Трилогия новелл «Даль»

Именно об этом мне сказала, э-э-э… Была такая, не знаю, может, она сейчас жива ещё… Была такая женщина Трофимова – это автор самого известного учебника Советского Союза по физике, физике для высших учебных заведений, технических высших учебных заведений. Трофимова, по-моему, её Таисия звали (хотя ей бы лучше подошло имя Надежда). Она преподавала в моем институте. Так получилось, что я однажды попал к ней на экзамен, хотя она у меня ничего не вела ни семестра: ни семинара, ни лекции, но как-то я к ней попал, и, если вкратце…

Я каким-то чудом проехал на этот экзамен, хотя допуска у меня не было. Это была описка, просто ошибка в деканате, что меня допустили. Прихожу я такой нарядный, значит, к этой Трофимовой, беру билет, стреляю у ребят какие-то шпоры, че-то там пишу на листочке, вызываюсь минут через десять отвечать. Она меня поспрашивала немного, поняла, что я, в общем, плаваю между двойкой и тройкой, и сказала:

– Господин Ветров, напишите, пожалуйста, второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний и я поставлю вам тройку.

Я соглашаюсь. Очень долго, наверное, около часа сижу, пытаюсь вспомнить это уравнение. Как оно выглядит, я почти знаю, но не могу его вспомнить. Так вышло, что случайно, в тот день с утра, я увидел его в учебнике, это уравнение, то есть, я примерно понимал, как оно выглядит.

В общем, она с час где-то ждет моего озарения, ходит, принимает экзамены у других студентов, в течение часа несколько раз ко мне подходит, заглядывает через плечо, видит пустой лист. В итоге, в какой-то момент она садится рядом со мной и говорит:

– Ну, раз не написали, значит, два, – берёт мою зачётку, ищет последнюю запись.

Я сижу (какой там, девяносто девятый год, кажется) в убитом, советском инженерном институте: ужасные, грязные, все исписанные парты – сижу над пустым листочком и говорю, точнее, хотел сказать:

– Вы знаете, я не смог вспомнить…

Но в этот момент я отодвигаю листочек и вижу, что у меня на парте, под листочком, написано второе уравнение Шрёдингера для стационарных состояний, и, поскольку я в этот день, когда ехал в институт на электричке, видел его в учебнике, я понял, что это именно оно. И оно совершенно случайно оказалось кем-то написанным на этой парте. И тут из моей фразы: «Вы знаете, я не помню», – получилась фраза: «Вы знаете, я вспомнил». И начинаю переписывать с парты. Трофимова это видит, улыбается, даже умиляется как-то, и, когда уже пишет мне тройку в зачётку, говорит:

– Господин Ветров, вы самый удачливый сукин сын, которого я видела в своей жизни.

Примерно так феноменальный преподаватель Трофимова, в общем-то, охарактеризовала то, как происходило мое первое высшее. Было очень весело тусить с этими пятикурсниками, но все равно мы с ними были все же не совсем на одной волне, потому что я первокурсник, они пятикурсники, мне восемнадцать, а им – двадцать три. Это пропасть.

Им было не очень интересно со мной, мне было не очень интересно с ними, я не знаю, что нас объединяло, почему они меня всё время звали. Можно было бы расценить как-то, что они хотели над малышом постебаться, но нет. У нас было какое-то такое, совершенно равное общение. Я подкалывал их, они подкалывали меня, всё было достаточно неплохо. У меня там были какие-то девочки в их тусовке: то одна, то вторая, но не знаю, что меня с ними связывало. Честно, может, и знал тогда, но сейчас уже не помню. С одногруппниками меня не объединяло ничего. Мне было неинтересно с ними абсолютно. От слова «совсем».

Моя рабочая карьера…»

Митька снова засмеялся:

«… началась с того, что я мыл автомобильные покрышки. Это был год, наверное, девяносто восьмой. Я учился на втором курсе института, может быть, и на третьем, может быть, девяносто девятый год. До этого еще занимался какой-то там такой мелкой коммерческой деятельностью, купи-продай. Студенту, ясное дело, нужны были деньги на сигареты и всё прочее. Какой-то знакомый сказал, что у него какие-то знакомые перцы открыли какой-то бизнес, и вроде им кто-то нужен. Мне дали телефон. Я позвонил, мне сказали приехать на Ленинский проспект, я приехал. Оказалось, что чуваки привезли огромное количество, просто огромнейшее количество бэушной резины из Германии, и мне сказали, что её нужно мыть, она вся грязная, её нужно мыть, платим пять рублей за колесо, и провели меня на этот склад.

