Вкус свежей малины

– Как это умеют только эскулапы в сериалах, – встряла Эва. – Но вернемся к главному герою.

– Тот, выслушав приговор, – продолжила Иола, – полностью преображается. Он просит у всех, включая родину и президента, прощения. Впервые в жизни на лице у него появляется кроткое выражение, и он начинает заниматься глубоким самоанализом. А семья просто не может утешиться. Жена, вся еще в синяках после последней «дискуссии», прощает его. Сын, у которого после недавнего разговора с папочкой рука в гипсе, всхлипывает: «I love you». На похоронах все восхищаются, как он красиво отошел в мир иной. И оказывается, что шестьдесят лет гнусной жизни не важны, значение имеют только эти две недели, так как они оказались в конце.

– Но, может, он только перед смертью осознал, что заблуждался.

– Эва, его жизнь не стала лучше только потому, что без пяти двенадцать он упал на колени.

– Лучше поздно, чем никогда, – заметила я. После второго пива я люблю выдать что-нибудь глубокомысленное.

– А вы не задумывались, почему так бывает?

– Что? – спросили мы, подавляя зевоту.

– Почему люди смотрят на конец, а не на всю жизнь? – уточнила Иола. – Вот представьте себе супругов. Счастливая пара. Муж верный, как лебедь, и вдруг единственный раз в жизни он скакнул налево. И тут у него случается инфаркт, и он умирает в чужой постели. Как поступает типичная жена? Закрывает глаза на случившееся?

– Еще бы. А как иначе? – с иронией произносит Эва.

– А вот другая пара. Он не проспал в своем доме и двух ночей подряд. Не ездил с женой в отпуск. Не ходил с нею ни в кино, ни на праздники. Пропадал с другими бабами. Дома его не бывало. Так он прожил семьдесят лет. Но тут инсульт, паралич и инвалидная коляска. Безумства кончились. Оказавшись в полной зависимости от жены, он присмирел. «Как хорошо, что я выбрал тебя». «Какое счастье, что ты осталась со мной». А что жена? Украдкой вытирая слезу, она приходит к выводу, что стоило терпеть. Представляете? Она полвека мучилась, а теперь счастлива.

– Ты предпочла бы, чтобы она не была счастлива? – отозвалась из-за пивной кружки Эва.

– Да ясное дело, нет. Просто та, у которой жизнь была по-настоящему удачная, сокрушается. Почему люди замечают только самый конец?

– Причин существует много. – Иола удобнее устроилась на стуле. Сейчас начнется лекция. – Защитные механизмы, не допускающие мысли, что наши страдания были напрасными, а тяжелая жизнь – бессмысленной. Они могли подействовать в случае жены Плейбоя. Кроме того, эффект контраста, некие претензии или самоисполняющееся предсказание.

– Как в случае пани Лебедь? – спросила я, хотя на причины ее страданий мне было плевать.

– Это вполне возможно, особенно в сочетании с депрессией, – подтвердила Иола, – хотя, разумеется, могли действовать и другие факторы.

– А мне кажется, – заметила Эва, – что иногда конец оказывается таким важным именно потому, что приходится на конец. Ну чего вы смеетесь?

– Да с чего ты взяла? – запротестовали мы. – Просто у нас такое выражение лиц по причине приближающейся весны.

– Тогда выслушайте меня и поправьте, если я ошибаюсь. В течение всей жизни мы переживаем какие-то огорчения, минуты счастья, маленькие и большие драмы.

– Ничего против не скажу. – Иола взяла соленую палочку.

– Предположим, ты влюбилась со взаимностью. Ты чувствуешь легкий хмель, эйфорию, порхание бабочек в животе. И в эту минуту ты не думаешь о прошлых поражениях и неудачных связях.

– А я вот думаю. Я бы даже сказала, что огорчаюсь.

– Ты, Малина, будешь огорчаться даже в раю, – вынесла приговор Иола. – По моему мнению, ты страдаешь неврозом навязчивых состояний. Хотя нельзя исключить и других форм психастении.

