Падение с яблони

14. Ностальгия

27 июня. Воскресенье.

Занесло нас сегодня в театр Чехова. Болтались с Хайловым по городу, и мне приглянулась афиша «Пушкин в Одессе». (Когда-то в детстве я смотрел здесь сказку. Сказки той уже не помню. Помню только красивую черноволосую девочку, сидевшую через проход от меня. Много лет потом я видел эту девочку, когда закрывал глаза и вспоминал театр.)

Стихи Пушкина оставили большое впечатление. Сам актер, изображавший поэта, был никудышный. Напоминал одного собачеевского пацана по кличке Виталист.

Самое приятное в театре – это атмосфера. Не то что в кинотеатре. Здесь вроде все как-то ближе друг к другу. Будто много незнакомых гостей собрались у одного общего друга. И женщины здесь ближе к тебе, нарядней и приятней. В кинотеатре – все равно что на улице.

Зато Хайлов чувствовал себя не в своей тарелке. В антракте засадил два стакана вина и потянул меня в сортир курить. А потом во время спектакля сидел и таращился по сторонам, как разведчик в стане врагов. И после этого заявил, что ноги его здесь больше не будет.

Я тоже решил никуда больше с ним не ходить.

15. Год после Валентины

3 июля. Суббота.

Все эти дни я упускал из виду свои вечера в Дарагановке. Собственно, здесь ничего и не происходило. Валентины в пионерлагере нет, приставать к другим почему-то не хватает духу.

Но вчера вот отправился в том направлении поделиться с кем-нибудь скукой. По пути встретил Вальку Кострова, которого не видел с прошлого года. Он двигался навстречу с двумя кралями неместного происхождения. Увидев меня, он оставил подруг и произнес мне на ухо то же, что и год назад:

– Леха, хочешь бабу?

– Опять?! Что-то нет настроения.

– Да не-е!.. Это совсем не то. Тут одна мне здорово мешает. Смотри!..

И пальцем указал на одну их них. Обе сразу же отвернулись. Но та, на которую он указал, была и в самом деле ничего. Высокая, с красивой и очень сложной прической. Они обе выглядели празднично. Будто приехали в Дарагановку на какое-то торжество, а торжество не состоялось, и теперь они носили себя по деревне.

– Кто такие? – спросил я.

– Да у бабулиной соседки свадьба… Я там зацепился с одной, а она без подружки ни шагу. Второй час уже с ними. Как дурак. Уже не знаю, о чем говорить. Выручай, Леха! Покажи им, какие в Дарагановке ребята! Они тоже, кстати, из какой-то Дрочиловки.

Пока таким образом мы решали девичью судьбу, они обратили на нас свои глазки. И под воздействием этого я шагнул к ним в полнейшем замешательстве. И завязал до тошноты избитый разговор.

Оказалось, обе приехали из Носовки, что на другой стороне лимана. Тогда я принялся славить свою Дарагановку, главная примечательность которой – это то, что по форме она напоминает прямую кишку. Девочки весело рассмеялись. Видимо, их Носовка здорово выигрывала в таком сравнении.

Я присмотрелся к Наденьке, которую Костер предназначил мне, и остался доволен. Выражаясь эротическим языком Мопассана, она предстала сладостно манящей. Правда, выглядела постарше меня. И мне пришлось прикинуться восемнадцатилетним стариком.

Полчаса мы проболтались возле лагеря. Потом Костер со своей Танечкой тихо исчезли. Надя же будто и не заметила этого. И я воспрянул.

Усадил ее на первую же лавочку и прильнул к плечу. Еще немного мы поболтали о Носовке и Дарагановке, а потом как-то сплелись глазами. Почти в полной темноте стали смотреть друг на друга. И всякие разговоры иссякли.

Мотоциклы, без конца освещавшие нас, стали меня раздражать. И я предложил углубиться на территорию лагеря, где к тому времени уже протрубили отбой. Она охотно согласилась.

Мы перемахнули через забор. Я, как джентльмен, сделал это первым. Затем помог приземлиться ей, не упустив случая обнять ее при этом. И она не выразила недовольства.

Мы шли туда, где в прошлом году я крутил любовь с Валентиной. В голове проступила мысль: если и на этот раз ничего не выйдет, значит не стоило мне на свет появляться. И рука моя тут же обняла девушку. За талию.

Надя не сказала ни слова. Я понял, что действие моей руки было уместно. И в подтверждение тому почувствовал, что девушка сама ко мне прижимается.

