Реформация. Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе XVI-XVII вв.

Оуэн Чедвик

Реформация

Противостояние католиков и протестантов в Западной Европе XVI–XVII вв.

Охраняется Законом РФ об авторском праве. Воспроизведение всей книги или любой ее части воспрещается без письменного разрешения издателя. Любые попытки нарушения закона будут преследоваться в судебном порядке.

Оформление художника И. А. Озерова

Научный консультант Андрей Зимин, капитан сборной России по историческому фехтованию

© Перевод, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2011

© Художественное оформление, ЗАО «Издательство Центрполиграф», 2011

* * *

Часть первая

Протест

Глава 1

Призыв к Реформации

ИДЕЯ РЕФОРМАЦИИ

В начале XVI века все просвещенные люди в церкви на Западе призывали к Реформации. Более столетия образованные люди разных стран Европы были заняты поиском путей преобразования католической церкви. Однако, несмотря на то что все понимали необходимость реформ, никакого решения данной проблемы не смогли предложить, поскольку так и не сложилось единого мнения о путях таких реформ.

Тем не менее предпосылки реформ определились достаточно четко. Своими указами папа вторгался в деятельность различных государств и местных церквей, так что многие правители заговорили о необходимости ограничить его власть. Нуждаясь в помощи и авторитете церкви для упрочения своей власти, они стремились сосредоточить всю власть в своих руках. Считая папу верховным авторитетом, правители стремились уйти от неукоснительного соблюдения его жестких финансовых требований.

Все – от приходских священников до епископов – осуждали практику купли-продажи церковных должностей, считая симонию[1] грехом. Однако они же настаивали на уплате взноса при поступлении на службу, воспринимая его как разновидность налога или плату за услуги адвокатов. Многие священники не жили и не работали в своих приходах, хотя, возможно, и были понятные причины, позволявшие им работать в разных местах, получая жалованье от прихода.

На первый взгляд постоянное пребывание епископа Вустера в Италии при папском дворе казалось вызывающим. Однако король Англии нуждался в постоянном представителе при Ватикане и считал разумным, чтобы английское епископское ведомство выплачивало ему жалованье. Следовательно, то, что один честный человек считал злоупотреблением, другой честный человек признавал правильным.

Итак, все хотели реформ или открыто заявляли об этом. Однако как реформировать и что изменять, не было ясно. Усилия некоторых реформаторов ушли на создание новых религиозных уставов для небольших групп своих сторонников. Епископы пытались строже относиться к посвящению в духовный сан, не допуская невежественных людей. Они также пытались вынудить монахов и каноников жить в соответствии с предписаниями. Однако на административном уровне реформа хромала. Происходило как в случае с хромым человеком, не знающим, как поставить ногу и начать двигаться.

С 1512 по 1517 год в Латеранском соборе Рима собирался 5-й Вселенский (всемирный) собор церкви (хотя всемирный его характер был относительным, ибо кроме итальянцев присутствовало только несколько человек из других стран). На многочасовых заседаниях его члены слушали длинные и пышные речи, принимали разнообразные решения.

Среди прочего, они согласились, что любые ереси и попытки раскола следует решительно пресекать, что епископы должны обладать большей властью над монахами, а с проповедями может выступать только тот, кому предоставлено такое право. Было признано, что главным врагом веры и всего христианского мира являются турки. Постановили, что после смерти кардиналов их дома должны оставаться у церкви, а профессорам в своих лекциях надлежит доказывать истинность бессмертия души. Особое решение касалось недопущения печатания запрещенных книг.

Большинство даже склонных к реформам увидело в постановлениях собора очередное нравоучение. Лишь немногие увидели в постановлениях собора отголоски туманной и смутной фразы «реформа в головах и в мыслях».

Действительно, будоражащая Европу мысль о необходимости реформирования католической церкви воспринималась совершенно по-разному. Итальянским епископам казалось, что громоздкая бюрократическая машина Ватикана стала неустойчивой, власть кардиналов слишком возросла, и ее следовало ограничить. Для проповедующих монахов приближающаяся Реформация означала, что деятельность их религиозных братств перестала соответствовать идеалам христианской безгрешности.