– Могу я закончить? – напомнила о себе Эва. – Так вот. Когда мы что-то переживаем, то переживаем именно это, а не старые истории столетней давности. Может, у нас и мелькнет какая-нибудь мысль, сомнение или надежда, но переживание останется переживанием. «Я сейчас несчастна, – думает пани Лебедь, – и меня не интересует, что было когда-то». «Наконец-то я счастлива», – думает пани Плейбой, поглаживая мужа по парализованной ноге.

На секунду Эва умолкла.

– И вот наконец, – вновь загремел ее голос, – одно из переживаний становится тем самым последним. Ничто больше не встретит нас, по крайней мере здесь, на Земле. Может, потому мы и переоцениваем его значение. И, быть может, потому соглашаемся с тем, чтобы наша жизнь была похожа на холодный жидкий кисель, при условии, что на самом верху этой жижи нас будет ждать малюсенькая вишня в шоколаде. Ну что, радостно? Разве я не права?

– К сожалению, частично права, – признала Иола.

– Почему «к сожалению»?

– Потому что твое объяснение доказывает, что очень немногие люди способны поставить себе цель в жизни. Они живут от события до события. Плывут по течению, как бревна, позволяя жизни тянуть себя за шиворот. Не хочу вас огорчать, но вы совершаете ту же самую ошибку.

– А ты?

– Я, в противоположность вам, все взяла в свои руки. Я поставила себе цель и стремлюсь к ней.

– А может, тебе это только кажется, а на самом деле ты плывешь вместе с другими бревнами?

– Эва, я знаю, чего хочу, – стояла на своем Иола. – А вы знаете? Если нет, то, значит, вы впустую потратили еще один день.

21.03. Что, собственно, значит впустую потратить жизнь? Надо будет поговорить с доктором Губкой. Я хожу к нему примерно раз в месяц. Мы продолжаем работать над картиной моего случая. Я рассказываю о себе, а Губка подправляет эскиз и при случае жонглирует лекарствами.

Работа над картиной

Я пришла к нему ровно через два дня после первого визита. Я еле-еле доползла, до такой степени меня умиротворило. Первую таблетку я проглотила вечером и спала до полвторого. В полубесчувственном состоянии я доплелась до ванной. Взгляд в зеркало. Ой! А еще говорят, будто сон – самая лучшая косметика.

– Губка явно не попал, – заметила Эва, взглянув на меня поверх книжки. – Сколько ты должна глотать этой дряни?

– Три таблетки ежедневно. Утро я уже пропустила, так, может, в обед принять две?

– А может, мне сразу вызвать «скорую»?

– Без паники. Наверно, это первая реакция. Организм не привык…

– Ты хочешь сказать, что еще не попала в зависимость? Я бы пошла к Губке и попросила что-нибудь другое.

– Ладно, завтра схожу, а сегодня еще попробую. Только приму пораньше. Чтобы не дрыхнуть до двух.

Я приняла таблетку и пошла в магазин. Она начала действовать, когда я подошла к кассе. Расплачиваясь за покупки, я обнаружила, что забыла проездной билет. Большое дело, поеду зайцем. И тут, как нарочно, контролер. Но у меня ни намека на стресс.

– Тридцать злотых штрафа плюс сумка с покупками, оставленная в трамвае, – закончила я свой рассказ Эве. – Впишу их в расходы на лечение. А сейчас я валюсь с ног и потому пошла баиньки.

* * *

На другой день я появилась у Губки.

– Здравствуйте. Садитесь.

– Доктор, я позавчера была у вас…

– Да? – насторожился он. – И в чем проблема?

– В том, что я ем, трескаю, жру.

– Ну и? – Те же усталые глаза, глядящие сквозь пальцы.

– Ну и вы мне выписали полдоксин, но он сшибает меня с ног. Я в полубессознательном состоянии, сплю по четырнадцать часов. Я пришла попросить что-нибудь другое… Вы обещали, что мы будем экспериментировать.

