Шестнадцать способов защиты при осаде

Буквально – лицом к лицу. Наши враги содрали с черепов лица убитых солдат и приколотили их к ясеням на высоте человеческого роста – как беличьи шкурки на просушку. Храбрость – не моя отличительная черта. А вот Нико ее не занимать, и, когда он со всех ног рванул выяснить, чего это я кричу, это зрелище ударило его точно молотом, у него подогнулись колени, и он с глухим ударом сел прямо на свою аристократскую задницу, что заставило меня почувствовать себя немного лучше – некоторое время спустя.

В то время, однако, я был так напуган, что даже не мог блевать. Казалось, что в моем теле не осталось ни единой косточки. Я схватил Нико за руку, поднял его на ноги и потащил обратно на дорогу.

– Ни слова, – прошипел я ему на ухо, – никому.

Он только кивнул – увиденное лишило его дара речи. Впервые за все время его корежило прямо у меня на глазах, и уж точно не мне было его винить.

Каким-то образом я заставил колонну двигаться. Двойная защита, разведчики – всё по учебнику воинского дела. Но мы, конечно, никуда не спешили, ибо мост был уничтожен. Излишне говорить, что нам по плечу было поправить ситуацию – мы же спецы по мостам, – но мне такой маневр и в голову не пришел. Зато один младший лейтенант, чей котелок в этих кошмарных обстоятельствах каким-то чудом варил получше, указал след, по коему в явной спешке ушло большое количество людей.

Мой разум намертво встал, но я кое-как заставил его снова работать. Я велел парням по максимуму разгрузить повозки и отпустить вьючных мулов. Так десятки тысяч единиц хорошего военного снаряжения остались на условно вражеской (а какой иначе ее считать теперь?) территории, но, честно говоря, мне было плевать. Налегке мы двинулись по этой проторенной тропе, надеясь и молясь, чтобы люди, проложившие ее, оказались нашими – и все еще живыми. Хватило бы, в принципе, и одного условия из этих двух.

Дорога вела вверх по склону примерно на милю, затем вниз в небольшой провал, и именно там остатки армии, около шести тысяч человек, приняли свой последний бой. Они вновь угодили в крайне неблагоприятные условия – провал был окаймлен остролистом, из зарослей которого было чрезвычайно удобно пускать стрелы и дротики. Имперцы угодили в «котел», и их судьба решилась в очень короткий срок. Я сразу понял, что это, верно, был последний бой, потому что, как только он закончился, враги нашли время отпраздновать, выпустить пар. Они отрезали мертвецам головы, руки и члены, сложили их в три высокие аккуратные стопки. Около дюжины несчастных душ – пленников, полагаю, – прибили гвоздями к деревьям: их тела стали мишенями для соревнований в метании копий. Как и прежде, тела раздели, с некоторых содрали кожу; на одну из пик насадили голову молочно-белой лошади. Видимо, каждый развлекается, как может. Должен признать, они заслужили это право.

Среди многочисленных талантов Нико имеется и способность к быстрым подсчетам.

– Тринадцать тысяч, – промолвил он. – Какова численность городского гарнизона?

Я смолчал, потому что он знал ответ так же хорошо, как и я. Каким-то образом этим ублюдкам удалось заманить генерала Приска со всей армией на эту бойню. Значит, город остался без должной защиты.

6

По дороге в Город никто не говорил много, что меня вполне устраивало. Мне нужно было подумать.

Мало того, что они избавились от всей имперской армии на имперских же владениях – так еще и обзавелись тринадцатью тысячами комплектов пластинчатых доспехов – само собой, лучших в мире. Шлемы, щиты, что-то около четверти миллиона стрел, сделанных по науке, с очень тщательным контролем качества, тринадцать тысяч пар отменных сапог, столько же туник из чистой шерсти, плащи, брюки, рюкзаки, круглые фетровые шляпы и хлопчатобумажные шарфы – такие, что препятствуют натиранию шеи кирасой, – всё это перешло к врагу. Ну и еще не следует забывать о кастрюлях для готовки пищи, подвесах для этих чертовых кастрюль, плотницких, кузнечных, медицинских, ткацких и оружейных инструментах. Храбрым парням на службе у Империи – все самое лучшее; да, на дальних рубежах этот лозунг порой звучит издевкой, но только не здесь, в самом сердце, где всё – именно так, как на словах. Избалованные – не слишком сильное слово. Готов биться об заклад, что новые владельцы этого набора столько вещей никогда в жизни не видели в таком объеме и в одном месте. И никакого хлама – таким качеством – только гордиться.

