Измена. Я от тебя ухожу

– Аль, ну о чём я забыла?

Надежда всплеснула руками и вскочила на ноги. Тётя была для неё тем человеком, ко мнению которого она всегда прислушивалась. Они даже на «ты» с ней были. И сейчас, очевидно, понимая, что Алика встала на мою сторону, Надя была готова воевать ещё и с ней. Подумать только, за место под солнцем, обещанное моделькой, с которой год спал её же отец!

– Об уважении. Вот, о чём ты забыла. О том, что так, как сегодня поступил твой папа, дела не делаются. И что год жить на две семьи – это означает втаптывать в грязь всё хорошее, что он видел от твоей мамы. Ты уже взрослая девочка. Раз понимаешь свои перспективы, которые тебе пообещали за то, чтобы ты встала на сторону отца, должна понимать и то, что маме ты сейчас делаешь больно.

Надя закатила глаза. Лицо дочери пошло белыми пятнами.

– Я делаю маме больно тем, что выбираю свою жизнь? Не её, когда мы обе будем сидеть и плакать в подушку? Это от неё муж уходит, а не от меня! А мой папа так и будет присутствовать в моей жизни дальше! И не нужно это у меня отнимать!

Пролетев к выходу из кухни, Надя хлопнула дверью в свою комнату. Наверняка её слышали и мама, и Лизка. Но у меня уже не было сил ни на то, чтобы идти следом за дочерью и продолжать этот разговор, в котором всё было ясно и так. Ни на то, чтобы обсуждать это с Аликой. Тётя тоже не стремилась беседовать о случившемся снова. В том, что произошло, всё тоже было яснее ясного.

– Хочешь, сегодня у тебя с ночёвкой останусь? – спросила Алика, когда в прихожей показалась мать, сообщившая, что ей, пожалуй, пора домой.

Я помотала головой. От мыслей о том, что останусь одна с настроенной по-боевому старшей дочерью и плачущей младшей, становилось не по себе. Но это были мои дети, мне с ними и предстояло вести диалог дальше.

Мне предстояло встать утром и приготовить завтрак, потому что наша обыденная жизнь будет течь дальше, вне зависимости от того, живёт с нами теперь Миша или нет.

– Спасибо, не нужно. Я провожу, – натянуто улыбнувшись Алике, я поднялась из-за стола и прошествовала следом за ней в прихожую.

Пока тётя одевалась, мы все трое молчали. Мама так и вовсе делала вид, что ничего экстренного не произошло, хотя, наверняка видела по Малинке, как той горько и больно.

– Всё, до встречи, – помахала я рукой Алике, когда они с мамой вышли в общий коридор и мы уговорились созвониться завтра.

А стоило мне закрыть за ними дверь, я услышала с той стороны, где располагались комнаты девочек, какую-то возню и приглушённые всхлипывания, перешедшие в ругань. И, судя по этим звукам, мои дочери, две сестрёнки, которые друг друга обожали… дрались.

***

– Может, стоит дать глазам немного отдохнуть? – спросил Михаил, присаживаясь в ногах Лии и, положив их себе на колени, начиная массировать ступни будущей жене.

Это была особенно сексуальная часть её тела. Он, как чёртов извращенец, возбуждался от одного только вида, когда смотрел на тонкие щиколотки, изящные ноги, длинные пальцы. У Лии всегда был идеальный педикюр, не броский, просто подчёркивающий природную красоту.

Смешно, но он и запал первым делом именно на ступни, когда ошибся этажом в отеле, в котором провёл две ночи командировки. Тогда он, чертыхаясь, усиленно пытался открыть дверь, а когда не вышло, на пороге появилась не слишком довольная ночным вторжением Лия.

Босая, кутающаяся в шёлковый короткий халатик. И он пропал.

– Может, – пожала плечами Лия и, сняв тёмные очки, отложила их и смартфон на резной столик, стоящий возле дивана.

Месяца три она страдала от какой-то болезни, когда сетчатка очень остро реагировала на свет, потому почти всегда ходила в тёмных очках. В последнее время почти не снималась – сказывалась беременность. Хотя, Миша порой и задавался вопросом, почему Лия не согласится на одно из предложений по рекламе одежды для женщин в положении. Ему бы точно это понравилось – весь мир увидел бы, что у Лии есть мужчина. Тот, кто является отцом её ребёнка и вскоре станет мужем.

– У меня из головы не идёт сегодняшнее утро, – пожаловалась она, прикрывая глаза и удобнее устраиваясь на диванных подушках. – Как такое могло произойти?