Светские адвокаты, вероятно, полагали, что церковные суды становились непреодолимым препятствием для эффективного правосудия. Церковникам казалось, что громоздкий и неповоротливый механизм церковной бюрократии мешает эффективному собиранию церковных налогов. Длительное противостояние между папством и политической властью, а также явные ошибки отнюдь не способствовали вере в грядущее Царство Божие и какую-либо выгоду от уплачиваемых церкви налогов.

Спорили и о том, что если верна заповедь из Священного Писания по поводу брака, то почему. Если считалось, что Священное Писание допускает расторжение брака, то почему же за это надо было платить? Почему для богатых и бедных действуют разные законы? Разве справедливо, что человек с деньгами получал разрешение жениться в последний месяц перед Великим постом, а неимущий человек не мог себе этого позволить?

Почему местные представители церкви, ведавшие сбором и распределением пожертвований, назначались только римской администрацией и смещались при первой же попытке использовать свою власть в интересах материально зависимых? Разве было справедливо, чтобы священнослужитель, совершивший уголовное преступление, уходил от ответственности и не представал перед судом светских магистратов?

Почему духовенство не вносило свою часть, когда правительство настоятельно требовало денег для защиты от вторжения турок? Следует ли порицать церковь за то, что налоги собирались под угрозой отлучения и заблудшие души впадали в отчаяние по банальным поводам?

Почему викарий прихода голодал, в то время как не проживающий в нем епископ комфортно существовал за счет пожертвований? Разве не слишком много принявших обет слывут скандалистами, пьяницами, развратниками, недостойными своих священных должностей? Разве не подобна (допустим и такую резкую критику) современная церковь вавилонской блуднице, продающей свою красоту любому, кто заплатит?

Когда священнослужители говорили о Реформации, то почти всегда имели в виду административные, законодательные или моральные перемены, вряд ли задумываясь об изменениях вероучения. Считая римского папу непогрешимым, они соглашались, что законодательная и бюрократическая системы неэффективны и погрязли в подкупе и безнравственности.

Если они были образованными людьми, гуманистами эпохи Ренессанса, их желания иногда сливались с призывом к интеллектуальному улучшению. Они не только хотели, чтобы папы и епископы были менее светскими, монахи следовали библейским предписаниям, но и приходское духовенство становилось более просвещенным.

Иногда они говорили о том, что вероучение должно соответствовать Евангелию и словам Господа и быть понятным и близким простым людям. Однако они так и не решились ни заговорить, ни тем более предпринять каких-либо перемен в вероучении.

Ощущение, что Реформация необходима, хотя и смутное и часто неопределенное, усиливалось и повседневной жизнью. Напивавшемуся в таверне священнику разрешали продолжать его служение, и лишь в немногих случаях беспробудное пьянство наказывалось вышестоящими властями. Разрешение имущественных споров с монастырями было невозможно без солидной взятки.

Священник, уличенный в убийстве, отделывался легким наказанием – заключением на хлебе и воде. Приходский священник открыто содержал любовницу, не боясь наказания и даже осуждения. Бывало, что неграмотный, не знающий латыни человек посвящался в священники, хотя все слышали, как он бессмысленно бормочет свои молитвы перед алтарем. Прихожане ничего не знали об образованных и преданных людях, которых могли бы привлечь епископы.

Обилие скандалов, несправедливостей и развращенности усиливало призывы к реформам как со стороны духовенства, так и со стороны политиков.

Постепенно многие начали задаваться вопросом: истинно ли учение католической церкви? Ведь оно, это учение, оставалось неизменным на протяжении многих веков и теперь таким же нетронутым предназначалось для будущего.

