе занятие, жить стало полегче. А вот на работе – по-прежнему мрак. Единственная отрада – теперь, когда за монотонным делом я, начитавшись дома «Советского экрана», задумывался, то «смотрел кино», «видел» лица актеров. Вот у кого увлекательная работа, интересная жизнь! Пока что я еще никак не пытался связать то, что взволновало, с собой. Но, в какой-то момент вдруг задал себе вопрос: «А я бы так смог?» И этот простой, казалось бы, вопрос, перевернул всю мою жизнь. Конечно, смог бы! Обязательно смог! И… смогу!!! Ведь вот оно, мое призвание – заниматься искусством! Ну, какой я на хрен технарь?!!

С недоумением смотрел я на очередную, подползающую на конвейерной ленте, коробку передач. Такую же недоделанную, как вся моя предыдущая жизнь. «Нет, отныне все пойдет по-другому!» – решил.

Казалось бы, озарение мое было ничуть не лучше заявки на высшее техническое образование. Там я хотел стать инженером-механиком, в жизни не разобравшим своими руками хотя бы велосипедной втулки. Тут надумал стать артистом, никогда прежде не занимаясь в художественной самодеятельности, не считая маминого зайчика, водившего хороводы в детском саду вокруг елочки, да роли бойца в школьном спектакле по бессмертному творению генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева «Малая земля». Однако меня это ничуть не смущало. Ведь я открыл в себе не склонность плясать вприсядку, а драматический талант. «Быть или не быть? – вот в чем вопрос».

Демоны расходились не на шутку. Однако вместе с безумной смелостью мечты подал голос здравый смысл. Я решил бросаться к цели, очертя программу подготовки, но не голову.

Закончилась практика на заводе, прошло лето, началась учеба на втором курсе. Я не только не охладел к своей мечте, а напротив, еще больше окреп в желании осуществить ее. Я вовсе не собирался бросать технический вуз, чтобы поступить в театральный. Мама напрасно глотала валидол. Такую идею реализовать можно было лишь наполовину. То есть, бросить-то я смогу легко, а вот поступить – вряд ли. Безумная мечта орала в ухо, что во ВГИКе или в ГИТИСе меня сразу признают за своего, как Буратино в театре Карабаса-Барабаса. А здравый смысл с иронией спрашивал: «Такой большой, а в сказки веришь?» Я хотел быть не только талантливым, но и умным. Поймать журавля, но прежде синицы из рук не выпускать, черта с два!

Я настроился на долгую дорогу к своей цели. И сама она приобретала у меня все более широкие очертания. Все-таки актер – профессия зависимая. Вернее сразу думать о режиссуре. Да и лучший сценарий я, конечно, тоже напишу сам. Стало быть, все начинается с литературы!

Кстати, у меня всегда легко, как дыхание, получались школьные сочинения. Особенно – на вольные темы. Там, где не нужно было вспоминать, в какой мере Наташа Ростова являлась провозвестницей Великой Октябрьской Социалистической революции.

Для меня началась новая жизнь. Бешено читал художественную литературу. В основном – классику. Часами драл глотку под гитару – вдруг пригодится? Учил какие-то стихи. И чем больше готовился к новой, яркой жизни, тем более ощущал себя белой вороной в стенах технического вуза среди людей, которые не притворялись будущими инженерами, а реально хотели ими стать. Я же свое получаемое высшее техническое образование считал лишь одной из граней будущего художника, в самом широком смысле этого слова. Вот так, ни больше, ни меньше.

К сожалению, невозможно гореть ежечасно. Как только мечта утихала на какое-то время, впадал в черную тоску от того, что приходится заниматься не своим делом. Жить по принципу строителя коммунизма: терпеть временные трудности ради светлого будущего. Еще страшнее были сомнения. Вдруг все, что себе надумал, – бред сивой кобылы?! Ничего не получится на самом деле? Может, стоит оглянуться по сторонам? Вокруг не такие как я, – счастливые люди. Они бухают на дачах, закручивают романы, коллективно лепят курсовые работы в общаге. Веселуха! Но, я же не спорю, что это здорово. Я тоже готов участвовать. Только мне этого мало, мало, мало!!! Я должен реализовать себя, черт возьми! Ради этого стоит жить.

Делиться своей мечтой со всеми подряд я остерегаюсь. Людей смешить! Не поймут. Только с самыми близкими.

Однако Стасик тоже не понял. Ему нравились лишь свои собственные «блестящие» проекты. На мое признание он сделал очень умное лицо и изрек:

– Хм! Поступить в серьезный технический вуз и после этого идти в артисты?

