bannerbanner
Наикратчайшая история Греции. От мифов к современным реалиям
Наикратчайшая история Греции. От мифов к современным реалиям

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Джеймс Хенидж

Наикратчайшая история Греции. От мифов к современным реалиям

James Heneage

THE SHORTEST HISTORY OF GREECE


© James Heneage, 2021

© Камышникова Т. В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2022 КоЛибри®

* * *

Предисловие

По пути в Фивы Эдип встретил Сфинкса, и на загадку дал ответ: «Человек». Услышав это простое слово, чудовище погибло. Много еще чудовищ нам нужно истребить. Задумаемся же об ответе Эдипа.

Йоргос Сеферис. Речь по случаю вручения ему Нобелевской премии по литературе, 1963 г.

Задолго до того, как началась история, Зевс выпустил пару орлов навстречу друг другу, чтобы они облетели вокруг Земли. Место их встречи стало считаться серединой мира, и там был учрежден оракул, где произносились пророчества о будущих делах людей. Оракул находился в городе Дельфы, чуть западнее Афин, и тысячу лет в его храме звучали вещие слова.

Одна из Дельфийских максим, начертанных на стене храма, гласила: «Познай самого себя». Аристотель трактовал эту фразу так: человек, по своей природе «существо общественное»[1], вне общества становится «либо животным, либо божеством». Этот принцип лег в основу «демократии» – нового понятия о том, как людям следует управлять собой. Идея оказалась хороша, причем настолько, что самая здравая ее часть сумела пережить даже лютую гражданскую войну, которая распахнула дверь для возвращения тирании. Казалось, что демократия не только указывает направление жизни, но и привносит в нее красоту и смысл. Она позволила мужчинам (в те времена исключительно им) не только управлять собой, но еще и создать великое искусство и науку.

Где бы ни оказывались греки, они приносили с собой идею о могуществе человека, а заходили они в своих странствиях очень далеко. Таким образом стала греческой империя Александра Македонского; так же стала греческой и Римская империя, которая потом спасла Европу от завоевания. Ренессансные дворы Северной Италии и философы эпохи европейского Просвещения черпали вдохновение в греческой цивилизации.

Запад обязан своей цивилизацией грекам. Часто мы говорим себе, что рассчитались с ними давно и сполна: в XIX в. поддерживали борьбу Греции за независимость и становление ее как государства; в XX в. были на ее стороне, когда она сопротивлялась нацистам, переживала послевоенный бум и вступала в Европейский союз. Однако и тогда, и теперь эта поддержка редко бывала бескорыстной, а подчас греческий народ платил за нее очень дорого. После Второй мировой Великобритания и Америка приложили руку к развязыванию гражданской войны в Греции, итогом которой стала полувековая полоса политической нестабильности и тяжелейший среди стран с развитой экономикой финансовый кризис. Жесткими условиями, предложенными для «выхода» из него, Европа как бы дала Греции понять, что больше ничего ей не должна.

Это не так. Совсем скоро демократии предстоят небывалые еще в истории испытания. В своей нынешней, не лучшей форме она вряд ли их выдержит. Я написал эту книгу потому, что считаю историю греков – и древнюю, и новую, и новейшую – лучшей помощницей в том, чтобы, образно говоря, изобрести демократию заново.

Часть I. Правительница полумира (начало – 1453)

Гомеровский период

Божественные сущности не имели возникновения, поскольку вечно сущее не возникает; они существуют вечно…[2]

Римский философ Саллюстий. Книга о богах и о мире. IV в.

Идет тысячный год до нашей эры, и вы сидите у стены, сделанной из таких огромных валунов, поднять которые, кажется, под силу только гигантам. В ночном небе гремит гром, полыхают молнии, резкие порывы ветра рассеивают искры от костра, у которого вы греетесь. Вас трясет от холода, в голове копошатся вопросы. Кто выстроил вот эту стену, у которой я сижу? Откуда берется гром? Как я научился разводить такой костер? Кому или, может, чему я обязан красотой и убожеством своего существования? Рядом с вами садится человек. Это бродячий сказитель, и он знает ответы. Всю ночь он будет давать их, читая стихи.