В такой час – думать о материальных объектах? Стыдись, Орхан. Ну да, только все эти объекты будут иметь прямое отношение к тому, что произойдет дальше. Это уже не просто орда устремленных к победе варваров, а орда варваров с лучшим оружием и снаряжением, какое только за деньги купишь. Если со всем этим добром они уже не ринулись к Городу – у них что-то с головами не в порядке. А мы как раз направляемся в Город. Есть над чем подумать.

И мы думали.

– Нет никаких гарантий, – изрек один из моих капитанов, на которого у меня никогда не было много времени, – что Город все еще стоит. Если армию они разбили играючи…

– Не городи глупостей, – перебил его Менас, снабженец. – Им нипочем не миновать нашу стену. Уж не первую тысячу лет стоит. Нужны таранные составы, минеры…

– Кто сказал, что у них нет? – огрызнулся капитан. – Как же вы не понимаете? Мы о нем ничего не знаем. Да и потом…

– Думаю, Менас все же прав, – тихо сказал Нико. – Стена остановила эхменов семдесят лет назад, а у тех была вся артиллерия мира. С той поры не изобрели ничего, что могло бы оставить в ней хотя бы вмятину.

– Отлично, – бросил один лейтенант, специалист по глинокопням. Он был сильнее прочих потрясен тем, что увидел. – Вот они сидят у стены, следят, чтобы никто не вошел и не вышел. И тут появляемся мы. Как думаете, сколько мы продержимся?

Я прочистил горло. Обычно я молчу, пока не приму решение, и позволяю им всем выговориться.

– Мы должны вернуться в Город.

Капитан яростно сверкнул очами в мою сторону.

– Со всем уважением…

Я поднял руку.

– Возможно, он прав. Может быть, слишком поздно. Пока никаких причин закрывать ворота не было. Если они пошлют вперед отряд, одетый как гражданские, – смогут легко миновать часовых. И да, – я посмотрел на испуганного лейтенанта, – если они окопались у стены, мы никак не сможем пройти мимо них и попасть в Город. Тем не менее нам нужно вернуться. Больше нас нигде не ждут.

– А что насчет флота? Экипажи военных кораблей – хоть кто-то должен уцелеть!

Я качнул головой.

– Их единственная забота сейчас – поражение в море. У них нет причин думать, что на суше дела тоже плохи. На их месте я бы не спешил возвращаться в Город. И к тому времени, когда новости дойдут до них, все, вероятно, так или иначе закончится.

Нико посмотрел на меня.

– Если генерал Приск мобилизовал всю стражу, то за Городом следит сейчас только стража.

– Верно, – согласился я. – Шесть сотен продажных полицаев. Вот почему мы уходим, как только рассветет.

Я встал ровно и огляделся, давая понять, что больше ни от кого ничего не намерен слышать.

– Поэтому предлагаю напрячь воображение и представить, что все мы тут – солдаты, а не кучка инженеров.

Никто ничего не ответил. Парни начали расходиться. Видит бог, я не мог винить их за отсутствие духа. С их перспективы мир грозил рухнуть. Не мой, конечно, потому что я не робур, с Городом связан довольно-таки поверхностно, и, вообще, я без труда могу себе вообразить мир, где Города нет и в помине. Мужчины и женщины на небольших фермах в местах, которые не найдешь ни на одной карте, но где солнце встает и садится, лето следует за зимой, пшеница и ячмень каким-то образом умудряются расти, коровы дают молоко и телятся, – и все это – без помощи или разрешения императора. Нико и его соотечественникам такое попросту недоступно; они не могли представить мир без Города так же, как я не могу представить мир без солнца. Нет, честь по чести, могу – темно, холодно, тихо, все равно что в могиле, ведь все хорошее, что есть в жизни, навеки отнято.

Мне хотелось хорошенько выспаться в ожидании долгого и трудного дня, но сделать это мне было не суждено. Около полуночи, когда я наконец закончил все планирование и выяснение того, что нужно сделать, и уже собирался лечь и закрыть глаза, кто-то вдруг негромко постучал по стойке полога моей палатки.

– Кто там? – со вздохом спросил я.

Вошел Нико, а с ним – еще три офицера. Думаю, эти щедрые по натуре ребята, имея за душой жирную такую бессонницу, решили поделиться ею и со мной. Я повернул на еще теплой лампе рычажок подачи фитиля.