Миша сделал вид, что задумался, изрёк философски:

– Это судьба, наверное, что за рулём сидела именно Тоня.

Как бывало всегда, когда Лия слышала имя его жены, лицо её закаменело. Впрочем, на этот раз она быстро взяла себя в руки.

– Я ей, конечно, наговорила всякого, – передёрнула она плечами. – Но в основном же была права.

Она открыла глаза, приподнялась на локтях и посмотрела на Мишу с вызовом. Почти прозрачные колдовские глаза сейчас показались ему ледяными.

О, сколько раз и он сам чувствовал ту холодность со стороны Лии, когда она всячески показывала ему в первые месяцы после их знакомства – между ними стена. Позволяла за собой ухаживать, дарить дорогие подарки, но к себе не подпускала. Когда оказался в её постели – посчитал это едва ли не чудом, а себя – самым счастливым сукиным сыном на Земле.

– Не могу понять, как в её возрасте не пользоваться услугами косметолога и не бегать на уколы раз в полгода хотя бы.

Она начала говорить с раздражением, садясь на любимого конька. Лия была очень придирчива к внешности, причём порой под её горячую руку попадали и мужчины. Кто-то, по мнению Лии, отвратительно одевался, кто-то выглядел в тридцать на все пятьдесят. А уж про косметологию она могла и вовсе говорить бесконечно. Нужно ли говорить, что у Лии теперь, стараниями Михаила, была сеть своих салонов красоты, причём весьма дорогая во всех смыслах этого слова?

Но так ему казалось правильнее – Лия всё равно вряд ли сможет вернуться к съёмкам в ближайшее время, а сидеть без работы она не привыкла. Хотя, у Михаила и теплилась надежда на то, что она вовсе откажется от карьеры фотомодели. Все эти длительные поездки, в которых он едва ли мог её сопровождать, воспринимались им без особого восторга.

– Антонина другая, – уклончиво ответил он, продолжая разминать и поглаживать ноги Лии.

– Пф! Другая! Борщи и носки, а в тридцать пять выглядит на сорок три минимум! Нет уж, увольте меня от такой жизни!

Что Лия имела в виду под «такой жизнью», Михаил спрашивать не стал. Хотя, примерно понимал, что речь о быте, который так или иначе поглощает каждую семью. Но убеждать сейчас её, что ничего страшного не видит в том, чтобы жена – ну или муж – приготовили домашней еды, не стал. Лия всегда реагировала на это весьма остро.

Она снова улеглась, прикрыла глаза и устало вздохнула. Беременность в последнее время давалась ей непросто. Тонкая, словно фарфоровая статуэтка, Лия плохо переносила тот факт, что её стройность осталась на время в прошлом. Бесконечно натиралась какими-то кремами – у неё их в ванной была целая батарея. Жаловалась, что чувствует себя бегемотом, хотя живот для её срока был весьма небольшим. И даже несколько раз заявляла, что перестанет есть на последнем месяце беременности, чтобы совсем не превратиться в бочку.

Михаил это всерьёз не воспринимал. Лия, конечно, была весьма импульсивной, но в её разумном подходе к жизни и, особенно, к здоровью он не сомневался. Потому, чтобы перевести тему в более безопасное русло, спросил:

– А как тебе Надя? Мы так и не обсудили. Думаешь, получится у неё карьера фотомодели?

Лия наморщила нос. Ненадолго, тут же одумалась и вновь приняла спокойный вид. Даже холодный.

– Миш… мы с тобой ведь это обсуждали, когда ты показывал мне фотографии.

Её тон был отстранённым. Казалось, поднеси к губам Лии бокал текилы, как кромка его покроется снежинками, сотканными изо льда.

– У Нади красивая фигура, но слишком короткие ноги. И плотный, даже широкий зад. Сейчас такое не в моде. Ну и внешность – ничем не запоминающаяся.

Она села прямо, после – по-турецки, и Миша испытал недовольство из-за того, что больше не мог массировать ступни Лии.

– Но в то же время я спрашивала – на что готова Надя для того, чтобы обрести карьеру модели?

Лия взяла со столика очки, нацепила их на нос и, поднявшись, отошла к окну. На Михаила она не смотрела, но ему очень нравилась эта отстранённость той, кто последний год владел всеми его мыслями. Потому что он до сих пор не мог понять, как приручить эту двадцатилетнюю женщину, которая смыслила в том, как завлечь мужчину, гораздо больше, чем Тоня.