В Чехии это были последователи Яна Гуса, гуситы, чье восстание было подавлено властью. В английской глубинке и далеких альпийских долинах существовало несколько групп лоллардов и вальденсов. Странствующих по Германии проповедников, призывавших изучать и обсуждать Библию, обвинили в призыве к мятежу и богохульстве. Любые призывы к реформам вызывали жесткое подавление, а вовсе не поиск компромисса с недовольными.

Во многом пропасть усугубляли необычайно высокие выплаты священнослужителям, которые были полезны сюзерену своего государства или его слугам. Линакр, лекарь английского короля Генриха VIII, еще до принятия сана являлся ректором четырех приходов, каноником трех соборов и регентом хора в Йорке. Он получал плату за свои медицинские услуги из всех этих разнообразных приходов и земель.

Скорее следовало говорить о коррупции со стороны государства, чем церкви. Король часто был намного богаче папы римского и мог щедро наградить своих слуг, если ему хорошо служили. Поскольку церковь обладала огромными богатствами в каждой стране, он мог наградить большое количество людей, только если они возводились в духовный сан. Великий французский дипломат Антуан дю Прат, возведенный в сан архиепископа Санса, впервые оказался в своем соборе во время собственной погребальной процессии.

Епископы становились более известными как придворные, чем как пастыри. Когда король Франции Людовик XII прибыл в 1509 году в Италию, его сопровождали три французских кардинала, два архиепископа, пять епископов и аббат Фекамп. Присутствие подобной плеяды объяснялось не чем иным, как необычным беспокойством о духовном состоянии короля.

В первое двадцатипятилетие XVI века в провинции Лангедок на юге Франции имелось двадцать два епископа, но только пять или шесть из них постоянно проживали в своих приходах. Взятка церкви не считалась таковой, если ее давал король, однако ошибки усугублялись, если один священник совершал их ради другого.

Духовенство считалось хранителем общественного спокойствия, ибо было обязано порицать алчность и поощрять бедность, не заниматься ростовщичеством и симонией, не прелюбодействовать, всегда быть образцами справедливости и милосердия, чтобы смиренно ходатайствовать перед Господом. Именно для этого и освящались их алтари.

Если все были едины в стремлении к реформе, то духовенство было обязано не только заявлять о ее необходимости, но и демонстрировать ее своим примером, упрочивая тем самым власть церкви. Они обращали свои взоры к папе римскому, волею Господа поставленному над царями и князьями, ожидая, что своим словом он по-прежнему способен принести мир, справедливость и единство мятущимся людям.

Но ни один папа, даже Гильдебранд (Григорий VII, р. между 1015 и 1020, папа римский с 1073, ум. 1085. Фактически правил при папе Николае II в 1059–1061. Деятель Клюнийской реформы. Запретил симонию, ввел целибат. Добивался верховенства пап над светскими государями. – Ред.) или Иннокентий III (р. 1160 или 1161, ум. 1216, папа римский с 1198. – Ред.) не смогли удовлетворить их стихийному ожиданию. В течение двух столетий власть папы отступала перед властью королей. Хотя христианские идеи по-прежнему вдохновляли верующих, на деле от этой армии остались лишь мелкие отряды, сравнимые с небольшими формированиями крестоносцев, некогда собравшихся, чтобы отвоевать Палестину у неверных.

Сознание христианского мира было потрясено, когда после 1525 года французский король, считавшийся самым ревностным христианином, был замечен в союзнических отношениях с турками, а папа Александр VI едва ли не первым среди христианских правителей возглавил подобные переговоры. Но это было еще не все.

Ведь власть папы простиралась повсеместно. Каждый правитель Западной Европы был обязан считаться с ней. Законность власти в католическом мире также зависела от папского двора. Авторитет папы как наместника Христа и главы христианского сообщества гарантировал уважение людей.

Продолжая верить в незыблемость христианского мира и папы как его главы, люди тем не менее связывали надежду на стабильность и безопасность с правителем своего государства. В течение двухсот лет короли и правители продолжали ограничивать власть папы на своих территориях, признавая ее лишь в той степени, в какой это отвечало их интересам, добиваясь права назначать епископов. Тем самым они невольно подрывали авторитет папы римского.