Мы уселись, как и прежде с Валентиной. Разговаривать, конечно, было не о чем. Я покурил. Надя сделала вид, что хочет спать, и положила голову мне на плечо. Я ласковее обнял ее, хотя предательская дрожь уже ползла от позвоночника к коленкам.

Она неожиданно поднялась и сказала:

– Давай немного прогуляемся. А то я засну.

– Ну так и поспи, – предложил я.

– Да нет же, еще рано, – сказала она.

«Ага! – подумал я. – Если рано, значит уходить не собирается».

Я с легким сердцем поднялся. И мы прогулялись.

Через пять минут снова сели на лавочку. Она сказала, что замерзла, и просунула свою руку мне под пиджак. Теперь я мог уличить ее в том, что она сама меня обнимает. И, подогретый уверенностью, стал притираться к ней. И вдруг почувствовал, что она тоже дрожит. Я чуть не подпрыгнул от радости, потому что на самом деле ничуточки не было холодно. Но я не стал выводить ее на чистую воду. Только предложил согреться.

– А как? – спросила она наивно.

– А вот так! – ответил я многоопытно. И принялся, что называется, тискать ее руками. И даже несколько раз дотронулся до груди.

Она приятно засмеялась и прижалась ко мне. Реснички щекот-нули мне висок. Губы скользнули рядом с ухом. В голове у меня закружилось, и земля стала приподниматься. Я легонько коснулся ее губами.

Она замерла и посмотрела на меня так, что глаза ее заблестели в темноте. И потом прошептала:

– Леша…

Будто попробовала на вкус мое имя. Сделалось так хорошо, что я даже отвернулся и закрыл глаза, чтобы сильнее прочувствовать происходящее. Леша! И все. Так просто. Я для человека стал иметь какое-то значение. Сто лет бы не встретились. Прошли бы мимо друг друга. И я бы уже спал!

– Что с тобой? – встревожилась она. – Почему ты меня не целуешь?

И я набросился на нее.

Время приняло другую, какую-то странную форму. Оно исчезло. Так что вспоминать подробности – дело безнадежное. Это как состояние отключки. Разве что губы ее… У нее были очень жадные губы. Не просто сладкие, какие можно сравнивать с клубникой или вишнями, а жадные! Просто жадные, и этим сказано все. Жадные губы не могут быть некрасивыми и несладкими. Наверно, это великое достоинство женщины – иметь жадные губы. В женщине все должно быть искрящимся и щедрым, но губы – обязательно хищными и жадными!

И уже потом, черт знает когда, наверное, под утро, когда я отчетливо видел ее мутные и опьяневшие глаза, я услышал:

– Такой молоденький, а так хорошо целуешься. Кто тебя научил?

– Жизнь, – ответил я со вздохом.

Она засмеялась и расцеловала меня. И в меня, можно сказать, впервые за всю ночь змеей вползла шальная мысль. И сразу кровь ударила в голову, сразу вспомнил, как охотно она отдавала свою грудь! И захотелось… Захотелось полежать на женщине!

Однако, опираясь на опыт прошлых лет, я не рискнул что-либо предпринять. Для начала выяснил, когда она уезжает. И, узнав, что не раньше понедельника, отложил решающий удар на последнюю ночь.

Договорились встретиться сегодня на этом же месте после пионерского отбоя.

16. Рок

4 июля. Воскресенье.

Мы встретились днем, совершенно случайно. Она со своей Татьяной куда-то спешила. Наверное, богу, пути которого неисповедимы, была угодна эта развязка.

Мою Наденьку подменили. Вчера ночью со мной была не она! Эта Надя почему-то смущена и сторонится меня. Будто не сама меня целовала несколько часов назад!

От неожиданности не знаю, как себя вести. Разговор не клеится.

– Что-нибудь случилось? – спрашиваю.

– Ничего, – короткий сухой ответ.

А подруга ее в нетерпении топчется тут же.

– Как ты себя чувствуешь? – наседаю я.

– Нормально.

– Ты хоть поспала?

– Поспала.

– Ну что с тобой. Надя?

– Ничего.

И невыносимая идиотская пауза. И я даже не могу прикоснуться к ней. А мне хочется обнять ее, прижать к груди и выпытать причину такой перемены…

И вдруг она сообщает:

– Ну, мне пора.

У меня слова стоят в горле.