Когда я вошёл, я понял, что это. Я…, честно говоря, у меня с памятью уже совсем плохо, я уж забыл… Чьи это были конюшни, которые он всё мыл-мыл, никак отмыть их не мог? Так вот это были те же самые конюшни, только вместо навоза там были бэушные автомобильные покрышки из Германии. Я зашёл на этот склад и просто обомлел, попытался прикинуть, сколько это денег, если за каждое колесо платят пять рублей, и это мне показалось очень много. Это было огромнейшее здание, холодный, очень большой ангар. Он в длину был, наверное, метров семьдесят, в ширину – двадцать пять. Он был завален покрышками высотой в два человеческих роста. И это было просто какое-то безумное количество покрышек, и они были все разной степени загрязнения: какие-то были такие, что тряпочкой протри, оно чистое, а у большинства же не было видно протектора, комок грязи. Но платили по пять рублей за колесо.

В общем, мне дали полный карт-бланш. Парень там среди них был шустрый, звали Марк, (имя такое редкое, я запомнил, надо же) сказал мне:

– Приезжай работать, когда хочешь, нужно мыть, собирать из этого комплекты, чтоб было по четыре одинаковых, отдавай чувачку в зону продаж. Продажник сидел целыми днями там, слушал какой-то там рейв. Не делал ни хрена, в общем-то, и у него была зарплата-фикс, а я по пять рублей за грязь. Жесть. Вспоминаю и думаю, какого черта я согласился.

Короче, десять покрышек – это пятьдесят рублей, соответственно, двести-триста рублей в день получалось. По тем временам для меня это было очень неплохо. Но я понимал, что сколько я ее не мою… Хожу я, мою неделю, а склад этот не убывает и не убывает. И тогда у меня в голове созрел план. Я пошёл в ближайшую школу и нашел ребят, которые с радостью согласились получать по три рубля за колесо. Ребята начали мыть. В первый день их было пятеро, во второй – десять, в третий – пятьдесят. Когда, спустя пару недель, Марк приехал проверить, как продвигаются дела, он увидел полностью вымытый этот огромный склад: все колёса, аккуратно уложенные стопками, всё отмыто и отполировано. Он сильно удивился, долго наскребал денег, выдал мне пачку, и сказал:

– В ваших услугах мы больше, Дмитрий, не нуждаемся.

Хорошо, хоть не кинул.

Я нашел ребят с той самой школы, выдал им по три рубля за колесо. Они, в свою очередь, тоже очень переживали, что я их кину. Естественно. Время было такое. Но, блин, как так-то. Я им все отдал.

С этого моя бизнес-деятельность, собственно, и началась. Именно с того, что я сидел один (а это была зима) на этом холодном, мокром складе, мыл, мыл и довольно скоро понял, что мне кайфово сидеть одному и мыть, потому что я знаю, во-первых, что я занимаюсь полезной деятельностью: я из чего-то грязного делаю что-то чистое. А во-вторых, я понимаю точно в каждую секунду времени, сколько мне за это заплатят. Я понимаю, сколько мне нужно. У меня есть конкретная цель на сегодня, и я ее достигаю.

В один из дней, это было самого начала, я позвал друга. Он со мной помыл «конюшни» до обеда, но я очень сильно пожалел об этом, потому что за пятнадцать минут он меня просто достал своими разговорами. И мне нужно было ему как-то соответствовать, нужно было поддерживать разговор, быть приятным собеседником. Ну, «такое»…

Я понял, что одному мне сидеть и все это мыть, полировать гораздо приятнее, потому что я могу углубляться в дебри своих мыслей. И мне никто не мешает, мне максимально комфортно, за исключением того, что это был неотапливаемый склад и, в общем, очень было не полезно сидеть на холодной покрышке с мокрыми руками. В итоге я, естественно, заболел. На этом моя трудовая деятельность с покрышками закончилась и чёрный рабочий труд закончился, в общем-то, тоже, потому что, спустя две недели, как школьники вымыли весь склад, я пошёл работать программистом.