Он расскажет о Хаосе, который был, когда еще ничего не было, о первом кровосмесительном союзе, с которого начался мир. О том, как Гея (Земля) и ее сын Уран (Небо) произвели на свет двенадцать титанов – шесть мужчин и шесть женщин, – а еще особую породу одноглазых циклопов и сторуких великанов. Вот они-то и выстроили стену из огромных камней.


Работа гигантов: циклопическая кладка в Микенах

© Wikimedia Commons, Berthold Werner


Один из титанов, Кронос, восстал против родного отца, оскопил его, потом женился на собственной сестре, Рее, и от этого союза появилось первое поколение греческих богов. Кронос пожирал собственное потомство, опасаясь, как бы с ним не сотворили то же самое. Вот почему Рея спрятала от супруга новорожденного Зевса и подсунула завернутый в пеленки камень. Зевс, повзрослев, напоил Кроноса отваром, от которого его стошнило, и он изверг из себя всех проглоченных им детей. Одержав победу в войне титанов, Зевс и вовсе сверг отца и, как велела традиция, взял в жены собственную сестру, Геру.

Разделавшись наконец со всеми титанами, Зевс с Герой и десятью старшими богами поселились на горе Олимп. Там они питались нектаром и амброзией и оттуда вмешивались в дела людей, отчего последним не всегда было хорошо. Так, вовсе не боги, а титан Прометей научил людей пользоваться огнем. Зевс разъярился настолько, что приковал его цепями к скале, и каждый день туда прилетал орел и выклевывал ему печень.

Потом настало время смертных героев. По большей части это были мужчины, и почти у каждого отец был богом. Персей, Эдип, Ясон и Тесей бились с гигантами, сфинксами, горгонами и драконами, чтобы людям жилось спокойно. Из цепей Прометея освободил их самый известный из всех героев, Геракл.

Греки обращались к богам, чтобы те объяснили им окружающий мир, ответили на вопросы: к чему гремит гром и сверкает молния, что значат землетрясения и засухи. Именно богов они благодарили за смену времен года и великолепие ночного неба. Например, они считали, что Млечный Путь, наша Галактика, появился на ночном небосводе, когда Гера отняла от груди огромного младенца Геракла. К богам люди обращались и за ответами на более простые вопросы: о переживаниях, мотивах и противоречиях, делающих нас теми, кто мы есть. Дело не было слишком трудным, поскольку боги были так же несовершенны, как и те, кем они управляли. Они тоже влюблялись, хитрили, пылали желанием, завидовали, мстили. Нравственное поучение было лишь одно, притом короткое и ясное: окажи гостеприимство (ξενία, ксения) любому, кто стучится в твою дверь, ведь в обличье незнакомца может скрываться Зевс.


Голова Горгоны. Архитектурное украшение с острова Тасос, ок. IV в. до н. э. Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина

© Wikimedia Commons, shako


Вальтер Буркерт, видный специалист по древнегреческой мифологии из Германии, писал, что миф представляет собой «традиционное по форме повествование со вторым смыслом, практически соотнесенное с чем-либо, одинаково важным для всех». Боги помогали грекам понять не только окружающий мир, но и самих людей. «Познай самого себя», – ведь так говорил им оракул, а это был первый шаг к самоуправлению.

От мифа к истории

В бронзовом веке (3000–1000 до н. э.) существовали три великие «греческие» цивилизации: кикладская, минойская и микенская. Именно минойской цивилизации Европа обязана мифом о своем основании. Согласно легенде, финикийская принцесса по имени Европа отправилась собирать цветы, а ее заметил любвеобильный Зевс и, приняв образ могучего быка – Тавра, на спине увез в Грецию, где сделал своей женой. Она стала первой царицей Крита и матерью царя Миноса, от имени которого произошли слова «минойский» и «Минотавр». Зевс так ее любил, что поместил на небе созвездие в виде себя в образе быка; это созвездие называют Тельцом.

Во времена минойской цивилизации (2700–1400 до н. э.) остров Крит, видимо, был населен мирными земледельцами и торговцами. Статуэтки тех времен изображают могучих женщин-священниц со змеями в руках; размерами они, как правило, больше своих более смуглых «напарников» – мужчин. Искусные фрески из минойского поселения Акротири на острове Тира (Санторини) изображают морскую цивилизацию, ориентированную на рыболовство, празднества и торговлю.