– Надо ехать, – смущенно поясняет она.

– Куда?

– Домой.

– Куда это?.. Куда домой?

– У меня один дом.

– В Носовку, что ли?

– Да, в Носовку.

– Но ты собиралась в понедельник…

– Мало ли… Теперь все меняется.

– Но что случилось?

– Ничего.

Она даже не смотрела на меня. Разговаривала, как с посторонним. С каждым ее словом внутри у меня что-то обрывалось, я терял равновесие. И земля уходила из-под ног. Я был готов схватить ее за руку и убеждать, умолять, чтобы она осталась.

Но тут же во мне просыпался какой-то фельдфебель и внутри же меня орал во всю глотку: «Не сме-еть! Не сметь уговаривать бабу! Достоинство – превыше всего!.. И пускай катит в свою паршивую Носовку!»

И я, разрываемый надвое, смотрел на нее и молчал. Не знаю, что она увидела в моих квадратных глазах, но только улыбнулась как-то уж очень по-взрослому. Потом повернулась и пошла, не сказав последнего прости.

Чтобы не смотреть ей вслед, я тоже повернулся и пошел. В груди клокотала обида. Робкий молодой солдат, не посмевший ослушаться старого фельдфебеля, теперь взбунтовался. Он размахивал кулаками и кричал: «Убью! Всех убью! И с собой покончу!»

Душила злость. Было чувство, что меня обманули и обобрали, оскорбили в лучших чувствах. Я мужественно боролся за свою жизнь.

Вечером приходил Костер. Интересовался, что у нас произошло. Я сказал, что порвал ей резинку на трусах, она обиделась и потому уехала. Костер понимающе скривил губы и покачал головой.

– Поспешил ты, Леха. Надо было на последний вечер оставить. Я, кстати, своей тоже чуть харю не набил…

Он всерьез подумал, что я пытался изнасиловать Надю. Идиот.

Мне сейчас очень плохо. И я совершенно один.

17. Бежать!

25 июля. Воскресенье.

Каникулы. Как-то я завел разговор о Сибири. Отец был пьян и великодушен. Я прикинулся несчастным и ущемленным. Сказал, что ни разу не был за пределами Таганрога. И отец удивился:

– Как так, мой сын – и нигде не был?! Да я сам тебе билет куплю до Сибири. И еще дам сто рублей!..

А сегодня я уже насел на него. И он дал слово. Мать тоже не против. Но, говорит, сначала получи паспорт. Без паспорта нельзя.

18. В пути

4 августа. Среда.

У меня в кармане сто рублей! Такого еще не было. Прямо чувствую, что стал шире в плечах, вздыбилась грудь, появилась уверенность. И я у начала вольной дороги. И мне впервые предстоит всерьез прикоснуться к жизни.

Маршрут таков: Таганрог – Москва – Томск – Молчаново, где живет братан Мишка.

Стыдно признаться, но даже в поезде еду впервые. О самолете вообще стараюсь не думать. Это из области кино. Если тут, в каком-то паршивом вагоне, чувствую себя папуасом. Совершенно чужие люди, которые для тебя все равно что прохожие на улице, и вдруг располагаются как дома. Разоблачаются, переодеваются, смывают маски. Забавно видеть семейные картинки в перегородках купе. Кажется, нормальный быт здесь спрессован да размеров пчелиных сот.

Я, конечно, не хожу с раскрытым ртом и не таращусь на людей, как собака в кувшин. Стараюсь наблюдать все это боковым зрением.

Впрочем, люди мне уже надоели. Хочу увидеть лес…

Очень неудобно писать, вагон качает.

Дело к вечеру. Все освоились, перезнакомились. Кое-кто успел нализаться. Я тоже обедал в ресторане и принял стакан вина.

А за окном уже лес. Настоящий! Не лесополосы из акаций, жердел и всяких там замухрыжистых деревцов, а лес, который растет сам по себе. Свободный смешанный лес!

Однако и это еще не тот лес, не Сибирь, не тайга. Здесь все выстрижено полями, изъедено поселками, как гусеницами капустный лист. А я хочу дикий лес! И не из окна вагона. Хочу с головой забраться в чащу. Наверное, это зов предков.

Мне не хватает леса, как витаминов весной.

19. Москва

5 августа. Четверг.

Утро. Шестой час. Жизнь только на вокзалах. Мой поезд отправляется с Казанского поздно вечером. Целый день в Москве!