– Ну что там у вас?

Они посмотрели друг на друга. Затем Стилико – капитан, очень хороший инженер, двадцать лет службы, но никаких шансов на повышение, – кашлянул как-то влажно, как умирающая овца.

– Мы не хотели говорить при других, – сказал он.

– Понимаю. Так что у вас на уме?

– Если серьезно, – он посмотрел на меня, – как вы думаете, насколько все плохо? На самом деле.

– Честно? – Я закрыл усталые глаза и потер веки. – Честно – не знаю. Может, Приск был не настолько глуп, чтобы оставить Город без защиты, пока армия искала ветра в поле. Может быть, ему удалось вызвать другое подразделение, и когда мы доберемся туда, то обнаружим, что стены ощетинились остриями копий, а амбары полны до отказа. А может, и нет. Может быть, все, что мы там найдем, – пепелище, камня на камне не осталось. Или, возможно, станем единственными из имперского войска, кто сможет проникнуть за стену, прежде чем осадные лестницы будут подняты. Кстати, – добавил я, – кто-то еще понял, что мы оставили все наши инструменты и оборудование? Всё то, что нужно, если хочешь построить катапульту, осадную башню, таран…

У Нико отвисла челюсть. Я простил его. Обычно-то ума ему не занимать.

– Сто тридцать бочек гвоздей, – сказал я. – Двадцать семь пятитонных лебедок. Если каким-то чудом выберусь отсюда живым – напомни мне казнить себя за халатность.

Поняв, что делу мой треп не помогает, я умолк. Повисло неприятное молчание. Тут Артавасдус (ему всего девятнадцать, отец подмазал нужные колеса, чтобы парень попал именно в инженерные, но ум остер как лезвие) отчеканил:

– А давайте вот что прикинем. Гипотетически. Если не в Город – то куда?

После этих слов я сразу понял, зачем эти трое собрались у меня.

– Если не в Город, – ответил я, – тогда – назад к побережью, ну а там, я думаю, – каждый своей дорогой. У нас есть изумительное преимущество: мы все – люди опытные. Мы плотники, каменщики, кузнецы, мир любит таких ребят, и нас всегда где-то не хватает. Взять хотя б меня. Даже когда я сам себе не принадлежал – я был ценен. Это наш настоящий философский камень. Способность отпиливать прямые доски превратила меня в чистое серебро в чьем-то кармане, и именно так я стал полковником гребаного полка. Так что у побережья мы пожмем друг другу руки, пойдем туда, куда позовет нас сердце, и у нас будет долгая счастливая жизнь, полная осознания собственной полезности. Уж поверьте мне – для таких, как мы, главное – договориться, а там уж что угодно с рук сойдет. И всем будет плевать на цвет кожи – так что даже ребята вроде вас, синешкурых, будут востребованы, когда все прочие представители вашего вида будут кормить ворон. – Я улыбнулся Артавасдусу. Удивительно, что он не вцепился мне в горло – так сильно он меня в тот момент ненавидел. – Или мы можем вернуться и попытаться спасти ваш город, ваш народ, вашу расу. Всё в ваших руках. Я соглашусь с тем, чего хотите все вы, парни.

Нико дышал через нос как бык. Стилико выглядел так, словно я только что засунул руку ему в штаны. Оставался Гензерик. Его кровь голубее черничного сока, но он проштрафился по-крупному восемь лет назад, и его списали в инженеры. Вообще-то мне он нравится, нормальный парень. Сейчас он выглядел, как будто в зыбучий песок наступил.

– Ну так что? – спросил я его.

– На самом деле, – сказал Гензерик, – мы уже поговорили и решили, что все, что вы решите, нас устроит.

Я кивнул.

– Хотите переложить бремя вины на меня. Разумное решение. В конце концов, для этого я здесь. Что ж, я возвращаюсь. А вы все можете делать то, что считаете нужным.

– И зачем ты туда рвешься? – выпалил Артавасдус, все еще пылая гневом. – Ты же сам только что сказал – это не твой город, не твой народ. Такие, как ты, будут как раз по другую сторону стены. В этом нет смысла.

Я поднял руку.