Губка все время кивал и говорил, что аппетит – это только вершина айсберга.

Я умолкла. Губка глянул в мою карточку.

– Мгм. Нарушения с едой, невроз навязчивых состояний, проблемы с засыпанием, – медленно прочитал он. – Огорчается. Это важно. И из-за чего ты огорчаешься?

– Я уже говорила. Из-за всего. Сомнительное будущее. Прошлое, которое невозможно изменить. Когда-то я боялась, что не сдам вступительные, теперь боюсь каждой сессии. Огорчаюсь из-за мамы и из-за того, что она огорчается из-за меня.

– Ну что ж, у нас есть некий эскиз.

– Эскиз? Но эскиз уже был у вас два дня назад.

– То был неверный след. На этот раз мы попробуем оксазепам. Он легонько тебя успокоит…

– А не будет сшибать с ног?

– Нет, вызовет лишь небольшую заторможенность. Полдоксин действует как антидепрессант, но в некоторых случаях и как снотворное. А зато оксазепам действует гораздо мягче. – Я вслушивалась в его спокойный голос. И вот мне уже легче. Он должен рассказывать о лекарствах и записывать кассеты. – А через неделю придешь ко мне, и мы будем дальше набрасывать эскиз. Как тебя зовут?

* * *

Через неделю я пришла.

– Здравствуй. Садись. Что нас сюда привело?

– Вы мне сказали явиться с контрольным визитом.

– Да? И как тебя зовут? Малина, вкусное имя. Ну и с чем у нас проблема?

«Со склерозом», – подумала я.

– С чрезмерным аппетитом. Вы помните? Я ем, уписываю, пожираю. Кроме того, огорчаюсь и иногда не сплю по ночам.

– Да, да. Я уже сверяюсь в карточке. Действительно, от всего огорчаешься. Ну и как полдоксин?

– Сшибал меня с ног, и теперь я принимаю оксазепам.

– Ага, я забыл записать. И как себя чувствуешь?

– Чуточку лучше. А откровенно, разницы почти не ощущаю.

– Отлично. Я выпишу тебе тиоридазин.

– А что с нашей картиной?

– С картиной? А! С картиной. – Он кашлянул. – Работаем, работаем. У меня уже есть определенная концепция. Я бы сказал, эскиз. Все идет в верном направлении. Нам нужно только распутать проблему огорчений, но это уже через неделю. А сейчас рецепт.

* * *

Два месяца я у него не появлялась. Да и зачем? Сессия сдана, в доме тишь да гладь, дракон диеты усыплен. Не было причин загружать Губку работой. Но где-то под конец марта я стала тыкаться из угла в угол. Все бессмысленно. Чего ради стараться? Чего ради вставать с постели? Зачем я вообще живу? На одних депрессия нападает осенью, а я сламываюсь весной.

– Это никакая не депрессия, – возразила Иола, – а всего лишь пустота. У тебя нет цели.

– Зимой у нее тоже не было, – заметила Эва.

– Зимой праздники, карнавал, сессия. Нет времени думать о пустоте. Весна – это начало нового. Человек задумывается, что изменить, какую дорогу выбрать, и вдруг осознает, что у него нет цели. Он не знает, чего хочет. Пустота.

– Но я знаю, чего хочу. Хочу мужчину.

С последним я порвала еще в ноябре. Он клеился к Эве, пытался назначить ей свидание.

– Это не цель. Это бегство от пустоты. Ты хочешь ее заполнить чем-нибудь или кем-нибудь. Это не тот путь.

– Так что же мне делать?

– Посоветуйся со специалистом. Я не могу тебе ничего диктовать. Это твоя жизнь.

* * *

К Губке я пришла сразу после Пасхи. Меня добили праздники в родном доме. Мама только что рассталась с очередным мужчиной ее жизни.

– Все мужчины – мерзавцы, кроме тебя, Ирусь, – обратилась она к моему брату.

– Сташек ушел, – сообщил мне брат, приканчивая на экране очередного монстра.