Обезьяны из Акротири

Как далеко забирались минойцы-торговцы? Точного ответа нет до сих пор. На фресках, обнаруженных в Акротири, изображены обезьяны с s-образными хвостами, очень похожие на серых лангуров, обитающих в долине Инда. В то время, когда минойцы возили со своего острова товары класса люкс, например пурпурную краску, для получения которой в водах близ Крита специально разводили моллюсков, на берегах Инда процветала богатая Хараппская цивилизация. Мог же какой-нибудь минойский купец отвезти груз таких слизней на восток и вернуться обратно с обезьянами?

Минойские хвостатые обезьяны. Фреска из Акротири, ок. XVII в. до н. э. Музей Тиры доисторического времени

© Wikimedia Commons, Zde


Микенская цивилизация была совершенно иной. Она зародилась около 1700 г. до н. э., когда ахейцы, кочевой народ из восточных степей, двинулись на юг и обосновались на полуострове Пелопоннес, соединенном с материковой частью Греции узкой полоской земли – Коринфским перешейком, который они называли Истм. Их общество было строго иерархическим, имело военную элиту – так называемых всадников, строило укрепленные поселения, самыми известными из которых были Микены и Тиринф. Греки, пришедшие позже, дали распространенному здесь стилю кладки название «циклопическая»: им казалось, что такие огромные камни могут двигать лишь гиганты. В какой-то момент микенцы обратили взоры к морю и вошли в контакт с минойцами, а те уже познакомили их с выгодами торговли.

Около 1600 г. до н. э. минойскую цивилизацию погубило катастрофическое извержение вулкана на острове Тира, и под его пеплом исчезли обезьяны Акротири. А Микенское государство все так же процветало и в XII в. до н. э. достигло пика развития: микенцы расселились по всему побережью Эгейского моря, вплоть до Малой Азии. «Словно муравьи или лягушки вокруг болота»[3], – написал Платон в диалоге «Федон» почти через тысячу лет.

Кораблекрушение и письмо

Летом 1982 г. Мехмед Закир, молодой ловец губок из поселка Ялыкавак, близ турецкого Бодрума, по чистой случайности обнаружил место одного из самых известных в истории кораблекрушений. Судно XIV в. до н. э., видимо, затонуло по пути из какого-то левантинского порта в Грецию, везя массу предметов роскоши для Микенского дворца: от зубов африканского гиппопотама до ювелирных изделий из Ханаана. Греческий Пелопоннес находился в самом сердце торговой сети, соединившей две великие цивилизации – Египет и Месопотамию (а может, и Индию, если только хвосты обезьян из Акротири не врут).

Среди прочего, на месте кораблекрушения обнаружилась самшитовая табличка с загадочным линейным письмом Б. Его дешифровал британский архитектор и лингвист-самоучка Майкл Вентрис (правильность была подтверждена в 1952 г.), основываясь на подготовительной работе, проделанной Алисой Кобер, историком из Нью-Йорка. В 1930-х гг. она начала изучать образцы критского письма, которые находили на обожженных табличках во дворцах по всему Пелопоннесу. Овладев хеттским, аккадским, староирландским, тохарскими, шумерским, древнеперсидским, баскским и китайским языками, Кобер собрала целую базу данных в сорока записных книжках, на 180 000 карточек. Во время войны она приспособила для этого пачки из-под сигарет[4], потому что тогда бумагу распределяли по строгим нормам. После смерти Кобер, используя ее труды и призвав на помощь собственную смекалку, Вентрис в 1952 г. дешифровал письмо и назвал его микенской формой греческого языка.

Значками и идеограммами линейного письма Б чаще всего записывали сведения торгового характера, например информацию о доставке шерсти и зерна покупателям. Они свидетельствуют о бесспорном таланте к организованной торговле, которая, вероятно, велась даже с Индией.

Табличка с линейным письмом, обгоревшая (и благодаря этому сохранившаяся) в пожаре, уничтожившем Пилосский дворец около 1200 г. до н. э.