Ожидать, что папа преобразует церковь, означало то же самое, что ждать чуда, когда практически никаких предпосылок к тому не было. Конечно, своим примером или наставлением папа римский мог бы дать толчок реформам. Однако время, когда он мог отдать распоряжение, если действительно того хотел, прошло.

В результате с 1500 по 1517 год авторитет папы стал ограничиваться лишь рамками вероучения. Во времена Александра VI Борджа (папа в 1492–1503), Юлия II (папа в 1503–1513) и Льва X (папа в 1513–1521) оказалось, что трон святого Петра, как и другие епископства, стал хорошо оплачиваемым, но неудобным местом для управления мирскими делами. Только слепой не видел противоречия между обязанностями и их практическим осуществлением. Язвительный памфлетист (возможно, Эразм Роттердамский) приводит диалог папы Юлия со стражем небесных врат:

«Юлий. Быстрее открывай врата. Если бы ты аккуратно выполнял свои обязанности, то встретил бы меня со всеми подобающими этому месту почестями.

Святой Петр. Похоже, что тебе нравится отдавать приказы. Скажи мне, кто ты.

Юлий. Ты меня, конечно, узнаешь.

Святой Петр. Разве я должен? Мне никогда раньше не доводилось тебя видеть, и сейчас я нахожу зрелище совершенно необычайным.

Юлий. Ты, должно быть, слепой. Очевидно, ты не узнаешь этот серебряный ключ. <…> Посмотри на мою тиару и драгоценное одеяние.

Святой Петр. Я вижу серебряный ключ. Но он вовсе не похож на те ключи, что Христос, истинный пастырь церкви, дал мне».

Европа изумилась, увидев папу Юлия II во главе папской армии в Северной Италии, когда наместник Господа с саблей на боку и шлемом на голове взобрался в пролом в стене крепости города Мирандола, захваченной его военачальником[2]. Чтобы спасти папское государство от анархии, он заложил собор Святого Петра (18 апреля 1506 года), привлек Рафаэля для росписи лоджий, а Микеланджело – выполнить потолок Сикстинской капеллы, хотя это никак не прибавило этому папе морального авторитета.

Авторитет Юлия II как великого деятеля эпохи Возрождения ограничивался Италией, но не имел международного и нравственного значения. Заседавшая в 1510 году в Туре комиссия французских богословов озабоченно обсуждала вопрос: «Насколько значимо отлучение папой королей, сопротивлявшихся вторжениям папской армии?»

В течение столетий в застольных и непристойных песнях, а также анекдотах, имевших явную антиклерикальную направленность, люди богохульствовали в узком кругу друзей. Теперь подобные разговоры все чаще велись в тавернах, став общественным достоянием. Здесь выступали и обсуждали свои проблемы уважаемые и образованные люди.

Пуритане Средних веков видели корень всех зол в деньгах. Возможно, именно в данной области сложилось самое болезненное противоречие между религиозным идеалом и церковной обрядностью. Следуя за Франциском Ассизским, Фомой Кемпийским или бесчисленными подвижниками средневековой церкви, миллионы людей продолжали верить, что бедность является высшим проявлением христианской добродетели. Но и они больше не благоговели перед бедняками.

Святой нищий уже не являлся объектом всеобщего восхищения, отчасти потому, что на практике выявлялось слишком много подлогов, а отчасти и оттого, что моральный идеал теперь начал меняться в связи с социальными и экономическими переменами. И все же набожные люди сохраняли веру в античный идеал бедности и отчужденности.

«Суета – искать богатства гибнущего и на него возлагать упование. И суета также гоняться за почестями, горделиво надуваясь. Суета прилепляться к желаниям плоти и того желать, от чего после придется понести тяжкое наказание. Суета желать долгой жизни, а о доброй жизни мало иметь попечения. Суета заботиться о настоящем, не думая о грядущем. Суета любить преходящее, не стремясь к вечной радости», – поучал Фома Кемпийский («О подражании Христу»).