Чья бы корова мычала! Свой-то «серьезный технический вуз», как выяснилось, он бросил и готовился теперь к тому, что вот-вот загребут в армию, и в Горький прилетел, чтобы красиво об этом сообщить. Дескать, большого желания учиться не имеет, тянуть на тройки мог бы, но не хочет. Решил подумать обо всем, а пока отслужить в армии. Спектакль удался. Он купил бутылку вина, Ершова рыдала. Я тоже искренне верил, что институт Стасик оставил по собственному желанию, а не вытурили за неуспеваемость, переживал за друга, гордился его смелым решением и думал, что сам бы так не смог.

Вскоре он уже подавал весточку из учебки где-то на Украине, их там заставляли много бегать, затем отправился служить в Казахстан. Степь, зимой – мороз, летом – жара, суровый быт, мало воды, полигон, стрельбы. Правда, оттягивается в командировках. При движении по железной дороге, с корешами что-нибудь «заимствуют» на стоянках из соседних составов, где – арбузы, где – вино. Всем пишет письма, взращивая в наших умах образ героя. Я тоже пишу, пишу, пишу. Кухня утопает в клубах табачного дыма, бедная мама терпит. Перед отправкой в конверт закладываю хорошую сигаретку, сплющив ее в толстой книге, – кусочек солдатского счастья для друга.

Для себя то и дело начинаю писать какие-то произведения, где главный герой стойко переносит превратности судьбы. Пытаюсь подражать Ремарку, которым увлечен. Произведения остаются неоконченными.

В институте – скучная учеба, как-то ее тяну. При любом удобном случае прогуливаю, ругаю себя всякий раз: «Это только сегодня. Чуток отдохну и с новыми силами…» Книга, гитара и одиночество – мои лучшие друзья.

Боб тоже учится через силу. У него другая беда – девушки мешают. Вечно в кого-то влюблен. Тарасу повезло – попал в веселую группу. Однокурсница по имени Света Благова сделалась ее центром, собираются у нее на даче всем кагалом. Некоторые студенты из нашей группы примыкают к ним, и я в том числе, благодаря Тарасу, естественно. Кажется, на Свету он посматривает нежнее, чем просто как на однокурсницу. Я ощущаю себя чужим на этом празднике жизни, но другого все равно ничего нет, приходится веселиться через силу. Каждый раз по окончании празднества, оставаясь один, испытываю облегчение от того, что можно с лица «стереть» улыбку и расслабиться.

Группа братьев Князевых, слыхать, еще громче гремит своим разгуляем. Там пьют больше, и моральные каноны наверняка трещат по швам – почему-то я в этом уверен. У Светы Благовой на даче всегда все очень прилично, никто не ругается матом, даже осуществляя непреднамеренно скоростной спуск со второго этажа на первый. Лестница там очень крутая, каждый на ней отметился. Многие – не единожды. И никогда никто ничего себе не позволяет произнести вслух в момент приземления. Ржач стоит такой, что дом трясется!

Боб находит себе нежное создание по имени Лариса на аптечной базе, где мы подрабатываем летом, и бросает все прежние увлечения.

– Ну, ты шустрый парень! – говорю я ему, увидев впервые рядом с «созданием». По собственному последующему признанию Боба, именно мои слова заставили его на девушку взглянуть по-новому. То есть, это я во всем виноват. В результате оказываюсь свидетелем на его свадьбе, но это позже. А пока развивающийся роман Боба сильно мешает его учебе, и он начинает обрабатывать нашего декана, чтобы получить академический отпуск. Я наблюдаю его усердие с сочувствием, поскольку себя считаю все же способным одолеть теорию механизмов и машин, с ее сложными чертежами, что стали для Бобочки камнем преткновения. Но, однажды вдруг соображаю, ведь «академ» – это отличная возможность отдохнуть от серости, заняться на полную катушку творческими начинаниями (книги, кино, гитара…) Да и остаться без Боба в группе будет грустно. Я присоединяюсь к нему на последнем этапе. Декан, видимо, решил, одного потенциального «академика» вести на утверждение к ректору, или двоих, не столь важно, в итоге мне, можно сказать, даром достался плод Бобочкиного долгого труда по обхаживанию декана. Правда, поволноваться пришлось.

– Петр Александрович, а если ректор не утвердит? – робко спрашиваю я декана уже на пути к ректорскому кабинету.

– Тогда – отчисление, – говорит декан. «Не перемудрил ли я?» – пронзает мозг запоздалая мысль.

К счастью, вузу требуется рабочая сила на строящийся новый корпус, поэтому ректор – отец родной! – к нам, неуспевающим, благожелателен. Прямиком в отдел кадров для трудоустройства направляемся с Бобом из ректорского кабинета, получив статус «академиков». Счастливы до соплей!