– Артавасдус, прости, что назвал тебя синешкурым. Я сделал это только для того, чтобы убедиться, что ты слушаешь. Я возвращаюсь, потому что это мой долг. Вам не нужно идти со мной, потому что долг – самая дрянная причина для самоубийства. Более того, я предполагаю, что четыре тысячи перепуганных парней снаружи ведут один и тот же разговор сейчас. Что бы мы ни решили, мы должны их убедить, поэтому предлагаю без отлагательств принять решение, а затем прояснить ход мысли. – Я опустил руку. – Ваше слово.

Нико оглянулся; теперь он говорил от лица робуров.

– Все наши хотят держаться вместе, – сказал он. – Считают, что, если разделимся, – пропадем поодиночке. Варвары просто перебьют нас, без шансов. В конце концов, глупо отрицать, мы и впрямь выделяемся в толпе.

Я сделал вид, что на мгновение задумался.

– Хорошо. В таком случае, если мы будем держаться вместе, куда бы мы ни пошли, мы окажемся в осаде. Так что имеет смысл отправиться туда, где стены повыше. Можете так всем и передать – от моего лица, – добавил я.

– Мы скажем им, что вы идете домой.

Я пожал плечами.

– Если хотите.

– Наши последуют за вами куда угодно. Сами знаете.

На самом деле я не знал, пока он не сказал это, и у меня на мгновение перехватило дыхание. Одно мне кажется бессмысленным – любовь. Она не приносит никому ничего хорошего. Тот, кого любишь, или подводит тебя, или умирает. В любом случае ты мучаешься. Какой, черт побери, в этом смысл? Как я уже говорил – в моей жизни враги помогали, а друзья – источник бед.

Но с моими подопечными я говорил честно. Сама суть моего верховенства над ними в том, чтобы вина, в случае чего, легла на меня. И если они последуют за мной из любви – называйте как хотите, верностью, доверием, но все сводится к любви – и умрут, я буду виноват. Я буду держать ответ. Вот почему Империя платит мне большие деньги – чуть меньше, правда, чем флейтисту из придворного оркестра.

– Если ты думаешь, что это поможет, скажи им все, что захочешь, – сказал я. – Ну а я, пожалуй, пойду спать.

Все четверо ушли, преисполненные мрачной торжественности, как надо, и я остался со своим чувством вины. Почему? Да потому, что у меня в рукаве была припрятана одна карта – и я про нее не рассказал им. Не шибко сильная карта – валет, если не десятка. Но если бы я о ней упомянул – они взлелеяли бы надежды, а надежда, по моему мнению, тоже находится в списке вредного – пункта на два ниже любви. Так что я позволил себе обольститься надеждой, чтобы им не пришлось.

7

Почти наверняка вы умнее меня самого, и все уже всё поняли сами. А я на тот момент ни хрена не понимал, равно как и Нико с его тремя приятелями; даже если кто-то и понял, мне не доложил. Имей в виду, читатель, мы были уставшие как собаки – да еще и напуганы до усрачки. Не лучшее состояние, так ведь? Отдай мне должное – ибо я проснулся примерно через час и все осознал от начала и до конца.

Тринадцать тысяч голых мертвецов. Допустим, часовой на городской стене заметит вдали блики на шлемах и наконечниках копий. Что он подумает? Спорить готов – что-то вроде: «Ага, а вот и генерал Приск возвращается, наверняка задал жару этим варварам». И после такой мысли, само собой, будет дана команда – ворота открыть.

Как близко они подойдут, прежде чем кто-нибудь увидит, что их лица и руки не того цвета? Лично я бы для верности велел своим солдатам в захваченном обмундировании все открытые участки кожи натереть грязью. Интересно, наш хитрый враг – настолько хитер? И кто он, черт подери, такой?

Наступил тот особый час ночи, когда просыпаешься, начинаешь волноваться, и сна тебе уже не видать как своих ушей. Я зажег лампу и просмотрел свои записи на утро.

Прежде чем мы отправились в путь, я сделал то, что делаю редко, – приказал им построиться.

Приказ, полагаю, напугал их – заставил осознать, что они теперь солдаты. Парни выстроились в идеальную линию, тихие и неподвижные как сама cмерть. Я оглядел их сверху вниз. Помоги нам бог.