Моральный идеал связывался с загробным миром, оставаясь монашеским или полумонашеским. Однако образованные люди, средний класс, гуманисты, щедро черпавшие знания из источников новооткрытой литературы Греции и Рима, наполнялись восхищением перед этим миром. Пребывая в окружении растущего богатства, они ощущали несовместимость и расхождение между идеалом и повседневной жизнью. Старые ценности, унаследованные из прошлого, вступали в противоречие с материальными и интеллектуальными стремлениями настоящего.

Деньги оставались причиной зла, и все же мирянам казалось, что церковные приходы и прежде всего сам Рим чаще стремились к накоплению золота, чем к христианской добродетели.

Все в церкви, говорили неутомимые хулители, продается за деньги – прощения, мессы, свечки, обряды, чудеса, приходы и само папство. «Если бы верховные первосвященники, наместники Христа, попробовали подражать ему в своей жизни, – жили бы в бедности, в трудах, несли людям его учение, готовы были принять смерть на кресте, презирали бы все мирское… разве они походили бы на тех пап, кто сегодня покупает свой престол за деньги и защищает его мечом и ядом?» – восклицал Эразм Роттердамский («Похвала глупости»).

Эразм побывал в Риме в 1509 году, Лютер в 1511-м, и никому из них он не понравился. Гораздо позже Лютер скажет: «Я бы не отказался увидеть Рим даже за сотни тысяч флоринов, иначе, боюсь, буду несправедлив по отношению к папе».

Слово «Реформация» (которое, в отличие от слова «Ренессанс», широко использовалось современниками и продолжало употребляться в течение более двух веков) показывает, что жажда перемен по образу и стандарту прошлого была типично средневековой. Все авторы позднего Средневековья смотрели на древнюю церковь сквозь розовые очки.

В жизнеописаниях святых они видели героизм и апостольское рвение. Видя обыкновенность или дурные качества окружавших их людей, они испытывали тоску и обращались к прошлому, где, как им казалось, когда-то был золотой век, несущий преданность, рвение, религиозность, чистоту сердец. Теперь же этот древний золотой мир явно стал серебряным, золото уступило место дереву, на смену дереву пришло железо. «Есть множество различий между нами и первыми христианами, и они такие же, как между навозом и золотом», – писал Мартин Лютер.

Интересно, что это был не первый призыв к Реформации. За три века до этого святой Бернард (Бернар) из Клерво (1090–1153) писал, что хотел бы видеть церковь такой, какая она была в древние времена, когда апостолы расставляли свои сети в поисках душ, а не золота и серебра. Это был один из типичных призывов средневекового проповедника.

Многие реформаторы думали, что император Константин навлек все беды на церковь, передав церковную и светскую власть папе Сильвестру. Как только папа начал богатеть, золотой век христианского мира закончился.

Новые гуманисты XV века уже не так безоговорочно верили Константину. Один из них, папский секретарь Вала, доказал, что история о даре императора была поздней выдумкой. Хотя слабые ростки критической истории легко позволяли воспринимать настоящее в черном свете и обелять прошлое, такие образованные гуманисты, как Эразм, продолжали верить, хотя и не так рьяно, в утраченный век святости и чистоты. Реформация всегда смотрела назад.

За сотни веков перед этим попытки соперничества и конкуренции пап вынуждали церковников говорить о реформе церкви в умах и среди ее членов. Соборы в Констанце (1414–1418) и Базеле (1431–1439) приняли множество резолюций и успешно разрешили конфликт в папстве. Однако национальные и материальные интересы разрушили надежды на изменение церковного управления. Так и не осуществив задуманного, соборы посеяли семена дракона, которые к 1500 году проросли в вооруженных воинов[3].