– Она готова на всё, – сказал он, глядя на Лию.

Та повернулась к нему и пожала плечами.

– Не думай – я не хочу обидеть твою дочь, когда говорю, что она никому не запомнится. Просто сейчас такие времена. Во внешности должна быть изюминка. У меня она есть, но имеется ли у Нади?

Лия передёрнула плечами и, выпрямив спину, вновь отвернулась и стала смотреть за прозрачную преграду стекла.

– Впрочем, на Наде не стоит ставить крест, – сказала через время Лия.

Миша выдохнул. Сегодняшний день, когда он был вынужден обнажить перед Тоней самое сокровенное, стоил ему слишком больших нервов. Но не о себе был должен думать Миша, а прежде всего о Лие. Это она являлась будущей матерью его ребёнка, ей грозила потеря зрения, несмотря на которую она всё же пошла на то, чтобы выносить их сына.

– Всё же сможешь пристроить дочь? Я многое бы за это отдал, – поднявшись со своего места, он подошёл к любовнице и, положив руки ей на плечи, сжал.

Не слишком крепко, но ощутимо.

– Многое? – приподняв бровь, спросила Лия, повернувшись к нему.

– Тебе – всё, – усмехнулся он одним уголком губ.

Она приподняла очки, в глазах Лии разлилась темнота. Теперь из льдистых они превратились едва ли не в два чёрных бездонных колодца.

– Сначала тебе придётся разобраться с твоей женой. Наверняка она захочет оттяпать половину, хотя, я этого и не понимаю. Если была нахлебницей всё это время – закон должен защищать прежде всего мужчину, а не ту, которая сидела на шее.

Она фыркнула и, сбросив руки Миши с плеч, направилась к выходу из комнаты.

– Тоня работает. Она не нахлебница, – предпринял он не слишком весомую попытку выгородить жену. Хотя, и сам не раз в разговоре с Лией рассказывал о том, что Тоня если и зарабатывает – то только себе «на булавки».

– О! Где она там работает? – всплеснула Лия руками. – Лепит какие-то свои поделки? И много ей это приносит? От силы на хлеб и кильку в томате. Так что помяни моё слово, Миша, эта женщина точно пойдёт на всё, чтобы выгрызть зубами половину бизнеса и имущества.

Лия начала входить в раж, Малинин это состояние уже знал. По Антонине любимая могла прохаживаться регулярно, хотя до сегодняшнего дня знала её лишь заочно. Ему даже порой казалось, что Лие доставляет удовольствие та ситуация, когда она не называлась его женой, но занимала то место, главнее которого, пожалуй, в его жизни не было отведено ещё никому.

Он вновь подошёл к ней и, улыбнувшись, спросил:

– Я могу остаться сегодня? Домой мне теперь уж точно не надо.

Лия нахмурила идеально очерченные брови, подумала немного.

– Нет, прости, Миш, был очень нервный день, хочу побыть одна.

Они сразу, как только Михаил дал знать, что у него по отношению к ней серьёзные намерения, условились, что Малинин не станет ей докучать. Лия привыкла жить одна, свою территорию, как она её называла, делить ни с кем не собиралась даже после свадьбы. Михаила это тоже устраивало, даже показалось весьма прогрессивным, ведь в таком случае они бы с Лией вряд ли друг другу надоели.

А сейчас совместные ночёвки, и без того редкие, почти сошли на нет. Хотя, и это Малинин списывал на усталость Лии от беременности и от ухудшения состояния здоровья, связанного с тем, что она носила его сына.

Он вздохнул, но улыбаться не перестал. Одна, значит одна.

И прежде, чем уехать, сказал:

– Хорошо, любимая, пойду наберу тебе ванну. А потом – к себе.

***

Сидя возле двери, ведущей в кабинет Галины Викторовны, я испытывала то ледяное спокойствие, то ощущение, что у меня зубы вот-вот раскрошатся друг о друга, настолько сильно они стучали. Решение было принято мною не сразу – прошла пара дней прежде, чем я поехала в консультацию. Пара дней бесконечных ссор Лизы и Нади, которые находились по разные стороны баррикад. Пара дней, когда я проводила долгие беседы с детьми, уже зная, что старшую дочь мне ни в чём не переубедить.

Пара дней, когда мне казалось, что провалилась в кошмарный сон и стоит только распахнуть глаза, как всё исчезнет. Я распахивала их, но становилось только хуже.