Национальный археологический музей Афин (PY Ub 1318)

© Wikimedia Commons via Flickr, Sharon Mollerus

Илиада и Одиссея

Две эпические поэмы Гомера подобны двум узловым станциям на пути греков от мифа к истории. Их действие разворачивается в самом конце бронзового века, когда микенцы вполне могли контактировать с могущественным Хеттским царством, западным форпостом которого, видимо, была Троя (Илион). Город, расположенный на эгейском побережье современной Турции, не очень далеко от нынешней границы с Грецией, конечно же был желанной целью для набегов.

Действие Илиады охватывает последние, решающие недели десятилетней осады Трои, когда греки, казалось, безнадежно проигрывали войну. Все изменилось, когда полубога Ахиллеса – единоличное воплощение того, что мы называем блицкригом – уговорили, наконец, прервать самый длинный из известных в литературе припадков хандры и присоединиться к воюющим. Его гнев был обращен на царя Микен Агамемнона: тот опозорил Ахиллеса тем, что отобрал у него пленницу, Брисеиду, которую он добыл в предыдущем бою.

В конце концов Ахиллес вышел из шатра, но не потому, что Агамемнон принес ему извинения, а потому, что горел жаждой мести за гибель лучшего друга, Патрокла, павшего от руки прославленного троянца, Гектора. Как и в других эпизодах поэмы, здесь в дело вмешались боги, но весьма непредсказуемо, в полном соответствии с прихотливыми перипетиями отношений, бытовавших на горе Олимп. Они похожи на супердержавы, которые ведут между собой прокси-войну, используя столкновения небольших государств.

Ахиллес пролил потоки крови, осуществляя свою месть, и в припадке горя и ярости поглумился над трупом Гектора. Почти сразу же после этого к нему в шатер пришел безутешный отец последнего, царь Трои Приам, и стал умолять Ахиллеса отдать ему тело сына. Совершенно неожиданно в том проснулась жалость, и он выполнил просьбу старика.

Совсем не так в изложении Одиссеи. Куда более человечно и задушевно она рассказывает о полном опасностей возвращении Одиссея из Трои на свой маленький остров Итака. На пути ему встречаются морские чудовища, водовороты, волшебницы и людоеды, еще он сталкивается с гневом бога морей, Посейдона, а в самом конце – еще с одним противоборством: его жены Пенелопы домогаются аж сто восемь пылких ухажеров. Одиссей побеждает (и убивает их всех) в состязании по стрельбе из лука и возвращает себе жену вместе с царством.

В чем значение двух историй? Об этом написаны миллионы слов, но, пожалуй, все можно свести к тому, какой ответ дают они на один простой вопрос: кто решает нашу участь – боги или мы сами?

Первое слово Илиады – «гнев» (mῆνιν, минин), и почти все ее около 15 700 строк – в той или иной мере гимн гневу. Однако сюжет делает крутой поворот, и гнев уступает место горю и жалости (тот эпизод, когда Ахиллес позволяет Приаму забрать тело сына и похоронить его как подобает). Ведь это значит, что Ахиллес забывает о своем божественном происхождении и берет на себя труд сделаться человеком, то есть на себе испытать, что такое горе и жалость. В начале поэмы он прежде всего сын морской нимфы Фетиды, и в нем больше божественного, чем человеческого. В конце перед нами простой смертный сын своего смертного отца, Пелея, способный понять горе другого отца. Время богов прошло; пришло время человека.

В центре более поздней Одиссеи находятся именно люди. Она повествует о цепи опасных приключений, в которые попадает герой на пути к желанному дому. Поэма отражает то время, когда греки расселялись в пределах известного им мира. Тогда наступила необходимость понять, что это, собственно, такое – быть греком.

В любом случае, создал ли эти две поэмы конкретный автор, некто Гомер, или они стали плодом коллективного народного творчества, в VI в. до н. э. уже существовал более или менее окончательный текст. Их бессчетное количество раз исполняли на празднествах и важных общественных событиях, например по нескольку вечеров подряд на Олимпийских играх. В обеих поэмах рассказывается, как греки учились брать на себя ответственность за свой мир. Обе закладывают основы их политической мысли, которая потом сыграет решающую роль в возникновении системы, выстроенной на соучастии.