Соборы легитимизировали идею Реформации, ибо на них ее свободно обсуждали, признавая необходимость перемен, отмечали ошибки, предлагали средства их достижения, нередко далекие от реального воплощения, чем только усиливали недовольство. Ведь они далеко не всегда оценивали практические последствия от реализации своих предложений. Не достигнув никаких практических результатов, они оставили общественное мнение в состоянии нестабильности, критиканства, беспокойства, смятения. В 1496 году некий француз писал, что в беседах людей ни она другая тема не обсуждалась так часто, как реформирование церкви. Известно, что широкое распространение реформистских идей без их реализации приводит к революции.

Многие епископы, пытавшиеся ввести перемены в своих епархиях, не только сталкивались с жестким сопротивлением у себя, но и вызывали крайнее неприятие своих действий в ближайших безнадзорных епархиях. Каждый настоятель, который пытался привести свой монастырь к более строгой и упорядоченной жизни, невольно оскорблял других. Ведь требование реформы означало признание имеющихся нарушений и злоупотреблений. Обнародование злоупотреблений, выраженное в критике церковных властей, подвергая их тем самым общественному порицанию, означало удар по авторитету монахов, членов нищенствующих орденов, приходских священников, епископов и, наконец, самого папы римского. А католическая иерархия и так страдала от нападок с разных сторон.

И все же это был мнимый антиклерикализм, ибо только в XIX веке это слово приобрело заметную степень язвительности. Однако еще в 1502 году Эразм заметил, что наименование церковником, священником или монахом в устах мирянина звучало как оскорбление. В 1515 году епископ Лондона, канцлер которого обвинялся в убийстве портного, писал кардиналу Вулси, что любой суд из 12 присяжных осудил бы любого священника, даже если бы он был невинен, как Авель. Несколько лет спустя некий Скидмор из Айсворта записал в своем дневнике, что «сегодня самыми презренными являются валлийцы и священники».

Однако раздуваемый повсюду призыв к Реформации, не предполагавший критику основ или новый судебный порядок, породил волну ученых споров, переросшую внутри университетов во всеобщее возмущение. Но почему же старый призыв к реформам за сто лет не угас, а с такой силой проявился именно в конце XV века? Последним толчком в длинной череде событий стали действия папы Александра VI Борджа. Именно при нем любые попытки реформ были жестко подавлены.

Одним из проявлений этого процесса стала трагедия доминиканского монаха Джироламо Савонаролы. Когда французский король Карл VIII с войском проходил через Флоренцию в 1494 году, Савонарола страстно умолял его созвать экуменический собор в Риме и сместить папу Александра VI. Однако для завоевания Франции было более полезно, чтобы папа римский оставался на троне.

Как страстный и яростный пророк, Савонарола убедил Флоренцию признать главенство Христа, клеймил роскошь и симонию, призывал к отстранению, а затем и к отлучению папы римского. Рассылал страстные призывы к европейским правителям о созыве собора для реформирования церкви. Однако его типично средневековые призывы к реформе могли дать лишь мгновенный триумф над толпой. Когда флорентийская чернь не вняла призывам Савонаролы, он был арестован, подвергнут пыткам и затем сожжен на площади Синьории 23 мая 1498 года.

Большинство современников не придали никакого значения трагедии Савонаролы. Его поражение расценивалось как печальный пример того зла, какое встречалось среди монахов. Менее чем через двадцать лет выступил Эразм, чей призыв к реформе прозвучал вдвое менее страстно, но оказался намного более эффективным.

Что же сделало призыв к Реформации в начале XVI века более действенным и революционным, чем за сто лет до этого? Может быть, то, что разгул злоупотреблений и коррупции настолько разрушил церковный организм, что он начал разваливаться от первого же сильного толчка?

Хотя показания трудно оценить, все же их можно увидеть. Реформация наступила не потому, что Европа оказалась нерелигиозной, а именно потому, что, в отличие от прежних времен, стала излишне религиозной. Средневековая церковь породила неистовый идеализм и собиралась продолжать это делать. Осуждаемые заблуждения признавались таковыми и всегда осуждались общественностью.