– Малинина… Раз ты пришла, значит, вынашивать ребёночка не планируешь? – такой фразой встретила меня Галина Викторовна, когда подошла моя очередь заходить в кабинет.

– И вам доброе утро, – вздохнула я и, устроившись напротив врача, опустила взгляд.

Я физически ощущала, как Галина Викторовна пристально на меня смотрит. У неё я вела предыдущую беременность, благодаря ей родилась Малинка, потому что существовала угроза на раннем сроке. И именно она помнила, как я, заливаясь слезами, просила сохранить нашу вторую дочь.

И вот теперь я своими руками планировала убить третьего ребёнка, ведь именно от моего решения зависела его жизнь.

– Не нужно на меня так смотреть! – начала я закипать, когда подняла глаза и встретилась с испытующим взглядом. – Мне сейчас ну никак нельзя рожать.

– Почему? Опять скажешь про возраст?

– Про возраст, ага. – Я горько улыбнулась и хмыкнула. – Тот возраст, когда мне скоро сорок, а от меня муж ушёл к двадцатилетней.

Я не сдержалась – почувствовала, как по лицу бегут солёные дорожки слёз. Это дома старалась быть Железной Леди. А тут… тут эмоции взяли верх и я, закрыв лицо, разрыдалась. Правда, длилось это недолго. Взяв себя в руки, отняла ладони от заплаканных глаз и улыбнулась, видя, что Галина Викторовна протягивает мне упаковку бумажных платков.

– Так. Рассказывай всё. Я говорила – в кабинете этом сижу давно, ещё и не такое бывало.

Она поправила очки на переносице и воззрилась на меня с искренним участием и вниманием. Впервые за то время, что прошло с дня, когда узнала об измене Миши, я почувствовала свободу. В том, чтобы выложить всё, как есть. Свои чувства – прежде всего. Ведь одно дело открываться родным людям и совсем иное – той, кто смотрел на эту ситуацию со стороны.

– Понятно, – вынесла вердикт Галина Викторовна, когда я закончила краткую историю. – Думаешь, что не выдюжишь с тремя детьми?

– Думаю, что сейчас я уж точно не в том эмоциональном состоянии, чтобы вынашивать ребёнка в принципе, – вздохнув, сказала врачу.

От этих слов внутри кольнуло горечью.

– Тогда давай поступим так. У тебя три дня – сдашь анализы, я договорюсь с больницей, куда тебя на пару суток положат. Приедешь туда в четверг к десяти.

Она взялась что-то писать, а я сидела и смотрела на Галину Викторовну с ощущением беспомощности и безысходности. Три дня… Три дня, когда я вновь буду крутить в голове мысли, то уверяться в правильности решения, то считать избавление от ребёнка самой большой глупостью.

– А можно как-то пораньше? – спросила тихо, на что врач тут же замотала головой.

– У меня – точно нельзя. Без анализов я тебя попросту никуда не направлю. Собирай вот это всё по списку, а через три дня – в больницу.

Она вручила мне стопку направлений, взяв которые, я поднялась и, попрощавшись, направилась к выходу из кабинета.

– Малинина! – окликнула меня врач, когда я уже открыла дверь, чтобы выйти в коридор.

Я обернулась и посмотрела на Галину Викторовну вопросительно.

– Поверь мне – тебе эти три дня нужны гораздо больше, чем ты думаешь.

Я постояла немного, размышляя над сказанным. Спорить и заверять врача в том, что она не права, у меня не было ни сил, ни желания. Кивнув я покинула её кабинет.

А когда приехала домой, обнаружила в общем коридоре Мишу. Одной рукой он держал объёмную пустую сумку, а второй – открывал замок двери в нашу квартиру.

– Ты один?

Вопрос сорвался с моих губ помимо воли. Я ведь прекрасно видела, что никаких моделек в радиусе нескольких метров от мужа сейчас не наблюдалось.

– Один, – хрипло ответил Малинин и, всё же совладав с замком, распахнул дверь и кивнул, мол, ты первая. – И привет.

Я прошла мимо него, быстро разулась в прихожей. Миша молча стаскивал верхнюю одежду, предварительно кинув сумку на пол. На память непрошеными пришли мысли о том, как мы и раньше возвращались вдвоём домой из театра, или, скажем, ресторана. И вот так же стояли в прихожей, обмениваясь впечатлениями. Или шутками. А сейчас гнетущая тишина, которая ещё больше отдаляла нас с мужем друг от друга, казалась особенно убийственной.