Милман Парри (1902–1935)

То, что Гомер творил в устной форме, точно установил эксцентричный ученый – американец Парри Милман. На Балканах Милман собрал великолепные фольклорные материалы, слушая, как традиционную поэзию исполняют под аккомпанемент однострунных гуслей (потом он и сам читал образцы под звездным небом своей долготерпеливой семье). Он открыл секреты устного творчества. Такие устойчивые словосочетания, как ῥοδοδάκτυλος Ἠώς («с перстами пурпурными Эос»[5]) или πόδας ὠκὺς Ἀχιλλεύς («Ахиллес быстроногий»[6]), служили для сохранения метрики стиха и помогали выстраивать композицию импровизации.

А еще благодаря огромной работе, выполненной Парри, мы теперь знаем, что Илиада несколько старше Одиссеи и восходит к тем временам, когда предки гре- ков шли по степям на запад и кони (а не корабли) были главными средствами их передвижения.

Упадок

Упадок микенской цивилизации датируется примерно 1100 г. до н. э., а три последовавших за ним века в греческой истории часто называют «темными». Причиной столь внезапного обрыва могла быть и гражданская война, и изменение климата (не исключено, что и то и другое). А возможно, к нему привела некая истребительная война, что и отразилось в мифе о Трое. Согласно самой правдоподобной гипотезе, некие таинственные «люди моря», существование которых еще предстоит доказать, примерно в то время опустошили почти все Восточное Средиземноморье и, возможно, предали огню те самые дворцы, в которых потом нашли обгоревшие таблички с линейным письмом Б.

Архаический период (776–500 до н. э.)

Рост полисов

Дорийцы ушли во тьму времен где-то около 1100 г. до н. э. Откуда они пришли, можно только гадать, хотя Геродот и говорит нам, что из Македонии. Они проникли на Пелопоннес, вытеснив оттуда ионийцев, которые предпочли обосноваться в Аттике.



Тем, кем микенцы были по отношению к минойцам, дорийцы стали по отношению к ионийцам. Первые были отъявленными вояками, вторые – оседлым торговым народом. Их разделял лишь узкий перешеек, и, хотя два этих народа так никогда и не смешались, их временный союз сделал возможным чудо греческого классического периода.

Около 800 г. до н. э. и у тех, и у других начали возникать города (полисы), которые часто строили на руинах микенских поселений. Дорийцы основали Спарту, а ионийцы выбрали для себя гору, названную в честь богини мудрости Афины. По легенде, Посейдон, брат Зевса, тоже хотел стать покровителем выросшего здесь города, поэтому два божества устроили состязание, кто из них предложит афинянам лучшее будущее. Посейдон ударил трезубцем о землю, и из нее забил источник, суля городу все богатства моря. Афина же посадила рядом с источником оливковое дерево, символ мира и изобилия.

Полисы помогли решить проблемы, связанные с ростом населения и ожесточенной борьбой за ресурсы. Со временем укрепленное место, предназначенное для укрытия, стало своего рода постоянно действующим складским центром. Поначалу его контролировал человек, имевший право распределения ресурсов, но по мере того, как города становились государствами, в их населении стали преобладать граждане-воины, так называемые гоплиты, готовые защищать свои города и дома в обмен на то, что они будут знать, как все это управляется. Началась политическая эволюция от монархии к (некоторой степени) демократии.

Состязание между полисами подхлестнуло развитие военного дела. Спартанцы довели до совершенства фалангу – смертоносный боевой порядок, состоявший из нескольких рядов воинов, вооруженных длинными копьями и большими щитами; открытые части тела защищали доспехи. Противники сходились на специально выбранных ровных участках, а сам бой походил на состязание, кто кого перетолкает. Все заканчивалось, когда один из участников «ломался» и обращался в бегство. Война велась по правилам гомеровских времен: сражаться начинали, только когда обе стороны были полностью готовы и никаких неожиданностей не предвиделось. Побеждали самые дисциплинированные, и обычно это были спартанцы.