Столица. О чем я только слышал и читал, что видел только на картинках и в кино, сегодня предстанет передо мной в натуральном своем виде. И я смогу потрогать руками камни Кремля… Что ж, посмотрим на тебя, Златоглавая!

Вечер. Вокзал. Усталость и разбитость. Измотан и опустошен. Да, именно опустошен, как ни странно. Я увидел столько, что впору лопнуть от впечатлений. Я должен был насытиться и обогатиться, стать на голову выше… Но я опустошен, будто меня обобрали до нитки.

Не знаю, может, это от усталости. Или чрезмерная насыщенность дала обратный эффект – не знаю. Но я уничтожен, как раздавленная вошь.

Таганрог в сравнении с Москвой – это грязная заброшенная деревенька. Все равно что Дарагановка в сравнении с Таганрогом. А я на фоне Москвы – как муха в яблоневом саду.

Не хочется себя так низко сравнивать. Но обманывать некого, пишу для себя.

Маленькое существо, приехавшее без спроса на парад достижений. Мне здесь неуютно, меня не звали, мне не рады, меня не видят, я чужой. Хоть это и моя столица!

Таких, как я, здесь толпы. Это они, потеряв себя, сотнями толкутся в очередях, неуклюже озираются по сторонам, пристают с расспросами к ментам. Где это видано, чтобы к ментам приставали!

Хотел посетить Мавзолей – не хватило терпения выстоять очередь. Хотел попасть в Музей им. Пушкина – не достал билетов. В Библиотеку им. Ленина не пустили. В столовую не прорвался. В кино тоже пролетел. Кремль увидел только со стороны – был закрыт для посещений. Даже на лавочке посидеть нигде не удалось.

И все это в окружении великолепия и изобилия. Я деда своего со злости вспомнил! Он всегда повторял, что на Москву вся страна работает, что в Москве недороду не бывает, что в Москве хлеб не молотят, а едят вволю. Дед, наверно, тоже разок побывал здесь.

Надо же, Москва!

Здесь все артисты, здесь писатели, ученые, художники. Здесь правительство. И где-то здесь сам Брежнев! Невероятно. Я сейчас нахожусь недалеко от него! А мне всегда казалось, что он где-то на луне.

Сегодня я увидел то, «чего мы достигли за годы Советской власти, то, чем восхищается и гордится вся страна!». Ни гордости, ни восхищения я не почувствовал. Соборы, церкви все какие-то маленькие, обшарпанные, сиротливые среди бетонных громад. И грязи, и пыли, и мусора тоже хватает – не все одному Таганрогу. Но почему-то никчемность свою я ощутил уж очень резко. Казалось, сдохни человек посреди улицы – никто и внимания не обратит.

Сначала даже позавидовал москвичам. Но за целый день не увидел ни одного счастливого лица. Все усталые, раздражительные и неприветливые. Такое впечатление, что они ежедневно отражают набеги вражеских полчищ.

Сегодня и я был отражен.

Хочется быстрей отсюда уехать. В Сибирь, в дремучий лес!

Нет, все-таки голос предков определенно зовет меня. И я еду на этот зов.

20. Томск

9 августа. Понедельник.

Томск. Уныло и безлюдно. Бревенчатые двухэтажные дома в резных орнаментах выглядят барскими особняками. Но после Москвы это как бабушкино пальто из старого сундука, с воротником, побитым молью.

Прибыл сюда ночью. Разыскал тетку Меланью, нашу родственницу. Она уже была предупреждена письмом матери. Очень обрадовалась мне. Маленькая горбатая женщина, до такой степени добродушная, что вызывает жалость. Накормила меня, уложила спать. А с утра засыпала вопросами.

Здесь все интересно. Люди разговаривают необычно. И в добродушии своем кажутся доверчивыми детьми. На меня пришли посмотреть несколько родственных бабушек, о существовании которых я не подозревал. Мне долго объясняли, кто кем кому доводится, но я ничего так и не понял. Но было очень приятно, что мне здесь рады.

В двенадцать дня отправляется теплоход на Молчаново. Предстоит проплыть двести километров по Томи и Оби.

21. На великой реке

10 августа. Вторник.

Одиннадцать часов на теплоходе. Я был в ударе.