– Я соберу вещи – только самое необходимое, – сказал Малинин, когда я, нацепив домашние тапочки, обхватила себя руками и стояла, смотрела на то, как муж осматривается, видимо, в поисках того, что нужно забрать с собой. – Свой чёрный чемодан тоже заберу. Но не прямо сейчас. За ним и за техникой через пару часов приедет Корнилов.

Я задохнулась новой порцией кислорода. Корнилов Вадим. Наш общий друг. Больше Мишин, чем мой, конечно, но я считала, что имею право называть его близким человеком и для себя, и для нашей семьи. Выходит, он тоже знал о измене Миши? Знал и молчал? Или просто согласился прибыть сегодня и вывезти скарб Малинина, а сам не задавал лишних вопросов? Бред. Зная Вадима, я могла побиться о заклад – он был тем единственным человеком, который мог попытаться вправить Мише мозги.

– Вадик уже сказал мне всё, что думает по этому поводу, – словно прочитав мысли, усмехнулся криво муж. – Но помочь перетащить барахло он не против.

Я пожала плечами, изо всех сил делая вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. На деле же испытала желание сбежать из собственного дома. Пусть разбирались бы здесь без меня – и с вещами, и с тем, что перевезти их согласился один из лучших друзей нашей развалившейся семьи.

– Я буду на кухне, – сказала мужу холодным, насколько это было возможно, тоном. – Надеюсь, лишнего ты с собой не унесёшь.

Я увидела, как в глазах Малинина полыхнула вспышка ярости, но он быстро взял себя в руки и, ни слова не говоря, пошёл в нашу комнату. Стоять рядом и проверять, забирает ли муж то, что полагается, было выше моих сил, потому я направилась на кухню, чтобы выпить чая с мятой и попытаться хоть немного прийти в себя.

Поймала себя на том, что сижу и чутко прислушиваюсь к звукам, доносящимся из квартиры. Чай уже давно остыл, я к нему почти не притронулась. А когда и дальше оставаться на месте и ждать стало невыносимым, Миша пришёл на кухню сам. Ни слова не говоря, устроился напротив и вдруг сказал:

– Мне очень жаль, что всё вышло именно так. Я бы всё сказал совсем скоро. Сам. Но…

Мои брови поползли едва ли не на макушку. Ему было жаль?

– Ты сам выбрал свою Лию, а не семью, – ответила с горечью в голосе, которую даже не пыталась скрыть.

– Мои дети останутся моими, будь у меня хоть десять Лий! – с вызовом откликнулся Малинин.

Я невольно рассмеялась. Уж как раз в вопросе детей никто Мише не угрожал. Оставлять его без общения и с Надей, и с Лизой я не собиралась.

– Где ты собираешься жить? – спросила, чтобы иметь представление, как дальше станут проистекать встречи с девочками.

Не планировал же Малинин забирать их на выходные, скажем, в квартиру, где проживает с Лией? И вообще я должна была прояснить для себя этот вопрос – снимает ли он квартиру для любовницы? Есть ли у него имущество, помимо того, о котором я знала? На днях собиралась к адвокату. Конечно, он бы всё равно вытащил всю подноготную, но и от Миши услышать ответ хотелось.

– У меня есть квартира фирмы, – уклончиво ответил он. – Как помнишь, она принадлежит отцу. Я – его единственный наследник.

Последние слова он произнёс с вызовом, как будто рассчитывал на то, что я сейчас брошусь оттяпывать у него то, что он успел напокупать за моей спиной.

– А Надя и Лиза – соответственно, наследники твои. Об этом забывать не стоит.

Я сказала это ровным тоном, но Миша, похоже, воспринял сказанное по-своему. Его глаза вновь потемнели, он подался ко мне так близко, что я невольно отшатнулась. И вдруг ошарашил:

– Я и не забываю. Но моё дело перейдёт сыну. А что касается моих дочерей…

Он посмотрел на наручные часы и добавил, пригвождая меня к месту:

– Надя как раз собралась уйти с последних уроков. Скоро приедет собирать вещи, потому что жить дочь будет со мной. Она так решила.

Я и не подозревала, что могу испытывать настолько адский коктейль эмоций. Сотканный в основном из злости и желания убивать, он поднялся из самых глубин моей души и объял целиком.

– Выматывайся, – процедила я, поднимаясь из-за стола.

– Что? – не понял Миша, на лице которого мелькнула растерянность.

– Выметайся из моего дома! – выкрикнула, уже не обращая внимания на то, что голос схож с ультразвуком. – Вон, я сказала!