К удивлению и радости, нас определили вовсе не в «строители», а в грузчики при отделе снабжения. Институтский гараж – это же совсем другое дело, нежели таскать носилки, заполненные строительным мусором, на пару с каким-нибудь дебелым меланхоликом, который спит на ходу. Тут настоящая жизнь! Грузовики, поездки, базы, шоферской коллектив, где нас радушно приняли, портвешок по вечерам, шахматы. Сам ректор, а также проректор по АХЧ (административно-хозяйственной части) – небожители для других – вот они, рядом, живые люди, их можно видеть, слушать их разговоры, или разговоры о них. Работа для меня – это тоже скучно, но, все-таки веселее, чем учеба. К тому же денежку зарабатываем. Помимо основных обязанностей и соответствующей зарплаты, нас с Бобом то и дело просят «товарищи ученые, доценты с кандидатами» помочь. Кому холодильник погрузить, кому шкаф перевезти. И платят! Мы довольны.

Меняю внешность – силюсь отпустить бороду, и, похоже, мне идет.

– Во! – воскликнул Боб, подняв кверху большой палец, когда впервые увидел таким небритым. А раньше как-то признался:

– Не могу представить тебя в постели. Извини, конечно…

– Еще не хватало! – отшутился я. – Лучше Лариску представляй, а то нехорошо думать о тебе стану.

Но сделалось обидно, что так молодо выгляжу.

Я обращаю внимание на девушек, что таскают тот самый строительный мусор со строящегося корпуса. Одна из них, на которую в общем-то и посматриваю, кажется, отвечает мне взаимностью. Глаза у нее цвета морской волны. А на дворе наступило лето, стоит прекрасная погода, ее зовут Света, а моего кореша – Серега Рыжий (это не фамилия). Боб к этому времени уже уволился, пропустил самое интересное. Идем с девушками на пляж после работы. Света пригласила еще сестру. Затем едем к Рыжему (у него предки свалили на дачу). Мне нравится Света, но еще больше мне нравится играть в Печорина. Я сперва оказываю знаки внимания ее сестре, которая на самом деле ничуть не зацепила, и только потом переключаюсь на Свету, та ведется. Горжусь собой как психологом. Рыжий, правда, недоволен, – не понимает моей «политики». Ему было все равно, кого из сестер клеить, но кого-то надо. Он почти охмурил Свету, как полагал, а тут я забрал ее себе. Что за бардак?.. Конечно, он не понимает! Мне игра важнее, чем кого-то потискать! Мной не похоть движет, а желание победы в игре! (Странное, странное существо – Паша Уремин, начитавшееся «Героя нашего времени»). Но, Свету отдавать Рыжему я не собирался.

У нас со Светой начинается роман. Выглядит это так – бутылка вина, распитая под деревами на Волжской набережной (я же грузчик, деньги есть!), сигареты, обжиманцы до полуночи, домой – на такси. У Боба имеется пустая квартира, и однажды он по-дружески отдает мне ключи. В самый ответственный момент, когда я, после двух выпитых бутылок «Шампанского», пытаюсь освободить Свету от лишней, на мой взгляд, одежды, она привлекает мое внимание к надписи на пряжке узкого ремешка ее светлых брюк. Там написано: «Stop». В общем, потерять свою невинность с ней не получилось! Поскольку большую часть «Шампанского» освоил я один, иду блевать в Бобочкин сортир от огорчения. Вскоре Света куда-то уезжает из города, и я остаюсь без пары. Зря только вел дневник, описывая свой с ней роман, – никакого победного финала не получилось. Печорин, твою мать!

Мирное лето внезапно взрывает жуткая весть: Женька Щукин погиб в Афганистане! Я время от времени его мать встречал на улице, спрашивал, как он там, отвечала: «Воюет. Песни поет друзьям. На баяне играет…» Казалось, так и будет. Год отслужил уже и вот…

Мы, бывшие его одноклассники, собираемся притихшие. Народом заполнена вся улица – никогда такого не видел. Сколько же людей его знали! Огромная колонна так и идет пешком до кладбища. Хоронят с воинскими почестями, с прощальным салютом.

Мне на ум приходит мысль, что Щукин мучил кошек, бил ни за что Кису, и это доставляло ему удовольствие. Бог все видит?.. Я быстрее гоню эту мысль, ведь теперь следует вспоминать лишь хорошее. Щукин рано обзавелся дурными привычками, начал курить, случалось – выпивал, но при этом и тренировался на турнике, дрался, любил девок и дразнил меня, девственника, своими победами, словом – жил полной жизнью. Что это, когда человек себя не экономит, – предчувствие скорого ухода? Или, наоборот, именно образ жизни привел его к такому итогу? В военкомате видят же, кто боевой и сможет воевать, а кто в штаны наложит после первого выстрела. Кто ответит? «Образно говоря, Щукин прошел в жизни по главной улице с оркестром, – думал я. – А теперь его по этой улице пронесли». Глядя на тех бедовых парней, что провожали его в последний путь, я не рискнул бы назвать себя равным ему товарищем, то есть встать в их ряды.