Я с чего-то решил, что я программист. Я пошёл не глядя, меня взяли, так как никто не мог проверить, умею я что-то или нет. И оказалось, что это было совсем не сложно. Года через полтора я стал достаточно продвинутым программистом. Моими клиентами были: аэропорт «Внуково», «Фондовая биржа РТС» и Министерство путей сообщения. В общем, я им писал всю бухгалтерию. Мне было, на удивление, достаточно любопытно развивать этот навык. Отличное занятие, сугубо для интроверта, никакого коллектива. Это сейчас все эти разделённые системы управления при написании какого-то backend, тогда этого не было ничего. Тогда ты писал всё сам, один. От заката до рассвета или от рассвета до заката копал и копал.

А потом мне надоело и я пошёл в финансисты. Взял какие-то книжки, разобрался буквально за пару дней с управленческим учётом. Оказалось, что это всё просто, какая-то херня собачья, а эти все мужчины, которые в дорогих костюмах ходят по мегадорогим офисам, – просто надутые пузыри. На самом деле они занимаются полной херней, потому что то, чем они занимаются, можно освоить за два дня. В управленческом финансовом учёте нет абсолютно ничего сложного, он примитивный. Бухгалтерский учёт еще примитивнее. Его придумал в XVI веке Лука Пачоли, какой-то там итальянец. Безграмотный, итальянский монах, ну, который умел какие-то потенциальные псалмы переписывать, придумал бухгалтерский учёт. Он элементарный, а управленческий учёт не сильно сложнее. Все они, кто годами учатся серьёзно в каких-то финансовых заведениях, и кидаются очень крутыми терминами, всё, что у них есть экспертного, – это то, что они знают эти термины, потому что любой смысл этого термина понятен абсолютно каждому человеку. Это всё очень несложно. И вся эта напускная ценность, она именно в этих красивых словах, которые звучат очень круто и неприступно.

В общем, за пару недель я написал полную автоматизацию этого управленческого учёта. Когда я выкатил это транспортной компании, оказалось, что я сделал настолько круто, что их финансовый директор не смог с этим справиться. Меня позвал к себе владелец компании, минут за пять я его финансиста просто уничтожил, потому что оказалось, что чувак действительно ничего не вдупляет. В итоге этого финдира уволили, а мне предложили занять должность без какого-либо финансового образования. Так я стал финансовым директором.

У меня там даже был один товарищ, работал водителем владельца компании, очень смешной мужик. Мы с ним иногда тусили, пили пиво, катались по каким-то его друзьям, в какие-то автосервисы. Он был автогонщиком, и я, благодаря ему, тоже стал автогонщиком и выступил даже на нескольких, чуть не сказал регатах, на низких ралли. И даже где-то там победил, но это было «такое». Он закрывал мои потребности в некой яркой жизни, мне не обязательно нужно было эту жизнь проживать. Этот чувак был абсолютный пиздабол, он в минуту придумывал по двадцать каких-то историй, которые с ним вроде бы как случались, и он их живо так рассказывал и показывал, что и Немирович, и Станиславский были бы в восторге. Все прекрасно понимали, что с ним этого не случалось никогда. Потому что это невозможно в принципе, эээ, но никто его не перебивал. Это был такой запредельного уровня уже стёб над жизнью человеческой, над жизнью своей.

В общем, он был очень смешной, рассказывал он настолько это сочно, что я ему сопереживал, как будто бы проживал какие-то истории, эти моменты либо вместе с ним, либо за него. В какой-то момент уже было непонятно, он рассказывает про себя или только что все придумал. Это было, как читать книгу, можно ставить себя на место главного героя, чем я в принципе и занимался.

В итоге мы с ним разругались, потому что чувак был… У него язык был, как помело, и он брякнул то, что сильно мне испортило отношения с кем-то, и, в общем, я понял, что лучше не увлекаться этим общением, что от него будут одни проблемы.