Берега пологие, берега крутые, с обрывами и заводями. Река! Не Миус. Настоящая сибирская река с быстрым и опасным течением. Леса опускаются до самой воды и дышат дикой свежестью, которая пьянит и будоражит, возбуждает тебя, необъезженного. Тайги не видно, но ее предвестники, величественные ели, возвышаются над лиственным лесом, заявляя о своем могуществе и власти. А над головой прозрачная синь с белыми барашками облаков, а под ногами глубокая чернь с белыми кудряшками пены. И воздух такой, что можно забыть про курение…

Но я курил. И смотрел по сторонам со скучающей физиономией. Потому что из окошка, возле которого стоял, выглядывала девчонка, рыжая и озорная. Она украдкой косилась на меня. Ясное дело, я ей понравился. Я только что поднялся из буфета, где опрокинул добрый стаканчик вина.

Очень хотелось, чтобы рядом стояла девочка и дополняла собой окружающую прелесть.

– Смотри, простудишься, – закинул я наживку.

Она молниеносно схватила ее – круглые глазки тут же впились в меня.

– Ни валнуйся, я сибирячка!

– А чем ты это дакажишь? – завел я удилище, подражая ее говору.

– Ой, гляди-ка, какой неверующий! – хихикнула она. Крючок был заглочен.

Я пригласил ее к себе. Она кивнула и исчезла в окне. Через минуту появилась на палубе, но не одна. Рядом шла высокая черноволосая подружка, смущенная и симпатичная. А чуть позади – долговязый мотыль, такой же рыжий, как моя сибирячка, с длинным огурцом в руках и в стельку пьяный.

Я смекнул, что это ее братец, и перевел прицел на подружку, которая тоже оказалась ничего. Но, прежде чем я открыл рот, братец своим огурцом оттеснил девчонок и представился:

– Коля!

– Леха! – ответил я и пожал протянутый мне огурец.

И Коля перешел к делу:

– Выпить хочешь?

– Конечно! Кто ж не хочет.

– Тогда ты друг. Я это сразу понял. Пошли!.. А это, кстати, мои сестренки. Они подождут здесь.

– Колька, а может, хватит? – отозвалась рыжая.

– Я знаю, когда хватит!.. Пошли, Леха! Не слушай баб. Это враги.

И, размахивая огурцом, как Чапаев шашкой, он повел меня в буфет. И сразу взял две бутылки, и стал наливать стакан за стаканом…

Через пять минут он уже застыл на лавке, не выпуская из рук недоеденный огурец. А я поспешил на палубу.

Рыжей там не было. Но одиноко и призывно стояла ее черноволосая подруга и смотрела на меня светлыми смущенными глазами. Я взмахнул крыльями и погнал пургу. Очень скоро Катенька (это ее нежное имя!) была убеждена, что Таганрог, о котором от меня впервые услышала, – самый мировой город, ничуть не уступающий Ленинграду. Хотя бы уже потому, что основан тем же Петром, но на четыре года раньше. А то, что в Таганроге живут самые мировые парни, ей уже и говорить не надо было.

Катю я проводил в Красном Яру, прихватив ее адресочек. Потом еще помог снести по трапу Колю вместе с его огурцом. И отправился гулять по палубе. Девочек тут оказалось пруд пруди. Я распушил хвост, как лис в курятнике, и пошел приставать ко всем подряд.

Это было легко. Главное – прикинуться любопытным и внимательным. И побольше идиотских вопросов. Ни в коем случае не умничать! Как это получилось с Комякиной Наташей из Кривошеино. Она знала историю Таганрога и сказала, что я много заливаю.

– Петр Первый, – сказала она, – основал не Ленинград, а Петербург.

А потом еще добавила, что не очень доверяет первым встречным, тем более выпившим. Но адресок все-таки дала. Надо обязательно накатать чего-нибудь, чтобы она не считала меня треплом. Я хоть и в самом деле трепло, но неприятно, когда об этом знают. Да еще девчонка, какая-то Комякина.

Короче, за время пути совсем незаметно в карман ко мне легло аж четыре адреска. Не знаю только, зачем!

С наступлением темноты потянуло прохладой. Моя боевитость незаметно испарилась. Я протрезвел.

Подъезжали к Молчаново. Светились огоньки, рассыпаясь в водяной ряби. Но вокруг все было черно и неизвестно. Так что я даже стал волноваться, хотя из Томска дал Мишке телеграмму, чтобы он встретил меня. И сошел я на берег совершенно свежим и открытым для новых впечатлений.

Мишка встречал.