– Давайте помянем Женьку между своими, – предлагает Ольга Селезнева. Говорит как-то совсем по-взрослому, как я бы не сумел. Они со Щукиным встречались не только в классе, но и на улице, я знаю. Казалось, что эти наши девушки – Печенкина, Селезнева, еще некоторые, будут всегда выглядеть старше, хотя по возрасту – ровесницы. Однако в этот день, пусть еще робко, но пытаюсь встать с ними вровень.

Допоздна пьем и рвем душу воспоминаниями. Из сквера перемещаемся домой к Печенкиной. Курим с Селезневой на балконе. Оба без слов понимаем наше с ней особое право поминать сейчас Щукина, поскольку в свое время были ему ближе всех. Рядом стоит звезда класса Валька Ратникова, никогда на самом деле специально не стяжавшая себе подобной славы.

Когда фигуристая Ратникова с вьющимися на висках локонами, вызвавшими неодобрение пожилой учительницы русского языка («А они сами вьются!» – защищалась Валентина), появилась в нашем классе – в восьмом, если не ошибаюсь, то сразу влюбила в себя Боба Конникова и Гошу Терновского. Они соперничали за нее. Даже на самбо оба записались, в школьную секцию, чтобы отсекать от девушки иных претендентов. Там их обоих бросал через бедро на маты Тарас Мишин, записавшийся еще раньше, но Валентина здесь была не причем. Меж собой Боб и Гоша договорились соперничать честно – пусть Ратникова сама выберет достойного. Однако Ратникова мыслями была на стороне. Спортсменка, и друзья все из спорта. Некоторым в классе, правда, показалось, что Боб близок к победе, но не сложилось. А мужественный, сильный, при этом до мозга костей интеллигентный Гоша Терновский после восьмого класса перевелся в школу для вундеркиндов, и неизвестно по какой больше причине, – готовиться к поступлению в университет, или чтобы Ратникову не видеть. Правда, на школьные вечера все равно к нам приходил. Стали традицией посиделки возле Гошиного подъезда. Естественно – при живейшем участии самого «хозяина», появлявшегося с неизменной беломориной в зубах.

Папиросы он стрелял у отца. Квартира Терновских насквозь пропахла табачным дымом. Курить там было принято, где заблагорассудится. Терновский-старший когда-то закончил наш, водный, институт. Предлагал мне, кстати, помочь с теорией механизмов и машин, но я с благодарностью отказался – нацелился в «академ» уже. Гошин отец был заядлым автомобилистом, и сам Гоша с детства за рулем. Сперва на мотоцикле, затем – на отцовских «Жигулях». Вызывало уважение, насколько он технически подкован. На мотоцикле катал меня к своей подружке, на которой впоследствии, много позже, с отчаянья женился, в другой конец города – вместе покурить. До того мы с ним на пару бегали на стадионе – занимались спортом, не заморачиваясь, насколько физкультура сочетается с табакокурением. Мать у Гоши – врач. Когда Гошина молодая жена после рождения первенца попыталась предъявить свекрови претензию, что Терновский-старший дома много дымит, вредно для ребенка, Гошина мама, тетя Нина, ответила:

– Ничего. Мои выросли, и твой вырастет.

Старший брат Гоши стал военным. Сам Гоша в итоге поступил на радиофак, в университет. Однако и там, на своем радиофаке, невезучий Гоша, рыцарь печального образа, жгучий брюнет с грустными глазами и выбритыми до синевы щеками, способный запросто набить морду любому жлобу, но не умеющий побеждать женщин, умудрился найти «альтернативу» Ратниковой – такую же безответную любовь. Из-за нее сильно увлекся психологией, подключил меня, но чем я мог ему помочь? Отнести букет зазнобе от его имени с остроумной легендой, почему не он сам…

Понятно, что вечером после похорон Щукина мы, его бывшие одноклассники, допоздна не хотели расставаться не затем лишь, чтобы дольше горевать. Спасибо Женьке – собрал вместе. Атмосфера создалась особенная.

Несколько дней спустя, когда я вечером маялся от скуки, в дверь вдруг позвонили. На пороге увидел… Ратникову – вот так сюрприз! Но, главное, кто был с ней! Таня Дудочкина! Нисколько не сомневался, что все происходящее – как бы в продолжение того вечера, только уже без трагической подоплеки.