В зеленом углу – минимум тринадцать тысяч великолепно экипированных воинов, только что перебивших целую имперскую армию в безупречно разыгранной засаде; в углу синем – четыре тысячи перепуганных плотников. Почти у каждого был меч, потому что таков порядок. Они получают его у квартирмейстера завернутым в промасленную ткань, с печатью инспектора, скрепляющей бечевку. Спрашивают – почти рефлекторно – что им с этой штукой делать, и получают какой-нибудь полубессмысленный дежурный ответ, один из известных лично мне пяти. Позже – ломают печать, ведь такова их обязанность – снять всю обертку, заточить и отполировать лезвие; подготовить оружие к проверке, словом. А, так вот для чего нужна эта штука! Для того, чтобы ее проверяли! Изумительно. Если вы инженер, получаете тринадцатую модель. Не пятнадцатую – шедевр эргономичности. Не четырнадцатую – честную и надежную спутницу имперской армии на протяжении сорока последних лет. Тринадцатую – обоюдоострую, с тяжелым ромбовидным навершием, края которого натирают запястье до крови. Сталь клинка, чего уж греха таить, посредственная – тринадцатую модель признали дефектной и сняли с эксплуатации сразу после выпуска первой партии, семьдесят лет назад. Вот только та партия насчитывала полмиллиона – и ни один тот меч не списали. Ну правильно, чего добру пропадать – можно раздать фуфло поварам, музыкантам, клеркам, носильщикам, инженерам; любому, кто никогда не будет использовать бесполезную вещь, но по уставу обязан иметь при себе меч. Но, конечно, всегда находятся шуты гороховые, теряющие мечи, ломающие в драке, обменивающие их на кварту сидра. На замену я поручал выдавать топоры. Топоров, сразу скажу, у нас было в достатке – трехфунтовая головка, прямое ясеневое древко – хорошо подходит для резки и обработки древесины, абсолютно бесполезен в бою. Примерно у ста солдат были луки – в обход устава, запрещавшего брать с собой личное снаряжение, но немного свежего мяса вносит разнообразие в положенный пакет. Оленя с двенадцати шагов уложить из такого лука можно. Броню пробить – извините, без шансов.

Кстати о броне; ее нам не полагалось, нет нужды. Мы получали этакие ватники из двадцатислойного льна и хлопчатобумажных отходов. Вполне выдержат удар меча или притупленного копья – да и стрела не всякая с первого раза пробьет. В такой одежке жарко как в адском котле, и она сковывает движения, но, если смотреть беспристрастно – значительно лучше, чем ничего. Настоящие солдаты носят ее под доспехами. У всех нас была такая. И, ясное дело, все оставили ее дома. Ни шлемов, ни щитов, ни нагрудников, ни поножей, набедренников, наручей, перчаток, горжетов, наколенников или налокотников. Прекрасно.

Один старик, которого я встретил в лагере рабов, однажды сказал мне: «Всегда думай о хорошем». Он умер от гангрены – сложно найти в этом что-то хорошее – и последнюю неделю на земле провел стеная от боли; но я все равно старался следовать его совету. Соответственно: мы знаем, чего у нас нет, нам не нужно напоминать о том, чего у нас нет; но что у нас есть? Подумаем об этом.

Я думал или пытался думать, но какой-то дурак все время перебивал меня.

– Артавасдус все еще в ярости, – скорбно сказал мне Нико, когда мы поднимались по холмам Тарантского Креста. – Говорит, что нужно привлечь вас к ответственности.

– А почему нет? – откликнулся я. – Он имеет на это полное право. И если, когда мы вернемся, будет кому предъявить мне обвинения, я приму их с радостью, поверьте мне. А пока – мне хотелось бы услышать ваше мнение.

Нико принял мудрый вид:

– По поводу?

– Как думаете, кто эти ублюдки?

Картина: здоровяк старается напрячь мозги.

– Шердены же?

Я покачал головой.

– Даже если они смогут собраться в одном месте и не перерезать друг друга, что очень, очень маловероятно, всего насчитывается около восемнадцати тысяч взрослых мужчин-шерденов. И они воры, а не вояки.

– Но они напали на Классис, и еще на несколько мест.

От подъема в гору одновременно с болтовней у меня сбилось дыхание.

– Они хорошо управляются с кораблями, – сказал я. – Они, как и мы, специалисты.

Нико вздохнул.

– Вы уж простите, в географии я не шибко силен… Может, тот народ, про который вы мне рассказывали, – как их там, хусы?

Нико, конечно, может целый день лазать по горам, параллельно распевая арии из ораторий Теоделя, – и ничего с его дыхалкой не станется. Тем не менее, учитывая выбор, я все равно предпочел бы быть скорее умным, чем здоровым.