– Ты выгнала его? – удивилась я. – Но ведь он все за тебя делал. Убирал, готовил.

– Если бы только, – отозвался Ирек. – Пек, жарил, вышивал салфетки, рисовал на стекле. Ну ты же знаешь, какой был Сташек.

Знаю, редкостный был экземпляр.

Сташек, редкостный экземпляр

Мама познакомилась с ним в супермаркете. Они стояли в очереди в кассу.

– На вашем месте я положил бы это мороженое, – обратился к ней высокий брюнет. – Его невозможно разрезать ножом, пахнет оно несвежим молоком, а шоколад не тает во рту. Я могу показать вам, какое мороженое хорошее.

– Правда? – обрадовалась мама.

– Идемте к морозильным витринам. – Мужчина деликатно потянул ее за руку. – Сейчас. Оно должно быть тут. Я спрятал его под рыбными палочками. Ну где же это мороженое? Видно, кто-то уже слямзил.

– Я могу взять другое, – робко предложила мама.

– Нет, вы возьмете то. Мне нужно только докопаться. Я тут замаскировал еще одну коробку. – Он принялся перекладывать пакеты с заморозками, пачки мороженого, банки. Искал он с таким пылом, что чуть не свалился в витрину.

– Вот оно. Вы позволите мне заплатить за него?

– Но только в том случае, если вы согласитесь зайти ко мне на порцию мороженого. – Моя мама покрылась свекольным румянцем.

– Ну, если такая дама приглашает… У меня просто нет выбора.

Через месяц Сташек переселился к нам.

– Это настоящее сокровище. Я не могу позволить ему ускользнуть, – объясняла нам мама.

Они подходили друг другу, как два маковых зернышка. Предшествующие мужчины не выдерживали нажима. И речь шла вовсе не об обычных в семье вопросах вроде «Опять носки на полу?», «Почему не спустил воду?», «Когда ты наконец вынесешь мусор?». В нашем доме окна моют раз в месяц, мебель переставляют раз в полгода, а ремонт продолжается, в сущности, беспрерывно. Едва кончится в кухне, как уже надо менять кафель в ванной, потом панели в коридоре. И все должно стыковаться до миллиметра, сходиться до секунды. Когда я возвращалась с какого-нибудь праздника, мама встречала меня на пороге с часами в руке.

– Ты же обещала, что вернешься в десять. Я умирала от беспокойства.

– Мама, но ведь еще только семь минут одиннадцатого.

– А тебе бы хотелось умирать целых семь минут? Даже висельник мучается не так долго.

Спорить не имело смысла. Я это терпела, Ирек тоже, но мамины мужчины – нет. Зато Сташек почувствовал себя у нас, как рыба в воде. Он вставал в шесть и сразу брался за приготовление завтрака. По три тоста для каждого. Свежий кофе, для меня чай. Потом он подготавливал мамину одежду и косметику, даже выдавливал пасту на зубную щетку. Около восьми он чистил картошку или же бегал за покупками. Сташек был пенсионер и подрабатывал в больнице санитаром. Это занимало у него пять-шесть часов в день, так что он всегда находил время навестить маму на службе. Он забегал к ней как минимум дважды в день. Приносил второй завтрак и цветы, которые воровал с окрестных клумб. А когда она возвращалась домой, он встречал ее в передничке с надписью «Приятного аппетита!» и сразу же кричал, чтобы она снимала туфли.

– Ванна ждет. На этот раз мятная, потому что жара, – сообщал он ей, принимаясь за чистку ее туфель. – Куда-нибудь заходила по пути?

– А что?

– Да на каблуке у тебя чуточка серой глины, а на дороге к нам только песок. Изменяла мне с кем-нибудь?

– Нет, просто я заглянула к Лиде. Она живет у леса, – отвечала мама, обрадованная обнаруженным у Сташека чувством собственника.

– Завтра обследую тамошнюю почву. А сейчас прошу в ванную, потому что обед уже перегрелся.