Подлетев к мужу, я схватила его за шиворот рубашки. Дорогая ткань затрещала под моими пальцами.

– Вон из моего дома!

Последний выкрик прозвучал истерично-визгливо. Плевать!

– Хватит! – рявкнул Миша, подскакивая с места и уворачиваясь от моих рук.

А мне нужно было дотянуться до него физически, схватить, тряхануть, вышвырнуть. Несмотря на то, что муж был на голову выше меня, а в плечах – шире в два раза.

Он сжал мои руки, толкнул спиной в стену и притиснул к ней. Я забилась, пытаясь высвободиться, чувствуя, что начинаю задыхаться.

– Это и мой дом тоже, не забывай! – процедил Малинин, склонившись к моему лицу. – И моя дочь не хочет здесь жить, поняла?

– Я сама с ней поговорю! Отпусти меня немедленно! Сволочь! Ненавижу тебя!

Я вновь принялась дёргать руками и ногами, но Миша держал крепко. Причинял боль, которую я ощущала словно бы через пелену, и не собирался отпускать. Видимо, опасался, что продолжу его лупить.

– Мам… папа, что здесь происходит?

Голос Нади, обеспокоенно-испуганный, донёсся до меня как будто через что-то ватное.

Михаил тут же отступил, я же перевела взгляд на дочь, застывшую в метре от нас.

– Происходит, что я узнала… от твоего… отца, – переводя дыхание, начала, чувствуя, что перед глазами всё плывёт.

Тяжело оперлась на стену, попыталась глубоко вдохнуть, чтобы хоть немного справиться с тем мороком, в который погружалась всё глубже. Ещё не хватало сейчас хлопнуться в обморок, а очнуться с приездом скорой, которая объявит во всеуслышанье, что я беременна.

И хотя я понимала, что это невозможно, мысль о подобном пугала до чёртиков. Она же и отрезвила, дала возможность прийти в себя.

– Мам… Я сама хотела с тобой поговорить, – сказала Надя, поджав губы и переглянувшись с Малининым.

Я хмыкнула и вновь устроилась за столом – ноги меня уже не держали.

– Хотела до того, как всё решила и сговорилась с папой, или только сейчас тебе в голову пришла эта светлая мысль?

Надя насупилась, стояла, сжимая в руках ремень школьной сумки и смотрела себе под ноги.

– Давайте поступим так…– сказал Миша, уже полностью справившись со своими эмоциями.

Он выглядел собранным, даже отстранённым. Холодным настолько, что вновь стал тем чужим человеком, при взгляде на которого я впадала в ступор от осознания, что прожила столько лет с незнакомцем.

– Я сейчас уеду. У меня ещё море дел. Скоро приедет Корнилов, – это он уже говорил скорее Наде, чем мне. Та кивнула. – Он заберёт мои шмотки, твои, Надюх, если ты не передумаешь, тоже. Отвезёт тебя ко мне.

– Я не передумаю! – тут же с жаром заявила дочь.

Я искривила губы в горькой усмешке. За что они так со мной? Что такого я сделала и в чём ошиблась, за что сейчас и расплачивалась? Была не слишком любящей женой и матерью? Не слишком заботливой? Да они втроём и были моей жизнью – Лиза, Надя и Миша. Всем моим миром, который сейчас не просто шёл трещинами, а почти что рухнул в бездну.

– Тогда так и сделаем, – кивнул Михаил. – Вечером увидимся, ключи привезёт Корнилов, – сказал Малинин и, так и не взглянув на меня, вышел из кухни, предварительно чуть сжав плечо дочери.

А через полминуты уехал, и мы с Надей остались наедине. Что говорить ей, я не знала. Передо мной стоял совершенно взрослый человек со своими желаниями и потребностями. Я это осознавала на все сто. Сама в семнадцать была такой – никто мне и слова поперёк сказать не мог, потому что я уже выросла.

– Ну что, дочь, поговорим? – спросила у Нади, и та раздражённо вздохнула.

– А о чём тут говорить, мам? Я же сказала, что не передумаю.

Она всё же присела на край стула и добавила прежде, чем я бы вставила хоть слово:

– Я хочу жить с папой, но это не значит, что я перестала тебя любить. И Малинку тоже не перестала. Просто с отцом мне всегда было… комфортнее.

Вот как… комфортнее. Вроде бы ничего криминального в словах дочери не было, однако сейчас я смотрела на всё не через призму любящей матери, готовой на всё, а через призму человека, которого смертельно обидели.