– Хусы – пастухи. Они пасут огромные стада овец на высоких холмах и никогда не задерживаются на одном месте. Но они никуда не пойдут без своих овец, женщин и детей. Самое большее, что обычно видишь, – сотню или около того чокнутых молодых храбрецов, которым хочется награбить достаточно, чтобы поднять выкуп за невесту. В основном они воруют друг у друга, чтоб ты понимал, на других замахиваются только в совсем голодную пору. Кроме того, робуров они боятся как огня. Они сжигают своих мертвецов, поэтому вас принимают за призраков, опаленных пламенем дочерна, или типа того. Так что это не хусы, Нико.

Я действовал ему на нервы. Он не любит, когда ему напоминают, что он не про все знает.

– Ну тогда… На севере и востоке есть сотни племен, которые постоянно кочуют и бьют друг друга. Может быть, о наших врагах мы и не слышали никогда.

– В самом деле, – взялся перечислять я, – альбы, мальдиты, санфуиканцы, а также Альянс Себелота, Флос-де-Глая, Презада…

Нико посмотрел на меня пустым, обеспокоенным взглядом. И зачем я его дразню.

– Они действуют друг на друга как волны в шторм. Альбы вытесняют мальдитов, те, в свою очередь, вытесняют санфуиканцев, и в самом конце линии Седьмая армия кое-как справляется с ордами мародерствующих бассанегов, решивших перейти замерзший Астар. Такие волнения не происходят в одночасье. Мы бы хоть краем уха, да прослышали бы о них. – Я вспомнил несколько заседаний Совета и поправился: – Я бы услышал об этом.

Он посмотрел на меня.

– Но вы не слышали?

Я покачал головой.

– Мы бываем во многих местах, и я встречаюсь со многими людьми. Они мне кое-что рассказывают. Большая межплеменная война не осталась бы незамеченной.

– И слухов, значит, не было.

– До меня – ни одного не дошло.

Я раздражал его; никому не нравится, когда разговор не по зубам.

– А вы на кого думаете? – Поняв, что я и так почти дожал несчастного, я не стал отвечать.

От Фаиномай-Эйнай до Города – плодородное раздолье. Здесь олени и дикие свиньи из неприкосновенного леса его величества бегают вольготно и жрут капусту крестьян – будто знают, что за их убийство простолюдину грозит пять лет каторги. Если встать на вершину одного из маленьких холмов, можно увидеть россыпь ферм, побеленных и крытых золотистой соломой, богатые зеленые поля, прямые как стрелы живые изгороди. В самых диких мечтах я бросаю к чертям службу и покупаю себе такую ферму. Дальше к северу земля поднимается выше – там начинаются изумительные виноградники. Я к чему: там живет много людей, они дни напролет проводят на открытом воздухе и волей-неволей замечают всякое. И нас они заметили. Они перестали работать и пялились на нас.

Один старик подошел к воротам своего двора и хмуро посмотрел на нас, когда мы протопали мимо по дороге. Я остановился и дружелюбно улыбнулся ему.

– Прошу прощения, – произнес я, – не проходила ли тут армия несколько дней назад?

– А кто спрашивает?

Я легонько толкнул Нико – здоровяк хорошо ладит с людьми.

– Капитан Бауцес, Имперские инженерные войска, – сказал он.

Ох уж этот его акцент. Явно произвел впечатление на фермера.

– Три дня назад, господин. – «Господин» – это вам не баран чихнул! – Они шли ночью, торопились будь здоров.

Я вспомнил одного моего друга, ему в потасовке попала стрела в живот – мы его потащили к хирургу, тот стрелу достал, а она вся заржавленная… Примерно так я себя почувствовал.

Ну и дела.

– Форсированные марши, – сказал Нико, понизив голос, когда мы двинулись дальше, – мы останавливались каждую ночь, а они даже не утруждают себя добычей провизии.

– Оно им ни к чему – спасибо запасам генерала Приска, – сказал я. – И последнее, чего они хотят, – переполошить округу.

После этих слов Нико замолчал. Великолепно. Я снова мог подумать.

Итак, на перекрестке Белого Медведя мы повернули вправо. Налево уходила ведущая в Город главная дорога, а направо – спуск вдоль реки Сребросвет к побережью. Это глубокая лесистая долина, немного похожая на дорогу через Спендонский лес (от моих храбрецов сходство не ускользнуло). Выходит она к Бел-Семплану. Аккурат перед Семпланом – Водосход: там Иснел впадает в Сребросвет.