Хуже всего было по субботам. Я приезжала домой на уикенд, чтобы отдохнуть и отоспаться после всех недоспанных ночей, а тут Сташек устраивал побудку и в пять утра затевал уборку. Сперва мытье окон, потом выбивание дорожек и смена постельного белья.

– Ирек пройдется пылесосом, а Малинка займется стиркой, – распределял он обязанности.

– А я? – игриво спрашивала мама.

– А ты отдыхай. Ты должна беречь себя. На три часа я записал тебя к парикмахеру. Только возвращайся сразу же, потому что в пять полдник. Пылающее мороженое.

* * *

– У Сташека явно с чердаком не в порядке, – сказал мне однажды Ирек. – Он почти не спит.

– Откуда ты знаешь?

– Да как-то я несколько раз вставал отлить. Было уже здорово после полуночи, а он сидит перед телевизором, в руке пульт, и скачет с программы на программу. За десять минут он переключился сто двадцать раз. – И, увидев мою удивленную мину, добавил: – Ты же знаешь, я все считаю.

– Но это еще не симптом болезни. Я имею в виду, разумеется, Сташека.

– Если бы он только каналы переключал… – вздохнул Ирек. – Ты ведь долго не приезжала и не знаешь, что тут происходит.

– Пожалуйста, конкретные данные, – использовала я любимую формулу Иолы.

– Началось это в сентябре, когда я вернулся с каникул. Сташек жил с нами почти пять месяцев и пока что вел себя нормально, если не считать идиотств с уборкой в шесть утра и ежедневной ванны для мамы. Но пришел сентябрь и с ним урожай груш. Как-то нас навестила сестра Сташека и между делом брякнула, что у нее некому собрать груши. Она уже наконсервировала их в разных видах на десять лет вперед. Скупщики платят гроши, так что нет смысла уродоваться. И если кто-то не сжалится и не оборвет их, они сгниют. Сташек бросил только: «Завтра я оборву». Меня это слегка удивило, потому что к семи тридцати ему надо было на работу. А поскольку он работал теперь по две смены, то пришел бы поздно вечером. В сентябре же, как тебе известно, в девятнадцать тридцать уже темно. Разумеется, зависит, идет речь о начале или о конце месяца. А было это третьего сентября.

– Слушай, переходи к фактам, – попросила я. Ирек иногда любит растекаться мыслью.

– Так это и есть факты. На следующий день я встаю в седьмом часу, а Сташек в переднике заканчивает чистить очередную порцию груш. «Когда ты успел их собрать?» – спрашиваю я. «Между четырьмя и шестью», – отвечает. «А когда же ты туда поехал?» – «Поездом в три пятнадцать, а вернулся пассажирским в шесть ноль две».

– Но в сентябре в это время темно. Как он рвал?

– Взял с собой докторский фонарик. Он спер его в больнице, как, кстати, и некоторые другие вещи, но об этом чуть позже. Возвращаемся к грушам… В тот же самый день он сделал сто восемь банок компотов и всяких других заготовок. Через неделю он повторил свой подвиг. В тот день на работу он не шел и потому обернулся до полудня. Результат: сто двадцать четыре банки грушевых заготовок. Дня через три следующий набег. И опять сто двадцать четыре банки. В сумме триста пятьдесят шесть штук. Результаты этой его деятельности мы ощущаем до сих пор. К каждому обеду порция солнца в банке, как говорит Сташек.

– Даже не вспоминай! – взвыла я.

– Ладно, слушай дальше. Недавно он поссорился с мамой.

– Серьезно поссорился?

– Ну-у… Мама не выдержала бездеятельности. Раскричалась, что сойдет с ума, потому что ей нечего делать. Что умирает от скуки, что это не жизнь. Сташек ничего не сказал. Забрал какие-то свои вещички и вышел. Было это в понедельник утром. Он взял сорокавосьмичасовое дежурство в больнице. Ночь он мог нормально спать: кровать ему выделили.

– И он спал?