Я решил, что мне нужно податься в какой-то крупный бизнес, в нефтянку или в медийку. Собственно, там мы с тобой и познакомились. Сказать, что в медийке я разочаровался на третий день работы – это ничего не сказать, потому что в ней я разочаровался в первый день работы. Все эти люди, которые приходили ко мне на собеседование, казались безумно интересными, и всё выглядело солидно. На самом деле, я очень скоро понял, что они занимаются какой-то полной херней. На программу, в которой вёлся учёт, были кинуты все силы. Но каждый раз, когда нужно было вытащить данные, это было всё очень сложно, криво и косо, на это уходило половина человека-дня. Я понимал, что это всё автоматизировать можно, и четырех человек, занятых в автоматизации, можно заменить двумя. Первый будет по-настоящему работать, второй – вбивать первичку. Всё!!! И программа будет выдавать ответ на любой поставленный вопрос за пятнадцать минут, а не за полдня, как это тогда делалось.

Но, когда я попытался выдвинуть это свое предложение (я был достаточно робкий сначала, потому что мне казалось, что все эти люди безумно экспертные, по сравнению со мной), они начали мне говорить, что у них, оказывается, программа учёта уже в разработке. Мне намекнули, что те разработчики стоят гораздо дороже, чем я, поэтому они лучше меня. Ну, я и подумал: «Да и хер бы с вами. Копать и резать». И перестал в это лезть. Кроме того, кто-то из топов явно сидел на откате. А закончилось все тем, что было потрачено больше €100 000, но ничего не было реализовано.

Я готов был влиться в автоматизацию, но раз я понял, что никому это нахер не нужно, мне тоже перестало быть это нужно. И я гендиру сказал, что не во что вникать я не буду, буду делать то, что от меня хотят локально, и делать буду не очень хорошо. И именно этим я занимался три года, просто ходил на эту ненавистную работу. Почему? Да хер его знает. Мне не хотелось в тот момент ничего менять.

А этот совершенно никчёмный, корпоративный сайт, это был просто факап факапов. Сколько людей смотрели его? Ты знала? Этот внешний шедевральный сайт. Ну, это просто слёзы. Два человека в день. Но было очень прикольно им позаниматься с тобой. Именно прикольно, честно, для меня это был безумный стёб. Я в школе рисовал стенгазету, даже неоднократно рисовал стенгазету. Каждый раз это было какое-то там пионерское задание, и это был тот самый стёб. Ну, я понимал, что нужно читателю, но мне никто бы этого никогда не разрешил писать. Потом, я уже не помню кто… Он со мной поговорил на эту тему или я с ним. И то ли мне выдали тебя, то ли тебе выдали меня, и сказали – работайте. Мы такие, совершенно ошарашенные, переглянулись, потому что не понимали, честно говоря, как и с какого боку припёку мы сюда попали».

Митька тут, конечно, чуток приврал. Я-то дополнено знала, кому кого выдали.

«Зачем нам нужен этот сайт? Прекрасно понимая, что нам за это не заплатят ни хрена, но зато мы с тобой прикольно над этим поработали. Это был очень смешной проект. Ты извини, если ты к нему относилась серьёзно, я очень надеюсь, что нет. Я очень рад, что познакомился с тобой.

В целом, медийка – это была какая-то очень странная страница в моей жизни. Я не понимаю, честно говоря, как я три года умудрился там отсидеть. Такой был период жизни, видимо. Я был разведен с первой женой, и со второй это всё было такое кривое, косое. Жил я один, и меня в тот момент это устраивало. Во всем был непонятный статус: с семейной жизнью, с женщинами, с работой. Мне хотелось чувствовать себя несколько заблудившимся, потерявшимся.

А дальше самое интересное и началось».

Я прослушала запись Митькиной исповеди трижды, затем предоставила моему электронному перу перевести ее в текстовые знаки с соблюдением норм русского языка. Получилось двадцать страниц с трудом читаемой белиберды, которую мои, по-прежнему нежные, руки превратили в 12-страничный монолог о первых двадцати семи годах из жизни хорошего парня.

От себя добавлю, что, когда работа над тем факапным (по словам Митьки и моему внутреннему убеждению) сайтом была закончена, он буднично бросил меня. Знаете, как пылинку смахивают с плеча. Я падала, как та самая невидимая пылинка, медленно и временами мучительно настолько, что рифма то и дело выступала и моментально кристаллизовалась прямо на моих погасших глазах со свойственной падению образностью.

Послевкусие

Мне не больно, не обидно,

Мне уже совсем никак.

Не смешно почти, не стыдно,

Пустота и полумрак.

Недостойных, недопитых,

Пыльных мыслей лабиринт,

Уязвлено ядовитых.