Примерно тогда у жителей Коринфа появилась триера, принципиальное устройство которой позаимствовали у финикийцев. Это был боевой корабль, способный развивать скорость до 11 узлов, а также меньше чем за минуту разворачиваться на сто восемьдесят градусов. Триера, имевшая по три ряда весел по каждому борту, была, как сказал историк Пол Картледж, «морской управляемой ракетой» своего времени и на несколько веков определила приемы ведения войны в Средиземноморье.


Триера, супероружие города-государства. Немецкий музей в Мюнхене

© Wikimedia Commons, MatthiasKabel


Полнее всего гений греков выразился в строительстве храма в Дельфах и изобретении Олимпийских игр, которые объединяли города-государства и помогали им состязаться мирно. Первый раз они состоялись в пелопоннесской Олимпии, в начале VIII в. до н. э., а потом их примеру последовали Немея, Истмия и Дельфы, так что состязаться стали каждый год. Участие в играх мог принять любой грек из любого города, но только если он был мужского пола (даже наставников заставляли раздеваться догола, чтобы точно знать, что под одеждой не скрываются гордые матери с амбициями). Игры стали ежегодной альтернативой войне. В них соединялись соревновательность и дипломатия, а в дни проведения строго соблюдалось перемирие, чтобы атлеты могли спокойно передвигаться по стране, а политики – вести переговоры. Борцы сходились в схватках, дротики летели в цель, а тем временем заключались новые союзы, планировалось основание новых колоний, разряжалось напряжение.

Вероятно, на играх три вечера подряд читали всю Илиаду, и это был своеобразный саундтрек праздника, который начинался после того, как сто забитых быков приносили на алтарь Зевсу. Совершенно ясный призыв к содружеству всех греков и описание неисчислимых бедствий, которыми грозил раскол, мощно подкрепляли саму идею игр.

Честное состязание: раньше и теперь

Пелопоннес (буквально «остров Пелопа») был назван по имени царя области Лидия, которая находится в западной части современной Турции. Согласно легенде, он завернул в те края, чтобы завладеть рукой Гипподамии, дочери царя Эномая, правителя земли вокруг будущей Олимпии. Царь вызывал всех женихов дочери на состязание колесниц, в которых неизменно выходил победителем. Пелоп взял себе лошадей у Посейдона и подкупил царского возничего, чтобы тот заменил ступицы колес на восковые. Эномай погиб, а Пелоп получил и его дочь, и его царство. Чтобы как следует отметить это событие, он провел в Олимпии первые игры.

Несмотря на историю происхождения, в которой не обошлось без нечестного поступка, игры предусматривали хорошее средство наказания тех, кто пытался схитрить: их штрафовали, а на полученные деньги возводили небольшие статуи Зевса. На каждой из них писалось имя обманщика, и его позор навечно оставался в памяти людей.

Спарта

Фильм Зака Снайдера с Джерардом Батлером в главной роли очень убедительно изображает спартанцев этакой военной машиной, но грозную репутацию они заработали не только делами за пределами своего города, но и укладом жизни внутри его. Завоевав и поработив коренных жителей Пелопоннеса, ахейцев, дорийцы поняли, что значительно уступают им в численности. Держать этот побежденный народ в подчинении нельзя было без хоть какого-либо общественного устройства.


Города-государства полуострова Пелопоннес



Согласно их мифу об основании, спартанцы были обязаны своими законами и политическим устройством человеку по имени Ликург (ок. IX в. до н. э.). Система управления в Спарте состояла из двух царей, совета старейшин (так называемой герусии, средний возраст членов которой превышал 60 лет) и закаленной военизированной молодежи. Общество состояло из трех классов. На самом верху были спартиаты (гомеи), то есть граждане Спарты мужского пола, которые с семи до двадцати лет проходили через суровую систему воспитания (агогэ) в военных отрядах, а потом допускались к сисситии, регулярным совместным трапезам. Это был своеобразный суперклуб с ежемесячной оплатой, пятнадцать членов которого на своих встречах питались только черной кровяной похлебкой из свинины[7]. Спартиаты могли жениться в двадцать лет, но еще десять должны были жить отдельно от жен. Военнообязанными они считались до шестидесяти лет.

На страницу:
1 из 4