– Да ты что! Мать Петрека, она там медсестра, рассказывала, что Сташек сменил всем больным на этаже белье, снял занавески, повесил свежие, потом вымыл пол в холле и во всех ванных. Спустился в амбулаторию и помогал накладывать гипс. А когда работы совсем не стало, он упросил медсестер научить его делать уколы. И не спал ни единого часа. Домой он вернулся под утро с кустом роз, и ты думаешь, лег спать?

– Догадываюсь, что нет.

– Он начал сетовать, что в доме пыли, как в крестьянской хате за печью. Прошелся мокрой тряпкой и стал печь пирог – на примирение. Спать он отправился только в полночь. Говорю тебе, Малина, ему кто-то подкрутил регулятор на повышенные обороты.

– Ну, мама ничего не имеет против.

– Хуже всего, что он постоянно проводит расследования и страшно командует. Из больницы он стащил хирургические халаты и заставляет нас ходить в них дома. Впрочем, сама увидишь. О, приперся. Слышишь ключ?

– Малинка? – Сташек заглянул в кухню. – Хорошо, что приехала. Обувь помыла? Давай ее, чего она стоит. Ты как шла со станции? – поинтересовался он, перекрикивая шум воды. – Такая красная глина…

– А я что говорил? – толкнул меня локтем Ирек. – Начинается следствие.

– Да я заглянула еще на Старувку и шла через лесок.

– Тогда все ясно. А чего ты туда ходила? Все уже куплено.

– Подарок подруге искала, – соврала я.

– Которой? Может, я вы́хожу тебе чего-нибудь подешевле? А то еще переплатишь.

– Это не я плачу, вся группа, – продолжала я врать.

– Тем более. Я подыскал бы что-нибудь элегантное. Вы же знаете, дешевки я не терплю.

– А халаты из больницы? – бросился в атаку Ирек.

– О! – вспомнил Сташек. – У меня для тебя, Малинка, есть домашний халатик. Его сам ординатор надевал, когда принимал роды.

– А ты откуда знаешь?

– А я его пометил маркером. Смотри, материал какой прочный. А какой зеленый цвет. Сейчас он в моде.

– Сейчас в моде фиолетовый, – сказала я.

– Зеленый тоже. Я вчера ночью видел по каналу, где моду показывают. Ну-ка померь. Идеально. Ординатор невысокий, твоего роста, я сразу решил: будет как будто на тебя пошит.

– Сташек, где я буду ходить в этом халате? К тому же краденом.

– Мы все ходим. Вечером каждый надевает…

– …и выглядим, как бригада скорой помощи, – докончил Ирек.

* * *

И тут вдруг разрыв.

– Почему ты выгнала его? – снова спросила я.

– Потому что шила в мешке не утаишь. Оно и вылезло.

– У него что, была другая баба?

– Хуже, – сказал брат. – На прошлой неделе Сташек потерял сознание. Его увезли на скорой. Полное истощение организма. Выяснилось, что он принимает какие-то больничные таблетки, смешивает с каким-то «Тигром» и пьет вместо кофе. Вот что его так накручивало.

– А я думала, что любовь! – снова зарыдала мама. – Ну почему у меня ничего не получается? Нет со мной рядом мужчины!

– Извиняюсь! – возмутился Ирек.

– И еще тебе, Малинка, не везет. Ты одинока, а у твоих подруг уже давно мужья, дети…

Большое ей спасибо за напоминание.

– А может, я не хочу замуж, – резко прервала я ее.

– Ты так говоришь, потому что у тебя никого нет. Как будто ты такая гордая.

Ну зачем же так пинать по больному месту?

– Лучше быть такой гордой, чем убиваться из-за наркомана.

Я тоже умею пнуть и тоже по больному!

– Унижай мать, унижай! Вот благодарность за то, что я в муках вас родила. За то, что в одиночку растила, всю себя посвятила вам. Отказывала мужчинам.

– Мама, не надо преувеличивать, – вмешался Ирек. – А дядя Лешек, а Сташек и остальные?