С сорванной резьбою винт.

Безвозвратно, неизбежно

Запоздалый листопад

Так поспешно, так небрежно,

Оголил вишневый сад.

Отступаю, соглашаюсь,

Жду февральские метели,

Позволяю, унижаюсь.

Заржавели карусели.

Декабрь, 2007

Все пройдет

Он уйдет, но она не закончится,

Чуть померкнет сияние глаз.

Он уйдет, и ее одиночество

Разлетится осколками фраз.

Он уйдет, попрощавшись заранее,

Никуда, ни за чем, ни к кому…

В мире снов лишь оставив признание:

«Как же тошно ему одному».

Он уйдет по пескам перламутровым

В глубину африканских морей.

Он уйдет, и глаза ее мутные

Будут плыть в ожидании дней,

Когда сумрачный призрак сознания

Распахнет в бесконечность окно.

Все пройдет. И его очертание

Будет в вечности погребено.

Февраль, 2008

Чужие руки

Пусть тысячу раз не мой.

Я буду твоей заветной,

Рассеянной и смешной,

Загадочной, незаметной.

Пусть тысячу раз не в такт.

Ты будешь в моем разбитом.

Пусть небо, меняя фрак,

Считает тебя забытым.

Пусть каждый своей живет

И греет чужие руки.

Мы были знакомы год,

Лечили друг друга от скуки.

Май, 2008

Далеко

Скажи мне, что ты далеко,

Где ветер так греет душу.

Что там без меня легко,

Что смех мой тебе не нужен.

Скажи мне, что больше нет

Причины для возвращенья,

Что счастья нашел билет

Без адреса и назначенья.

Скажи мне, что все было зря,

А, может, и не было вовсе.

Что завтрашняя заря

Тебя обо мне не спросит.

Скажи мне, что это был сон,

Живое воображенье.

Что ты растворился в нем

Как в собственном отражении.

Июнь, 2008

Кружева

Сквозь нежности кружева

Мерещится ее образ.

Созвучия, не слова.

В груди вместо сердца – компас,

Направленный на восток

Алеющего рассвета.

В груди вместо сердца – ток,

Несдержанного поэта.

Оборваны провода

И стерты страницы судеб.

Разбитая глыба льда

Люпиновым полем не будет.

Август, 2008

Эхо

Без претензий на реальность

Без расчета на ответ

Подавляю мыслей дальность,

Не смотрю на млечный свет.

Сон короткими глотками

Утоляет лишь на миг.

И журавлик-оригами,

Не кричит уже. Привык.

Он простился с синевою.

На дворе стоял апрель.

Только слышит он, порою,

Слабым эхом слово «верь».

Октябрь, 2008

Глава 1.3. Мне бы в небо

В колонках играет:

Don’t worry, be happy, Bobby macferrin.

Подсознательно я, конечно, понимала, что Митька бросил не меня. У нас не было ничего из того, что можно было бы бросить. Мы просто пересеклись пару раз, не потому что кто-то был кому-то нужен, а потому что у каждого были на то свои, не связанные с влечением и привязанностью причины. Он вышел из круга первым, так как его причины были исчерпаны. Ушел, улетел, уплыл, скрылся далеко-далеко, где ему просто кровь из носу приспичило найти себя. Это несколько облегчало мою неприкаянность. Все же, когда мужик уходит не к другой бабе, а чего-то там искать или доказывать, это вызывает даже некое сочувствие, желание похлопать по плечу, вместо любимого бабского вопроса: «Что со мной не так?»

Я снова открыла чат с Митькиной перепиской, извлекла оттуда второе аудиосообщение, трансформировала его в текст, отредактировала и несколько раз перечитала его потом вслух:

«Так, ну теперь, наверное, для тебя самое интересное начинается. Ты знаешь, конечно, какие-то совсем начальные отголоски про то, что я уехал в Дахаб. До Египта, до 2007 года, я не ездил никогда и никуда. То есть, в сентябре 2007 года я покинул Россию в первый раз. Друг меня позвал. До того, когда был маленьким, ездил в Прибалтику, Литву, Латвию с родителями, но тогда это и заграницей-то особо не считалось, потому что это был Советский Союз. В Польшу еще на автобусную экскурсию заезжали. Но это в детстве, а тут мне двадцать семь, и я впервые сам поехал. Не спрашивай почему так. Не хочу об этом.