Его трудно было узнать. Вытянулся, как швабра, скулы выперлись, усишки пробились под носом, голос огрубел. Но глаза такие же сверкающие и шаловливые. Значит, сохранился. В детстве он был первым затейником по пакостям.

В двенадцать ночи мы сидели за столом и пили бражку. Тетя Клава и дядя Боря мне очень рады. Приятно быть среди родственников. Бесконечные расспросы о родителях, о делах… Их интересуют все мелочи, которые никому другому сто лет не нужны. Нет, родственники – это здорово! Меня почти не знают, но очень любят. Рассматривают мое лицо, ищут знакомые черты, сравнивают, спорят. Забавно.

Я сыт, расслаблен, свободен. А завтра день новой жизни, знакомство с новым миром.

22. Молчаново

11 августа. Среда.

Молчаново – районный центр, очень большое село. Сравнивать его с Дарагановкой так же глупо, как напильник с крокодилом. Обширная бугристая местность, многочисленные улицы и переулки, скверики и стадион, старые рубленые и новые кирпичные дома, универмаг, ДК, райком – и все это окружено и пропитано лесом. Лес растет здесь прямо на улицах. Самый настоящий, который никто не сажал. И воздух здесь совсем другой! А Обь – богатырская река!

Не знаю, но здесь все какое-то настоящее, натуральное. Если на улице растет береза, то на нее можно залезть. Если течет речка, то по ней плывет пароход. Если ешь грибы, то знаешь: их тетя Клава насобирала в лесу за огородом. А если от магазина отъехал трактор, то тракторист в нем пьян по-настоящему, в стелечку, и трактор прет сам по себе в дорожной колее, как паровоз по рельсам.

И люди здесь бесхитростные, добрые, каких в Таганроге с миноискателем не найдешь. Не испорчены цивилизацией.

Я чувствую себя очень легко. Особенно с Мишкой. Мишка старше меня на полгода, но еще не целован. И, самое интересное, в мыслях у него нет никаких девочек. Я, конечно, тоже не султан в половых вопросах, но могу хоть поболтать на эту тему. И даже на приличном уровне. Поэтому, наверное, чувствую себя старше его на несколько лет.

Тайги в Молчаново нет. До нее надо ехать не один десяток километров. Но березовые рощи и ромашковые луга здесь рядом. Днем отправились с Мишкой накосить овцам свежей травы. И он показал мне, как надо работать косой. В этом деле он мастер, ничего не скажешь, красавец! Вообще, что касается сенокоса, охоты, рыбалки – тут я рядом с Мишкой форменный балбес.

Однако все это – занятия экзотические. Ролью балбеса мы поменялись вечером, когда пошли на танцы.

Танцы здесь бывают по средам, субботам и воскресеньям на стадионе. Не весь, конечно, стадион для этого используется, а скромный уголок с летней киноплощадкой. На небольшой сцене, размером с кузов грузовика, под магнитофон, сиротливо озираясь по сторонам, топчутся несколько пар. Основная же братия в сапогах, фуражках и с папиросами в зубах толпится в тени и ведет разговор о ружьях, рыболовных снастях, о машинах и тракторах.

Прежде чем я уговорил Мишку отправиться на мероприятие, пришлось засадить с ним по паре кружек браги. И даже после этого он отказался подняться на танцевальный пятачок, где девочки в смертельной скуке обнимали девочек.

Тут сам бог велел выступить мне! Не говорю уже о том, что кто-то во мне торжествующе кричал: давай, Леха, покажи лопухам, как по-настоящему надо и рыбку ловить, и охотиться! Я, что называется, ворвался в малинник, схватил первую взглянувшую на меня ягодку и на зависть охотникам и рыбакам на их глазах спарился с ней.

А через пять минут двое громил в рыбацких сапогах уже волокли меня на расправу за высокий дощатый забор. Оказывается, они здесь не просто курили.

Мишка вмешался вовремя. И я отделался только тем, что пришлось пить водку, которую они сами и предложили. Пока шел процесс утверждения моего законного присутствия, некий Федя по кличке Баркас, который первым сказал «А ну пойдем поговорим!», выложил карты:

– Было бы неплохо, если б ты серьезно занялся той сукой, с которой танцевал.

Ту суку звали Галей. И она, кстати, мне очень понравилась. Поэтому я поинтересовался:

– А в чем дело, Федя? Она нехороший человек?

– Больно умная. Я бы таких убивал.

– Ты предлагаешь это сделать мне?