– Будешь попрекать меня краткими мгновениями счастья?

– Нет, я просто говорю, как было. Таковы действительные факты.

– Не говорят «действительный факт»! – закричала мама. – Факт всегда действительный. Чему вас только в школе учат? И подумать только, что через месяц у тебя выпускные экзамены.

– Ладно. Таковы факты, – согласился Ирек, возвращаясь к теме одиночества. – При тебе всегда был какой-нибудь мужчина.

– Ах вот как!

– Ирек, успокойся, не спорь… – вмешалась я.

– …с этой дурой, ты хотела сказать? – перебила она. Не хотела, но кто мне поверит? – Вот какой благодарности я дождалась за свои заботы! Мне остается только одинокая могила, потому что здесь я никому не нужна. Никому! Но вам уже недолго ждать. По вечерам у меня болит сердце. Как будто в него иголку вонзили. Так что скоро это случится и вы избавитесь от меня.

Вот в такой атмосфере прошли праздники. Ничего удивительного, что мне захотелось посетить Губку.

Работа над картиной (продолжение)

– Здравствуйте. Садитесь. С чем у нас проблемы?

– Расстройства с едой, невроз навязчивых состояний, проблема с засыпанием, депрессия, – безучастно перечислила я. – Началось с вечерней прожорливости, но вы решили, что это только вершина айсберга и что нам нужно экспериментировать. До сих пор были: полдоксин, оксазепам и тиоридазин. А сейчас я хочу что-нибудь от весенней депрессии.

– Мгм. Сейчас поглядим в карточке. Да, все точно. И что сейчас произошло, пани…

– Малина.

– Вкусное имя, – произнесли мы одновременно. Губка улыбнулся.

– Проблемы в семье. Маму оставил ее жених, брат с десяти лет переживает трудный период созревания. А я снова ем. По мнению подруги, я хочу окружить себя защитной стеной жира. И это все из-за отсутствия опоры.

– Интересная концепция. Надо будет над ней поработать. На будущей неделе, потому что на этой я страшно занят. – Он кивнул в сторону двери. – Очередь, как за бананами во времена социализма. Так что через неделю. Мы поговорим о причинах твоих беспокойств. А пока что я дам тебе первоклассное лекарство… – Он порылся среди бумаг на полке. – Вот оно. Я получил его от представителя фирмы «Черный Тигр». Тигр в прыжке выдавлен даже на таблетке. Концентрат энергии. Похоже, этот препарат произведет революцию на фармацевтическом рынке. Он поднимает настроение и вызывает желание работать. В самый раз против весенней депрессии. Значит, до пятницы.

* * *

По дороге я зашла к Эве.

– Я возвращаюсь к себе. Губка дал мне новое лекарство, и завтра я начинаю курс. – Я помахала у нее перед носом упаковкой «Черного Тигра». – Новая жизнь, новая я. Ты довольна?

– Я была бы довольна, но что-то не доверяю этому Губке. Слушай, я, пожалуй, забегу к тебе завтра утречком.

В этом вся Эва. А я еще, бывает, хнычу, что никто обо мне не заботится.

Я собрала сумку – и в дорогу. Вечером первая таблетка. Через час я почувствовала нарастающее беспокойство. Не страх, не тоску, а какое-то возбуждение, немножко похожее на то, какое бывает после кофе. Надо бы чем-то заняться. Вытереть, что ли, пыль? Нет, уж лучше помою пол и надраю до блеска всю ванную. Собственно, я ведь еще не бралась за весеннюю уборку. Может, приняться сейчас, раз у меня такой настрой? Я закончила мыть окно в кухне. Но остановиться не смогла. Может, подмести на лестничной площадке? Стоп! Который час? О, уже полночь. Нет, не буду я бродить там, как привидение. Знаю! Пересажу цветы. Нет, это слишком спокойная работа. Лучше бы, конечно, наколоть дров или вскопать огород. Нашла! Займусь-ка я плитой и кухонной посудой. Можно от души скрести, полировать, драить проволочной мочалкой.