Итак, Хургада. Другу было, прежде всего, интересно знакомиться с девочками на пляже. Мне это было неинтересно совершенно. Я с ним пару раз потусил на этом пляже, и сказал:

– Бл*ть, Вован, какая-то херня, ну, какие тёлки, какие пляжи – это всё для чего? Зачем нужно было ехать на другой конец света? Ради чего? Чтобы тусить с телками на пляже? Я могу тусить с ними и не на пляже. Тут же надо на что-то смотреть? Мы же в другой стране.

– Ну, ок, давай пойдём гулять, – скрепя сердцем, согласился Вован.

Я без него не мог пойти, потому что для него это был десятый выезд за границу, а для меня первый. Я в общем-то боялся даже выходить из отеля. У меня ступор начался совершенный. Я был, как на другой планете.

И вот мы гуляли, гуляли, и нас цепанули какие-то чуваки, которые продавали духи из лотоса и прочую херню. Чуваки оказались достаточно забавные. Они с ходу предложили нам кальян и каркаде, повели в подсобку в их магазине. Мой друг общался с ними на английском, я сидел и не мог сказать ни слова. У меня… Как будто я пожевал гудрон, который растаял и склеил мне зубы. Я в принципе понимал, что они говорят. Не всё, ведь мой английский был на безобразном уровне. Мне очень хотелось с ними разговаривать, но я боялся открыть рот.

На следующий день друг отказался со мной идти по тому же маршруту, потому что он опять познакомился с какими-то тёлочками на пляже, звал меня, но я сказал, что я даже смотреть не пойду, потому что мне это неинтересно, потому что мне хочется общаться с людьми с другой планеты.

И я пошёл. К тому магазину подходить было стремно. Решил мимо пройти пару раз, чтобы они меня сами заметили. И вот когда я проходил уже в третий раз, они меня узнали и позвали, как и в прошлый раз, пить каркаде и курить кальян. Они пытались со мной общаться, и я часа три просидел там, выдавив из себя слов пять: Москва, очень холодно, спасибо (когда мне протягивали очередную кружку каркаде), хау а ю, май нейм из Митя и ай эм твенти севен.

Вот это всё, что я мог сказать. Но я вернулся в отель в полной уверенности, что я пробью этот свой барьер. Я понимал, что это барьер не языковой, что в принципе моих, там, не знаю… Английский я мурыжил с пятого класса, и моих трехсот слов за глаза хватит для того, чтобы начать разговаривать. Проблема у меня не со словарным запасом, а с раскованностью, с головой, с психикой. На следующий день я взял, да и сломал этот барьер, взломал настройки системы. Я пошел, снова пошёл к этим чувакам и начал из себя что-то выдавливать. Слово за слово. Предложение за предложением. В общем, разговорился, худо-бедно. А потом уже разговорился настолько, что они меня позвали на свадьбу брата друга брата».

Митька засмеялся.

«И представь себе, через пару дней я с ними вместе поехал в какую-то бедуинскую деревню на свадьбу. Я уехал один в пустыню к арабам-бедуинам, а ещё три дня назад я максимум, что мог сделать – сказать по-английски «привет».

При этом Хургада, чтоб ты понимала, была в те времена закрытым городом, потому что тогда лютовали какие-то суданские террористы, и белым людям было запрещено покидать город. Она вся была огорожена колючей проволокой и блок-постами. Поэтому меня вывозили с территории Хургады в багажнике, а завозили уже обратно в салоне. Всем было похер, кто там въезжает. Самое главное, чтобы из города не выезжали белые люди.

В общем, выехал я успешно в этом багажнике, веселился на этой безалкогольной свадьбе. Алкоголь они, естественно, не пьют, они же арабы. Было довольно забавно. Хотя по законам жанра меня должны были взять в плен, отрезать мне уши и, поняв, спустя три недели, что моя страна за меня не заплатит, отсечь мне башку и закопать в пустыне. Но, блин… мой верховный проводник, видимо, уже пресытился таким исходом и ограничился исключительно кортизолом, который я вагонами извергал из себя, лёжа в том багажнике. Возможно, они пробили меня, сумку с документами я ведь оставил в салоне, поняли, что я никто, и им дороже будет меня мочить, чем отвезти обратно.